Текст книги "Ладонью солнце не закрыть. Архимандрит Иоанн (Крестьянкин), архимандрит Авель (Македонов), митрополит Симон (Новиков)"

Какому богу молиться надо?

Проживая в Никуличах, в родном доме, отец Авель часто встречал бывшую председательницу сельского совета Екатерину Никитичну, рьяную коммунистку, верившую в Ленина, как в Бога, и следовавшую его завету «религия – это опиум для народа». Именно по ее настоянию в Ни-куличах разрушили Тихвинскую церковь. Когда-то она считала Колю Македонова мракобесом и «вредным элементом».

Однажды, когда Тихвинская церковь была еще открыта, жители Никуличей попросили Колю позвать священника из Скорбященского храма, чтобы он пришел на престольный праздник, отслужил молебен и панихиду. Шла война, и всем хотелось помолиться о живых и погибших. Коля согласился, пришел к священнику, передал просьбу односельчан.

– Милый Коля, – сказал тот, – я бы с удовольствием, но служим-то мы только с разрешения сельской власти. Сходи к председателю, попроси разрешения у него.

Пошел Коля к Екатерине Никитичне:

– Тетя Катя, наши жители хотят на престольный праздник священника в храм пригласить. Помолиться Божией Матери о своих родных, которые на фронте воюют. Погибших помянуть.

А Екатерина Никитична как взвилась:

– Какой еще матери?!

И пошла материться!

Коля перепугался, но не за себя. Он за тетю Катю испугался, что ее за такие слова может настигнуть тяжкое Божие наказание.

– Тетя Катя, тетя Катя! – со слезами говорил он. – Вы на меня ругайтесь! Вы меня хоть побейте, только не надо Божию Матерь так обзывать!

С тех пор прошло много лет. Коля Македонов стал иеромонахом Авелем. Служил в Борисоглебской церкви, жил в Ни-куличах. Когда встречал Екатерину, видел, что она хотела с ним о чем-то поговорить, но не решалась. А отец Авель не имел никакого желания разговаривать с ней. Не мог забыть ни матерных ругательств, ни стараний Никитичны по закрытию Тихвинской церкви, а потом и по ее разрушению.

Однако батюшка знал, что наказание Божие настигло бывшую председательницу. Одна из ее дочерей внезапно умерла. Вторая вышла замуж, но родила такого уродца, что пришлось его сдать в какой-то Московский институт, где его исследовали, потом проводили над ним опыты и в конце концов умертвили. А у третьей дочери ребенок, достигнув совершеннолетия, сошел с ума. Дочери, у которых жизнь оказалась исковеркана, прямо заявили матери: «Будь ты проклята! Все наши беды из-за тебя!»

И вот решила Екатерина испросить у отца Авеля совета, как ей быть, что делать? Подгадала она, когда он мимо ее дома пойдет, и, сама переходя улицу, как будто случайно встретилась с ним.

– Здрасьте, Николай, – сказала смущенно Екатерина, не решившись назвать его монашеским именем.

– Здравствуйте, – ответил отец Авель.

– Я у вас давно хочу спросить: какому Богу надо молиться, чтобы у меня семейная жизнь наладилась?

– Насколько я помню, для вас Ленин был богом, потом – Сталин. Вот и молитесь им. Помогут они вам? Как думаете? А у нас нет разных богов. У нас Бог один – Иисус Христос. А вы над Его Матерью надругались, разрушив храм в честь Нее.

– Что же мне теперь делать?

– Если вы осознаёте, что перед Христом и Его Матерью виноваты, молитесь и просите у Них отпущения грехов. В древности люди, тяжко согрешившие, голову себе пеплом посыпали, плакали, вымаливая прощение. А вы, тетя Катя, уж простите, на-фуфырились, как кукла, губы да глаза раскрасили. А надо бы себя не перед людьми показывать, а перед Богом. Вот вам и весь мой сказ, а уж выводы делайте сами. Господь – Он в силах всех простить…

Пришел батюшка Авель домой, а там его другая жительница Никуличей дожидается – Марфа Николаева. Она пришла рассказать ему о своем сыне. Ну, сели за стол, попили чаю. Марфа поведала, что ее сына невинно осудили.

– А за что осудили?

– Да он то ли украл чего, то ли ворам помогал. Я и сама не знаю. Знаю только: он у меня хороший, плохого сделать не мог. Вы помолитесь за него, пусть его выпустят из тюрьмы.

– Да как же я могу помолиться, если совсем не знаю твоего сына?

– Да я же вам говорю, что он у меня хороший!

– Ну вот для тебя он дома хороший, а что на стороне делает, ты даже и не знаешь. А теперь хочешь, чтобы я Господу указывал: Ты, мол, неправильный суд свершил, Ты его выпусти. Получается, что я Господу приказчик какой-то. Я так молиться не стану. Только вот что скажу, Марфа. Ты – мать, значит, в том, что с сыном случилось, есть твои упущения. Вот ты и молись. Твоя материнская молитва посильней моей будет. Я уж это не из книжек знаю, а из житейского опыта. Да молись, Марфа, не как попрошайка: я, мол, Господи того хочу, этого хочу, а говори: «Господи, если возможно, сделай так-то и так-то, а впрочем, не как я хочу, а как Ты хочешь».

Послушалась Марфа отца Авеля. Молилась, усердно просила Господа сделать все возможное для спасения ее сына от тюрьмы. Но его все равно осудили. Правда, срок дали совсем небольшой, а вскоре по амнистии и совсем выпустили.

«Святой мальчик»

Шло время. Иеромонах Никодим (Ротов) стал архимандритом, а затем был назначен главой Отдела внешних церковных сношений. Вскоре он был хиротонисан во епископы. И вот однажды батюшка Авель приехал в Москву. Встретились давние друзья на квартире владыки Никодима. Посидели, поговорили. Вспомнили совместные молитвы в Скорбященской церкви и места рязанского «Израиля»: «Вифлеем», «Иерусалим», «Гефсиманский сад». Вспомнили, как мечтали найти духоносного старца, который пострижет их в монахи. Как хотели выкопать пещерку, жить в ней подальше от суеты и молиться…

Ближе к полуночи задумчиво замолчали. Через некоторое время владыка Никодим, вспомнив прозвище, которое незадолго до кончины дал отцу Авелю владыка Димитрий (Градусов), тихо сказал:

– Старец, а старец?

– Что?

– Я ведь на Афоне недавно был.

– Во сне, что ли?

– Да нет, наяву. Я был в Иерусалиме на обсуждении внешних церковных сношений. Перед отъездом в Россию посетил Грецию и побывал на Афоне. Там такое страшное запустение… Наш Пантелеимонов монастырь вымирает. Самому молодому насельнику семьдесят лет, другим под сто, и они уж с кроватей еле встают. А греческие власти только и ждут их смерти, чтобы взять наш русский монастырь в свою собственность. Как приехал в Москву, так сразу рассказал об этой ситуации Патриарху Алексию, а потом сделал доклад на Священном Синоде. А главное, с Божией помощью убедил советские власти, что Пантелеимонов монастырь на Афоне – это единственный очаг древней русской культуры на Балканах. Поэтому его надо во что бы то ни стало сохранить. И вот сейчас по разрешению властей мы из русских монахов готовим пополнение на Афон.

– Какие же они должны быть счастливые! – воскликнул батюшка Авель.

– Кто?

– Монахи, которые на Афон поедут.

– Ты это… для красного словца или серьезно? Там ведь служить ой как нелегко… – задумчиво произнес владыка Никодим.

– Да ты что?! Как можно не мечтать побывать в Уделе Пресвятой Богородицы!

– Значит, ты действительно хочешь поехать туда? Тогда я за тебя могу походатайствовать.

Разговор этот происходил как раз перед тем, как епископ Никодим должен был утверждать у Патриарха Алексия I список кандидатов на служение в русском Пантелеимоновом монастыре на Афоне.

– Молись, – сказал он отцу Авелю перед уходом к Святейшему, – может быть, Патриарх внесет тебя в список на случай, если кто-то не сможет поехать.

По приходе из Патриархии владыка Никодим обрадовал своего друга:

– Усердно ты, старец, видимо, молился. Я только о тебе заикнулся как о запасном кандидате, и он сразу велел внести тебя в список.

Благодаря большим усилиям владыки Никодима как председателя Отдела внешних церковных сношений в Пантелеимонов монастырь на Афон стали отправлять первых после 1917 года монахов из России. В 1966 году туда было отправлено четверо монахов из Псково-Печерского монастыря, в 1969 году – двое монахов из Троице-Сергиевой Лавры. А иеромонах Авель продолжал ожидать своей участи, служил в Борисоглебском соборе и мечтал об Афоне. Однако его мечты никак не исполнялись из-за суетных земных дел, которые подчас были и комическими, и трагическими одновременно.

Так, однажды после службы подошла к отцу Авелю старушка и попросила:

– Батюшка, причастите на дому болящего…

– А кто он, ваш болящий?

– Мальчик. Святой мальчик!

– А в чем же его святость проявляется?

– А вы придите, причастите его, я вам все и расскажу.

Батюшка засомневался. Что это за мальчик такой? Можно ли его причащать? Может, он в прелести находится?

– А чем же болеет ваш святой? – спросил он старушку.

– Парализован он, батюшка, лежит без движения.

– Что ж. Такого болящего и правда надо причастить.

Приехал отец Авель к старушке в избу, причастил мальчика. Старушка пригласила его чай пить. За столом она рассказала батюшке о том, как тяжело ухаживать за мальчиком.

– А отец, мать есть у него? – спросил батюшка.

– Есть… Да только они так намучились с ним, что теперь вот я здесь хозяйничаю. И никак в толк взять не могу, за что нам такое? Живем богато, хорошо, да только счастья нет как нет. Хотя что это я! – спохватилась старушка. – Мальчик-то нам святой достался!

– А почему ты так думаешь? Кому-то видение об этом было или какой-то блаженный праведник на это указал?

– Да нет, батюшка. Он святой потому, что родился прямо в день Рождества Христова!

Отец Авель чуть было на табуретке не подпрыгнул:

– Что ты говоришь?! Окстись! Это не святость – это ему и вам наказание от Бога дано! Подумай: ведь если он рожден в день Христова Рождества, значит, зачали его в пост Великий, на Благовещение Пресвятой Богородицы! Это греховное зачатие. И ваш мальчик – жертва невоздержания. И отец с матерью потому с ним мучаются, что зачали его Великим постом, да еще под Благовещение.

– Ах, я окаянная! – вскричала старушка. – Как же я об этом не подумала! Как же теперь на молитву Богу вставать?

– С сокрушенным сердцем, – промолвил батюшка Авель. – Сердце сокрушенное Бог не уничижит…

Прощальная проповедь

В самом начале 1970 года отец Авель наконец-то получил долгожданную визу для поездки в Грецию, на Святую гору Афон. Целых десять лет пришлось ему ждать разрешения на выезд из Советского Союза.

«Здесь, в России, меня все проверяли и проверяли на благонадежность, – рассказывал он, – как бы чего лишнего я не сказал за границей о положении нашей Церкви. А в Греции опасались, как бы я коммунистом не оказался, боялись проникновения в их страну коммунистического влияния. Вот и исследовали с двух сторон. Но я чувствовал, что меня Божия Матерь на Афон, в Свой удел, призывает. И когда меня отговаривали от поездки, объяснял, что я послушник Божией Матери и буду выполнять Ее волю».

В списке кандидатов на поездку на Афон первоначально был и сомолитвенник отца Авеля митрополит Симон, бывший тогда еще в сане иеромонаха. «Но с тех пор как мое имя оказалось в списке, – вспоминал митрополит Симон, – я стал так тосковать, что даже удивлялся самому себе. И тоска овладевала мной все больше и больше. Я вспомнил, что в детстве не мог переночевать даже одной ночи в чужом доме… Вот так и теперь. Я почувствовал, что на Афоне, вдали от родных, жить не смогу».

По просьбе отца Симона его из списков убрали, о чем он потом пожалел. Вскоре ему пришлось читать лекцию в Московской духовной академии. Лекция была… об Афоне. «Лекция прошла успешно, – с горечью говорил впоследствии митрополит Симон. – Кажется, все остались довольны. Кроме меня. Если бы я поехал жить на Афон, то мне пришлось бы писать лекцию жизнью своей, своими радостями и скорбями, а не книжными словами…»

Так сокрушался отец Симон о своем малодушии. Так честно, не скрывая своей слабости, умел он каяться…

Незадолго до отъезда на Афон отец Авель побывал в Москве, присутствовал на именинах Патриарха Алексия I. Также там были митрополит Антоний (Блум) и митрополит Пимен – будущий Патриарх. Владыка Пимен, бывший в свое время епископом Костромским, часто по делам заезжал в Ярославль, где служил отец Авель. Они хорошо знали друг друга.

– Замечательно, что такой монах едет на Афон, – сказал владыка Пимен Патриарху. – Он деятельно послужил в Ярославле – и на Святой горе все восстановит.

Владыка верно предрек, что отец Авель станет главным в восстановлении иноческой жизни и спасет древнюю обитель от совершенного разрушения.

По приезде в Рязань отец Авель провел в Скорбященском храме прощальную литургию. Рязанцы во множестве стеклись на службу, чтобы помолиться вместе с любимым батюшкой. Служба проходила вдохновенно и трогательно.

Монахиня Серафима (Тарасова) так вспоминала тот день: «На службе многие плакали, понимая, что прощаются с батюшкой. Я пела вместе с левым хором. Помню, что пение давалось с трудом. Слезы так и наворачивались на глаза. И батюшка Авель тоже проводил службу со слезами».

После литургии отец Авель произнес проникновенную прощальную проповедь:

«По воле Царицы Небесной, по благословению Патриарха я должен отправиться на Святую гору Афон. Это великая честь. Богородица призывает меня в Свой удел, где Она непрестанно пребывает. И потому быть там – это великое счастье. Но, оставляя свою любимую родину, свой любимый город, я не могу сказать, приведет ли еще Господь опять быть здесь, молиться в этом храме, видеть вас. Может быть, многие, что стоят здесь сейчас, уйдут в иную жизнь.

Поэтому я хочу у всех испросить прощения. Если кого невольно обидел или кому чем-то досадил, прошу помолиться, чтобы Господь и Его Пречистая Матерь были ко мне милосердны, чтобы мое пребывание на Афоне покрывалось благодатью, чтобы со мною неотступно был Ангел Хранитель. Со своей стороны я прощаю всех, кто сделал мне неприятность. И обещаю, что, пребывая на Святой горе, буду стараться свою слабую, немощную молитву возносить ко Господу не за себя, а в первую очередь за вас, за свой любимый город Рязань, за всех, кто в нем живет.

Призываю на всех благословение Божие. Храни вас всех Господь!»

Подходя целовать крест, прихожане уже не скрывали своих слез. Текли у них и слезы умиления счастливой долей отца Авеля, и слезы прощания с добрым пастырем.

А были и слезы жалости. Ведь многие знали, что батюшка страдает сердечной болезнью. Врачи предрекали ему скорую смерть. Знали также, что служба на Афоне очень тяжелая, она может только усугубить болезнь, и потому плакали, боясь больше никогда не увидеть любимого батюшку.

Но у него был свой принцип, свой девиз. Он учил, что для Бога никогда не надо себя жалеть. «Не жалейте себя для Бога, и вы увидите, что Господь пошлет вам сил для свершения больших дел, что он никогда не оставит вас своими милостями», – говорил батюшка Авель.

Труды игуменские

В 1970 году игумен Авель отбыл на Афон. Греческие власти приняли новых насельников Пантелеимонова монастыря с нескрываемым раздражением. Прибывших поселили не в братских корпусах, а вместе с туристами. Полицейские постоянно проводили у монахов из России досмотр чемоданов. Искали коммунистическую или атеистическую литературу либо еще что-нибудь запрещенное.

В то время в Греции правила хунта «черных полковников», свергнувших законную власть короля. А на Афоне за литургией все равно поминали «благочестивого короля Константина, королеву Анну-Марию и весь королевский двор». Потому новые властители всячески препятствовали нормальной жизни в афонских монастырях, и особенно в русском Свято-Пантелеимоновом, который мечтали экспроприировать.

Один из прибывших русских монахов не выдержал трудностей и уехал. В монастыре осталось только трое новых насельников: отец Досифей (Сороченков), отец Сергий (Маркелов) и отец Ипполит (Халин), с которым у отца Авеля сразу сложились теплые, братские отношения.

Батюшка Авель прибыл в Пантелеимонов монастырь в феврале 1970 года. Монастырем управлял тогда игумен Илиан (Сорокин), бывший монах Глинской пустыни. На Святой горе Афон он находился еще с дореволюционных времен, аж с 1905 года. Родом отец Илиан был из Ярославской губернии, из села недалеко от Углича, в соборном храме которого служил иеромонах Авель. И надо же, как Господь устроил – прихожанкой батюшки Авеля была родная сестра игумена Илиана! И она писала ему на Афон в письмах самые благоприятные отзывы об отце Авеле.

И вот, когда батюшка Авель получил визу в Грецию, Илиан собрал братию монастыря и сказал:

– Скоро к нам прибудет игумен Авель, о котором я знаю уже двадцать лет. Это усердный служитель Церкви Божией. Потому прошу вас, братия, пусть он здесь вместо меня возглавляет службы. А сам я уже стар стал и немощен…

В свою очередь отец Авель также был заочно знаком с игуменом Илианом благодаря рассказам его сестры.

«Это был старец святой жизни, – говорил он. – Принял меня как родного. Первым делом благословил приложиться к честной главе целителя Пантелеимона. Потом он исповедал меня и попросил:

– Отслужи-ка ты, батюшка, сегодняшнюю литургию.

– Так ведь я в дороге пищу вкушал. Мне же причащаться нельзя.

– За послушание отслужи. Благословляю. И весь монастырь благословляю сегодня причаститься.

После литургии отец Илиан подвел меня к трону игумена и говорит:

– Это мое место, а рядом, наместническое, – твое.

И указал на сиденье, которое по-гречески называется “стасидия”. Стасидия эта весьма отличалась от других. Она была искусной резьбы и под балдахином. Наместническое место… Потом старые монахи объяснили мне, что управляющие Пантелеимонова монастыря, игумены, избираются пожизненно и являются настоятелями. А при настоятелях должны быть помощники – наместники.

Вот ведь какое дело… А я, когда на Афон собирался, рассчитывал, что буду жить в монастыре простым послушником. Что скажут, то и стану делать. “Почему мне предлагают быть наместником? К чему бы такая честь?” – подумал я тогда».

И только через год отец Авель понял, что таким образом схиархимандрит Или-ан предсказал, что после него игуменом монастыря станет он. Станет вопреки афонскому Уставу.

Случилось это так. В 1971 году старец Илиан скончался. Ушел из жизни последний представитель дореволюционной, царской России. По афонской традиции стали выбирать нового игумена, то есть настоятеля Свято-Пантелеимонова монастыря. Избирали жребием из трех кандидатов. Их имена написали на бумажках, которые положили в ковчег со святыми мощами. Потом поставили его на святой престол и стали всем монастырем молиться Божией Матери, чтобы Она указала на Своего избранника.

После литургии самый старый схимник вытянул записку. В ней было имя отца Авеля. Когда его озвучили, батюшка сразу вспомнил владыку Димитрия, блаженного старца Александра Белкина и блаженную Полюшку, предрекавших ему игуменское служение…

Однако, по афонскому Уставу, настоятелем монастыря мог стать только тот, кто прожил на Святой горе не менее трех лет. А отец Авель пробыл на ней всего год. Что делать? Обратились в духовное управление Афонских монастырей. Там состоявшиеся выборы отменять не решились, ведь они проходили в молитвах ко Пресвятой Богородице. Тогда при молодом игумене назначили в качестве регента самого авторитетного старца – архимандрита Гавриила. Таким образом и сложившуюся традицию не нарушили, и выборы признали.

Официальное поставление отца Авеля во игумена Свято-Пантелеимонова монастыря состоялась в 1975 году. На него собралось необычайно много представителей духовной власти. Приехали из всех двадцати монастырей Святой горы.

По афонской традиции возведение во игумена приравнивается к архиерейской хиротонии. Потому отца Авеля облачили в епископскую мантию, а после этого вручили ему архиерейский жезл. Но чем больше духовной власти он получил, тем больше обязанностей легло на его плечи. Решал внутренние монастырские дела, принимал греческие и иностранные правительственные делегации, участвовал в решении внешних проблем, возникавших между афонскими монастырями.

На Афоне игумены являются и казначеями. Только они имеют доступ к средствам монастыря. Поэтому отец Авель отвечал и за экономическое состояние монастыря. Но главным в деятельности игуменов все же является духовничество. Ведь они, как настоятели, должны следить не только за внешним монастырским благоустроением, но прежде всего за внутренней духовной жизнью монахов.

Тяжело давалось отцу Авелю несение игуменского послушания. Да еще при его больном сердце! Вот тогда-то и вспомнил батюшка Авель про отца Ипатия, с которым когда-то вел шутливый разговор об Афоне…

«Ведь на Афоне жара, – вспоминал архимандрит Авель. – Круглый год жара. Да еще влажность. Служишь у престола, а пот прямо струями течет. Белье насквозь мокрое было. Придешь после службы в келью, замочишь его, только постирать соберешься, а уж вызывают – приехал человек от афонского губернатора. Поговоришь, попрощаешься – другие являются. То послы, то бизнесмены, то еще кто-нибудь. А там уж и в колокол ударили, пора на вечернюю службу собираться.

Литургию на Афоне ночью служат. Почти вся ночь в молитвах проходила. Певцы поочередно спали прямо на клиросе. Один спит, другой поет. Потом меняются…

Однажды секретарь афонского губернатора, как бы желая помочь монастырю, предложил принять на послушание греков. А я-то понимал, что он таким образом хочет русский монастырь потихоньку сделать греческим. Прикинулся наивным и шутливо ему говорю:

– Господин, я человек молодой, неопытный. Как я могу принять благочестивых греков? Чему могу научить этих овец? Мне бы хватило сил со своими “козлами” справиться! Да и привык я пасти однородное стадо…»

И впрямь со своими монахами игумену Авелю было порой весьма нелегко. Дело в том, что монашеское духовное делание в Пантелеимоновом монастыре отличалось от практики российского монашества. И некоторые молодые русские иноки хотели следовать не афонскому Уставу, а привычным для них правилам.

«Ведь какое дело было, – вспоминал отец Авель. – Еще при живых афонских старцах некоторые приехавшие из России монахи пытались выкрутить в другую сторону. Одни говорили:

– У нас в Печорах вот так!

Другие говорили:

– А у нас в Одессе вот так!

И пошло-поехало.

– У нас лучше!

– Нет, у нас лучше!

Только я строго-настрого наказывал:

– Нет, милые мои братья, со своим уставом в чужой монастырь не лезут. Будем делать не как в Печорах и не как в Одессе, а как на Афоне».

Не всем это нравилось. Не всем нравилась строгость монашеской жизни и даже афонский климат – жара, духота, влажность и постоянное, до скуки, единообразие природы.

«Сначала-то мы удивлялись красотам афонской природы, – рассказывал отец Авель. – Радовались яркой зелени, сказочным цветам. А потом заскучали… Бывало, встречаем Рождество, а сами о России думаем, о русской зиме, о русском морозе… Как же хотелось нам хоть немножко, хоть горстку снега в руках подержать!..»

Здесь уместно будет вспомнить, что не случайно преподобный Серафим Саровский не благословлял желающих жить на Афоне переселяться туда. Бывший при батюшке Серафиме гостинник Саровской пустыни Гурий говорил: «Многие являлись к отцу Серафиму просить благословения удалиться для спасения души на Афон, но старец никому благословения не давал, говоря, что там очень трудно, невыносимо скучно. Спасаться, по его мнению, всего удобнее в Православной России».

И действительно, даже такому высокодуховному молитвеннику, как отец Авель, на Афоне очень непросто давалась не только внешняя жизнь, но и внутреннее делание. Были даже бесовские искушения. Батюшка вспоминал:

«Бывало так. Уставший от служб, приходил я в свою келью отдохнуть, а лукавый пытался помешать мне. То один стул опрокинет, то другой. Сначала я внутренне весь напрягался, молился и почти не спал, не отдыхал совсем. А потом привык. На стуки лукавого даже не поворачивался. Думал про себя: “Ну, поиграй, поиграй, делать-то тебе нечего”».