Текст книги "Пепел"

***

Машины остановились возле колонии. Надзиратели вынырнули из кабины, открыли бортовую дверцу. К ним подошло еще несколько сотрудников, которые отцепили цепи от машины. Вчетвером они принялись стаскивать нас с грузовика, таща за собой цепи и матерясь. Те, что сидели у края, падали в снег, а следом валились и остальные.

Рядом появилось еще несколько охранников, которые, как и прежде, награждали нас ударами своих властных резиновых жезлов. Они без умолку кричали, но ветер и снежная пурга приглушали их вопли. Потом у них все же получилось нас построить, и когда было выявлено, что один из заключенных так и не доехал до места отбывания срока, окрасив снег своей кровью, старший команды вышел к нам с расспросами.

– Кто? – холодно спросил он.

Все стояли молча, содрогаясь от стужи.

Старший подошел к одному из нас и со всей силы вдарил дубинкой. Заключенный упал на колени и завыл. Он ударил еще раз.

– Кто, блять, это сделал? – Настойчиво спрашивал он.

Кивком он отдал команду своим надзирателям, и те начали бить еще нескольких осужденных, в числе которых был и я.

Один из нас все же не выдержал физической боли и сказал:

– Да вон этот! – указал он пальцем на Сашу. – Стоит и лыбится который. Это он его завалил.

Несмотря на валивший снег и стужу Саша улыбался, стоял уверенно, широко расставив ноги.

– Врет, гнида. Начальник, да я бы ни в жизни так с человеком не поступил. Вор я, а не убийца. – Уверенно оправдывался Саша, но бить нас перестали.

С нас сняли цепь, которая связывала наши ноги, сцепляла воедино, выстроили в колонну и повели к воротам колонии, но Сашу оставили. Я шел последним и с любопытством оборачивался, когда надзиратели смотрели в другую сторону. Не хотелось попадаться им на глаза, чтобы не получить дубинкой, но любопытство пересилить я не мог.

Я видел, как Саша снимает с себя телогрейку, шапку, потом ботинки. Его избивают дубинками, избивают ногами, он отплевывается кровью и ползет за нами. Надзиратели идут рядом с ним и продолжают осыпать его ударами. Мне казалось, что Сашу забили насмерть, когда он перестал ползти, но из колонии вышли двое матерящихся санитаров. Они погрузили арестанта на носилки и тащились за нами. Приглядевшись, я понял, что это были не санитары, а такие же заключенные с номерными знаками. Зеки что-то бурчали себе под нос и волочились за нашей дрожащей колонной.

Прокручивая в голове произошедшие события, я почему-то вспомнил, что даже не знал, как звали того бедного убитого парня, который по-прежнему валялся в снегу. От этой мысли мне стало паршиво, я отвернулся, уткнулся взглядом в спину впереди идущего арестанта и больше не оглядывался.

Глава 23

Пока тучный конвоир вел меня по серому коридору к камере или хате, как называли ее местные обитатели, мне дико захотелось курить. Я сильно нервничал, так как не знал, что ждет меня там, по ту сторону обыкновенной жизни. Кем будут мои сокамерники? Убийцы, насильники, маньяки?

Конвоир остановил меня перед железной дверью с небольшим металлическим окошком по центру. Он достал из кармана звенящую связку ключей. Найдя нужный, охранник просунул его в замочную скважину, четыре раза провернул, со скрипом открылась дверца. Я стоял на месте и чувствовал, что на лбу появляется испарина.

– Чего встал? Заходи, – устало сказал надзиратель и распахнул дверь.

Когда я прошел в камеру, то наблюдал за тем, как четверо наголо обритых зеков выстроились лицом к стене и сложили руки за спину. В камере был еще один заключенный, который стоял возле противоположной стены в одиночестве. Все пятеро были по пояс голыми, несмотря на прохладу, которую я ощутил, войдя в это место. В помещении было две двухъярусные кровати по бокам комнаты и одна возле окна. Мне показалось странным, что заключенных теперь будет шестеро, а кроватей всего пять.

Кровать появится позже?

Я прошел внутрь, дверь за моей спиной закрылась, зеки по-прежнему пялились в стенку. Потом я услышал, как открывается маленькое окошко в двери.

– Давай быстрее. Мне некогда с тобой возиться, – вяло проговорил надзиратель.

Чего он от меня хочет?

Охранник просунул руку в маленькое оконце, подтянул меня за наручи, руки заныли от боли. Я, чуть ли не согнувшись, пополам вжался в холодную дверцу, было неприятно.

Конечно, а что ты хотел? Теперь ты в тюрьме.

Пока надзиратель снимал с меня наручники, заключенные разбрелись по своим кроватям, за исключением одного. Худощавый парень по-прежнему был у стены, он лишь присел на корточки и трясся от холода. Меня охватила печаль, когда я смотрел на него. Он едва не вжимался в пол, что-то тихо бормоча себе под нос.

Когда надзиратель закончил с наручниками и оставил нас всех наедине, я проговорил:

– Здорово, – приветствие вырвалось само собой. Голос едва не дрогнул, когда слово слетело с моих уст.

– Здорово, здорово, молодой. Первоход? – меня спросил крупный мужчина средних лет, сидевший на кровати возле окна. Его оголенный торс был покрыт позеленевшими татуировками, на зубах были металлические коронки. Он улыбался.

– Да.

– Ты не стой у двери, подходи, присаживайся, – он похлопал своей рукой по кровати рядом с собой.

Я подошел к койке и сел рядом с ним, как и было велено. Мне уже все происходящее не нравилось, обстановка и внешний вид присутствующих людей отторгали меня от себя. Стереотип о заключенных глубоко сидел в сознании каждого человека, находившегося по ту сторону бетонного забора, обмотанного колючей проволокой. Если раньше я думал о том, что заключенными бывают и обычные люди, сказавшие лишнего, то сейчас мне чувствовалось, что передо мной сидел закоренелый зек, от внешнего вида которого меня выворачивало. Он точно не был узником совести.

– Как звать?

– Артур.

– Меня зови Князь.

– Понял.

– По какой статье к нам? – дружелюбно спросил он.

Трое зеков, располагавшихся на кроватях, закурили сигареты. Один из них листал в руках книгу, двое других внимательно следили за мной.

– Двойное убийство.

Тот, что читал книгу, на мгновенье отложил свое занятие и тоже оценивающе глянул на меня, а потом снова уткнулся в рукопись.

– За дело валил или по беспределу? – прямо и холодно спросил Князь.

– Ни то, ни другое, – говорю.

– Это как?

– Я их не убивал. Меня подставили.

– Бывает, молодой, бывает. Ну, располагайся на свободной шконке. Мы сейчас чифирку заварим, еще поболтаем, времени у нас много.

– На какой?

– А вона рядом с профессором, – он указал на читающего мужчину средних лет.

Профессор поправил свои круглые очки на переносице, закрыл книгу, посмотрел на меня и сказал:

– Спать будешь внизу. Я уже старый, мне наверху отдыхать надо.

Звучало странно и не совсем понятно. Если ему было трудно взбираться на верхний ярус, то почему он селил меня внизу?

– Хорошо.

– Ты чего такой неразговорчивый? – послышался мне голос за спиной, и я обернулся.

– Всегда таким был.

– Курить будешь? – улыбаясь, спросил меня худой зек со шрамом на щеке.

Брать сигарету не хотелось. Слишком свежи еще были в памяти кадры дурного фильма из купе поезда.

– Буду.

Человек со шрамом, как мысленно окрестил его я, вытянул из пачки сигарету и протянул ее мне.

– Я Гвоздь, – он протянул мне руку, и я ее пожал.

– Артур, – говорю.

– А это вот Гульден, – он указал на сидящего рядом с ним здоровенного бугая, который с интересом, слегка недоверчиво, рассматривал меня. Потом он приподнялся с места и поздоровался со мной. Боковым зрением я отмечал, как Князь с довольством наблюдал за моим поведением.

Слежка напрягала меня. Они оценивают меня? Чего-то ждут?

– А он почему там сидит? – я указал на худощавого парня в углу камеры, напротив туалета. Гвоздь чиркнул спичку, я склонился к огню и подкурил.

– Алисе не положено находиться в обществе мужчин. Она у нас девушка скромная, поэтому держится от нас в стороночке, – сказал Гвоздь, и сидящий рядом Гульден ухмыльнулся.

– Не понимаю, – сказал я и затянулся сигаретой.

– Научишься еще, не торопись. Ты присядь пока рядом с Профессором, покури, примирись с собой, успокойся. Мы же знаем, что ты там себе напридумывал, пока вертухай тебя к камере волочил, – сказал Князь. – Гвоздь, завари-ка нам пока чайку.

Гвоздь резво соскочил с кровати, поставил на стол бутылку с заваренным холодным чаем. От емкости пахнуло ядом, когда Гвоздь скрутил крышку. Это было первым, что пришло в голову, но я знал, что не опробовать угощение было нельзя. Сокамерники не оценят. Гвоздь кипятил воду в пластиковой бутылке «бурбулятором», состоящим из провода и гвоздей. Провода он сунул в розетку, а гвозди опустил в бутылку.

Молча я курил сигарету, поглядывал в сторону Алисы, потом на остальных зеков.

Какая к черту Алиса? Что они сделали с этим парнем? Почему он все время сидел то на корточках, то на коленях. Почему он сидит напротив туалета?

Когда чифир был готов, его налили в кружку. Впятером мы сели за стол. По очереди каждый из зеков делал по два глотка, передавая кружку, пока она не дошла до меня. Сделав несколько глотков, я сморщился, сокамерники рассмеялись, но продолжили по очереди пить дальше.

– Мне за тебя малява пришла, Артур. Если бы мы не знали, что ты свой парень, то ты бы не сидел сейчас за нашим столом. Тебя бы мы долго допрашивали, прежде чем подпустить к нам, пожать тебе руку. Это знаешь, многого стоит. Доверие обычно нужно сначала заслужить. Понимаешь, в тюрьмах есть свои законы, которые запрещают прикасаться к некоторым особенным заключенным. Люди вроде Алисы, – он указал в угол камеры пальцем, – заслуживают свое место, место рядом с парашей. Не надо жалеть эту тварь.

– Эта сука сидит за изнасилование, – сказал Гульден. – Если сам захочешь попользовать его, то ты просто свистни, и эта мразь к тебе сама приползет.

Надо же, как резко может поменяться отношение к человеку. В одно мгновение. Пользоваться услугами Алисы я не собирался, хотя прекрасно понимал, о чем говорил Гульден. Насильника ломали долго и добились нужного им результата. Но сейчас меня больше интересовало, кто же отправил за меня весточку? Судя по обстановке, отправитель врагом мне не был, если Князь и его бригада поили меня горячим чаем, хоть и мерзким на вкус.

– Гульден замолчи, – прикрикнул Гвоздь.

– Не нужно, Гвоздь. Он говорит все правильно, вот только в следующий раз сначала дослушай старшего, прежде чем вставить свое слово, – с упреком сказал Князь.

– Не выдержал, Князь. Не обессудь, больше не повторится, – виновато проговорил бугай.

– Так вот. Пацан ты ровный, знаем. В свое время поработал на правильных людей, – продолжил Князь.

Про кого он говорит? С кем работал? Что за путаница?

– По выражению твоего лица могу сказать, что ты ничего не понимаешь. Я прав?

– Да.

– Ты чайку попей, остынет, – сказал Князь. – Профессор, угости молодого рандолькой.

Заключенный залез в деревянную тумбочку, достал оттуда конфету и протянул ее мне. Приняв сладость из его рук, я искал куда мне деть потухший окурок сигареты, чтобы освободить место для кружки с чифиром. Гульден взял из моей руки бычок и ловко стрельнул им в дальний угол камеры, где сидел тощий насильник. Я снова сделал пару глотков, поморщился, закусил конфетой, стало приятнее.

– Сидеть будешь нормально, если будешь работать на общее благо, но как мне сказал Олег, с тобой никаких проблем возникнуть не должно. Ты свой человек, – князь улыбнулся.

***

Отбой. Колония засыпает. Закинув руки за голову, я лежал на кровати и смотрел на продавливающуюся перину моего соседа сверху. Теперь я понял, что имел ввиду Профессор, когда говорил, что он старый, и ему нужно спать наверху. Печка, находившаяся в нашей камере, работала исправно, но не давала достаточного количества тепла, чтобы прогреть все помещение, но наверху тепло держалось дольше.

Затравленный зек по-прежнему находился в углу. Он лежал на холодном полу возле печи и содрогался от холода под тоненькой простынкой. Долго он так не протянет. Вообще, сегодняшний день никак не совпадал с тем, что рассказывал старик в поезде. Весь день я просидел в камере, слушая рассказы зеков, но Князь потом мне говорил, что в этой камере привилегий больше, так как с его подачи начальнику зоны выделяются деньги. Конвоиры не трогают Князя, потому что он достаточно объемный кошелек, но остальных жителей хаты привилегии касаются лишь косвенно.

Например, сегодня день, когда началась моя новая жизнь, был для сокамерников выходным. Обычно такой роскоши здесь не бывает, от слова совсем.

Завтра всем нам, кроме Князя, придется вкалывать наравне с другими. Гвоздь также пояснил мне, что за те блага, которые получаем мы, необходимо расплачиваться, ибо то, что есть у нас, считается привилегией в нынешних условиях. Помимо отдыха раз в неделю в камеру поставлялись сладости, сигареты, чай и даже героин.

Вопрос, как расплачиваться перед Князем? Какие поручения мне придется выполнять для того, чтобы оставаться в этих «комфортных» условиях?

С одной стороны мне было приятно, что в столь отдаленном краю я могу встретить знакомого мне Олега. Тем более, он не просто находился здесь, он поручился за меня перед Князем, кем бы он ни был. Если слово Олега имеет такой вес, то почему он не подселил меня к себе? Возможно, у Князя перед ним был должок? А может, Олег заплатил солидную сумму Князю за защиту? Слишком много мыслей в голове. Слишком много хочешь, Артур. Все познаешь постепенно, не торопись, освойся. Ты же здесь надолго, помнишь?

Как же такое забыть? Двадцать лет. Двадцать, мать его, лет тюрьмы из-за нескольких человек. Как ты зашел настолько далеко, Артур? Жизнь довела? Бедность? Нет, это все отговорки. Разом хотел разрешить все проблемы, почувствовать себя кем-то другим, окунуться в другой мир, где все дозволено. Ну и что? Наигрался? Понравилось?

Я поднялся с кровати, сокамерники спали. Гульден, Гвоздь и Профессор лежали под тоненькими слежавшимися одеялами одетыми, а Князь лежал возле окна, укрытый объемным полушубком. Сразу было видно, кто имеет здесь вес. Слишком яркий контраст в такой серой камере. Деньги и связи решают все, где бы ты не находился.

На столе лежала открытая пачка сигарет и коробок спичек, взяв одну, я закурил и всмотрелся в зарешеченное окно, где был виден зимний лес и его бесконечные просторы, застланные белой пеленой пушистого снега.

Воля. Где-то там свобода, такая далекая и такая притягательная. Как свыкнуться с новым обиталищем? Это всего лишь вопрос времени. Человек такая тварь, привыкнет к чему угодно, дайте только освоиться.

– Не спится?

Я обернулся на голос, говорил Профессор с верхней полки нашей двухъярусной кровати.

– Тучи мыслей в голову набиваются и не дают покоя.

– Понимаю. Здесь все через это проходят. Мы здесь долго, свыклись.

– Сколько лет? – затягиваюсь сигаретой.

– Двенадцать уже минуло, но я точно знаю, что не выберусь отсюда.

– Почему вы так говорите?

– Это не объяснить, я просто чувствую это. Артур, передай-ка мне сигаретку.

Я подал пачку с коробком, и старик вытащил себе одну палочку, закурил.

– А за что вас посадили?

– Мошенничество. Хотел побольше зарабатывать и старался проводить деньги мимо кассы, но рано или поздно все попадаются. Вот попался и я.

– Двенадцать лет за мошенничество?

– Двадцать. Двенадцать я уже отсидел.

– Слишком много, не считаете? Вы работали в каком-то государственном банке или что?

Он затянулся сигаретой и продолжил.

– Я работал в продуктовом магазине. Кражи были мелкие и посадили меня сначала на два года, а потом из меня выбили признание в других преступлениях, которые увеличили мой срок.

– Разве это законно?

– Закон? Что такое закон, Артур? У кого есть сила, тот и есть закон, и все играют по его правилам. Поначалу я отнекивался от чужих преступлений, сопротивлялся, не подписывался под этой грязью.

– И что вас изменило? – я дотянул сигарету, встал со своего места, чтобы закинуть окурок в печку. Прошел мимо Алисы, остановился рядом с ним, хотел поправить простынь на его теле. Мне его жаль, кем бы он ни был. Возможно, он сидит и по ложному обвинению. Да, такое возможно, но для всех это уже не важно.

– Не тронь его! – вскрикнул Профессор.

Сокамерники не проснулись. Они немного поворочались в кроватях и снова засопели.

Я закинул бычок в печку и вернулся обратно к кровати.

– Да я просто хотел поправить простынь.

– Не вздумай, Артур, слышишь? Или ты может таким же, как он, стать хочешь?

– В смысле?

– Он же опущенный. Таких руками трогать нельзя, если не хочешь, конечно, жизнь себе запоганить. Тронешь раз и таким же станешь, понимаешь?

– Я вас понял. Я просто хотел выбросить окурок.

– В следующий раз просто швырни рядом с ним. Он уберется. Ему за это полагается плата.

– Плата?

– Ну да. Сигареты, рандольки и баланда.

– Баланду я думал здесь всем накладывают.

– Накладывают то всем, вот только со стола ему брать ничего не дозволено, а иначе насмерть забьют. Это другой тип человека, Артур. В следующий раз спрашивай, прежде чем будешь играть в благородство. Здесь много своих правил, тут не как за забором. Каждый шаг может изменить твою судьбу.

– Ладно, ладно, Профессор. Многому еще поучиться надо. Так а что там по вашему сроку? Ну, за что вам еще столько лет накинули? Вы же не под чем не подписывались.

– У законников есть свои методы убеждать. Поначалу запирали в карцер, потом приходили и избивали, но даже такое можно стерпеть, а вот потом становится хуже. Есть два метода, против которых ты пойти не сможешь.

– И что они делают?

– Первый метод заключается в пытках электричеством. К мочкам ушей подключают клеммы, и пускается ток. Мозги начинают плавиться, долго ты не выдержишь. Сознаешь в чем угодно.

– А второй?

– Второй более изощренный и простой. Тебя просто могут изнасиловать. К тебе либо подошлют нескольких зеков-любителей, либо сами свяжут тебя и применят подручные средства: дубинку, палку или швабру.

Мерзкий и убогий мир. Как люди пришли к такому? Почему мы творим такие зверства друг с другом?

– Даже не верится, что такое происходит наяву.

– К сожалению, это реальная жизнь, – Профессор докурил сигарету и швырнул бычок в сторону печки. – Я не хотел становиться таким, как он, – кивком головы он указал на Алису. – Поэтому я выбрал другой путь.

– Мужики, хватит пиздеть, ложитесь спать, – спокойно проговорил Гульден.

Глава 24

Второй день заключения. С утра нас выводят во двор и строят в шеренги. Называют номер заключенного, прикрепляют его за вольными наемными рабочими. Обычно такие зеки работают в тепле, а именно в столярном, швейном или металлообрабатывающем цехах. Остальные идут валить лес.

Я пытаюсь высмотреть среди собравшихся Олега, но найти его оказалось невыполнимой задачей. Мы все были на одно лицо. Черные фигуры в ватниках и шапках. Мне оставалось только ждать, пока он сам захочет встретиться. Если у него есть какое-то положение в этой колонии, то вскоре мы увидимся.

Почему же его отца здесь убили, а до него так и не добрались? Что изменилось?

Надзиратель ходит перед строем, выкрикивает номера. Ему отвечают вскриком: «Я!» – делают шаг из строя. На улице минус сорок, валит снег, мои ноги замерзают, и я с надеждой уповаю, что, наконец, назовут и меня, отправят работать в теплый цех, но мой номер так и не назвали.

Выстроив нашу бригаду в две колонны, конвоиры погнали нас на работы. Тем, кто шел впереди, было тяжелее всех. Приходилось протаптывать дорогу, а целина была долгая, занесенная снегом, мерзлая.

Через полчаса один из арестантов принял отверженную попытку побега. Он вырвался из строя и бросился в метель. Конвойный вскрикнул: «Стой! Стрелять буду!» Зек не остановился, он бежал через сугробы, запинался и падал, полз. Охранник выстрелил из винтовки в воздух, но беглец не остановился. Он почти добежал до края заснеженной горы, казалось, что он вот-вот скроется из виду.

Раздался еще один выстрел. Заключенный упал в снег и больше не встал.

Мой сосед в строю заговорил.

– Кретин. На что он рассчитывал?

– На побег, – говорю.

– Побег! – усмехнулся он. – А дальше то что? Ну, сбежал, скрылся в лесу, а дальше куда?

– Не знаю.

– Так и он не знал, а я вот знаю. Он бы замерз насмерть, или волки бы сожрали. Это гиблые места, отсюда так просто не убежишь.

Остальной путь мы шли молча, экономили силы. День обещал быть долгим.

Прибыв на место, нам выдали топоры, указали направление и приказали валить деревья. Активно я принялся рубить сосновый ствол, чтобы согреться. Градус на улице снижался, и мне казалось, что сегодня мы здесь и замерзнем.

Прошло два часа, согреться так и не удалось. В короткие перерывы, пока я давал себе время отдохнуть, моментально мерзли пальцы на руках и ногах, приходилось работать дальше. Рядом со мной появилось еще несколько рабочих. Под звук топоров мы пробирались в лесную чащу. Иногда слышались звуки валившихся деревьев, но в остальном только приглушенный стук топора о дерево.

– Ты шибко не напрягайся, слышь? – обратился ко мне один из зеков.

Молча я продолжал рубить дерево.

– Молодой, послушай совет. Если ты и дальше продолжишь так дубасить дерево, то вскоре сил у тебя не останется, и ты замерзнешь быстрее. Сколько бы ты не работал, а похвалы ни от кого не дождешься. Себя только угробишь.

– В работе время быстрее идет, – говорю я и пытаюсь загнать топор глубже в древесину.

– Побереги силы. Обед еще не скоро. Если сейчас всю дурь свою в топор уложишь, то холод погубит тебя. Видал я таких, как ты.

Я остановился, выдохнул.

– Чего ты прицепился ко мне, дед?

– Уберечь тебя пытаюсь.

– И на кой ляд я тебе сдался?

– Помочь хочу. Человек я такой. Многое здесь уже повидал.

– Так ты бы за собой следил. Чего ко мне цепляешься?

– Я то выберусь отсюда. Посчитай этим только и живу. Единственный способ досадить этим шакалам в погонах, так это выйти отсюда. Чем больше живых людей отсюда выберется, тем хуже будет этим подонкам, – он добродушно улыбнулся.

– Чего встали!? – крикнул конвойный, – За работу!

Мы снова заколотили топорами. Краем глаза я посмотрел, как работает мой советчик. Он не спеша замахивался и вполсилы бил по дереву. Назвать его работу эффективной было сложно, но при этом надзиратели, действительно, не обращали внимания на работу заключенных.

Никто по голове тебя не погладит, если ты будешь работать больше остальных. Пожалуй, совет действительно полезный. Я перестал разбивать о дерево свой топор, взял размеренный темп и нехотя рубил по дереву. Бывалый зек, заметив мою работу, снова добродушно мне улыбнулся.