Текст книги "Орган времени"

– Она на кухне, – ответил я. – Ты бы сходила туда, похоже, она там посуду моет.

– А сам ты не можешь? – съехидничала Леночка. – Ладно. Сейчас чай пить будем, – громко сказала она всем.

– Давайте тогда со стола убирать, – сказала Таня.

– Я помогу, – сказала Марина.

Работа закипела. Я не стал смотреть на это, встал и ушел на лестницу.

Там было тихо и как-то пусто. Я стоял и курил. Странно, но алкоголь почти не действовал на меня, я был почти трезв. Что-то творилось в душе, но то, что заполняло ее, не получалось определить, оно лишь давало знать о себе желанием чего-то, но так же не определяя чего.

Потом на лестницу вышла Она. Она не стала курить. Мы молча стояли некоторое время. Потом я подошел и обнял Ее.

– Мой рыцарь без головы, – сказал я.

Она молчала, лишь глядя куда-то за моим плечом. Я притянул Ее к себе и поцеловал. Она стояла тихо, Она закрывала глаза в тусклом свете на лестнице.

Затем вышел Сергей Степанович. Мы уже стояли просто рядом, не обнимаясь.

– Идите, – сказал он, – там чай готов.

– Да? – рассеянно отозвался я. – Пойдем? – сказал я Ей и посторонился, пропуская Ее.

Потом стало поздно, и гости собрались уходить. Миша обещал подвезти всех на машине, но Сергей Степанович отказался, уже и не помню почему, сказал, что они поедут позже. Таня и Марина весело собирались, они вместе с Ней и с Мишей так и прощались с нами, вчетвером столпившись у двери. Я смотрел на Нее, но Она даже не взглянула в мою сторону.

Потом они ушли. Стало тихо, дом опустел. Жена Сергея Степановича помогала Леночке на кухне, а он укладывал в сумку свою папку, которую я вернул ему.

– Кто же она все-таки такая? – спросил он между прочим.

– Она? – притворился я, что не понял. – Жена Миши?

– Вы ведь сказали, что уже встречались с ней в будущем.

– Встречался? – я чуть улыбнулся. – Согласитесь, что странно говорить о будущем в прошедшем времени?

– Да, – сказал он. – Ладно, не хотите, не говорите.

Я не говорил.

Потом мы опять пили чай в уже наполовину убранном доме – Леночка и Светлана убрались пока наспех. Было поздно, ночь, но до закрытия метро оставалась еще уйма времени – Сергей Степанович не спешил. Я взял бутылку и предложил сначала женщинам, они отказались, тогда налил Сергею Степановичу и себе.

– С днем рождения, – подняв рюмку, улыбнулся я Леночке.

Она зло глянула на меня и ничего не ответила. Я решил не обращать внимания и просто выпил.

– Весь праздник мне испортил, – проговорила Леночка.

– Я? Чем же?

– Чем, – передразнила меня Леночка. – Сергей Степанович, вы видели, чем он за столом занимался?

– Видел, – признался он.

Я так понял, что они говорят о моем перемещении.

– Если видели, почему же не остановили? – неожиданно накинулась на него Леночка.

– Как же я его остановлю? – развел руками Сергей Степанович.

– Как же, – снова дразнилась Леночка. – У меня день рождения, а он шляется непонятно где. Еще неизвестно, чем он там занимался.

Если б она знала, как она права! Но я, конечно, не стал сообщать об этом, тихо сидел и слушал, как они говорили обо мне словно о каком-нибудь неодушевленном предмете.

– А что я могу сделать? – на горе себе вставил Сергей Степанович. И кто его за язык тянул?

– Что сделать? – сразу вцепилась в него Леночка. – Вы уже сделали! Вы из него черт-ти что сделали! Кто вообще разрешил вам людей уродовать? Что это за опыты на живом человеке?

– Лена, – решил я вступиться за Сергея Степановича, – держи себя в руках.

Но она даже не подумала последовать моему совету. Я лишь вызвал огонь на себя. Леночка так и сделала – перевела этот свой огонь на меня.

– А ты! – почти выкрикнула она. – Ты думаешь, что если я тебя один раз толкнула случайно и из-за этого тебе операцию делали, то можно теперь издеваться надо мной?

Нужно было как-то реагировать, но я не знал, что ответить, просто не понимая причин Леночкиного бешенства. И тогда я открыл рот и, совершенно не подумавши, ляпнул:

– Так операцию вовсе не из-за этого делали.

Сергей Степанович расширил глаза, показывая тем самым, что я сказал очень неправильную вещь, которую совсем нельзя было говорить. Но было поздно – слова уже сорвались с языка. Леночка не замедлила отреагировать.

– Что? – не на шутку удивилась она. – Как не из-за этого?

И тут я понял, что она до сих пор считает себя виноватой и только теперь узнала, как ее обманули. Да, действительно, неправильность моих слов была вселенски огромна.

– Ну-у, – протянул я, соображая, как же теперь выпутаться.

– Значит, вы меня обманули? – негромко, но очень эмоционально прошипела Леночка, глядя на меня и Сергея Степановича. Тот сделал праведно испуганное лицо. – Так, значит? А я-то…

Мне показалось, что она сейчас заплачет. Но она не заплакала.

– Значит, вы все это специально подстроили и все время обманывали меня? – с неприкрытой злобой обратилась она к Сергею Степановичу.

«Лучше бы она заплакала», – подумал я.

– Да я… – промямлил Сергей Степанович, пытаясь оправдаться.

– Вы мне должны, – вдруг тише, но твердо и с нажимом произнесла она. – Помните, что вы мне обещали?

Сергей Степанович был ни жив ни мертв.

– Что это тебе Сергей Степанович должен? – удивился я.

– Он знает, – с превосходством в голосе ответила Леночка. – Да? – это уже к нему. – Помните, там, в операционной, когда он, – кивок в мою сторону, – на столе лежал. Вы мне что тогда сказали? Помните, что вы мне пообещали?

– Что же это, интересно? – не мог я унять любопытство, чувствуя, что приключения того веселого утра перед операцией совсем не кончились, когда я уснул под наркозом. Похоже, там происходили еще какие-то события. И, судя по Леночкиным словам, события достаточно яркие. Да, оказывается, я пропустил одну, по-видимому довольно интересную, серию.

– Ничего, – огрызнулась на меня Леночка.

– Лена, – мягко, но серьезно сказал я. – Я могу и рассердиться.

– Просто тогда, – встрял между нами Сергей Степанович, – когда вы уже были под наркозом и я зашил ваши порезы на боку и спине и хотел делать настоящую операцию, ставить устройство, Лена сказала, что в этом она не будет принимать участие.

Я посмотрел на жену Сергея Степановича, которая молча сидела все это время в углу стола. Интересно, что она знает об этом? Рассказывал ли он ей про операцию и про устройство? Она сидела тихо, глядя куда-то вниз, я не видел ее глаз.

– Да, – сказал я, переводя взгляд на Сергея Степановича. – Мне всегда была непонятна эта часть. Как все-таки она согласилась помочь вам?

– Вот, – кивнул Сергей Степанович, Леночка молчала. – Мне пришлось пообещать ей кое-что.

– Что же это? – сгорал я от любопытства.

– Ну, – замялся Сергей Степанович, – мне бы хотелось оставить это между нами. Это наши с ней дела, – и бросил быстрый и чуть испуганный взгляд на Леночку. – К тому же первую часть, – добавил он, обращаясь к Леночке, но не глядя на нее, – я, по-моему, уже выполнил.

– Не совсем, – парировала Леночка. – И это только первая часть.

– Ну, вторую я тебе сейчас не могу обеспечить, – развел он руками. – Но это будет, обязательно.

– Первую, вторую, – проговорил я. – Что же это все-таки такое?

Они молчали.

– А интересно, – сказал я, – если я перемещусь в себя под наркозом, я смогу слышать, что говорят рядом? Может, слетать и посмотреть, что там у вас было?

– Не советую, – покачал головой Сергей Степанович. – Вы тогда были со вскрытым черепом.

– Действительно, – спохватился я. – Но как же тогда узнать, если вы не говорите?

– Никак, – ответил он.

Я вздохнул.

– Ладно, потом все равно все узнаю. Все явное когда-нибудь становится… – я улыбнулся. – Давайте выпьем? – предложил я ему и, не дожидаясь ответа, стал наполнять рюмки.

– Значит, обманули меня? – негромким шипением напомнила о себе Леночка.

– Да ладно, – я не чувствовал себя виноватым – после того, что Леночка хотела сделать тогда, вряд ли мы должны были чувствовать себя виноватыми. – Какая уж теперь разница? Дело сделано – не все ли теперь равно?

– Угу, – ехидно улыбнувшись, покивала она.

Мы с Сергеем Степановичем чокнулись и выпили. Леночка встала и ушла на кухню. Жена Сергея Степановича, так и не сказав ни слова, последовала за ней.

– Хорошая у вас жена, – негромко заметил я.

– Спасибо, – улыбнулся он.

– Но это «что-то» хоть не очень страшное? – решил я еще раз попытаться узнать про его обещание Леночке. – Не сердце, там, не глаз?

– Нет, – тихо сказал он. – Деньги. Я просто при жене не хотел говорить. Тогда я сказал Леночке, что если все получится, то за это можно получить большую премию.

– Угу, – понимающе кивнул я. – А что, часть суммы вы ей уже отдали?

– Нет. Первое – это не деньги.

– А что?

Он покачал головой.

– Извините, но этого я вам не могу сказать.

– Почему же?

Сергей Степанович не ответил.

– Но она это уже получила? – продолжал я спрашивать.

– В общем, да, – уклончиво произнес он.

– Хм… Что же это могло быть? – вслух размышлял я. – Вагон шоколада? Тонна мороженого?.. Подождите, она ведь хотела у меня поселиться, она и…

Но тут вошла жена Сергея Степановича. Он сразу вскочил и подошел к ней.

– Ну ладно, мы пойдем, – пряча взгляд, быстро сказал он.

– Вот как? – глядя на него, задумчиво произнес я.

– Да. Поздно уже. Я вам позвоню, – заверил он меня, занятый одеванием в прихожей.

Леночка вышла из кухни. Они поблагодарили ее за приятный вечер, еще раз поздравили с днем рождения. Та кисло улыбнулась в ответ. И они ушли.

Ночью мне приснились слова Сергея Степановича: «Вы были со вскрытым черепом». Я видел себя как пепельницу в виде черепа с открытой крышкой, и какая-то белая масса была внутри – наверно, мозги.

* * *

Я стал жить дальше, стараясь не вспоминать ни жену из будущего, ни Ее и не думать о том моменте, когда Она придет ко мне – какой смысл думать? Если он настанет, тогда я и буду знать все, а пока…

Леночка на следующее утро после дня рождения проснулась уже, конечно, трезвой и вела себя как обычно. Я не стал напоминать ей, да и сам не хотел помнить, о склоке, устроенной ею в тот вечер. Она же, в свою очередь, ничего не говорила о том, как мы обманули ее перед операцией. В общем, дальше жизнь потекла как и прежде, словно и не было ничего.

* * *

Через пару дней, в среду, я заезжал к Сергею Степановичу в больницу. Он говорил мне, что еще раз просмотрел свой труд, окончательно все доработал и завтра отнесет его профессору.

– Завтра я буду вам нужен? – спросил я.

– Нет. Завтра я только отдам папку, и пока он будет читать. Неделю, может быть две. Вот потом, когда он прочтет, мы с ним встретимся, и тогда уж ваше присутствие будет необходимо.

– Понятно, – кивнул я.

Потом я рассказал ему о своей жене в будущем, опуская, конечно, подробности. Но вообще, я заметил, что мои рассказы о перемещениях перестали иметь, так сказать, научный характер, поскольку сам факт перемещения и особенности, связанные с ним, были уже, в общем-то, известны и становились даже привычными. Поэтому мои рассказы приобретали, скорее, личный характер. Я понимал это, но все равно делился впечатлениями с Сергеем Степановичем, считая, что несправедливо будет совсем не говорить с ним об этом. Он кивал, слушая меня, потом, когда я закончил, сказал:

– Да, наверно, это довольно необычно, когда в будущем вы не можете пользоваться собственной памятью.

– Необычно – это не то слово, – проговорил я.

– Но, в принципе, можно попробовать объяснить это, – сказал Сергей Степанович, не отвечая на мое замечание.

Он говорил спокойно, теперь уже не сокрушаясь, когда время преподносило новые сюрпризы. Видимо, написав о своих разработках, он более или менее расставил все по местам и пришел к выводу, что находится только где-то в начале пути, а впереди еще много работы, которую нужно просто сделать, и для этого требуется лишь время. Он поверил в это и теперь только спокойно ждал, когда сможет заняться всем этим. И новые непонятные вещи были просто еще одним пунктом в его будущей работе.

– Представьте себе, – продолжал Сергей Степанович, – как могло бы быть иначе. Сколько, говорите, лет прожил этот будущий вы со своей женой?

– Около шести, – ответил я.

– Вот. Представьте, что воспоминания об этих годах сразу появились бы в вашей голове. Это ведь тысячи событий: когда и что вы делали, с кем о чем говорили, сегодняшняя обстановка, сегодняшние дела и заботы – вы представляете, сколько это информации сразу? При том, что это ведь знание об обычной жизни со всеми мелочами и подробностями, личными переживаниями.

– Да, – ответил я, начиная понимать, о чем он. – Действительно, это очень много всего.

– Конечно, – кивнул Сергей Степанович. – И представьте, что будет, если все это сразу обрушится на вас.

– Даже говорить не хочется.

– Вот-вот. Так что, я думаю, это просто обычная защитная реакция организма. Мозг просто не пропускает все эти знания сразу, чтобы остаться целым.

– Но все же что-то мне удается узнать.

– Конечно. Ведь если есть информация, ее надо принять – мозг и принимает ее, но понемногу, так сказать, не слишком большими порциями.

– Хм, – я покачал головой. – И как это у вас всегда получается все объяснить?

Он улыбнулся.

– Если бы всегда и если бы все. Здесь вот, например, непонятно, в какой последовательности воспринимается ваша будущая память – вы ведь говорите, что знания появляются не в хронологическом порядке?

– В общем, да. Но интересно еще то, что они появляются и потом, когда я уже возвращаюсь в настоящее.

Он подумал немного, затем сказал:

– Возможно, будущая память сначала откладывается где-то в подсознании и, находясь уже там, продолжает восприниматься мозгом и после выхода из времени.

– Угу, – кивнул я. – И при этом вы говорите, что не все и не всегда можете объяснить.

Сергей Степанович улыбался, похоже довольный собой. Я был рад за него, приятно было видеть его довольным.

Потом мы курили.

– А что касается вашей жены в будущем, – сказал он, – по-моему, не стоит переживать. Это ведь просто случайности, которые могли бы произойти – знаете, сколько их, возможных случайностей, которые не произошли с вами? От вас ведь здесь совершенно ничего не зависит – это же случай.

– Случай? – не понял я.

– Ну да. Вы могли встретиться или не встретиться с ней. А кстати, не помните, как вы с ней познакомились?

– М-м-м… – я задумался. – Нет, пожалуй нет. Этого я не успел вспомнить. Кажется, что-то в студенческие годы или… Нет, – сдался я, – не помню.

– Вот и не мучайтесь. Мало ли женщин на свете. Нельзя же сожалеть о каждой, что она не ваша.

– Почему? – почти искренне удивился я.

– Попробуйте и узнаете, – ответил он.

Мы смеялись.

– Значит, завтра вы идете к вашему профессору? – потом спросил я.

– Да.

– Страшно?

– Немного, – улыбнувшись, признался он. – Но ничего. Двум смертям не бывать… Все равно. Не бросать же все на половине.

– Даже не на половине, – проговорил я, – а гораздо дальше.

– Тем более, – кивнул он.

Я смотрел на него, чувствуя, что он сказал сейчас что-то важное, случайно затронул какой-то очень важный вопрос. Но мысль промелькнула в моей голове, лишь оставив ощущение этой важности и… и даже опасности. Что это? Я пытался понять, вспомнить. О чем мы говорили? О моей будущей памяти, о времени… А потом он сказал: «Двум смертям…»

– Слушайте, – вдруг воскликнул я, – а что, если я умру там, во времени?

– Как?

– Если я буду во времени, и тот я, в котором я буду, умрет?

– Почему же он должен умереть?

– Ну, мало ли. Под машину попаду, или кирпич на голову упадет.

– Не знаю, – насупился Сергей Степанович. – Если смерть – это освобождение сознания от тела, то, наверно, может случиться так, что и ваше, пришедшее туда, сознание тоже освободится от тела, но от сегодняшнего вашего тела. То есть, если будет происходить нарушение связи сознания с телом, этот процесс распространится на все сознания, которые находятся в теле, – и на ваше тоже, если оно там.

– И что это значит?

– Не знаю, – проговорил Сергей Степанович. – Если это так, как я сказал, то работа устройства у вас в голове перестанет влиять на сознание.

– Вы хотите сказать, что устройство уже не будет управлять моими перемещениями?

– Даже когда вы уходите во время, сознание поддерживает связь с телом. Но если эта связь будет нарушена…

– В общем, тогда я не смогу вернуться, – подвел я черту. – Или, проще говоря, тоже умру вместе с ним, с собой в другом времени.

– По-видимому, да, – обескураженно произнес Сергей Степанович.

– Хм, – я задумался. – Значит, я могу умереть во времени, – проговорил я.

– Нет, подождите, пока не стоит делать такие выводы, – пытался он успокоить меня. – Это ведь еще неизвестно. Никто толком не знает, что такое смерть. И то, что я сказал, – всего лишь предположение.

– Очень похожее на правду предположение, – проговорил я.

Сергей Степанович молчал, испуганно глядя на меня. Я улыбнулся.

– Ладно, – сказал я, – не расстраивайтесь. Я ведь еще не умер.

– Тьфу-тьфу-тьфу, – произнес он, – постучите по деревяшке.

– Опять вы со своими суевериями? – улыбался я. – Вот расскажу всем об этом, когда вы станете знаменитым академиком – стыда не оберетесь.

Он тоже заулыбался.

– Если я им все-таки стану, – сказал он, – тогда можете рассказывать что хотите.

– Станете. Куда вы денетесь?

Он улыбался.

* * *

Отголоски моей будущей памяти, движение и изменение прошлого. Я был во дворе дома, того дома, в котором жила моя жена из будущего. Ее подъезд. Я сидел на скамейке перед ним. Что я делаю здесь? Деревья шелестели листьями над головой. Здесь тихо, спокойно и тихо. Уютный дворик вдалеке от шумных дорог. Мне хотелось уйти от всех, хотелось тишины и покоя. Просто посидеть под деревьями, слушая, как шелестят листья, и щурясь в солнечных бликах, и не думать ни о чем и забыть обо всем. Но почему здесь? Наверно, сентиментально было прийти сюда, наивно. Я был полон сентиментальности, наивности и пришел сюда, словно в другой мир, в другую жизнь, ту, в которой я действительно бывал здесь часто. Часто… Как славно быть в тишине и покое, рядом с воспоминаниями, которые окружают меня здесь, которые витают в воздухе и делают солнечный свет мягким и шелест листвы парящим и легким, словно это облака поют свою песню прозрачных небес. Словно это время, которое оставило всех в покое, и перестало идти, и раскрыло себя для всех.

Она здесь, где-то рядом. Я не знал, дома ли она, но это неважно, все равно. Я был рад, что ее окна выходят на ту сторону – мне бы не хотелось увидеть ее в окне, нет. Воспоминания – это то, что было, они призрачны и незримы, мне бы не хотелось опускать их на землю новыми ощущениями. Она не со мной сейчас, она не знает меня. И то, что было с нами, воздушно и нереально. Это солнечный свет из небес, это шелест листвы в вышине. Мы были с ней вместе, но нигде, никогда. Мы были с ней, но словно в облаках парили, не скованные реальностью. Лишь чувства, лишь ощущения, лишь воспоминания были нашей встречей, мы никогда не касались друг друга, лишь чувства, ощущения… Лишь воспоминания.

Я слушал шелест листвы, щурился в солнечных бликах. Воспоминания… Можно быть в них, я могу находиться в них и делать воспоминания настоящим. Стоит только закрыть глаза. Я улыбнулся, потом закрыл глаза и ушел во время.

Вода в руках. Нет – руки в воде. Сколько мне лет? Пять? Или шесть? Пруд. Маленькое озерцо, заросшее по краям. Там есть даже лилии. Вон там, и там еще одна. Лето. Здесь в пруду водятся водяные жуки и головастики. Я хочу поймать одного. Жука или головастика? Какая разница. Вчера вечером, когда мы ложились спать, воспитательница посидела немного и ушла. Никто еще не спал, и мы стали рассказывать страшные истории. Негромко, чтобы никто не услышал нас, и еще потому, что страшно. Ночь за окном. Легкая прохлада. Кто-то рассказал про привидение, которое жило в одном доме и ухало по ночам, а однажды вышло и утащило всех на кладбище к другим привидениям.

Жук проплыл рядом. Я хотел схватить его, но он юркнул между пальцев и ушел в глубину. Головастика поймать легче. Но мне не очень хочется ловить головастика.

Сколько еще осталось? Мы меряем время банями. Раз в неделю – баня. Еще две бани, и мы поедем домой. Из города приедут автобусы, и весь наш детский сад сядет в них. И мы поедем домой. Долго. Наверно, полдня мы будем ехать и смотреть в окна. Я люблю долго ехать в автобусе, но, пожалуй, ехать домой мне нравится больше, чем сюда, в летний лагерь.

Еще один жук. Я рванулся и почти поймал его, но он все же ушел, а я чуть не упал в воду. Ладно, хватит. Я больше не хочу ловить жуков. Потом, когда пойдем обратно в лагерь, надо будет прихватить пару головастиков. Там у нас есть большая пожарная бочка, всегда полная воды. Головастикам будет хорошо в ней. Конечно, принести водяного жука было бы лучше, но что-то они не ловятся сегодня.

Я встал и пошел к другим детям. Они как раз затевали поход к «броду». Маленькая речка течет рядом, и в одном месте она совсем мелкая, и там камни, и вода журчит и пенится в них. Интересно. А еще там недалеко растет черника. Мы идем туда.

Воспитательница в большой соломенной шляпе сидит на покрывале с книжкой в руках. Девочки вокруг нее играют в свои девчачьи игры. Нам не до них. Мы идем к броду.

Воспитательница подняла голову от книжки и посмотрела нам вслед, но ничего не сказала. Это ведь недалеко, она даже будет видеть нас. И вообще, мы часто приходим на это место, и все здесь знакомо, известно. Только нельзя переходить брод. На ту сторону нам не разрешают. Хотя это очень просто – вода еле достает до щиколоток, а если идти по камням, можно вообще не замочить ног, правда, это сложно – камни маленькие и скользкие, мокрые.

Воспитательница снова принялась за книжку. Соломенная шляпа скрывает ее от солнца, но все равно она щурится, когда смотрит вокруг. Жарко. Когда я сидел у воды, жара была не слишком заметна. Впрочем, я и так не замечаю ее.

Мы у брода. Вот они, камни в реке, и вода журчит. Здесь деревья на берегу, тень. Нет, все же воспитательница не видит нас из-за деревьев. Кто-то стал хвалиться, что сейчас перейдет на тот берег. Все говорят, что тоже могут. Подумаешь, здесь ведь так мелко, да и воспитательница не видит. Но никто не решается сделать то, что говорит. Страшно. И не только потому, что нельзя, а еще и то, что мы никогда не были там, ведь туда не разрешают ходить, и поэтому тот берег нечто неизведанное, незнакомое, страшное.

Но вдруг один из нас все же перебежал по камням, встал на том берегу и начал смеяться над всеми. Ух ты! Даже дух захватывает от такого смелого поступка. Нет, я не могу оставаться в стороне. Я подошел к воде, помедлил секунду и потом тоже перебежал на тот берег. Здорово! Теперь нас двое там. Но больше никто не решается, никто не хочет идти к нам. И даже наоборот, в лицах и в голосах других появляется тревога, страх, чуть ли не слезы. Они хотят, чтобы мы вернулись, и даже говорят, что пойдут пожалуются на нас. Мы стоим там еще какое-то время – нельзя же сразу спускаться с небес, – а потом – так уж и быть – переходим обратно. Все успокаиваются, начинают опять смеяться.

Ладно. Где тут черника? А еще можно наделать стрел из прямых и гибких ветвей деревьев, растущих здесь. Или даже сделать лук. Сколько раз я пытался сделать лук! Да и каждый из нас. Конечно, то, что получается, похоже на лук, но стреляет он очень плохо, слабо и как-то совсем не так. Стрелы-ветки пролетают совсем немного и плашмя ударяются в мишень, если вообще долетают до нее. Может, в этот раз получится хороший лук? Нет, сначала надо раздобыть резинку – это ведь самая главная часть лука. Деревьев-то вокруг много, а вот резинок… Та, которая была в прошлый раз, куда-то делась, да и была уже плохой. Тот лук сломался, когда я решил попробовать, как далеко он выстрелит толстой палкой, случайно попавшейся мне под руку. Но ничего, один мальчик из соседней группы говорил, что у него есть резинка, надо будет выменять ее на что-нибудь. На что?

Мы разбредаемся кто куда. Кто-то идет за черникой, кто-то за стрелами, кто-то так, непонятно куда. Мы с другом сорвали по тонкой длинной палке. Нет, это не стрелы. Это кнуты! Как лихо они бьют по траве! Мы стегаем крапиву. Здорово! Другие увидели это и тоже стали срывать себе кнуты. Скоро от нашей крапивы ничего не осталось – больше нечего стегать. Ну вот. Мы первые придумали! Ладно. Ничего.

Я прохожу мимо черники. Нет, у меня совсем другое дело. Но на глаза попадается одна очень крупная и спелая ягода, трудно пройти, не сорвав ее. Ну, разве что одну. Уж очень она большая и, наверно, вкусная. Я наклоняюсь за ней и срываю. Тут же мне попадается другая, не хуже, а то и больше этой. Нужно сорвать и ее. Всё. Скоро мы с другом сидим в зарослях черники и срываем ягоды вокруг себя. Вкусно! Куда это я шел? А, неважно. Руки и язык становятся синими от ягод, мы смеемся.

Воспитательница зовет всех к себе – пора уходить. Я так и не поймал ни жука, ни головастика. Теперь уже поздно. Если быстро не прибежать и не встать в строй, где нас всех пересчитают, то будут ругать. Ладно, завтра. Куда они денутся?

Когда мы шли по дороге в лагерь, было нечего делать, только идти и глазеть по сторонам. Я вдруг вспомнил, что я взрослый. Воспитательница впереди. Н-да, пожалуй, я старше ее. Друг стал говорить мне что-то про головастиков.

– Завтра поймаем, – отмахнулся я. Интересно было слышать, как говоришь детским голосом. Да и вообще, мир кажется совсем другим с высоты этого детского роста. А может, дело не в росте? Или не только в росте?

Что же теперь? Что мне делать с этой моей взрослостью в детском теле? Взять и удивить воспитательницу какой-нибудь фразой или еще чем-то? Нет, не так уж это интересно, да и потом она будет странно смотреть на меня, относиться не как к другим. Зачем мне это? Тогда что? Как-нибудь удивить своих сверстников? Тоже не стоит. Пожалуй, вот что. Те двое ребят из старшей группы. Вчера они приставали ко мне, смеялись и даже стукнули пару раз. Мало того, что старше, да еще и двое. Наверно, я смогу справиться с ними, имея взрослые навыки, они ведь дети. Хм. Вот так… Я собрался бить детей? Н-да… Ну а сам-то я кто? Хм. Интересный вопрос!

Друг опять пристает с какими-то глупыми разговорами. Теперь про лук. На что же все-таки выменять эту резинку? Конфеты? Жалко. Я сам люблю конфеты. Тогда что?

Воспитательница и те, кто идут впереди вместе с ней, начинают петь веселую песенку. Все подхватывают. А, ладно. Я тоже подпеваю им.

Вот и лагерь. Скоро обед. Мы пришли как раз к нему. За обедом в столовой жарко. От кухни идет жар и всякие запахи. Нас четверо за столом. В прошлом году столы стояли в ряд и все сидели вместе, а теперь столы расставлены по всей столовой, и все сидят по четыре. Так лучше, мне так нравится больше – можно разговаривать, негромко смеяться и меньше следят за тем, чтобы мы доедали все.

После обеда тихий час. Все ложатся в кровати. Совсем не хочется спать. На что же поменять эту резинку? Нет, разговаривать нельзя – воспитательница ходит по коридору и заглядывает к нам в палату. Приходится закрывать глаза, притворяться, что спишь. Некоторые и правда спят. Никогда не понимал, как это можно спать днем.

– Я знаю, где можно достать кремнии, – шепчет друг на соседней кровати. – Хорошие, от них много искр.

Я не успеваю ответить – опять заглядывает воспитательница, и приходиться закрывать глаза. Да, кремнии – это здорово, кремнии могут пойти за резинку. После полдника надо будет заняться этим. Хотя сегодня кино. Говорят, уже привезли. Интересно какое? Можно, конечно, и не пойти, но нет. Кино привозят всего два раза в неделю. Пропустить кино? Нет, это совершенно невозможно.

– Завтра сходим, – шепчу я другу. – Сегодня кино.

Он кивает.

– Там еще… – начинает говорить он.

Но тут мы слышим окрик воспитательницы:

– Ну-ка спать!

И спешно зажмуриваемся.

Я открыл глаза. Как славно сидеть здесь под деревьями! Но все, хватит, пора жить своей жизнью, своими чувствами. Нужно уходить, а то еще, чего доброго, она выйдет из дома. Не знаю, что будет со мной, если я увижу ее. Нет, лучше не пробовать. Здесь хорошо. Здесь легко и радостно. Но больше я не приду сюда. Нет. Нужно жить своей жизнью. Я улыбался. Солнечные блики на моем лице. Деревья шумели листвой. Я встал, еще раз оглянулся вокруг и ушел, благодарный солнечному свету, зеленым листьям и ей, и ей…

* * *

Прошла неделя. Я заезжал к Сергею Степановичу. Он сказал, что отдал свою рукопись профессору, тот обещал прочитать и дать ответ дней через десять. Время уже подходило, Сергей Степанович нервничал. Впрочем, не слишком сильно. Если так можно сказать, белыми нервами. Хотя, конечно, он не мог оставаться спокойным, я понимал его и, признаться, сам тоже с некоторым беспокойством ожидал развязки. Но приходилось изображать оптимистичность, успокаивая Сергея Степановича, и, наверно, оптимистичность здесь была вполне уместна. Все ведь действительно работало. Дело было верное.

После окончания рабочего дня, мы с Сергеем Степановичем посидели в уличном кафе у метро, пили пиво. Я рассказывал ему что-то веселое, стараясь отвлечь. Рассказал, как был ребенком. Сергей Степанович улыбался, слушая меня. Потом стал немного грустным. Я поинтересовался, в чем дело.

– Я тоже так хочу, – признался он. – Вы рассказываете столько всего… Я тоже хочу путешествовать в свое прошлое и будущее, быть ребенком…

– Ну вот, – я улыбнулся про себя – сейчас он как раз и говорил как ребенок. – Пожалуй, здесь я вам ничем не могу помочь. Это уж вы сами как-нибудь. Вы ведь не единственный хирург на свете. Как там у вас это делается? Разработаете методику, натаскаете учеников и получите себе в голову ваше устройство.

Он молчал, глядя на машины, проезжающие по дороге рядом.

– А интересно, – спросил я, – когда вы начинали, вам хотелось самому путешествовать во времени или достаточен был только факт, реализация принципа перемещения, неважно на ком?

Он повернул голову, посмотрев на меня с какой-то мукой во взгляде, словно хотел ответить, но мысли, владевшие им, не давали это сделать.

– Понятно, – решил я помочь преодолению его внутреннего конфликта. – Конечно, какую глупость я спрашиваю! Как может не хотеть путешествовать во времени человек, который потратил столько сил на осуществление перемещений во времени? Но, как я понимаю, на первых порах вас удовлетворял и чисто научный интерес. Похоже, эта первая пора прошла – так?

– Ну-у, – кивнул он сквозь свои размышления.

– Но ведь это хорошо, – продолжал я. – Это говорит о достигнутом. Что достигнутое вполне материально и ощутимо, имеет массу, вес. Остается только положить эту основу в раствор, чтобы на ней кристаллизовалась структура. По-моему, как раз этим вы сейчас и занимаетесь. Нужно только подождать и…