Текст книги "Пепел"

***

Океан омывал мои босые ноги. Это так приятно. Я лежал на песчаном берегу возле воды, скрываясь в тени шезлонга. Приподнявшись с покрывала, я снял с себя солнечные очки и устремил свой взгляд к линии горизонта. Волны океана поблескивали под светом яркого солнца, и вдали ко мне медленно подплывала девушка. Легкий теплый ветер задул в мою сторону, повеял морской бриз. Как же здесь хорошо…

– Ты чего такой довольный? – спросила Марина.

На ней был красивый ярко-красный купальник, облегающий ее груди и стройные бедра. Она собрала свои длинные светлые волосы назад, открыв мне свое, необыкновенной красоты, лицо. Первым, как и всегда, в глаза бросался этот синий взгляд.

– Отчего же мне быть грустным? Все чудесно. Я и ты, этот пляж и огромный бескрайний океан.

– Может, тогда вместе искупаемся?

– Давай попозже. Мне хочется побыть здесь, на пляже. Погреться на песке, побыть рядом с тобой.

– Но ты итак весь день валяешься на песке, – она легонько толкнула мое плечо и улыбнулась.

– Просто я очень долго пробыл в мерзлоте. Ты даже не представляешь, через что мне пришлось пройти и что сделать. Холод не только морозил мое тело. Он также пробрался глубоко ко мне в сердце и душу.

Она легла рядом со мной, капельки воды стекали по ее красивому телу.

– Расскажи мне, – шепотом сказала она.

– Тебе это не понравится.

– Артур, я же знаю, что ты сидел в тюрьме. Я понимаю, что это ужасное место. Я много слышала о том, как она меняет людей, и что с ними делает. Не бойся открыться мне.

– Ладно. Несколько лет меня продержали в карцере. Это такая маленькая темная комнатка, где всегда хочется лишь одного – сбежать оттуда. В этой сырой норе приходит осознание того, что нет ничего страшнее, чем одиночество. Понемногу ты сходишь с ума и начинаешь раздумывать о смерти, как об избавлении. Маленькая темница сводит тебя с ума, губит психику. А над всем перечисленным царит вечная зима и вечный холод, от которого невозможно скрыться, спрятаться и согреться.

– Но ведь сейчас все наладилось, Артур. Я рядом.

– Это еще не все… Я убивал людей, Марин.

– И пусть! Мне все равно! Сейчас ты рядом, вот что мне важно. А те люди скорее всего заслужили это.

– Даже не верится, что ты говоришь мне такое. Разве в жизни так бывает? Любая другая девушка уже бы давно прихватила свои вещи и бежала от меня прочь.

– Бывает. Я вот не такая, как все. Или ты так не считаешь? – провокационный вопрос с легкой самоиронией, сопровождаемый блестящей белой улыбкой.

– Безусловно, – улыбнулся я.

– Ну, вот видишь, – она подмигнула. – А как ты выбрался оттуда? Ну, из этой комнатки?

Комнатки… Ты даже не представляешь, что это было, девочка моя. Для чего тебе знать об этом? В твоей жизни все идет замечательно, никакие невзгоды не сравнятся с тем, через что проходят люди в местах не столь отдаленных. Жизнь приобретает совершенно иной смысл, если, конечно, ты не становишься частью зоны. Все цвета на воле становятся ярче, а запахи насыщеннее, обычные вещи кажутся тебе чудесами, если за время темноты, злобы и холода ты совершенно не зачерствел и не ослеп.

– Мой друг Олег вытащил меня оттуда. Он убил надзирателя, забрал его ключи, вскрыл мою дверь, и мы бежали по бесконечно длинному коридору под вои сирены. Нас преследовали озлобленные собаки, и не менее озлобленные тюремщики.

– И что было потом? – Марина слушала с неподдельным интересом.

Еще бы, не каждый раз встретишь человека, которому хочется поделиться с тобой такой болью.

– Потом был бунт. Заключенные убивали охранников, и наоборот. Повсюду выстрелы и крики, кровь. Толпы заключенных бежали в лес. В нас стреляли, спустили на нас гончих, мы отбивались от собак и продолжали бежать. Вьюга заметала наши следы, и нам удалось скрыться, но не всем.

– Долго вы бежали?

– Долго. Несколько дней добирались до домика лесника, где заготовили снасти для дальнейшего побега.

– Там же кругом снег. Как вам удалось оторваться от погони потом? И сколько вас было?

– Четверо. Один из наших сделал лыжи, другой сшил нам одежду, третий припрятал все это добро у дома лесника, а четвертый…

– Что с ним?

Я посмотрел в ее сияющие глаза, отвернулся к воде и вновь всмотрелся в линию горизонта.

– Мы его съели.

– Господи, Артур! Какой кошмар! – она закурила сигарету. – И что было потом?

– Дай мне сигарету.

Она протянула мне пачку, села ко мне ближе, обхватила руками. Вытащив сигарету, я усмехнулся и закурил.

– Что такое?

– Да так. Ничего, – затягиваюсь сигаретой. – Каждый раз наслаждаюсь нашими встречами здесь, в моих грезах, верю в них, как дурак. Потом рассказываю тебе все это, ожидаю, что ты поведешь себя, как настоящий человек. Сказанное мной повергло бы в шок, или как я говорил ранее, заставило бы тебя убежать от меня, а не прижиматься ко мне, изображать фальшивый интерес. Ты не чувствуешь ужасов, сказанных мной, воспринимаешь все, как должное. Мне больше нравится, когда мы не говорим обо всем этом, и ты просто притворяешься, что любишь меня, но более искренне, чем сейчас.

– Ты закончил? – она улыбалась и курила сигарету. Кончиком пальца она расстегнула лямку своего купальника, оголив левую грудь. В ее глазах заискрились огни желания, игры, наслаждения.

– Да.

– Тогда пойдем купаться? Вода такая теплая, – она сбросила с себя купальник и побежала к морю. Ее силуэт медленно погружался в воду.

***

И снова холод будит меня, дергает за ноги, морозит мне шею и запястья.

Давай просыпайся, чего ты разлегся?

Я медленно поднимаюсь с кровати, съеживаюсь, подрагиваю. Выдыхаю воздух, и изо рта поднимается пар.

Сырая клетка… Паршивая, провонявшая, смердящая одиночеством камера, из которой нет выхода. Куда там, песчаный пляж, лазурные воды. Это слишком утопично для меня, да и всегда так было.

Откуда я мог знать, каково это греться на песчаном берегу? Тем более, прижимать к себе красавицу Марину и не задумываться над терзающими меня паршивыми карцерными демонами, которые здесь удерживают и ежедневно вываривают меня в своем котелочке, высасывают жизнь, грызут мои кости… Так и пройдет остаток моей жизни? Если, конечно, дотяну до завтра.

Полгода заключения здесь. Полгода… Одиночество и угрызения совести стали моими вечными спутниками. Они уходят только ночью, когда во сне приходит Марина. Но она не всегда является. Иногда я вижу другие сны, от которых реальность кажется мне более радужной.

За проведенное время здесь я сбросил около сорока килограмм или даже больше. Высохшее человекообразное существо напоминающее оживший труп.

Пару месяцев назад я практиковал занятия спортом. Отжимался от пола, подтягивался держась за бетонный выступ стены, но силы все равно с каждым днем покидали меня. Тело истощалось и теперь при легком дуновении ветра оно содрогалось. Еду с каждым разом приносили все меньше, все хуже. Пайка баланды больше походила на чашку мутной воды, нежели на что-то съедобное.

В таком состоянии все чаще думается: «Когда это кончится?». При этом тебя перестает волновать, как именно все закончится. Вы, наверняка, понимаете, о чем я. Никакие лозунге о борьбе за жизнь не лезут в голову. Хочется, чтобы все кончилось. Хочется любви, тепла и свободы…

В такой, казалось бы, безвыходной ситуации, когда рассчитывать больше не на кого, и ты остаешься сам за себя, наплевав на всех и вся, случается, что тебе протягивают руку помощи…

Кто? Тебе это уже неважно. Ты даже не задумываешься об условиях сделки. Ты просто принимаешь предложение, чтобы выбраться из маленького чистилища.

Глава 27

– Ну, здорово, братишка, – сказал Олег и устало улыбнулся. В его глазах была тяжесть. Ноша, которая выпала на долю еще слишком молодого парня, который вынужден быть здесь и держать свою власть перед остальными. Тяготы тюремной жизни сильно изменили его внешне. Он совсем отощал, веки под глазами набухли, на оголенных плечах вырисовывались татуировки. Наколки были совсем свежие, означавшие причастность к бунту и протесту закону.

– Присаживайся, Артур. Мы сейчас чайку заварим, – уставшим голосом сказал он.

Как же ты изменился, старый друг. Зона настолько сильно поломала тебя, насколько сделала более суровым и крепким.

– Здорово, – говорю.

Прохожу по камере и здороваюсь со всеми присутствующими, а потом сажусь рядом с Олегом.

– Ну, как там на киче?

– Тяжело. Спасибо тебе за твою помощь.

Ты даже представить себе не можешь, насколько сильно я ждал твои передачки, пока они не закончились. Смысл моей жизни в той сырой клетке состоял лишь в надежде на то, что я снова смогу вот так просто сидеть рядом с тобой и разговаривать, вспоминать былое.

– Брось, своих в беде не бросаем.

Один из зеков по кличке Заяц передал мне кружку с горячим чаем. Это был крепкий жилистый парень с выпирающими передними зубами на худом лице. Я сделал несколько глотков, закусил конфетой и передал кружку следующему. Мне не верилось в происходящее. Все это снова могло оказаться сном, иллюзией. Слишком уж все казалось привычным, спокойным, как в ночных сновидениях. Будто бы так было всегда, и никакого карцера не было.

Сработал древний человеческий инстинкт? Может это называется по-другому, я имею в виду привычку человека быстро свыкаться с хорошими условиями.

Еще полгода назад моим сокамерником была только здоровенная крыса, с которой я дрался за крошки хлеба на полу, а вот теперь меня окружали обыкновенные люди.

– Есть закурить? – спрашиваю.

– Держи, Артур, – Олег протянул мне сигарету, зажег спичку, и я закурил.

Следовало бы уже давно отказаться от дурной затеи, но как же был сладок этот едкий дым, что пропитывал мои легкие. Он туманил разум, расслаблял тело, убивал мою жизнь. Я чувствовал табачный дым так ясно, что поверил в эту реальность. Я выбрался оттуда. Я смог сделать это. Карцера больше нет.

– У тебя, наверное, много вопросов? – Олег сделал глоток чая, закурил сигарету. Дымное облако на мгновенье скрыло его лицо из виду, когда он сделал первую долгую затяжку.

– Было. Через полгода мне уже стало совершенно все равно. Меня питала ярость, ненависть, вера в свою правоту, потом истязала жалость, тоска и грусть. Больше всего на свете я мечтаю покинуть эту зловонную дыру и снова жить. Жить нормальной жизнью где-нибудь на берегу реки, возле крохотного деревянного домика.

– О таком каждый из нас мечтает, – сказал зек с верхней койки.

Это был совсем юный парнишка лет двадцати. Короткостриженый, как и остальные, но его отличало наличие подростковых пуховых усов под носом. Ему следовало бы убрать их, но, скорее всего, для него это было гордостью. Первые признаки мужественности, как никак. Обитатели этой камеры обращались к нему Малой, либо Шустрый. Не знаю точно, с чем это связано. С его ростом, или возрастом.

– А ты в чужие разговоры не лезь, малыш, – проговорил Заяц.

– Оставьте, – слегка прикрикнул Олег. – И без ваших потасовок тошно.

Все замолчали, раскурили сигареты и задумались о своем. Я и Олег тоже молча дымили, погрузившись в раздумья.

Как же, оказывается, мало нужно человеку. Ему бы домик у реки, лодочку, тишину, спокойствие. Лишь бы солнышко пригревало, да заборов не было. Дайте волю вольную, да хлеба кусок. Не диктуйте свои правила, оставьте в покое, дайте человеку самому решать, кем ему быть, по каким законам жить. Не навязывайтесь, оставьте свое мнение при себе и сами живите так, как вам захочется.

Все так, да только оказавшись на столь желаемой воле, большинство закоренелых зеков забудут про эти мечтания. Им бы снова вдоволь погулять, пограбить, потрахаться и снова за забор с колючкой. Никто ведь из них даже и не подумает об этом самом домике, когда учует запах наживы, поглазеет на красивую жизнь и может даже сам ее прочувствует, немножечко.

Не сидится человеку спокойно, всегда хочется чего-то большего. Вот только какова цена за это «все»? Никто же не захочет упорным трудом добиваться желаемого. Проще ведь рискнуть всем! Украсть и свалить, если получится. Ну, а если не повезло, не «фартануло», так сказать, то извольте, дружок, пожаловать в места, не столь отдаленные…

– Все у нас еще будет, Артур. Не огорчайся, – Олег смотрел на меня, видел в глазах мою боль, видел, насколько сильно мое желание бежать отсюда.

– Расскажи мне, как так вышло, что ты сейчас сидишь здесь, рядом со мной. Мне до сих пор в это не верится. Я имею ввиду даже не то, что ты в этой камере, а вообще в тюрьме. Как так вышло? Я знаю, что произошло с твоим отцом, и как он здесь оказался. Я даже знаю, кто именно сделал это.

– Ты про Тараса что ли? Знаю эту историю. Знаю даже, почему ты здесь оказался. Давно я присматривал за этой тварью, хотел разделаться и с ним, и с его людьми. Он мне всю плешь проел своими выходками. Я даже нанял для этого особого дела специалиста – Хромого.

– Хромой?

– До травмы его по-другому звали, но ты с ним знаком. Вы уже пересекались раньше, – Олег ухмыльнулся.

О чем ты говоришь?

– Ты даже сам отчасти стал причиной его косолапости, – он снова улыбнулся.

– Не помню, – говорю и затягиваюсь сигаретой.

– Честно признаюсь, я даже разозлился на тебя, когда узнал, что ты работаешь с этим ублюдком Тарасом. Не удивляйся так. Правды в наши дни не скроешь. Позже я, конечно, выяснил, что он и тебя поимел, и знаю, что потом ты работал на какого-то сутенера, который убил Тараса, прибрал его делишки себе и подставил тебя. Помотало тебя, Артур, помотало.

Я все равно не до конца понял Олега. Думаю, что он и сам видел в моих глазах недоумение, но нарочно не говорил мне об этом, не разжевывал. Видимо хотел сделать мне сюрприз, если можно так выразиться.

– А где сейчас этот Хромой?

– В карцер закрыли. Прямо как тебя. Зарядил топором какому-то олуху на лесоповале. Ну, там за дело было. Ему сейчас тяжко будет. Думаю, тебе объяснять не нужно, сам все понимаешь. Вот только его мы сейчас никак не пригреем. Ни рандолек ему не вышлем, ни сигарет. Ты не подумай обо мне дурного. Я перестал слать тебе посылки лишь по причине бунта, который прогремел не так давно на зоне. Все по хую пошло, конечно, но пусть менты знают, что им не под силу все держать под своим контролем. У нас ведь тоже зубы имеются. Несмотря на выделяемые средства на их содержание из карманов блатных, те решили ввести некоторые санкции против нас, порядочных арестантов. В том числе это касалось и передачек. Короче, к черту всю эту паршивую политику. Блевать хочется.

– А где мы раньше виделись с Хромым? – любопытство не унималось. Были, конечно, догадки, но хотелось узнать больше, услышать всю правду, целиком не дожидаясь никаких сюрпризов.

– Ты и твои напарники грабили ломбард. Он пришел туда по ваши души. Нужно было, чтобы он нанес точечный удар по планам Тараса. Внес мои коррективы в его беззаботную жизнь, так сказать. Одного Шамиль убрал сразу, потом ему пришлось убрать свидетеля…

Шамиль? Наверное, это настоящее имя загадочного киллера. Но что ты такое несешь? Пришлось. Всего лишь небольшая оплошность, ага… Кто ты такой? Я не верю, что ты говоришь мне все это.

– …на очереди был твой второй напарничек, а вот тебя Хромой должен был взять живым. Допросить и решить, что с тобой делать дальше.

Я докурил сигарету и затушил окурок в пустой консервной банке. Потом глянул на Олега и поймал его озлобленный взгляд на себе. В принципе, я мог его понять. Понять эту злобу. В конце концов, я работал на убийцу его отца, но это не отменяло того факта, что я ничего не знал. Тем более пытался сам расправиться с Тарасом.

Этого ты разве не учел, Олежа?

– И что было дальше?

Олег затушил окурок сигареты, смерил меня взглядом, и продолжил.

– Он за вами побежал, когда вы дали деру, ну и расстелился наш хромоногий на льду. Связку на ноге порвал, так еще и вырубился, когда башкой треснулся. К тому времени уже и менты нагрянули. Дело было сшито.

– Вот зараза.

– И не говори, но твое счастье, что Шамиль до тебя не добрался, – Олег ухмыльнулся. – Он не чурается весьма жестоких способов выбивания информации, и обычно не верит первому слову, что скажет подопытный. Наверное, сказываются детские травмы, не просто так люди становятся садистами.

– И что теперь?

– Теперь я в тебе не сомневаюсь. Ты прости меня за то, что второй раз уже усомнился в тебе. Да, да, я про наш разговор перед стрелкой с центральными. Надо было мне сразу убедить отца, что ты не крыса. Столько лет прошло, а до сих пор забыть это не могу. Видимо, нужно от тебя услышать пару слов прощения, так сказать.

– Забыли. Ты мне уже отплатил сполна. Да и я, как выяснилось, тебе нервы потрепал. Я ценю твою поддержку и тогда, и сейчас. Сейчас уже все равно, что было раньше.

Нужно было это сказать. Конечно, я думал по-другому. Все ведь могло повернуться совершенно иначе. В другой реальности Хромой возможно привязал бы меня к стулу, пытал током, выдергивал ногти из пальцев. Нужно жить в этой реальности. Забыть сказанное Олегом не получится, но, по крайней мере, теперь мне будет легче пережить мой уговор с операми.

Этим я ни с кем, конечно, не делился, хотя и было стыдно поначалу, но потом я понял, что не чураюсь борьбы за жизнь любыми способами. Плевал я на понятия и законы тюремного мира. Ты Олег и твои дружки не знаете, что я пережил в стенах собачьей карцерной конуры. Когда все вскроется, вы будете меня судить. А может кто-то из других арестантов поймет, почему я так сделал? Что ж, у них у всех еще будет время все обдумать. Пока я ничего не сделал, а за мысли ведь не судят, верно?

– Да… Появились некоторые сложности. Я уже упоминал об этом ранее. Тебе бы и дальше передавали сигареты и прочее, если бы начальник зоны не поменялся. Все дело в нем. На самом деле, тебе крупно повезло, Михалыч тебя бы сгноил в карцере. Своенравный человек. Он хотел тебя годами на киче держать.

Михалыч? Твой новый знакомый? Тепло ты, однако, отзываешься о нем.

– Я бы не выдержал.

– Да никто бы не выдержал. Тебя хотя бы не прессовали, как моего Отца. Его мучили долго, но он не ломался, стоял на своем. Били, пытали током, но забрала его болезнь. Ничего от него не добились. Я ведь до сих пор вспоминаю тот день, когда его выводили из нашего бара в наручниках, а он даже не сопротивлялся.

– Соболезную.

– Со всеми, кто этим занимался здесь я уже разобрался. Правда не всегда собственноручно, но сделал это. Вернуть бы к жизни этого ублюдка Тараса, и самому с ним поквитаться. Знаешь, вот прям не хватает жирной точки в этой истории. Его кровью я сделал бы последний штрих, расписался в закрытии этого дела.

Я молчал. Мне не хотелось вмешиваться в расправу Олега. Пусть и вымышленную, но все же не стоило лезть.

Человеку свойственна незримая жестокость, которая овладевает им, усиливает его боль, становится смыслом жизни. Кровь за кровь. Древний обычай.

***

Сидя в карцере, я услышал шаркающие тяжелые шаги в коридоре. Кто-то из надзирателей, не спеша, шел к моей конуре.

Что тебе нужно от меня? Ты пришел выпустить меня? Начальник, наконец-то, сжалился надо мной? А может, вы избавите меня от страданий? Способов для этого много. Вам даже необязательно выпускать меня отсюда. Одна пуля, и я навеки обрету вечный покой. Да. Больше никакой сырости, холода и одиночества. Я стану свободным.

Раздался стук в дверь.

– Ты слышишь меня, заключенный?

Конечно, слышу, идиот. Как же иначе.

– Да.

– Я принес тебе кое-что, – сказал старый надзиратель.

По голосу слышно, что доживает он свои последние годы. Это место сказывается на всех, и не важно по какую сторону решетки ты находишься. Охранник тяжело дышал, и я знаю точно, что наклониться к небольшому оконцу моей камеры было для него непосильным трудом. Однако у него получилось.

Маленькое окошко железной дверцы отворилось, и туда просунулась рука. Довольно-таки опасный маневр. Нарушение правил безопасности. Я ведь могу сломать протянутую руку. Это несложно. Просто схватиться за кисть и дернуть ее вниз как следует. Только для чего? Чтобы немного развлечь себя? Но тогда остальные надзиратели сбегутся на крик, откроют дверь и пройдутся по мне своими ботинками как следует.

– Ты слышишь меня, заключенный!? – уже более требовательно вещал голос.

Видимо он ждал, когда я куплюсь на его предложение, а может поясница совсем доконала его, и он не мог долго находиться в согнутом положении.

– Да. Я все еще здесь, – я усмехнулся.

– Шутишь? Это хорошо. Вот возьми, – он разжал кисть руки, в которой лежали две самокрутки и коробок спичек.

В чем подвох?

– Что вы хотите за это?

– Я лишь хочу тебе помочь, – с затяжным вздохом выговорил он.

Купился. Да, я на крючке. Я взял из его рук самокрутки и закурил одну из них. Даже если это просто глупая шутка одного из тюремщиков-садистов, а такие есть, уж поверьте, то хотя бы я успею насладиться этим паршивым табаком.

– Ты сильно провинился. Ты ведь понимаешь это?

Заставляешь чувствовать меня словно я маленький ребенок, который попался на своей шалости?

– Чего вы хотите?

– Тебя можно вытащить отсюда. Знаю, ты вряд ли уже когда-либо на это надеялся, но это, действительно, возможно.

И какова цена?

– Почему ты молчишь? Ты не хочешь выбраться отсюда? – повторил он.

Очень хочу. Ты даже не представляешь, как сильно я этого хочу. Тебе ни за что не понять какого это просидеть здесь столько времени.

– Хочу.

– Тогда тебе придется поработать на меня и моих коллег. Ты же понимаешь, о чем я?

– Хватит разговаривать со мной, как с идиотом! – не выдержал я.

– Не нервничай, мясник. Мы же не хотим, чтобы остальные зеки узнали о том, что ты будешь прислуживать нам.

Я не видел его лица, но был уверен, что эта фраза далась ему легко и с улыбкой.

Мясник?

– Буду стучать для вас. Так вы хотели выразиться?

– Называй, как хочешь. Главное, чтобы ты выдал нам несколько особо опасных преступников.

– Я почти никого не знаю. Большую часть своего срока я просидел здесь, в карцере.

– О, нет, ты знаешь. Твой старый дружок. Его зовут Олег, но для остальных он – Бунт. Да, да. Эта сука не просто так получила свое прозвище. Несколько нападений на надзирателей, и, между прочим, на заключенных тоже.

– Которые на вас работали?

– Да, которые с нами сотрудничали. Что бы ты не думал, но это норма для таких мест. Эти люди работали на благо нашего заведения и вполне могли заслужить себе прощение, за которым обязательно следовало бы сокращение срока. Скажи мне, ты хочешь выйти отсюда раньше положенного времени?

Наглое вранье. Сокращение срока. Сладко звучит, но по факту это яд. Отрава для души. Это все равно, что протянуть ребенку конфету, и, как только он захочет ее взять, захлопнуть руку прямо перед его лицом.

– Да, хочу.

– Тогда помоги нам. Помоги понять, что затеял этот самоуверенный болван. В зоне ходит много слухов, и в связи с последним бунтом зеки защебетали чаще обычного. Все они словно сговорились о чем-то, о чем-то важном. Помоги нам взять его, раскрыть этот план, и тогда мы подумаем над пересмотром твоего дела.

– Как все просто.

– Никто и не обещал, что будет легко, но это, наверняка, лучше, чем сгнить в этой паршивой камере, как считаешь?

Он не оставил манеры разговаривать со мной, как с ребенком, но я проглотил и это.

– Так что, по рукам, мясник?

– Почему ты так называешь меня?

– Потому что твои руки по локоть в крови, и все об этом знают, даже боятся тебя. Это вполне сыграет тебе на руку в твоем расследовании. Ты теперь уважаемый человек, или что-то вроде того. В этом животном мире любят таких, как ты и до усрачки боятся. Так мне снова повторить свой вопрос?

– Не нужно.