Текст книги "Пепел"

Глава 21

Мы держались за руки, гуляли по городскому парку, где находилось много счастливых людей. Вокруг бегали радостные дети, которые звонко смеялись, когда клоун показывал им удивительные фокусы. Солнечный свет приятно согревал кожу на лице, когда мы остановились и устремили свои взгляды к верхушкам вековых сосен.

– Здесь так хорошо, – сказала она. Теплый ветер раздувал ее светлые волосы, она поморщилась от света и улыбнулась.

Я ощущал душевный покой, начал замечать маленькие радости жизни, будь то шелест листьев или пролетевшая мимо бабочка, искренне восхищался теплым летним днем.

– Артур, ты со мной? – она легонько одернула меня за руку.

– Да, извини. Просто так приятно быть здесь. Все такое сказочное и радужное. Давно так не радовался обыкновенному дню.

– Ты меня пугаешь, – она усмехнулась.

– Ой, ладно тебе. Все так замечательно. Обычно я замечаю только серость будней, а вот сегодня все по-другому. Думаю, что ты на меня так действуешь.

– Правда?

– Конечно. Ты нечто прекрасное, словно нетронутый цветок на луговой поляне. Смотришь на него, хочется сорвать, чтобы унести с собой эту красоту, поставить в вазу, потом на подоконник, но приблизившись к такой нетронутой красоте, становится как-то неудобно и стыдно из-за своих намерений. К такой красоте можно лишь прикоснуться, вдохнуть ее аромат и оставить нетронутой на солнечной поляне.

– Ты такой милый, Артур.

– Просто я в тебя влюблен.

– Я знаю, – игриво сказала она.

Потом она провела своей рукой по моему лицу, поцеловала меня, и мы не спеша шли дальше по тропинке, радуясь этому дню и возможности быть рядом друг с другом.

Потом я увидел, как нам машут двое парней. Это был Андрей и Максим. Я заулыбался и помахал им в ответ.

– Кто это?

– Это мои друзья. Я так давно их не видел, – с грустью сказал я.

– Тогда, может, подойдем к ним? Ты нас познакомишь, – с интересом проговорила она.

– Нет. Мы туда не пойдем, – отрезал я.

– Почему?

– Потому что Андрей уже мертв, а Максим физически не может здесь находиться. Он переехал жить в другую страну и исчез для меня навсегда.

– Удивительно. Ты говоришь серьезно? – проговорила она и взглянула на меня своими голубыми глазами.

– Да. Этот день в принципе тоже не реален. Слишком уж он хорош. Ты ведь тоже сейчас рядом со мной. Стоишь и держишь меня за руку, улыбаешься, смотришь на меня влюбленными глазами.

– А где же мне быть еще, милый?

– В том то и дело, что я не знаю, где ты. Жива или уже мертва. Ты живешь в моей памяти, не больше. Все это красивые образы, не больше.

– Зачем ты так говоришь, Артур. Мне не нравится, когда ты так думаешь.

– Мне и самому не нравится, но все это лишь сон. Никакого тепла и никакого лета нет. Вокруг лишь холод и мерзлота. Где-то рядом бродит ангел смерти.

– Для чего ты говоришь мне это сейчас?

– А ты присмотрись вон туда, видишь?

Я указал пальцем в лесную чащобу, где среди деревьев притаилась долговязая тень.

– Что я должна увидеть? – непонимающе сказала она.

Вокруг нас стих ветер, исчезли люди и детский смех, наступила тишина, и громоздкая тень черных деревьев двинулась на нас. Тучами затянулось солнце, пожухла зеленая листва, из темноты послышался нервный отдаленный смех.

– Его…

Темный силуэт двинулся ко мне, я сжал руку Марины, но, посмотрев на ладонь, понял, что сжимаю пустоту. Тит приблизился ко мне вплотную. В его руке был пистолет. Он злобно посмотрел на меня, издевательски улыбнулся, приставил холодный ствол к моей груди и сказал:

– Доброе утро, браток.

Раздается выстрел.

***

В испуге я вскакиваю с кровати и слышу, как кто-то настойчиво ломится в дверь. Наташи рядом нет. Раздалось еще несколько громоздких ударов, и за дверью послышался голос:

– Вставай, солнышко. Пора просыпаться, – послышался еле слышный смех нескольких человек.

Они пришли за нами. За мной. А где, черт возьми, Наташа? На кухне?

Надеваю брюки и рубашку, взгляд бегает по комнате. Нужно будет отбиваться и бежать. Он пришел за мной.

Заглядываю в свой шкаф, прощупываю карманы штанов в поисках кастета, ничего нет. Хватаю с вешалки куртку, ищу нож, его тоже нет. Вспоминаю, что на кухне есть разделочный тесак.

В этот момент раздается голос:

– Мы ломаем двери! – едва прозвучала эта фраза, как дверь вылетела с петель, заставив меня отступить назад. Я взял в руку первое, что попалось. Это была пустая бутылка виски. Резким движением я разбиваю ее об стол, и в моей руке появляется острая «розочка». Стиснув горлышко битой бутылки, ожидаю развязки событий.

Я ожидал увидеть на квартире карательный отряд головорезов во главе с Титом, но в прихожей стоял отряд милиции. Тит зашел следом за ними.

– Положите бутылку, – спокойно говорит один из милицейских.

– Что здесь происходит!? – моя грудь вздымается от напряжения, горячий воздух наполняет мои легкие, становится жарко.

– Вы задержаны по подозрению в двойном убийстве, – милиция расходится по квартире, один из силовиков заглядывает на кухню, потом в уборную. Убедившись, что в квартире я один, он возвращается обратно.

Но где ты, Наташа?

– Что вы несете? – говорю.

– Пожалуйста, успокойтесь и положите бутылку. Вчера вечером убили двоих человек, присутствовал свидетель, который вас опознал.

– Но этого не может быть. Весь день и прошедшую ночь я провел здесь. Со мной была девушка, которая это подтвердит.

– О чем ты говоришь? Вечером я видел тебя возле бара! – вскрикивает Тит.

– Заткнись, тварь!

– Он не в себе, товарищ старший лейтенант! – вскрикивает Тит. – Вы теряете время, хватайте его!

– Не указывайте мне, как работать, – говорит офицер. – Пожалуйста, повернитесь лицом к стене и сложите руки за спину! – приказывает мне капитан.

Если сдаться, то это будет конец. Ничего хорошего меня не ждет. Они докажут мою причастность к вымышленным убийствам. О да, они это могут. И что будет дальше? Сначала в тюрьму, а потом на фронт, и следом в могилу? Нет. Мне стоит побороться. Попытаться сбежать отсюда.

– А вы попробуйте взять меня! – я распахиваю рубашку, занимаю стойку и жду их.

Как же это было глупо.

Грузные берцы ступают по полу, законники обнажают резиновые дубинки и идут ко мне. Тит нахально улыбается и смотрит на меня из-за широких спин амбалов.

– Ты пожалеешь об этом, щенок, – говорит офицер, и резиновый град обрушивается на меня.

***

Когда меня еле живого тащат по коридору, полураскрытыми опухшими глазами я вижу, как на этаже меня провожают взглядами проститутки. Они удивлены, обескуражены. В их головах вопрос: «Что происходит?». Никто не может пропустить такое представление, и все они продолжают пялиться.

Потом меня тащат по лестнице, я цепляюсь коленями за ступени, потом меня бросают, и я, обессилев, качусь вниз, бьюсь головой о бетонную ступень, слышу позади матерные крики.

Торжествуй закон! Торжествуй! Но ты снова взял не того.

Меня снова хватают, вцепляются пальцами в мои руки, сдавливают кожу, тащат по красной ковровой дорожке, и вот мы оказываемся в фойе. Охранники отворачивают взгляды в сторону.

Чего же вы морщитесь? Не нравится спектакль? Смотрите внимательнее, возможно когда-то и вас постигнет такая судьба. Вы же все прекрасно знаете, что я стал просто непригодным, и от меня избавляются. Вы тоже окажетесь на моем месте, стоит вам сделать шаг в сторону. Запоминайте, крутите в своих головах мой образ, говорите обо мне…

Потом я замечаю Наташу. Краем глаза она смотрит на меня, потом опускает свои глаза, скрывает их за ярко выраженными черными ресницами. Это чувство стыда.

Что произошло? Что ты наделала, Наташа? За что ты отдала меня им? Ты так складно мне врала, и я ведь даже поверил тебе, понадеялся на что-то, дурак.

Проходим через дверь, меня снова волочат по лестнице, но уже не по красному ворсу, а по истоптанному снегу, открывается дверь автозака, побитое тело забрасывают внутрь, отряд заходит следом.

В дороге я вижу грязь, тающий снег и носки ботинок, которые периодически тыкаются в меня. Кто-то даже додумывается сложить на меня ноги. Вот как выглядит унижение. Сил ни на что не остается, и я закрываю глаза в надежде на то, что снова побуду маленькое мгновение в мире сладких грез.

***

Никаких снов я не увидел. Вместо этого в реальности меня зашвырнули в тесную грязную камеру под крик оскорблений местного надзирателя. Следственный изолятор. Со мной сидело еще трое парней с отчаявшимися взглядами. Один из них забился в угол камеры и держался за бритую голову, второй постоянно ходил по камере, грыз ногти, либо курил сигареты, третий сидел на скамье, сложил руки вместе и бормотал молитвы. Моего появления они совсем не заметили. Разговаривать с ними я не стал, взял с них пример, спрятался и погрузился в свои мысли.

Ты снова свернул не туда. Теперь придется притираться к новой жизни? Заключение… Сколько мне дадут за двойное убийство? Наверняка, влепят по полной, да и имеет ли это значение? Со мной могут расправиться на зоне, чтобы я помалкивал. Значит, вы сделали что хотели. Вот для чего я был тебе нужен, Абдулла. Надо было взвалить на кого-то вину, отмыться от крови, обстряпать дело так, как будет удобно, а не отправлять на дело обезумевшего психа вроде меня.

Все было сделано профессионалами, либо все просто было обговорено заранее. Убить местного королька, захватить территорию, подкупить местных властителей с условием того, что виновника им дадут, пусть не переживают. Этим виновником оказался я. И чего же я ждал, когда устроил концерт в его кабинете? Нужно было бежать сразу, не раздумывать, не планировать, не слушать эту сучку! Пришла ко мне, поиграла на моих чувствах, прослезилась, расслабила, нацепила медвежий капкан и убежала.

Толку сейчас злиться. Теперь мне ни до кого не дотянуться. Отпустить, забыть и простить? Никогда. Все, что мне остается, это питаться злобой, которая будет отравлять меня все те годы заключения, которые мне припишет судья.

***

Зал суда. Вокруг все обставлено дешевой мебелью. Адвокаты раскладывают какие-то толстые папки на столах. Вокруг собираются незнакомые мне люди – присяжные.

Кто все эти люди?

Оба адвоката, по очереди вскакивают и обращаются к восседающему над всеми нами судье в черной рясе. Они кричат: «Уважаемы суд! Уважаемый суд!» Что-то там рассказывают, один обвиняет меня, другой делает вид, что защищает.

Народ вокруг возмущается, вопит, их успокаивают, но они все равно злобно тычут в меня своими кривыми пальцами. Смотрят на меня, словно я прокаженный. Среди них находится и свидетель – Тит, которого, впрочем, судья вскоре удаляет из зала и задает вопрос: «Доверяют ли противоборствующие стороны суду?»

Суд выясняет, поддерживает ли истец свои требования, а ответчик, то есть я, сидит молча, гневно смотрит на сутенера-истца.

Надо же, как все обернулось.

Очень долго судья мучает истца, задает свои вопросы, получает нужные ответы, и мне думается, к чему вся эта пыль, ведь мы уже все знаем, знаем, чем все кончится. Далее идет стадия исследования доказательств, потом судебные прения. Адвокат Абдуллы убеждает судью в своей правоте, и тот с напыщенным лицом кивает ему в такт, надувает нижнюю губу, хмурит брови. Хороший актер.

После прений мне дают сказать что-то вроде последнего слова, но я также молчу, жду удобного момента для маленькой радости, которую я заготовил.

Судья удаляется в совещательную комнату. Как им самим не смешно от этого липового процесса? Стороны ждут, кто-то самодовольно, а я напряженно. Как бы я не укрывался за своей гордостью, мне все равно было страшно, ведь я дошел до крайней точки.

Он возвращается, мы поднимаемся со своих мест, стоим и ждем. Судья оглашает свое решение.

Мне дают двадцать лет заключения в колонии строгого режима. Конвойные уводят меня из зала, но подождите, как же моя заготовленная шутка?

Повторюсь, меня уводят из зала, мои руки сцеплены стальными наручниками, лишь на мгновение я останавливаюсь, охрана толкает меня вперед, но я упорно сопротивляюсь, стою напротив Абдуллы и смотрю ему в глаза. В его взгляде никаких эмоций, ни восторга, ни злости. Расчетливый и холодный, жесткий, как его черный волос. Крепкий, непробиваемый властитель улиц. Стоит предо мной, обрекая меня на муки, и молчит.

Я улыбаюсь ему, а потом плюю в его безжизненное лицо и начинаю смеяться. Его реакции не вижу, ведь охрана начинает подгонять меня к выходу дубинками, а я все равно смеюсь, пока меня уводят из зала.

Смеюсь до тех пор, пока мой хохот не превращается в отчаянный плач.

Глава 22

С виду это были обычные вагоны пассажирского поезда, за исключением того, что окна состава были зарешечены, и вокруг сновали хмурые, озлобленные конвоиры. Неудивительно, что они были не в настроении. Погода на улице была далеко за минус тридцать, поэтому приходилось терпеливо ожидать наши персоны, зеков.

Когда мы выгрузились из автозаков, то нас начали выстраивать в колонны, периодически подгоняя дубинками. У нас, как и у законников, была своя собственная форма. Одеты мы были в черное. Комплект одежды включал в себя шапку-ушанку, телогрейку, белую рубаху, кальсоны, ватники, ботинки и стальные браслеты-наручники на запястьях. У конвоиров вместо тоненьких телогреек и убитых ботинок были валенки и бушлаты, именные нашивки, а у нас тряпье, и вместо фамилий лишь номера. В остальном мы были похожи.

Мы ведь были точно такими же людьми. Просто кто-то сам выбрал нарядиться в черное, а кого-то заставили это сделать. Много ли среди нас невиновных?

Мне необходимо было тщательно подбирать себе собеседников среди этих людей, но стоило мне сказать хоть слово впереди стоящему, чтобы он двигался поживее, как конвоир кричал и приказывал молчать. Вся власть была в их руках, и они этим, не без удовольствия, пользовались.

Выстроив нас в колонны и посчитав по головам, как скот, законники начали подгонять нас в загоны на рельсах, вокруг лаяли собаки, надзиратели улыбались. На их лицах мне читалось издевательское «Теперь то ты узнаешь, что такое тюрьма».

Что меня ждет в этой загадочной и далекой колонии? Конечно же, ничего хорошего, но по крайней мере меня не отправят на фронт, а значит есть шанс выбраться из тюремной клетки живым.

Почему не на войну?

Потому что сидя в тесной прокуренной камере изолятора с толпой заключенных, было слышно, как надзиратели переговаривались между собой. Они говорили о том, что война, наконец-то, закончилась. Рассказывали, что мы в этой бойне проиграли и теперь еще очень долго будем выплачивать значительную контрибуцию победителю. Времена легче не станут.

Потом они разговаривали о доме, семье и бытовых заботах. При всем при этом они курили неплохие сигареты, и все мы, изолированные животные, впитывали в себя исходящий дым, пока они болтали возле нашей решетки.

Один из зеков даже рискнул попросить у них сигаретку. Он обхватил решетку обеими руками, прислонился лицом к металлическим прутьям, стал улыбаться и привлекать их внимание. Один из надзирателей просто вдарил ему резиновой дубинкой по рукам. Больше никаких вопросов не было.

Зайдя в вагон, нас стали проталкивать в купе, отделенные от коридора холодными металлическими решетками. На каждой полке располагалось по четыре человека. Оконный проем был наглухо заделан металлическими панелями.

Мы сидели молча друг напротив друга, некоторые присматривались к окружающей обстановке, удивленно хлопали глазами и боялись. Одним из них был и я. Были и другие заключенные, молодые рецидивисты и бывалые поседевшие старики. Такие деды вели себя совершенно невозмутимо. Они знали, что нас ждет, так как не в первый раз отправлялись в подобные «командировки».

По очереди, начиная со старших, мы высовывали закованные руки в небольшой проем двери, чтобы с нас сняли тяжелые наручники. Когда кандалы скинули с меня, то я почувствовал незабываемую легкость. За последние несколько дней издевательств, унижений и избиений это было лучшее, что только могло со мной произойти. Все мы теперь сидели более расслабленные и довольные, некоторые зеки, неведомым мне образом, разжились самокрутками и закурили. По очереди они передавали дымящиеся окурки, пока содержимое не было выкурено вплоть до фильтров.

Когда поезд тронулся с места, наше купе понемногу оживилось, начались разговоры вполголоса. Надзиратель, курсировавший между камерами в коридоре, в беседы особо не вмешивался, изредка поглядывая на решетки. Из разговоров становилось ясно, что в поезде среди нас были воры, мошенники и, естественно, убийцы.

Состав на всех парах мчал нас на дальний север, куда лето захаживало очень редко. Я очень сожалел о том, что не дотянул до весны, пока еще был в городе. Хотелось прочувствовать, как земля оживает, одаривает замерзший город теплом, увидеть счастливые лица людей, услышать радостный детский смех. Теперь все осталось позади, и впереди нас, осужденных заключенных, виновных или нет, ждала лишь мерзлота.

Молодые арестанты через несколько часов болтали уже без умолку, мне даже показалось, что они радовались тому, что едут в колонию. Трудно это объяснить, но они романтизировали образ зека. Говорили о том, как будут блатовать, разживутся четками, водкой и табаком, начнут ставить на место вертухаев и еще что-то подобное, но в дело вмешался бывалый арестант.

– Совсем не понимаешь ты, Саша, куда мы едем.

– Да хули тут понимать, отец. Зона есть зона. Я всю эту тему еще с малолетки прохавал. Не первый срок тяну, за тамошнюю жизнь многое знаю, – он затянулся окурком.

– Но ты еще не был на северах.

– Ну скажи мне, отец. Че там такого особенного?

– Холод.

– Так и че? Зима же. Понятно дело, что холода, весна не за горами, прорвемся, – с улыбкой проговорил он.

– Не на северах. Работать будем по шестнадцать часов каждый день, оставшиеся восемь будем обогреваться в промерзлых камерах, и не дай бог нам не запастись полешками для печки на ночь. Работа будет всегда. Будем валить лес, добывать руду, пока не будем валиться с голода и холода наземь.

– Та они права не имеют. Мы же тоже люди.

– Нет у нас никаких прав, Саша! – повысил голос бывалый. – У нас остается только надежда на то, что завтра мы снова проснемся.

– Перегибаешь, отец. Ну на кой хер им нас до смерти гонять? Кто работать будет, а?

– Народа у нас в стране много, половина будет сидеть, а другая половина охранять.

– Уже бывали там, на севере? – спросил другой заключенный.

– Брат сидел. Присылал письма. Постоянно говорил о холоде и голоде.

– И че, реально все так хреново? – спросил Саша.

– Брат оттуда так и не вернулся, – вздохнул старик и замолчал.

Арестанты умолкли, призадумались и притихли, но когда бывалый уснул, через час все снова вернулось на свои места. Молодые продолжили блатовать, травить анекдоты и, наконец, переключились на одного из нас, новеньких.

– Слышь че, зема. Есть закурить? – обратился Саша к парню, сидевшему рядом со мной.

– Нет.

– А хули тогда наши сигареты смолил? – подключился второй, Сашин напарник.

– Ты сам предложил, я и взял.

– Взял он. Ну, надо теперь и тебе нарулить для нас сигаретку, – Саша прихватил его шею в свою ладонь и приклонил к себе.

– И откуда я ее достану? – робко проговорил парень.

– Да меня ебет что ли? Вон, напряги вертухая. Может у него че найдется.

– Не буду я никого напрягать.

– Че, борзый, да? Ты смотри, мы не круглые сутки под надзором будем. На хату заедем, ты по-другому запоешь. Ты мне по-другому сигарету отрабатывать будешь, – Саша мерзко улыбнулся.

– Вот там и посмотрим, – сказал себе под нос парень.

– Ты че мля! – так называемый Саша сорвался с места, замахнулся, но в дело вмешался бывалый. Он схватил его за руку, усадил на место, достал из кармана сигарету и протянул ее Саше.

– На месте разберетесь. Лучше поспите, пока еще есть такая возможность.

Бывалый был прав.

***

Через трое суток мы прибыли на нашу конечную станцию. На нас снова нацепили наручники. За окном стояла метель, видимость была плохая, и рассмотреть округу мне не удалось.

Из поезда нас гнали дубинками, по обе стороны тропы, по которой мы волочились через сугробы в грузовики, стояли конвоиры. Они держали в руках поводья с озлобленными собаками, которые кидались на нас. Один из псов даже сумел ухватиться за рукав осужденного. Позади мне слышались его крики, пока собаку оттаскивали от него. Это сильно давило на меня и остальных.

Кто мы теперь? Почему это с нами происходит?

В дороге машины постоянно ходили ходуном, раскачивая борт автомобиля из стороны в сторону. Нас везли в колонию. По ощущениям мы преодолевали разбомбленные участки дороги, прыгая из одной воронки в другую.

Когда глаза привыкли к темноте, то я заметил, что Саша и его дружок сидят возле моего соседа по купе. Они что-то ему нашептывали, били по затылку, когда им не нравились его ответы, насмехались над ним. Надзиратели сидели в кабине машины и не знали, что творилось за их спинами. Думаю, им несильно и хотелось вникать в происходящее. Они просто сцепили нас всех общей цепью, закрепив концы за металлические кольца на борту автомобиля. Им казалось, что этого будет достаточно.

Потом я наблюдал за тем, как зеки недовольно скалились на парня, давили на него словом. Когда терпеть сил уже не осталось, парень ударил Сашу по лицу локтем. В темноте я четко увидел, как блеснуло маленькое лезвие. Другие заключенные тоже наблюдали за этой сценой, но никто ничего не делал. Все просто смотрели.

Когда машина снова качнулась, едва не перевернувшись, Саша несколько раз дернул рукой возле парня.

Машина качнулась еще раз, и когда она восстановила равновесие, тело молодого парня лежало возле ног арестанта. Горячая кровь растекалась по полу. Никто не выразил никаких эмоций, все продолжали молчать, уткнув взгляды в окрасившийся красным деревянный пол кузова автомобиля.