Текст книги "История и традиции народов России"

Интернационалистская идея рабочей диктатуры и классовой ненависти подменила толерантную идею имперскости. Более того, очень скоро она выродилась в русский национализм, доходивший до осуществления идей панславизма.

Рассказывая о своих беседах со Сталиным, югослав Джилас говорит о том, что с удивлением увидел в нем вместо марксиста панслависта. Сталин говорил: «Если славяне будут едины и будут сохранять солидарность, в будущем никто и пальцем не сможет пошевелить. Ни пальцем!»[116]116
  Джилас М. Беседы со Сталиным. М., 2002. С. 132.


[Закрыть]

Но, разумеется, все это панславянское единство должно было жить по законам российской (на тот момент– сталинской) деспотии. Как символически показал А. И. Солженицын, Россия тяжело заболела, страна превратилась в «раковый корпус».

НЕУДАЧА РУССКОЙ ДЕМОКРАТИИ

Надо сказать, что ранняя русская демократия оказалась не на высоте имперских задач, не сумев выработать идею общего блага для всех народов России. Возникла зеркальная (или зазеркальная) империя большевиков, основанная вроде бы на новой сверхидее (интернациональном марксизме), а на самом деле – на бесправии, псевдоинтернационализме, реальном национализме, ведущем к подавлению иных народов, антисемитизме, антиевропеизме, насилии и единообразии. Это стало ясно уже в ленинский период.

Показательно, что центр страны вернулся в Москву, как о том и мечтали славянофилы (И. Аксаков). Тем самым символически был подчеркнут отказ от петровской России, и в сознании людей вдруг воскресла идея Москвы как Третьего Рима, призванного объединить мир, подкрепленная созданием III Интернационала, решающую роль в котором играла Москва. Силой оружия были захвачены закавказские республики и Украина.

Мы привыкли к лозунгу о советском интернационализме, но он лишь служил прикрытием для националистической политики, прорывавшейся порой в строках гимна («сплотила навеки великая Русь»). А уж анекдот советских лет: «С кем граничит Советский Союз?» – «С кем захочет, с тем и граничит» – весьма откровенно говорит о военно-захватническом пафосе новой державы.

Как показала история, интернационализм этот не мешал вполне империалистической попытке навязать свою идеологию (через Коминтерн), а по возможности и свое господство (через захват территорий) другим странам и народам. Уже в первые годы советской власти многим было ясно, что большевики по сути своей являются националистами. Вот что писал по этому поводу В. Н. Муравьев: «Они пытаются делать то, что всегда делают последние [националисты]. Они создают армию, организуют государство, стараются защитить интересы России и отстаивать ее границы. Последние ноты Чичерина – образцы такого национализма, прикрытого теми же фиговыми листами революционной фразеологии, как в свое время речи Керенского».[117]117
  Муравьев В. Н. Национализм и интернационализм // Муравьев В. Н. Овладение временем. М., 1998. С. 77.


[Закрыть]

Европа воспринималась в славянофильском духе – как сущностный враг. Это почти сразу же после Октября отмечали русские эмигранты: «Ленин, сочетав Маркса с Бакуниным, в лице большевизма создал особый вид антиевропейского марксизма (курсив мой. – В. К.): противопоставление правды «пролетарской» России злу и разложению «буржуазной» Европы есть возрождение… старого националистического отталкивания от Запада».[118]118
  Франк С. Л. Пушкин об отношениях между Россией и Европой // Франк С. Л. Русское мировоззрение. СПб., 1996. С. 278.


[Закрыть]

Более того, как подметили не только эмигранты из России, но и западные мыслители, посетившие Москву в 20—30-е годы, большевики, несмотря на европейско-марксистскую фразеологию, пробудили в России вместо европейского национальный дух.

По свидетельству немецкого культурфилософа В. Беньямина, «в клубе красноармейцев в Кремле на стене висит карта Европы. Рядом – рукоятка. Если ее покрутить, происходит следующее: одна за другой во всех местах, где в течение своей жизни побывал Ленин, загораются маленькие электрические лампочки. …Жизнь Ленина на ней походит на колонизаторский поход по Европе. …Мейерхольд использует карту в «Даешь Европу!» – на ней Запад представлен как сложная система русских полуостровов. …Совершенно определенно, что сильное национальное чувство, которое большевизм подарил всем русским в равной степени, придало карте Европы новую актуальность».[119]119
  Беньямин В. Москва // Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. М., 1996. С. 191–192.


[Закрыть]

Под видом империи утвердилась тоталитарная деспотия. «Не будет преувеличением сказать, – писал Федотов, – что вся созданная за двести лет Империи свободолюбивая формация русской интеллигенции исчезла без остатка. И вот тогда-то под нею проступила московская тоталитарная целина. Новый советский человек не столько вылеплен в марксистской школе, сколько вылез на свет Божий из Московского царства, слегка приобретя марксистский лоск».[120]120
  Федотов Г. П. Россия и свобода // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. С. 299.


[Закрыть]

Но в той мере, в какой советская деспотия была причастна к имперской идее, она погибла – в том числе и по законам гибели империй. Так, когда пала коммунистическая сверхидея общего блага, стало бессмысленным и псевдоимперское образование под названием «Советский Союз».

НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА В ГОДЫ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

Составитель У. Б. Очиров

В начале XX в. большинство (55,4 %) 165-миллионного населения Российской империи составляли национальные меньшинства. Национальный вопрос стоял в стране крайне остро. Как известно, различный подход к его решению красных и белых в немалой степени повлиял на исход Гражданской войны. Предлагаем рассмотреть этот фактор победы большевиков в войне более подробно – на примере судьбы калмыцкого народа.

К началу XX в. калмыки, как и раньше, вели кочевой образ жизни, исповедовали буддизм. Их экономика базировалась на моноотраслевом хозяйстве – пастбищном скотоводстве.

Накануне революции 1917 г. калмыки проживали на территории различных регионов: в Астраханской (более 147 тыс. человек) и Ставропольской (8,5 тыс.) губерниях, Области Войска Донского (31,5 тыс.), Терской области (4 тыс.) и др.

Все эти группы калмыков были слабо связаны друг с другом, в некоторых из них начались ассимиляционные процессы. Вопрос сохранения и дальнейшего существования калмыцкого народа мог быть решен только в условиях национально-культурной автономии.

НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ В 1917–1918 ГОДАХ

До революции 1917 г. большевики выступали за унитарное демократическое централизованное государство с широкой областной автономией и были противниками федерализации страны. Однако требования политического момента вынудили их пойти на уступки. Придя к власти, большевики признали целесообразность федеративного устройства России.

Демократизация национальной политики стала одним из краеугольных камней радикальных реформ советской власти. Не случайно одним из 18 наркоматов, образованных на II Всероссийском съезде Советов, был Наркомат по делам национальностей (НКДН).

СНК РСФСР уже на седьмой день своего существования утвердил Декларацию прав народов России. В качестве основных принципов национальной политики нового государства были провозглашены равенство и суверенность народов России, их право на свободное самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельного государства, отмена всех национальных и национально-религиозных привилегий и ограничений, свободное развитие национальных меньшинств.

В январе 1918 г. была принята Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа. Поскольку она была включена в Конституцию РСФСР 1918 г. в качестве ее первого раздела, то для национальной политики большевиков этот документ стал даже более важным, чем Декларация прав народов России.

Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа устанавливала принцип устройства Советского государства «на основе свободного союза свободных наций как федерации советских национальных республик». Она предоставила право «рабочим и крестьянам каждой нации принять самостоятельно решение… желают ли они и на каких основаниях участвовать в федеральном правительстве и в остальных федеральных советских учреждениях».[121]121
  История Советской Конституции: Сб. документов. 1917–1957 гг. М., 1957. С. 44–46.


[Закрыть]

Фактически декларация определила РСФСР как федерацию советских национальных республик, т. е. в качестве ее субъектов предусматривались только национальные республики. По всей видимости, законодатели не совсем четко представляли себе, что они декларируют, поскольку, как известно, русский народ, составлявший в РСФСР национальное большинство, вокруг которого объединялись остальные этносы, своей республики не имел.

В ст. 11 декларации указывалось, что «Советы областей, отличающихся особым бытом и национальным составом, могут объединиться в автономные областные союзы… Эти автономные областные союзы входят на началах федерации в Российскую Социалистическую Федеративную Советскую Республику».

Статьи о праве выхода республик из состава федерации не было, но в пункте «д» ст. 49 говорилось, что к ведению Всероссийского съезда Советов и ВЦИК относится «признание выхода из Российской Федерации отдельных частей ее».

Однако новая власть не имела четких представлений о том, как следует реализовывать все эти заявления на практике. А начавшаяся Гражданская война еще больше осложнила поиск форм и методов советского национально-государственного строительства.

Кроме того, НКДН не обошли стороной такие явления, как чрезмерная бюрократизация и избыточность функций чиновничьего аппарата. Количество разного рода подразделений, связанных с национальной политикой, постоянно множилось, к тому же аналогичные органы создавались и в других правительственных учреждениях и ведомствах. Так, только с января по май 1918 г. в НКДН было создано 9 новых комиссариатов и 8 новых отделов (причем интересы некоторых народов, например калмыков, представлены не были). В результате реализация автономистских проектов становилась весьма проблематичной даже в том случае, если центральная власть полностью их поддерживала.

Неудивительно, что центр мало интересовался положением дел в Калмыкии и отдал национальную политику в регионе на откуп губернским властям.

ПОЛОЖЕНИЕ КАЛМЫКОВ ПОСЛЕ РЕВОЛЮЦИИ

После того как астраханские калмыки перешли в состав Казачьего войска и в январе 1918 г. приняли участие в антисоветском восстании в Астрахани, положение калмыцкого народа стало весьма сложным. Хотя число мятежников было невелико и немало калмыков, особенно из числа рыбаков, приняли участие в подавлении мятежа, в глазах региональных Советов Калмыцкая степь приобрела репутацию «гнезда контрреволюции».[122]122
  См.: Научный архив Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН. Ф. 4. Оп. 3. Д. 13. Л. 94.


[Закрыть]

После установления советской власти в Калмыцкой степи (февраль 1918 г.) управление регионом было сосредоточено в руках Калмыцкой секции (с июля 1918 г. – Калмыцкого исполкома) Астраханского губисполкома. В мае 1918 г. в с. Яшкуль был проведен съезд представителей Калмыцкой степи, на котором в числе других ставился вопрос об образовании единой области на федеративных началах. Однако решить этот вопрос не удалось, поскольку съезд был признан нелегитимным: на нем присутствовало всего 63 делегата от аймаков и 24 делегата от 16 сел.[123]123
  См.: Национальный архив Республики Калмыкия (НАРК). Ф. Р-3. Оп. 9. Д. 10. Л. 3.


[Закрыть] Серьезным препятствием на пути реализации идеи образования Калмыцкой автономной области стала позиция губернских властей, признававших в Калмыцкой степи лишь один из уездов Астраханской губернии.

Раздробленность калмыцкого народа еще более усилилась. Манычский улус был отделен от Калмыцкой степи и вместе с 13 селами Черноярского уезда объединен в Элистинский округ. Позже были предприняты попытки по отторжению Икицохуровского и Малодер-бетовского улусов.

Тем временем в Калмыцкой степи серьезно осложнилась социально-экономическая ситуация. Система снабжения населения продуктами и товарами первой необходимости оказалась нарушенной. После революции органы управления Калмыцкой степью лишились своих общественных капиталов и почти всех прежних источников доходов. Оценивая деятельность астраханских властей по снабжению калмыков, уполномоченный НКДН РСФСР К. Р. Герценберг писал, что «в продовольственном отношении калмыки стоят на последнем месте, так как в прошлом году [1918. – У. О. ] хлеба они не получили совсем и им не дали возможности его закупить тогда в Ставропольской губернии».[124]124
  Научный архив КИГИ РАН. Ф. 4. Оп. 3. Д. 13. Л. 91 об.


[Закрыть]

В калмыцких улусах стали появляться группы совработников и красноармейцев, которые начали проводить конфискации и реквизиции скота и имущества калмыков. Одновременно резко возросло число набегов грабителей из соседних регионов. Остановить волну бандитизма улусным и аймачным Советам было нечем. Своего оружия у калмыков, практически не призывавшихся в царскую армию, не было, а губернские власти категорически отказывались вооружать калмыцкую милицию. Секретарь Калмыцкого исполкома Ф. И. Плюнов позже вспоминал: «Предоставленная сама себе, Калмыцкая степь являлась объектом произвола, личного усмотрения, внимания разного рода проходимцев и преступников».[125]125
  Там же. Л. 87.


[Закрыть]

В 1919 г. ситуация в Калмыцкой степи еще более ухудшилась. После тяжелой зимы 1918–1919 г. калмыки-кочевники находились в весьма сложном экономическом положении. Тем временем части 10, 11 и 12-й армий, потерпев поражение в боях с деникинцами, начали отступать через калмыцкие кочевья. В ходе реквизиций они отбирали у калмыков остававшиеся скот и имущество. Постоянные конфискации скота и грабежи привели к тому, что в улусах начался голод. Мало того, в степи начал распространяться тиф. Военрук Калмыцкого военкомата Тарасевич с тревогой докладывал, что калмыки «хотонами вымирают… от голода и других стихийных бедствий, но пока ничего не сделано для улучшения их положения».[126]126
  НАРК. Ф. Р-24. Оп. 1. Д. 16. Л. 1.


[Закрыть]

Настроения населения Калмыцкой степи стали приобретать явно антисоветский характер. Когда в апреле – мае 1919 г. на территории Калмыкии появились корпуса С. Г. Улагая и Д. П. Драценко, они получили широкую поддержку со стороны местного населения. За короткий период почти вся территория Калмыкии оказалась занята белогвардейцами и партизанами.

НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА БЕЛЫХ

Несмотря на то что антисоветские режимы действовали преимущественно на окраинах, в том числе в районах, где преобладали национальные меньшинства, и, следовательно, проведение адекватной национальной политики для них изначально было даже более важным, чем для большевиков, администрация белых не слишком активно действовала в этом направлении. Поначалу в действиях антисоветских правительств, в которых главную роль играли социалисты (эсеры и меньшевики) или областники, прослеживалась тенденция к расширению прав национальностей вплоть до предоставления им территориальной автономии в рамках федеративной России. Уже в период формирования белых частей генералом Л. Г. Корниловым было заявлено, что его армия будет отстаивать право на широкую автономию отдельных народностей, но при условии сохранения государственной целостности России. Правда, при этом признавалось право на «государственное возрождение» отделившихся к тому времени Польши, Финляндии и Украины.

В официальном сообщении председателя Особого совещания при главнокомандующем «вооруженными силами Юга России» «О целях вооруженной борьбы с советской властью» от 10 апреля 1919 г., наряду с провозглашением задачи возрождения «единой, великой и неделимой России», говорилось и о проведении децентрализации власти путем установления широкого местного самоуправления. Однако на деле эти декларации не были реализованы. Только в начале 1919 г. была создана Подготовительная комиссия по национальным делам. Но ею был разработан лишь проект областного деления Украины с введением там автономии, что уже не отвечало планам украинских националистов.

По мере эскалации конфликта потребовалась жесткая централизация управления. Место социалистов и либералов в белых правительствах заняли представители военщины, воспитанные в духе верности былым идеалам империи, и монархисты, мечтавшие о возрождении великой державы. Девиз национальной политики этих лидеров был прост: «Единая и неделимая Россия». Они крайне нетерпимо относились к любым акциям, которые могли быть расценены как шаги по установлению самостоятельности региона, даже не национального, а этноконфессионального или этносословного. Так, после заключения «договора о дружбе» между Кубанским войском и Горской республикой летом 1919 г. были сменены лидеры кубанского казачества, ряд депутатов арестован, один из них (А. И. Калабухов) повешен, а Краевая рада принуждена изменить конституцию.

После сокрушительного поражения, которое нанесла белым Красная армия в конце 1919 – начале 1920 г., в лагере белых произошла смена лидеров. Движение возглавил П. Н. Врангель, который стал более продуманно относиться к вопросам внутренней политики, в том числе и национальной. Среди членов нового правительства, в котором работали такие популярные либеральные деятели, как А. В. Кривошеин и П. Б. Струве, был и астраханский калмык С. Б. Баянов.

Врангель, в частности, выдвинул идею «тактического федерализма». Правда, само определение «тактический» вызывает некоторые сомнения в том, что новые лидеры Белого движения действительно были готовы к введению в стране федеративного устройства.

Однако в любом случае было уже поздно. Усиление великодержавных амбиций и недостаточная тактичность по отношению к национальным движениям привели к сужению социальной опоры антисоветского лагеря. Идея «единства и неделимости» страны, восстановление прежней системы управления на местах с утверждением единообразного порядка, основанного на дореволюционной практике судопроизводства, у коренных народов, национальными движениями и организациями воспринимались как возвращение к дореволюционной национальной политике.

ПЕРЕМЕНЫ В НАЦИОНАЛЬНОЙ ПОЛИТИКЕ БОЛЬШЕВИКОВ

Тем временем советские и партийные работники сделали выводы из сложившейся ситуации. Они признали, что «на Калмыцкую степь обращали мало внимания и, возможно, только поэтому белогвардейцы так легко ее заняли».[127]127
  РГВА. Ф. 195. Оп. 2. Д. 44. Л. 7.


[Закрыть] Во второй половине 1919 г. политика советской власти по отношению к калмыкам заметно изменилась. Активизировалась деятельность недавно созданного Калмыцкого отдела НКДН. Совнарком РСФСР предпринял ряд шагов, направленных на защиту интересов калмыцкого народа.

22 июля 1919 г. вышло подписанное В. И. Лениным Воззвание к трудовому калмыцкому народу, в котором вопрос об объединении калмыцкого народа и провозглашении автономии Калмыкии передавался на усмотрение будущего Общекалмыцкого съезда Советов.

Декретом от 24 июля 1919 г. О новом устройстве земельного быта калмыцкого народа запрещались любые захваты калмыцкой земли крестьянами и переселенцами.

15 октября 1919 г. был подписан декрет Об охране и восстановлении калмыцкого животноводства, который накладывал запрет на реквизицию у калмыков скота, если его поголовье было ниже определенной нормы.

В июле 1920 г. в с. Чилгир прошел 1-й Общекалмыцкий съезд Советов, на котором было провозглашено объединение всех разрозненных частей калмыцкого народа в Автономную область калмыцкого народа в составе РСФСР. Помимо этого, были предприняты шаги по усилению агитации в улусах, занятых белыми.

Все это коренным образом изменило отношение калмыков к советской власти. С осени 1919 г. в военных действиях на стороне красных стали принимать участие калмыцкие части, формирование которых началось еще в 1918 г. Одновременно белые калмыцкие части стали, напротив, разваливаться. Весной 1920 г. три Калмыцких полка Астраханской дивизии из-за убыли личного состава пришлось свести в один – 2-й Астраханский полк, а от Ставропольского полка осталось всего 28 калмыков.

ИСТОКИ УСПЕХОВ БОЛЬШЕВИКОВ

Анализируя национальную политику большевиков, нетрудно заметить, что, несмотря на все драматические противоречия и сложности, они сумели в годы Гражданской войны выдержать курс на федерализацию страны. Предложенный ими вариант удовлетворения насущных требований народов России, прежде всего реализация принципа самоопределения и образования автономий, в сложившихся конкретно-исторических условиях соответствовал задачам модернизации многочисленных этносов бывшей империи.

Кроме того, большевики решительно и своевременно принимали меры, отвечавшие требованиям момента, более чутко реагировали на изменение политических настроений различных народов, умели склонить к признанию советской власти многих лидеров национальных движений и партий.

Гибкость и быстрое реагирование на нужды населения были характерны и для других направлений политики большевиков, что способствовало расширению социальной опоры советской власти и в целом победе красных в Гражданской войне.

ПРОСТРАНСТВО ПАМЯТИ: ВЕЛИКАЯ ПОБЕДА И ВЛАСТЬ

Составители Д. А. Андреев, Г. А. Бордюгов

Пространство памяти представляет собой актуализацию прошлого для нужд настоящего. Словно луч прожектора, память выхватывает из тьмы минувшего скрытые там объекты, которые при этом часто выглядят искаженными. Способ, каким властвующий субъект преподносит прошлое, локализуя или, напротив, увеличивая зону освещения, регулируя направленность и интенсивность лучей «прожектора», можно назвать проектом памяти, виртуальной реконструкцией прошлого. Любая власть проектирует не только настоящее и будущее, но и прошлое. Точнее, не само прошлое, а его интерпретации и восприятие.

Проект памяти расчленяет прошлое на две части – актуализируемую (т. е. «освещаемую») и игнорируемую (как правило, преднамеренно). В свою очередь, актуализируемая часть также неоднородна. В ней выделяются два отличающихся друг от друга начала, которые можно обозначить как культурный герой памяти и субъект памяти.

Культурный герой памяти – это отдельная персона или несколько личностей (а то и целая большая группа людей, выделенных из остальной массы по какому-либо признаку), которые преподносятся в качестве главного творца «высвечиваемого» прошлого.

Однако вместе с культурным героем памяти в лучах «прожектора» волей-неволей оказываются сопряженные с ним субъекты памяти, которые не вписываются в сценарий реализуемого властью проекта. Отсюда – очевидное стремление власти минимизировать роль и значение этих субъектов.

Не «высвеченная» властью территория прошлого – это зона антипамяти, бесполезная или нежелательная для власти область, в которую она пытается переместить неугодные ей субъекты, чтобы те не мешали «правильному» восприятию действий культурного героя памяти.

Интерпретация минувшего – существенный компонент легитимации политического режима. В этом отношении восприятие Победы СССР в Великой Отечественной войне, пожалуй как никакого другого события недавнего прошлого, зависит не только от столкновений парадно-официальной и подлинно народной памяти о ней, смены умонастроений в обществе, но и от способов управления ими.

1945: ПОДЧИНЕНИЕ ПАМЯТИ

Чем явственнее ощущалось приближение победы, тем сильнее пережитое в военное лихолетье вытесняло в общественном сознании все случайное, мимолетное. Победа несла огромный энергетический заряд – оптимизм и веру в то, что вскоре все изменится к лучшему. На это работал и громадный международный авторитет, который приобрела страна в годы войны.

Между тем политической элите надо было разобраться с теми «ловушками» памяти, в которые она невольно попала благодаря выдвинутым во время войны новым политическим установкам – активизации патриотических чувств, пересмотру роли церкви, роспуску Коминтерна, снятию табу на многие формы хозяйствования и др. В частности, кампания по доказательству самобытности русской культуры вела к неприемлемому «славянофильству». Подчеркивание в годы войны преемственности между старой, дореволюционной Россией и СССР запутывало вопрос об идеологической целостности истории: некоторые ученые требовали оправдать «колониально-захватническую политику» царизма, представить в качестве «реакционных» крестьянские восстания под руководством Разина и Пугачева, движение декабристов. Усиление имперских настроений стало естественной реакцией на подобные споры.

Назвав русский народ «руководящей силой в великом Советском Союзе», Сталин фактически провозгласил новую стратегию в этнополитической сфере. До сих пор такая характеристика прилагалась лишь к партии и рабочему классу, но никак не к этносу. Вождя, по всей видимости, тревожила возможность нового подъема чувства этнической самоценности нерусских народов. Национальное никак не желало соединиться с интернациональным в его великорусско-совет-ском обличье. Поэтому, согласно сталинской диалектике, следовало ликвидировать одну из двух противостоящих сторон, привести национально-культурную сферу к общему – великорусскому – знаменателю.

Победа объективно усилила потенциал консенсуса в обществе, но у поколения новых «декабристов», запомнивших в «заграничных походах» 1944–1945 годов другую, нежели в советской стране, жизнь, мог вызреть иной взгляд на ситуацию, на причины и цену победы. Это поколение надо было поставить на место. Тезисы о «непреоборимой силе социалистического строя», «организующей и руководящей идее», «вдохновляющей и решающей роли партии» многие десятилетия сопровождали годовщины Победы.

Управлять памятью, формировать лик Победы исключительно со сталинским профилем (не случайно с 1946 по 1950 г. 9 мая газета «Правда» выходила с большим портретом Сталина) было невозможно без совершенствования механизма отслеживания настроений и мыслей людей. В этой плоскости работали многочисленные партийные пропагандистские группы, составлявшие многостраничные перечни вопросов, которые задавались в самых разных аудиториях. Своеобразным каналом информации являлась перлюстрация частной переписки. Внимательно изучались анонимные письма, поступавшие в редакции газет. Проводилось избирательное прослушивание элитных групп населения. Специфическим источником фиксации настроений являлись специальные отчеты, составляемые на основе услышанных продавцами магазинов разговоров в очередях. К этому следует прибавить доносы, поступавшие в большом количестве в самые различные инстанции. Все это выстраивалось в часто дублировавшие друг друга цепочки прохождения информации на самый верх, где и определялась судьба «носителей крамолы».

Примечателен призыв Сталина, прозвучавший в одной из его речей перед избирателями Сталинского округа Москвы, подвергнуть победителей критике, дабы они не зазнавались и оставались скромными. Причастность к Победе не давала права на какой-то исключительный статус. Данная установка транслировалась на все «этажи» советского общества. Причем наверху спрос с победителей был гораздо жестче, чем внизу. Адресные репрессии в отношении армейской верхушки должны были наглядно продемонстрировать, кто подлинный творец Победы.

Таким образом, до 1953 г. в восприятии Победы существовала парадоксальная ситуация. Ее официальное декларативное прославление шло бок о бок с официальной же, но не заявленной открыто девальвацией. Подчинение памяти осуществлялось прямолинейными методами. В период с окончания войны и до смерти вождя режим лишь примерялся к переходу в новое качество. Да и сама Великая Отечественная еще воспринималась в контексте текущего момента. К тому же никаких двусмысленностей (типа причастности к революционному ареопагу лиц, объявленных позднее врагами народа) у Победы не было. Поэтому вплоть до ухода Сталина так и не сложилось какого-либо содержательного проекта памяти. Пространство памяти оказалось законсервированным до возникновения новой политической конъюнктуры.

1955: ЛОКАЛИЗАЦИЯ ПРОСТРАНСТВА ПАМЯТИ

Десятилетие Победы стало не просто первым юбилеем, но и первым опытом целенаправленного переформатирования пространства памяти под новые идеологические потребности. На повестке дня стояла задача масштабной дискредитации Сталина и, следовательно, связанной с его именем мифологии.

Уже 9 мая 1953 г. – спустя два месяца после смерти вождя – слова «День Победы», «Победа» не появились в газетных «шапках» и были упомянуты лишь в традиционном приказе министра обороны. Юбилейный же май 1955 г., когда до XX съезда оставалось менее года, явился как бы генеральной репетицией подготавливаемого поворота – обличения Сталина при сохранении в незыблемости созданной им идеократической системы властвования.

В данной ситуации память о войне и одержанной в ней Победе, устойчиво ассоциировавшаяся с образом Сталина, должна была подвергнуться своеобразной стерилизации. Пространство памяти необходимо было ограничить такими сюжетами, которые бы замыкались на покойного вождя лишь опосредованно или вовсе не имели бы к нему отношения.

С этой точки зрения режиссура первого юбилея выглядела оптимальной. Главным ритуальным действом празднования стало состоявшееся 8 мая торжественное заседание советской партийно-государственной верхушки в Большом театре. На этом заседании впервые после смерти Сталина были расставлены новые акценты в официальной трактовке Победы.

Обращает на себя внимание выбор докладчика для основного выступления. Им стал не ктолибо из первых лиц (пожелавших, видимо, заранее дистанцироваться от события, устойчиво связанного в общественном сознании с именем Сталина), а военный функционер – первый заместитель министра обороны и главком сухопутных войск Иван Конев. Фигура эта, безусловно известная, была все-таки не настолько встроена в сталинскую мифологию Победы, как тогдашний министр обороны Георгий Жуков. К тому же выдвижение в качестве докладчика второго, а не первого лица в служебной иерархии военного ведомства изначально снижало статус и самого доклада.

Текст доклада Конева совершенно нетипичен для той победной риторики, которая будет сопровождать празднование 9 мая вплоть до наших дней. Первый заместитель министра обороны говорил исключительно о военных аспектах Великой Отечественной и одержанной в ней Победы. Самого генералиссимуса Конев назвал председателем Государственного Комитета Обороны и Верховным главнокомандующим, который-де «был назначен» на этот пост «решением Центрального комитета и советского правительства». Таким образом, как корпоративная принадлежность самого докладчика, так и зачитанный им текст в известной степени ограничили пространство памяти военной – хотя и значимой, но все-таки прикладной по своему содержанию – стороной праздника.

Имя Сталина прозвучало в докладе лишь один раз, и то после упоминания заслуг как действующих руководителей– Хрущева, Булганина, Ворошилова, Кагановича, так и уже скончавшихся к тому времени Жданова и Щербакова. Названный «комплект» фигур соответствовал сложившемуся на тот момент балансу группировок, а главное – являлся коллективным вождем, выдвигавшимся на освободившееся после смерти Сталина место.

Примечательно, что 7 мая 1955 г., т. е. накануне вышеупомянутого заседания, также в Большом театре состоялось торжественное мероприятие, посвященное 200-летию Московского университета (МГУ был награжден орденом Трудового Красного Знамени). В тот же день на Ленинских горах, близ недавно отстроенного главного здания университета, прошел приуроченный к юбилею митинг студенческой молодежи. Пресса уделила празднованию университетского юбилея практически такое же внимание, как и 9 мая.