Текст книги "История и традиции народов России"

ЧАСТЬ 2

РУСЬ И СТЕПЬ

Составитель И. Н. Данилевский

Касаясь представлений летописца о том, что представляла собой «Русская земля» в широком смысле этого словосочетания, один из лучших отечественных специалистов в области исторической географии В. А. Кучкин обратил внимание на два текста. Под 6653/1145 годом в Новгородской первой летописи старшего извода упоминается поход на Галич: «Томь же лете ходиша вся Русска земля на Галиць и много попустиша область ихъ, а города не възяша ни одиного, и воротишася, ходиша же и из Новагорода помочье кыяномъ, съ воеводою Неревиномь, и воротишася съ любъвью».[24]24
  Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов // Полное собрание русских летописей. Т. 3. М., 2000. С. 27. Ср. это же известие в младшем изводе Новгородской первой летописи. С. 213.


[Закрыть] Тот же поход описывается и в Ипатьевской летописи, но гораздо подробнее: «В лето 6654 Всеволод съвкоупи братью свою. Игоря и Святослава же остави в Киеве, а со Игоремъ иде к Галичю и с Давыдовичема, и съ Володимиромъ, и съ Вячеславомъ Володимеричемъ, Изяславъ и Ростиславъ Мьстислалича, сыновчя его, и Святослава поя, сына своего, и Болеслава Лядьскаго князя, зятя своего, и Половце дикеи вси. И бысть многое множество вои, идоша к Галичю на Володимирка».[25]25
  Ипатьевская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 2. М., 1998. Стб. 319.


[Закрыть] Сопоставление приведенных текстов позволило В. А. Кучкину сделать довольно странный на первый взгляд вывод: «Если новгородский летописец имел в виду всех участников похода, тогда под его Русской землей нужно разуметь еще поляков и половцев».[26]26
  Кучкин В. А. «Русская земля» по летописным данным XI – первой трети XIII в. // Древнейшие государства Восточной Европы: Материалы и исследования. 1992–1993. М., 1995. С. 85.


[Закрыть]

Если присутствие в числе представителей «Русской земли» польского «князя» Болеслава автор известия Ипатьевской летописи хоть как-то оправдывает (уточняется, что тот– зять Всеволода), то «дикие половцы» выглядят в приведенном перечне действительно «дико»… Правда, если забыть так называемое «этнографическое» введение к «Повести временных лет», в котором половцы стоят в одном ряду с восточнославянскими племенами: «Поляне бо своих отець обычаи имуть кроток и тихъ, и стыденье къ снохамъ своимъ и къ сестрамъ, къ матерямъ и к родителемъ своимъ, къ свекровемъ и къ деверемъ велико стыденье имеху, брачныи обычаи имяху: не хожаше зять по невесту, но приводяху вечеръ, а завътра приношаху по неи что вдадуче. А древляне живяху звериньскимъ образомъ, жиоуще скотьски: оубиваху другъ друга, ядяху вся нечисто, и брака оу нихъ не бываше, но умыкиваху оуводы девиця. И радимичи, и вятичи, и северъ одинъ обычаи имяху: живяху в лесе, якоже и всякии зверь, ядуще все нечисто, и срамословье в них предъ отьци и предъ снохами, и браци не бываху въ них, и игрища межю селы, схожахуся на игрища на плясанье и на вся бесовьская игрища, и ту оумыкаху жены собе, с неюже кто съвещашеся; имяху же по две и по три жены. И аще кто умряше, творяху трызно надъ нимъ, и по семь творяху кладу велику, и възложахуть и на кладу, мертвеца сожьжаху, и посемь, собравше кости, вложаху в судину малу, и поставяху на столпе на путех, еже творять вятичи и ныне. Си же творяху обычая кривичи и прочии погании, не ведуще закона Божия, но творяще сами собе закон. <…> Якоже се и при нас ныне половци закон держать отець своих: кровь проливати, а хвалящеся о сих, и ядуще мерьтвечину и всю нечистоту, хомеки и сусолы, и понимають мачехи своя и ятрови, и ины обычая отець своих творять».[27]27
  Лаврентьевская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 1. М., 1997. Стб. 13–14, 16.


[Закрыть]

Как видим, летописца вовсе не смущает такое соседство. Оно странно для нас. Мы даже не замечаем, как срабатывает стереотип: половцы – извечные враги Руси. Другого просто не могло быть. Или все-таки могло?

Чтобы разобраться с подобными недоразумениями, попытаемся понять, кто такие половцы для автора и читателя XII – начала XIII в.

Под 6569/1061 годом в «Повести временных лет» имеется запись: «В лето 6569. Придоша Половци первое на Русьскую землю воевать. Всеволодь же изиде противу имъ, месяца февраля въ 2 день. И бившимъся имъ, победиша Всеволода, и воевавше отъидоша. Се бысть первое зло от поганых и безбожныхъ врагъ. Бысть же князь ихъ Искалъ».[28]28
  Там же. Стб. 163.


[Закрыть]

При ближайшем рассмотрении оказывается, что это вовсе не первое появление половцев не только на страницах летописи, но и в пределах Русской земли. Еще под 6562/1054 годом встречаем сообщение о событиях, непосредственно последовавших после смерти Ярослава Владимировича: «Начало же княженья Изяславля Кыеве. Пришедъ Изяславъ седе Кыеве, Святославъ Чернигове, Всеволодъ Переяславли, Игорь Володимери, Вячеславъ Смолиньске. В се же лето иде Всеволодъ на Торкы зиме к Воиню. И победи Торкы. В семь же лете приходи Болушь с Половьци, и створи Всеволодъ миръ с ними, и возвратишася Половци вспять, отнюду же пришли».[29]29
  Лаврентьевская летопись. Стб. 162.


[Закрыть]

Однако настоящая опасность, исходящая от половцев, стала ясна лишь через несколько лет, когда в начале осени 1068 г. объединенные силы русских князей не смогли противостоять им в битве на Альте: «В лето 6576. Придоша иноплеменьници на Русьску землю, Половьци мнози. Изяславъ же, и Святославъ и Всеволодъ изидоша противу имь на Льто. И бывши нощи, подъидоша противу собе. Грехь же ради нашихъ пусти Богъ на ны поганыя, и побегоша русьскыи князи, и победиша Половьци».[30]30
  Там же. Стб. 167.


[Закрыть]

Следствием поражения на Альте стал переворот в Киеве: место изгнанного киевлянами Изяслава занял сидевший до того в «порубе» Всеслав. Однако торжество половцев оказалось недолгим: «Посемь же Половцемъ воюющим по земле Русьсте, Святославу сущю Чернигове, и Половцем воюющим около Чернигова. Святослав же собравъ дружины неколико, изиде на ня ко Сновьску. И узреша половци идущь полкъ, пристроишася противу. И видевъ Святославъ множьство ихъ, и рече дружине своей: «Потягнемъ, уже нам не лзе камо ся дети». [И] удариша в коне, и одоле Святославъ в трех тысячахъ, а половець бе 12 тысяче; и тако бьеми, а друзии потопоша въ Снови, а князя ихъ яша рукама, въ 1 день ноября. И възвратишася с победою в градъ свой Святославъ».[31]31
  Там же. Стб. 171–172.


[Закрыть]

* * *

Кто же эти новые враги Русской земли, которых летописец – пока! – лаконично характеризует «иноплеменниками», «погаными» и «безбожными»?

Вот предельно краткая и в то же время достаточно емкая история этого этноса в изложении В. Я. Петрухина и Д. С. Раевского: «Господствующее положение в степях [Восточной Европы] – вплоть до монголо-татарского нашествия XIII в. – заняли кипчаки (шары или сары восточных источников, куманы или команы западноевропейских, половцы русских летописей), кочевья которых к середине Хв. простирались до Поволжья, в XI – до Дуная: сама евразийская степь стала именоваться Дешти-Кипчак, Половецкое…

Само имя кипчак означает, видимо, «неудачливый, злосчастный, пустой человек»: по гипотезе С. Г. Кляшторного, таким презрительным именем победители-уйгуры стали именовать одно из тюркских объединений – сиров, – некогда занимавших, наряду с тюрками-ашина, главенствующее положение в разгромленном уйгурами Тюркском каганате. Это парадоксальное для народа наименование вместе с тем характерно для исторической ономастики раннего Средневековья… Несмотря на презрительное наименование, потомки сиров кипчаки смогли возродиться после разгрома: их этноним в героическом эпосе тюркских (огузских) народов возводится уже к одному из соратников Огуз-кагана, эпического правителя и культурного героя тюрков, беку по имени Кывчак (прочие беки также получили имена, ставшие эпонимами огузских племен). Имя кипчак сохранилось в этнонимии многих современных тюркских народов (алтайцев, киргизов, казахов, узбеков) как родовое или племенное название – кипчаки приняли участие в их этногенезе, равно как и в этногенезе народов Северного Кавказа – ногайцев, кумыков, карачаевцев и др. Русское наименование кипчаков половцы связано с характерными для тюрков цветовыми этническими и географическими классификациями: цветовое обозначение «половый, светло-желтый», видимо, является переводом тюркского этнонима сары, шары – «желтый»)».[32]32
  ПетрухинВ. Я., Раевский Д. С. Очерки истории народов России в древности и раннем Средневековье. М., 1998. С. 188–189.


[Закрыть]

Сама этимология этого этнонима породила в среде исследователей самые разные толкования его происхождения: «Многие историки (Д. А. Расовский, М. И. Артамонов, Л. Н. Гумилев и др.), исходя из того, что самоназвание половцев означало «светлые», «желтые», предполагали, что половцы-кипчаки были светловолосым народом. Мнение это, однако, данными письменных источников не подтверждается. Ни русские, ни венгерские, ни византийские источники ничего не говорят о подобных внешних особенностях половцев. Также и путешественники Петахья, Плано Карпини, детально описавшие быт половцев, ничем не выделяют их среди прочих тюркских народов, которым «белокурость» вовсе не была свойственна. Скорее это самоназвание может быть связано с тюркскими географическими представлениями, согласно которым термин «желтый» мог означать «центральный», «срединный». Действительно, на своей прародине половцы проживали в самом центре кочевого мира Евразии. К западу от них кочевали карлуки, торки, печенеги, к востоку – киргизы, монгольские племена».[33]33
  Князький И. О. Русь и Степь. М., 1996. С. 46.


[Закрыть]

Такая точка зрения не противоречит наблюдениям антропологов, обследовавших черепа из половецких погребений: «Немногочисленные антропологические определения скелетов поздних кочевников дали интересную информацию: черепа печенежского периода почти не отличаются от болгарских черепов так называемого зливкинского типа – это те же брахикранные европеоиды с незначительной примесью монголоидности. Что же касается половецкого времени, то черепа половцев нередко бывают монголоидными, хотя наряду с ними попадаются и совершенно «зливкинские» черепа».[34]34
  Плетнева С. А. Печенеги, торки, половцы // Степи Евразии в эпоху Средневековья. (Археология СССР). М., 1981. С. 219.


[Закрыть]

Появление половцев у южных и юго-восточных границ Руси было связано с миграционными процессами, охватившими всю Центральную Азию и степи Восточной Европы. В 1048 г. господствовавшие в Северном Причерноморье печенеги были вытеснены из южнорусских степей в пределы Византийской империи своими давними соперниками – торками (гузами). Однако всего через несколько лет торки сами вынуждены были последовать за печенегами под давлением народа, называвшегося сары. По сообщению сельджукского историка Марвази, причиной движения саров на запад стало переселение некоего народа кунов: «Их преследовал народ, который называется каи. Они многочисленнее и сильнее их. Они прогнали их с тех новых пастбищ. Тогда куны переселились на земли сары, а сары ушли в земли Туркмен. Туркмены переселились на восточные земли гузов, а гузы ушли в страну печенегов поблизости от берегов Армянского [Черного. – И. Д.] моря».[35]35
  Кумеков Б. Е. Государство кимаков IX–XI вв. по арабским источникам. Алма-Ата, 1972. С. 128.


[Закрыть]

Этническая принадлежность кунов до сих пор вызывает разногласия. Если одни исследователи (И. Маркварт, И. Г. Добродомов) считают их половцами, то другие (Б. Е.Кумеков, С. М.Ахинжанов) полагают, что это самостоятельный народ, который с кипчаками смешивать не следует. Любопытную гипотезу по этому поводу выдвинул И. О. Князький: «На наш взгляд, есть достаточно оснований полагать, что куны – не кто иные, как восточная ветвь половцев, западной же ветвью были половцы-сары.

В пользу этого мнения говорят следующие факты: то, что половцы получили в Западной Европе известность под именем кунов, едва ли может быть случайным совпадением; в древнетюркском языке слово «кун» имеет такое же значение, как и «сары» – светлый, желтый. Следовательно, это могли быть названия двух ветвей одного народа; в «Слове о полку Игореве» половцы фигурируют и под именем «хинов». Лингвистический анализ, проведенный И. Г. Добродомовым, показал тождественность наименований кун-хын-хин; в русских летописях половцы порой именуются «саракине», «сорочины». Эти названия могли произойти от слияния слов «сары» и «кун», поскольку русские рассматривали половцев как один народ; в пользу того, что половцы пришли в степи Северного Причерноморья двумя волнами, говорит и факт деления Половецкой земли на две части: Белую Куманию к западу от Днепра и Черную Куманию – к востоку. Исходя из этого, представляется обоснованным мнение, что половцы пришли в южнорусские степи двумя волнами: первая волна – половцы-сары, вторая – половцы-куны».[36]36
  Князький И.О. Русь и Степь. С. 45–46.


[Закрыть]

Оставим пока без комментариев догадку о слиянии слов «сары» и «кун»: к ней мы вернемся чуть позже, поскольку она связана с рассуждениями автора о восприятии половцев древнерусским летописцем. В данный момент для нас важна как раз сама «фактическая» сторона дела: происхождение и расселение половцев, их социальная структура и организация, культура. Однако, повторяю, все эти вопросы будут интересовать нас лишь потому, что они дают «объектную» основу для предмета нашего рассмотрения: как воспринимали своих южных соседей наши предки и насколько их точка зрения отличается от нашей.

Итак, предоставим слово археологам: «Несмотря на большое количество раскопанных в настоящее время кочевнических курганов, все они разбросаны на такой огромной территории, что делать какие-либо выводы о расселении народов в степях, а тем более об их передвижениях по степи представляется нам преждевременным. По ним можно получить только самые общие сведения о географии, этнических особенностях, быте и оружии кочевников того времени. Неизмеримо больший материал дает для решения всех этих вопросов изучение каменных статуй, или, как их называли долгое время, «каменных баб»…

Картографирование половецких статуй по районам дало картину расселения половцев в восточноевропейских степях, поскольку естественно предположить, что они ставили статуи в память умерших предков только на землях своих постоянных кочевий, в собственно Половецкой земле. Центр Половецкой земли находился в междуречье Днепра и Донца (включая приазовские степи). Там обнаружено было подавляющее большинство изваяний. Там же сосредоточены и все ранние типы статуй, что свидетельствует о первоначальном заселении этого района степи половцами и расселении их на другие территории именно отсюда, с берегов среднего Донца и Таганрогского залива. Расселение это шло последовательно на средний Днепр и верхний Донец, в низовья Днепра, в Предкавказье, в Крым и, наконец, уже в XIII в., – в междуречье Дона и Волги…

О последовательности расселения дает нам возможность заключить картографирование различных типов статуй и построение эволюционных рядов этих типов…

Половецкие изваяния интересны нам и потому, что на них изображено большое количество предметов от костюма, украшений, оружия и разного бытового инвентаря… Многие из деталей костюма и украшений не были бы известны, если бы не изображения их на статуях. Таковы, например, сложные женские прически-шляпы, мужские косы-прически, детали женской прически – «рога». Остатки этих «рогов» находим иногда в могилах, но они не были бы понятны без материала, полученного при изучении изваяний. Это войлочные валики с нашитыми на них полукруглыми выпуклыми серебряными пластинками. Покрой кафтанов, воротов рубах, фасон сапог, ремни, подтягивающие голенища, нагрудные ремни и бляхи, панцири из длинных, видимо металлических, пластин, вышивки на одежде – все это мы знаем только благодаря древним скульпторам, умело и точно изображавшим их на своих произведениях.

Картографирование отдельных деталей прически и костюма показало, что в различных половецких группировках они распространены неравномерно. Это наблюдение весьма важно для выявления этнографического своеобразия различных половецких объединений. Правда, сложение такого своеобразия только еще начиналось в половецком обществе и было прервано нашествием монголо-татар».[37]37
  Плетнева С. А. Печенеги, торки, половцы. С. 219–220; ср.: Плетнева С. А. Половецкие каменные изваяния // Свод археологических источников. М., 1974. Вып. Е4-2. С. 51–52.


[Закрыть]

Письменные источники дают нам совсем иной «объектный» материал. Это прежде всего огромное количество более или менее подробных описаний столкновений русских и половецких войск. Видимо, именно такие рассказы, дополненные гениальным «Словом о полку Игореве», сформировали стереотип восприятия половцев в научной и научно-популярной исторической литературе, а тем более – в современном обыденном сознании. Создается впечатление, что заветной мечтой половцев действительно было, как пишет Д. С. Лихачев, «прорвать оборонительную линию земляных валов, которыми Русь огородила с юга и с юго-востока свои степные границы, и осесть в пределах Киевского государства».[38]38
  Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947. С. 145.


[Закрыть]

Образ «чръного ворона – поганого половчина» стал своеобразным символом доордынской Степи. Однако, вопреки широко бытующему мнению, рассказы о русских набегах на кочевья половцев, пожалуй, ничуть не реже сообщений о разорении русских земель номадами. Достаточно вспомнить хотя бы самый знаменитый поход Игоря Святославича, совершенный в 1185 г. новгород-северским князем на оставленные без прикрытия половецкие вежи. Нередки были и случаи совместных походов русских князей с половецкими ханами. Мало того, поведение «коварных», «хищных», «злобных» и «алчных» (какими обычно рисует их наше воображение) половцев сплошь и рядом вызывает недоумение – именно потому, что оно радикально не соответствует клишированному образу исконного врага Русской земли.

Напомню некоторые наблюдения Б. А. Рыбакова по поводу такого – «ненормального» – поведения хана Кончака в заключительном акте драмы, разыгравшейся на берегах загадочной Каялы: «Прибыв к окруженному стану Игоря, Кончак был скорее зрителем, чем предводителем разгрома.

Ни в летописи, ни в «Слове» ничего не говорится не только о главенствующей роли Кончака в этом разгроме, но даже имя его ни разу не упоминается при описании хода битвы…

…Кончак выступает как повелитель лишь после окончания битвы и направляет свои войска не на земли Игоря, а на Переяславль, на город врага Игоря, князя Владимира Глебовича, с которым Игорь воевал в прошлом году.

Может показаться, что часто повторяемые мною сведения о союзнических отношениях Кончака и Игоря теряют силу при сопоставлении с рассказом о разгроме Игоря у Каялы. Однако следует учесть, что в той ситуации, когда половцы Поморья, Предкавказья и Волгодонья, проскакавшие по 200–400 километров и окружившие (без ведома Кончака) русский стан близ Сюурлия и Каялы, уже ощущали этот неукрепленный, оторванный от мира стан своей законной добычей (ведь в стане Игоря были и половецкие пленницы, и половецкое золото). В такой ситуации Кончак не мог приостановить, даже если бы и хотел, естественной, с точки зрения половцев, расправы…

Если подытожить признаки дружественных отношений в 1185 году между Кончаком и Игорем, то мы получим следующее.

Игорь не нападал на юрт Кончака. Кончак не организовывал окружения Игоря.

Кончак прибыл к Каяле одним из последних, когда русский лагерь был уже обложен.

На поле битвы Кончак «поручился» за плененного тарголовцами Игоря (выкупил его?) как за своего свата, отца жениха Кончаковны.

После победы над северскими полками Кончак отказался участвовать в разгроме обезоруженного Северского княжества.

Кончак предоставил Игорю вольготную и комфортабельную жизнь в плену.

После побега Игоря из плена Кончак отказался расстрелять его сына как заложника.

Уговор о женитьбе Владимира Игоревича на Кончаковне воплотился в жизнь; у Игоря и Кончака к 1187 году появился общий внук. Вероятно, для этой свадьбы и предварительного крещения язычницы Кончаковны и понадобился Игорю-пленнику священник с причтом».[39]39
  Рыбаков Б. А. Петр Бориславич: Поиск автора «Слова о полку Игореве». М., 1991. С. 84–85.


[Закрыть]

Создается полное впечатление, что прав был А. Л. Никитин, полагавший, что целью поездки Игоря в степь был вовсе не военный поход, а… подготовка к свадьбе.

Другой вопрос, как этот поход мог восприниматься современниками – в том числе теми из них, кому половцы были действительно «чужими». По мнению А. А. Горского, само появление сразу трех литературных произведений («Слова о полку Игореве» и двух летописных повестей), посвященных «тривиальному факту» похода 1185 г., свидетельствует о том, что «с точки зрения ментальности конца XII в. оно [видимо, «происшедшее в 1185 г.»; в предыдущей фразе речь идет только о «походе» и «факте». – И. Д.] было более чем неординарным. События 1185 г. содержали в себе шесть уникальных элементов: 1) сепаратный поход князя в степь в условиях координированных действий против половцев остальных южнорусских князей; 2–3) солнечное затмение во время похода и пренебрежение князя этим затмением; 4) гибель всего войска в степи; 5) пленение половцами четырех князей (ранее известен только один факт пленения половцами одного русского князя, и то на русской территории); 6) побег князя из плена. Вместе взятые эти элементы содержали небывалую доселе возможность осмысления события в рамках христианской морали: грех (сопровождаемый отвержением Божья знамения) – Господня кара – наказание – прощение. Такое осмысление прослеживается во всех трех памятниках Игорева цикла. Эпопея Игоря стала для относительно недавно христианизированной страны необычайно ярким проявлением воли Творца».[40]40
  Горский А. А. События 1185 и 1389 гг.: Восприятие современников и восприятие потомков // Восточная Европа в древности и Средневековье: Историческая память и формы ее воплощения. XII чтения памяти члена-корреспондента АН СССР Владимира Терентьевича Пашуто. Москва, 18–20 апреля 2000 г. Материалы конференции. М., 2000. С. 68–69.


[Закрыть]

К сожалению, исследователь не уточняет, на чем основываются его выводы о смысле текстов, посвященных походу 1185 г. Поэтому далеко не все в предлагаемых оценках достаточно ясно (например, в чем состоял «грех» Игоря или почему в «сепаратном» походе участвовало такое количество князей). Тем не менее данная точка зрения представляет определенный интерес как гипотеза, требующая развития и доказательства.

Вернемся, однако, к «нетривиальной» гипотезе А. Л. Никитина. В таком предположении нет ничего странного хотя бы уже потому, что первое известие о браке русского князя на половецкой хатунь мы находим еще в «Повести временных лет» под 1094 годом: «В лето 6602. Сотвори миръ Святополкъ с половци, и поя собе жену дщерь Тугорканю, князя половецкаго».[41]41
  Радзивилловская летопись // Полное собрание русских летописей. Л., 1989. Т. 38. С. 90.


[Закрыть]

Кстати, сразу же за этим сообщением следует «отчет» о совместных боевых действиях русских князей и половцев против… русских же князей (кстати, не в первый раз!): «Том же лете приде Олегъ с Половци ис Тъмутороконя, и приде Чернигову, Володимеръ же затворися в граде. Олегъ же приде к граду и пожже около града, и манастыре пожже. Володимеръ же створи миръ съ Олгомъ, и иде из града на столъ отень Переяславлю; а Олегъ вниде в град отца своего. Половци же начаша воевати около Чернигова, Олгови не възбраняющю, бе бо самъ повелелъ имъ воевати. Се уже третьее наведе поганыя на землю Русьскую (выделено нами. – И. Д.), егоже греха дабы и Богъ простилъ, зане же много хрестьянъ изгублено бысть, а друзии полонени и расточени по землям».[42]42
  Лаврентьевская летопись. Стб. 226.


[Закрыть] Впечатляющая картина…

Не менее впечатляет, впрочем, и легенда, записанная в Ипатьевской летописи под 1201 годом, – об отце того же самого Кончака, не желавшем, оказывается, в молодости возвращаться в родную степь из Русской земли: «В лето 6709… По смерти же великаго князя Романа [Галицкого. – И. Д.] приснопамятнаго самодержьца всея Роуси одолевша всимъ поганьскымъ языком оума моудростью, ходяща по заповедемь Божиимъ, оустремил бо ся бяше на поганыя яко и левъ, сердитъ же бысть яко и рысь, и гоубяше яко и коркодилъ, и прехожаше землю ихъ яко и орелъ, храборъ бо бе яко и тоуръ. Ревноваше бо дедоу своемоу Мономахоу, погоубившемоу поганыя Измалтяны, рекомыя Половци, изгнавшю Отрока во Обезы, за Железная врата. Сърчанови же оставшю оу Доноу, рыбою оживъшю. Тогда Володимерь и Мономахъ пилъ золотом шоломомъ Донъ и приемшю землю ихъ всю. И загнавшю оканьныя Агаряны. По смерти же Володимере оставъшю оу Сырьчана единомоу гоудьцю же Ореви посла и во Обезы, река: «Володимеръ оумерлъ есть, а воротися, брате, поиди в землю свою». Молви же емоу моя словеса, пои же емоу песни Половецкия. Оже ти не восхочеть, даи емоу пооухати [понюхать. – И. Д.] зелья именемь евшанъ.[43]43
  «По-башкирски юшан, по-киргизски джусан, – общее название нескольких видов полыни, растения, составляющего характеристическую черту степной флоры» (Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. СПб., 1893. Т. 1: А—К. Стб. 807).


[Закрыть] Ономоу же не восхотевшю обратитися ни послоушати. И дасть емоу зелье. Ономоу же обоухавшю и восплакавшю, рче: «Да лоуче есть на своей земле костью лечи, и не ли на чюже славноу быти». И приде во свою землю. От него родившюся Кончакоу».[44]44
  Ипатьевская летопись. Стб. 715–716.


[Закрыть]

К этой трогательной истории остается, пожалуй, лишь добавить, что Русская земля для половца, если верить, конечно, данному преданию, оставалась все-таки «чюжа»…

Любопытно отметить и еще один момент, который не преминул подчеркнуть летописец, рассуждая об очередных походах на половцев и ответных половецких набегах под 6618/1110 годом: «Ко всимъ тваремъ ангели приставлени. Тако же ангелъ приставленъ къ которой оубо земли, да соблюдають куюжьто землю, аще суть и погани. Аще Божий гневъ будеть на кую убо землю, повелевая ангелу тому на тую убо землю бранью ити, то оной земле ангелъ не воспротивится повеленью Божью. Яко и се бяше, и на ны навелъ Богъ, грехъ ради нашихъ, иноплеменникы поганыя, и побежахуть ны повеленьемъ Божьимъ: они бо, по повеленью Божью. …Тако и си погании попущени грехъ ради нашихъ. Се же ведомо буди, яко въ хрестьянехъ не единъ ангелъ, но елико крестишася, паче же къ благовернымъ княземъ нашим; но противу Божью повеленью не могуть противитися, но молять Бога прилежно за хрестьяньскыя люди. Яко же и бысть: молитвами святыя Богородице и святых ангелъ умилосердися Богъ, и посла ангелы в помощь русьскимъ княземъ на поганыя».[45]45
  Ипатьевская летопись. Стб. 262–264.


[Закрыть]

Оказывается, у половцев есть такой же ангел-хранитель, как и у Русской земли! Просто у «нас» ангелов больше. Но и они не могут противиться Божьему повелению, если– согласно ему– «иноплеменникы поганыя» «бяху водими» своим «ангеломъ». Согласитесь, признание такого «факта» древнерусским книжником тоже о чем-то говорит…

* * *

Другими словами, отношения между Русью и Степью складывались не столь трагично, как кажется на первый взгляд. Вооруженные столкновения сменялись мирными годами, ссоры – свадьбами. При внуках и правнуках Ярослава Мудрого половцы уже были «нашими». Многие русские князья: Юрий Долгорукий, Андрей Боголюбский, Андрей Владимирович, Олег Святославич, Святослав Ольгович, Владимир Игоревич, Рюрик Ростиславич, Мстислав Удалой и другие женились на половчанках, либо сами были наполовину половцами. Не был исключением из этого ряда и Игорь Святославич: в его роду пять поколений князей подряд были женаты на дочерях половецких ханов. Кстати, уже из этого следует, что поход Игоря был не простой местью или попыткой, говоря современным языком, нанести превентивный удар потенциальному противнику…

Причиной столь неровных отношений была, судя по всему, специфика экономики кочевого общества. Проблема состояла «лишь» в том, чтобы понять эту специфику. А вот здесь мнения исследователей расходились – и весьма существенно. Подборку основных точек зрения на этот счет приводит Н. Крадин: «Наверное, самый интригующий вопрос истории Великой степи – это причина, толкавшая кочевников на массовые переселения и разрушительные походы против земледельческих цивилизаций. По этому поводу было высказано множество самых разнообразных суждений. Вкратце их можно свести к следующему: 1) разнообразные глобальные климатические изменения (усыхание – по А. Тойнби и Г. Грумм-Гржимайло, увлажнение – по Л. Н. Гумилеву); 2) воинственная и жадная природа кочевников; 3) перенаселенность степи; 4) рост производительных сил и классовая борьба, ослабленность земледельческих обществ вследствие феодальной раздробленности (марксистские концепции); 5) необходимость пополнять экстенсивную скотоводческую экономику посредством набегов на более стабильные земледельческие общества; 6) нежелание со стороны оседлых торговать с номадами (излишки скотоводства некуда было продать); 7) личные качества предводителей степных обществ; 8) этноинтегрирующие импульсы (пассионарность – по Л. Н. Гумилеву). В большинстве перечисленных факторов есть свои рациональные моменты. Однако значение некоторых из них оказалось преувеличенным».[46]46
  Крадин Н. Номады // Родина. 1997. № 3–4. С. 17–18.


[Закрыть]

Зарубежные и отечественные исследования последних лет (прежде всего труды выдающегося американского социоантрополога О. Латтимора) позволили вплотную подойти к решению этой проблемы: «…«чистый» кочевник вполне может обойтись только продуктами своего стада, но в этом случае он оставался бедным. Номады нуждались в изделиях ремесленников, оружии, шелке, изысканных украшениях для своих вождей, их жен и наложниц, наконец, в продуктах, производимых земледельцами. Все это можно было получить двумя способами: войной и мирной торговлей. Кочевники использовали оба способа. Когда они чувствовали свое превосходство или неуязвимость, то без раздумий садились на коней и отправлялись в набег. Но когда соседом было могущественное государство, скотоводы предпочитали вести с ним мирную торговлю. Однако нередко правительства оседлых государств препятствовали такой торговле, так как она выходила из-под государственного контроля. И тогда кочевникам приходилось отстаивать право на торговлю вооруженным путем».[47]47
  Там же. С. 18.


[Закрыть]

Кочевники вовсе не стремились к завоеванию территорий своих северных соседей. Они предпочитали – насколько это было возможно – совместно с оседлым населением близлежащих земледельческих регионов получать максимальную выгоду из мирной «эксплуатации» степи. Именно поэтому, по наблюдению И. Коноваловой, «разбой в степи был довольно редким явлением, не нарушавшим ход степной торговли. Ведь в ее стабильности были равно заинтересованы как русские, так и половцы. Половцы получали значительные выгоды, взимая с купцов пошлины за транзит товаров по степи. <…> Очевидно, что и русские князья, и половецкие ханы были заинтересованы в «проходимости» степных путей и совместными усилиями отстаивали безопасность перевалочных торговых центров. Благодаря этой заинтересованности Половецкая степь не только не служила барьером, отгораживавшим Русь от стран Причерноморья и Закавказья, но сама являлась ареной оживленных международных торговых связей».[48]48
  Коновалова И. Степной бизнес // Родина. 1997. № 3–4. С. 36–37.


[Закрыть]

* * *

Итак, появление половцев на южных рубежах Русской земли создало новую ситуацию, которая требовала от древнерусского книжника осмысления и оценки с точки зрения ее, так сказать, сущности и существенности для того, что мы сегодня назвали бы «ходом исторического процесса».

Уже первые столкновения с половцами дали летописцу основание для пространных рассуждений, носящих довольно любопытный характер. После сообщения о поражении на Альте он приводит обширное «Поучение о казнях Божиих». Начало его как будто непосредственно связано с бедой, постигшей объединенное русское войско: «Наводить бо Богъ по гневу своему иноплеменьникы на землю, и тако скрушенымъ имъ въспомянутся къ богу; усобная же рать бываеть от соблажненья дьяволя. Богъ бо не хощеть зла человекомъ, но блага; а дьяволъ радуется злому убийству и крови пролитью, подвизая свары и зависти, братоненавиденье, клеветы».[49]49
  Лаврентьевская летопись. Стб. 167.


[Закрыть]

Однако основной пафос Слова сводится к обличению того, что можно условно назвать «двоеверием», точнее – несоблюдением христианских заповедей: «Любовью прилепимся Господи Бозе нашем: постомъ и рыданьем и слезами омывающе вся прегрешенья наша, не словомь нарицяющеся хрестьяни, а поганьскы живуще».[50]50
  Там же. Стб. 169–170.


[Закрыть]

И лишь в самом конце своего Поучения автор «вспоминает» повод, по которому он завел разговор о казнях Божиих: «Да сего ради казни приемлемъ от Бога всячскыя, и нахоженье ратных, по Божью повеленью приемлем казнь грехь ради наших».[51]51
  Лаврентьевская летопись. Стб. 170.


[Закрыть]

По определению А.А. Шахматова, источником Поучения стало ««Слово о ведре и о казнях Божиях», читающееся в списках Златоструя, сборника, составленного в Болгарии при царе Симеоне и содержавшего главным образом сочинения Иоанна Златоуста, его проповеди».[52]52
  Шахматов А. А. «Повесть временных лет» и ее источники // ТОДРЛ. М.; Л., 1940. Т. 4. С. 105.


[Закрыть] При этом великий исследователь не исключал, что само Слово было составлено непосредственно в Киеве, именно в связи с поражением 1068 г. Ссылаясь на такую датировку текста, а также на то, что в одном из Торжественников XV в. оно приписано Феодосию Печерскому, А. А. Шахматов счел возможным «отнести это произведение к числу Слов, составленных Феодосием, бывшим в 1068 г. игуменом и выдвинувшимся уже тогда своими духовными трудами и подвигами. Вполне естественно, что летопись, составленная в Печерском монастыре, включила в свой состав Поучение, связанное письменным свидетельством или живою традицией с памятным историческим событием».[53]53
  Там же. С. 109.


[Закрыть]