Текст книги "Ладонью солнце не закрыть. Архимандрит Иоанн (Крестьянкин), архимандрит Авель (Македонов), митрополит Симон (Новиков)"

Почему фашисты не взяли Рязань

Когда Николая Лазаревича мобилизовали на войну, Македоновы стали жить совсем плохо. И для того чтобы прокормиться, Коля Македонов стал работать в колхозе на пасеке. До него там работал колхозник, который пил, курил и за пчелами не смотрел, потому они у него дохли. Собралось колхозное собрание, чтобы увольнять нерадивого пасечника. Председатель и говорит:

– Ну пьет, ну курит. А где ж я вам найду непьющего? Разве что монаха какого? Так их теперь нету.

– Как – нету? – воскликнул кто-то из собравшихся. – Есть! Македонов. Коля Монах!

Колхозники, зная его как добродетельного, трудолюбивого мальчика, согласились, чтобы он работал на пасеке. И не ошиблись.

Когда Коля стал работать пчеловодом, то получил возможность уединенно молиться. Дома, среди большой семьи это делать было трудно. А на пасеке стоял сарай, в котором он устроил молитвенный уголок. Работал и молился. Благодаря его труду и молитвам пчелы перестали дохнуть. Наоборот, стали умножаться и давать столько меда, что все только удивлялись и спрашивали, как ему это удается.

– Благодаря Богу, – отвечал мальчик-пасечник.

«Пасека, на которой я работал, – вспоминал отец Авель, – в саду стояла. Там яблони росли, крыжовник, малина, смородина. Помню, лето было такое дождливое, все ягоды могли замокнуть и опасть. Мы их даже собрать не могли из-за дождей. И без меда могли остаться. Пчелы в такую погоду ничего не приносили. Стал тут надо мной бригадир ехидничать:

– Где ж, – говорит, – Коля, твои угоднички? Куда они смотрят?

– Нам самим надо Бога просить, чтоб дождик перестал, – ответил я.

– Ну вот ты и проси. Ты же у нас шибко верующий, – как-то по-злому сказал бригадир.

Ничего я не ответил. Пошел в сарай, где у меня инструменты хранились, а в уголке иконы стояли. Затеплил свечи, стал молиться. Вскоре дождь прекратился. Конечно, я не приписывал это себе. Просто благодарил Бога, и все. И никому не говорил, что просил Его о том, чтобы дождь прекратился. Но бригадир что-то заподозрил и говорит мне:

– Небось думаешь, что это твой Бог дождик остановил.

– Все в Его силах, все Ему подчиняется, и дождь, и солнышко, – ответил я.

– Да при чем тут Бог? Просто природа так устроена. Разошлись тучи – дождь и перестал.

Я не стал спорить и сказал:

– Ну, пусть так…

И вдруг всего через час дождик вновь как ливанет! И туч никаких не было. Бригадир оторопел. Подошел ко мне и говорит:

– Ты уж прости, я, наверное, это… не того чего-то сказал… Наверное, какой-то Бог все-таки есть…»

А Коля Македонов пошел на службу в Скорбященский храм, поставил Господу свечку и благодарно помолился за явленное Им чудо, вразумившее бригадира.

В Скорбященскую церковь Коля Маке-донов ходил на службы, несмотря ни на какую погоду. Однажды зимой он шел со всенощной службы домой в Никуличи, и вдруг поднялась такая сильная пурга, что ни зги не было видно. Сбился Коля с пути, заплутал. Долго ходил из стороны в сторону, пытаясь найти путь, но тщетно. Только из сил совсем выбился и даже замерзать стал. И тогда взмолился Коля ко Господу с просьбой о помощи. Вдруг видит: откуда-то неожиданно появился старичок и помахал ему рукой – иди, мол, за мной. Коля пошел. Когда вдали появились домишки села Никуличи, старичок так же неожиданно исчез. Коля Македонов понял, что этот добрый помощник был не кто иной, как Николай Угодник, имя которого носил и он, и его родное село. Святитель Николай – он же ведь первый помощник путешествующим!

Были на Колю Макдонова и бесовские нападения. Так, однажды летом он возвращался ночью из Скорбященской церкви, и вдруг в пустынном месте словно ниоткуда появилась большая свора собак. Они были злые и страшные. Бросились на Колю. Казалось, еще немного, и они разорвут мальчика в клочья. Коля повернулся к Скорбященской церкви и стал молиться. И вдруг свора собак исчезла, словно бесовское наваждение.

Скорбященская церковь тогда была единственной действующей церковью в Рязани. И когда началась Великая Отечественная война, народ во множестве приходил в нее помолиться за здравие родных, воевавших на фронте за Победу.

В ту страшную войну по молитвам верующих и заступничеству святителя Василия Рязанского чудесным образом была спасена от захвата фашистскими войсками Рязань. Это произошло в декабре 1941 года. К тому времени немцы вплотную подошли к Москве. Захватили рязанской город Михайлов и продвинулись до села Захарова, что в сорока километрах от Рязани. К тому времени в городе уже объявили эвакуацию. Узнав об этом, верующие собрались в Скорбященский храм на молитву о спасении Рязани от вражеского захвата.

Архимандрит Авель так вспоминал об этом:

«Помню, как во время богослужения в храм вбежала растрепанная и очень взволнованная женщина.

– Православные! – закричала она. – Мне было видение: святитель Василий сказал, что наш город будет спасен от фашистов!

И со слезами припала к иконе святителя.

Не все верующие поверили этому. Больно уж велика была опасность. Некоторые части наших войск готовились к отступлению. Но случилось чудо – фашисты не смогли захватить Рязань.

Тогда у нас в Никуличах была расквартирована часть Сибирского полка. И один солдат рассказал мне о том, как он стал свидетелем заступничества святителя Василия Рязанского за наш город. Этот солдат служил во взводе охраны Рязанского кремля, в Успенском соборе которого находился склад боеприпасов. Когда немцы бомбили кремль, они никак не могли попасть в собор. Представляете – не могли разбомбить самое большое, самое заметное для них здание. Даже охранники удивлялись, что бомбы не попадают в собор. А однажды ночью они заметили, что по валу Рязанского кремля ходит странный старик. Пытались его поймать – не получается. Таинственным образом он пропадал. А на следующую ночь снова появлялся на валу, поднимал руки и благословлял Рязань…

Солдат, который мне рассказывал это, был верующим человеком и считал, что они видели святителя Василия».

Воспоминания об этом случае оставила и одноклассница архимандрита Авеля Тамара Михайловна Гаврилова:

«Когда немцы захватили Михайлов и Захарово, то стали бомбить Рязань. Страшно-то как было! Моему отцу, работавшему в администрации, объявили, что со дня на день надо будет уходить из города вместе с войсками. Помню, собрали котомочки: у меня котомочка, у мамы, у сестры, у папы. Никаких чемоданов – только небольшие котомочки. А в них хлеб, сухарики, смена белья да обувь. И все. И вот отчетливо помню – пришел отец и сказал:

– Все. Назавтра будут сдавать Рязань.

Мы пошли помолиться в Скорбященский храм. Народ уже стал оставлять город, и в церкви людей находилось совсем немного. Человек десять-одиннадцать. Был и Коля Македонов. Идет служба, мы молимся. Вдруг в церковь вбегает женщина, вся такая растрепанная, словно нищенка или беженка. Обнимает колонну и плачет:

– Не бойтесь! Я сейчас видела святителя нашего Василия. Он сказал, что Рязань врагу сдана не будет. Я его видела! Он прямо передо мной встал и сказал: “Не бойтесь”.

Верующие подумали, что эта женщина, наверное, ненормальная. А она на своем стоит: видела святителя Василия и он сказал, что Рязань не будет сдана. И что бы вы думали? Погнали мы немцев, отстояли город!

В то время у нас в кремле, там, где Успенский собор, большие склады находились. Оружие и боеприпасы там были. Охранников вокруг них множество. А на кремлевском валу пушки стояли, он был окружен военными, ни пройти к нему, ни подойти. И вот один рязанец рассказывал, что он и другие люди видели, что на валу стал появляться старец. Стоял лицом на запад, в сторону Михайлова и Захарова. Стоит и молится. Откуда здесь старец? Часовые к нему – что это за человек, откуда взялся? А он – раз! – и нет его. Исчез. Там в Христорождественском соборе мощи святителя Василия находятся. Туда и ушел странный старец.

Рязанцы несколько раз видели его на кремлевском валу. Вот каков наш святитель Василий – защитник, молитвенник!

В то время в Захарово жила блаженная Полюшка. Она предсказывала войну еще задолго до ее начала. И то, что погонят немца от Рязани, предсказывала.

– В Захарово они пробудут недолго, – говорила она, – а потом погонят их наши войска с Михайловской земли».

Так и случилось. Знаменитое контрнаступление под Москвой началось как раз после наступления на Рязанской земле, под Михайловом. А первый удар по фашистам был нанесен именно у деревни Поярково, в которой родилась и выросла Полюшка – Пелагея Александровна Лобачева.

Архимандрит Авель ее очень почитал. «Великая она была подвижница, великая!» – так он отзывался об этой праведнице.

Рязанский «Израиль»

Во время войны Коля Македонов много работал в колхозе да еще дома родителям по хозяйству помогал. Уставал сильно. О помощи молился покровителю семьи апостолу Павлу и апостолу Петру. А иконы этих святых в доме не было. Тогда Коля стал ходить на могилку почитаемой в Рязани блаженной Любушки и просил ее помочь обрести икону апостолов Петра и Павла.

И желание верующего отрока исполнилось. Случилось это так. В 1941 году, когда Коле Македонову было четырнадцать лет, зашел он к Юрке – своему школьному другу. Смотрит, при входе в сени, в углу, какая-то широкая доска стоит. И что-то его неодолимо потянуло к ней. Захотелось посмотреть, что на этой доске с другой стороны есть. Повернул – и под слоем пыли разглядел нарисованные пальцы рук. Был у Коли с собой мешок. Отер он им доску и увидел, что это икона первоверховных апостолов Петра и Павла. Тогда зашел Коля в избу и говорит Юркиной бабушке:

– Здравствуйте Елена Петровна. Тут у меня дело к вам. Продайте мне, пожалуйста, икону, что у вас в сенях стоит.

– Коленька, – ответила она, – как же можно икону продавать? Ведь это грех. А может, церковь откроют, я ее туда и отнесу. Так что не продам и не отдам я тебе икону, и не думай об этом.

Так и ушел Коля ни с чем. От расстройства даже с Юркой не поговорил.

А желание заполучить увиденную икону не проходило. Пошел Коля на могилку блаженной Любушки. Она тогда еще не прославлена была, но очень почитаема в народе. Пришел и все ей, как живой, рассказал:

– Есть икона, – говорит, – стоит вся в пыли, никому не нужная, а мне ее не отдают. Ты уж, Любушка, помоги, помолись Богу, чтобы мне икону апостолов Петра и Павла отдали.

И вот прошло какое-то время. Вдруг приходит к нему Юрка, внук Елены Петровны, и говорит:

– Коля, бабушка просила тебя срочно прийти.

Пошел Коля к Елене Петровне. А она ему рассказывает, что на нее из-за иконы какой-то непонятный страх напал. Да такой страх, что держать эту икону у себя она больше не может.

– Возьми ее себе, – сказала Елена Петровна, – да закажи в Скорбященской церкви молебен о моем здравии.

Коля так и сделал.

Тогда в Рязани была только одна действующая церковь – в честь иконы Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радость». В этой церкви Коля однажды познакомился с Борей Ротовым – будущим митрополитом Никодимом. Они сразу подружились. Со службы вместе шли в Никуличи и разговаривали. Юноши стали давать приметным местам вдоль дороги свои названия: Вифлеем, Иерусалим, Гефсиманский сад. Одну огромную старую ветлу назвали Мамврийским дубом.

Так появился у них под Рязанью свой Израиль. Идя из Скорбященской церкви в Ни-куличи, мальчики останавливались около «израильских мест» и вспоминали евангельские события, связанные с их названиями.

Однажды расположились они на отдых в «Гефсиманском саду», которым были заросли плакучих ив, похожих на гефсиманский виноградник. Присев под ивовой «лозой», юноши размечтались.

– Я хочу стать схимником, – говорил Коля, – и чтобы у меня был храм, где бы я молился, когда захочу и сколько захочу.

– А я, – сказал Боря, – хочу стать Патриархом, чтобы больше приносить пользы Церкви.

Их желания практически полностью исполнились. Коля Македонов впоследствии постригся в схиму с именем Серафим и имел домашний храм, в котором мог подолгу молиться. А Боря Ротов стал правой рукой Патриарха и мог приносить Церкви много пользы на посту председателя Отдела внешних церковных сношений.

В другой раз мальчики сделали остановку в «Иерусалиме» – около груды каких-то камней, которая им напоминала разрушенный Иерусалимский храм. Боря Ротов стал рассказывать о том, как он иподьяконствует у владыки Алексия (Сергеева).

– От службы архиерейской я становлюсь таким легким! Мне иногда кажется, что я могу взлететь, как Ангел, – говорил Боря.

– Тебе хорошо! А меня владыка зовет к себе прислуживать, да мамка не пускает. Говорит, что за это из школы могут исключить.

– А ты ей про меня расскажи. Меня-то ведь не исключают.

Пришел Коля из рязанского «Израиля» домой. И за обедом стал рассказывать маме о том, как красива архиерейская служба и что Борька Ротов, как Ангел, прислуживает владыке…

– Да, сынок. Я помню: когда владыка служил в Иоанно-Богословском монастыре, иподьяконы ему и впрямь, как Ангелы, прислуживали. И так хорошо было! Так хорошо…

Коля воспользовался моментом умиленных воспоминаний матери и сказал:

– Мама, я тоже хочу быть похожим на Ангела. Хочу быть иподьяконом у нашего владыки. Разреши, пожалуйста.

И Феодосия, подумав, согласилась.

А друзья после воскресной службы с радостью отпраздновали разрешение мамы на возведение Коли «в Ангелы». Проходя по рязанскому «Иерусалиму», остановились у «Мамврийского дуба». Там они спели тропарь Ангелу Хранителю и съели припасенные на этот случай помятые и слипшиеся карамельные конфеты.

Феодосия-мученица

В 1943 году по болезни был демобилизован из армии Николай Лазаревич. И в том же году семью Македоновых постигло страшное несчастье. В роддоме умерла Феодосия. Она была беременна, и так случилось, что схватки у нее начались на дому. А Николай Лазаревич в это время был на работе. И тогда Феодосия послала сына Колю за ее отцом.

– Беги за дедушкой! – сказала она. – Пусть скорее приходит. Я вот-вот родить могу.

Дедушка побежал в сельскую администрацию за лошадью, чтобы отправить Феодосию в роддом. Пока ему выдавали лошадь, пока собрались, прошло немало времени. Феодосия родила по дороге в роддом. А было холодно, и, когда приехали в роддом, ребенок «застыл» – умер от переохлаждения. Сама же Феодосия настолько тяжело заболела, что вылечиться уже не смогла.

Умирала она тяжело, мучительно. Страдания были так велики, что родственники вышли из избы. И только сын Коля остался. Держал голову мамы на руках и молился. Когда же наступил смертный час, то Феодосия, увидев что-то недоступное человеческому взору, воскликнула:

– Мученица Феодосия!

Это явилась Колиной маме ее небесная покровительница и способствовала переходу в вечную жизнь…

После похорон младшая сестра Феодосии Евдокия, Колина тетя, говорит ему:

– Я же ей советовала сделать аборт. Говорила, что и так детей полно, на кой еще рожать? Послушайся она моего совета, сейчас бы жива была.

– А почему она не послушалась? – спросил Коля.

– Да вспомнила Богословский монастырь и картину в нем. «Страшный Суд» называется. Сказала, что если бы я видела картину Страшного Суда, то не стала бы так говорить. Сказала, что лучше умереть, чем аборт делать.

«Я, когда услышал это, – вспоминал архимандрит Авель, – то заплакал. А тетка мне говорит:

– Ну что теперь плакать? Плачь не плачь, а маму уже не вернешь.

Глупая ты, глупая, подумалось мне. Ведь плачу я не только о том, что мама померла. Я еще плачу от умиления, что померла она достойно, что не совершила смертный грех. Себя на мученичество обрекла, а аборт делать не стала. Чистой предстала пред Господом. И это было для меня утешительно. До слез утешительно!»

После смерти мамы Коля продолжал хлопотать по домашнему хозяйству, работать в колхозе и иподьяконствовать в Скорбященской церкви.

Однажды сильно заболела его маленькая сестренка Тоня. Лекарств дома никаких не было; мама, которая могла бы подсказать, как ее лечить, умерла. И тогда Коля все свое упование возложил на Божию Матерь. Пришел в церковь и стал молиться о выздоровлении своей сестренки у иконы Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радость». Потом взял масло из лампады, висевшей перед этой иконой, и принес домой. На ночь обмазал им тело болящей Тони, и она крепко уснула. Наутро девочка проснулась выздоравливающей. А вскоре и совсем выздоровела.

Прозорливый архиерей

Архимандрит Авель рассказывал:

«Вначале я иподьяконствовал у владыки Алексия (Сергеева). Но он прослужил у нас недолго, всего один год. После него на Рязанскую кафедру назначили епископа Димитрия (Градусова). Он нас с Борей Ротовым приблизил к себе, стал нашим духовным отцом. Внушал, чтобы мы друг друга не оставляли, друг другу помогали, поддерживали в преодолении житейских трудностей, друг за друга молились. Даже так сказал однажды:

– Вы не думайте, что случайно встретились. Один далеко от Рязани, во Фролово родился, а другой около Рязани, в Никуличах. А ведь и там и там храмы были именно в честь Тихвинской иконы Божией Матери. Вот Она-то вас и соединила друг с другом. Вы по жизни вместе будете».

И действительно, они оба прошли по жизни под Покровом Божией Матери. Вместе иподьяконствовали в Рязани у владыки Димитрия, вместе служили у него в Ярославской епархии, а впоследствии их судьбы были связаны с восстановлением удела Божией Матери – Святой горы Афон…

Епископ Димитрий был назначен на Рязанскую кафедру в 1944 году. Коля заволновался: оставит ли другой владыка его при себе иподьяконом? Под праздник Боголюбской иконы Божией Матери он увидел странный сон.

«Снилось мне, – вспоминал отец Авель, – что я иду мимо Скорбященской церкви. Из нее выходит народ.

– Сегодня владыка служил, – говорит мне кто-то.

Смотрю, выходит старец, согнутый, как преподобный Серафим. Я понял, что это новый Рязанский архиерей, сложил руки для благословения и жду. А он меня вдруг обнял, прижал к себе мою голову и сказал:

– Ангел мой.

Я растерялся и говорю:

– Владыка, я иподиакон прежнего архиерея.

А он мне так ласково отвечает:

– И у меня, и у меня будешь иподиаконствовать.

Вскоре после этого сна я получил повестку. Меня вызывали в военкомат. Но прежде чем туда идти, я зашел в Скорбященскую церковь. А там мне говорят:

– Ты, может, задержишься, поможешь облачить нового архиерея? Ведь тебе в военкомат к десяти, а владыка приезжает в девять.

– А вдруг он не благословит? – засомневался я, но все-таки пошел встречать владыку.

Владыка приехал на пролетке. Я как только его увидел, так и обомлел. Именно он явился мне во сне!

Владыка Димитрий сошел с пролетки, я подошел для благословения, а он точно так же, как мне и приснилось, обнял меня, прижал к себе и сказал:

– Ангел мой.

Дальше – больше… Взял он меня прислуживать. А тут опять повестку в военкомат прислали. Шел 1944 год – время моего призыва в армию. Меня могли отправить на фронт, но я не боялся. Наоборот, был бы только рад послужить Родине, встать в ряды ее защитников.

Владыка Димитрий знал об этой повестке. Ну, вот идет служба, я прислуживаю, а сам как на иголках. Боялся, что не успею явиться в военкомат к назначенному времени. Когда же пришла пора собираться, стал я с себя иподьяконское облачение снимать, а он мне неожиданно говорит:

– Останься, Коля, дослужи, ничего не случится.

Да так тихо, уверенно сказал, что я остался и прослужил всю литургию.

А когда пришел в военкомат, оказалось, что он на замке. Там был выходной день. Да к тому же, как потом выяснилось, повестку мне прислали по ошибке».

В том же, 1944 году Коля Македонов лишился отца и вместе с братишками и сестренками стал круглым сиротой.

«Однажды я собрался на вечернюю службу, – вспоминал архимандрит Авель, – а сестра просит остаться. Отец почувствовал себя очень плохо. Он болел раком. Я подумал, что сестренка права, и не пошел в церковь. Так Господь оставил меня при отце, который в этот вечер умер. Теперь старшим в доме стал я.

Мне тогда было всего шестнадцать лет, а на руках у меня – два брата и две сестры. Без отца, без матери… Что делать? Возложил я все упование на другого Отца и другую Мать – на Господа Бога и на Божию Матерь. В воскресенье пошел в храм. Никому не стал говорить, что у меня умер отец, – ни священникам, ни товарищам. Скрепил свое сердце и думаю: “Господи, на все воля Твоя, без Тебя ничему не возможно произойти, что происходит!”

Пришел в Скорбященскую церковь, облачился. Пошли владыку встречать. Хор поет. Взошли на кафедру, я стал владыке Димитрию омофор застегивать. А он наклонился, вроде как пуговицу на омофоре поправляет, а сам взял меня за подбородок и, глядя в глаза, сказал:

– Что же ты, ангел мой, не говоришь, что твоего папочку вчера вечером Господь к Себе взял?

Вот какой прозорливый был владыка Дмитрий!

У меня слезы из глаз так и покатились. А он говорит:

– Ты не плачь, Коленька, ведь у кого нет ни отца, ни матери, тому Сам Бог заменяет отца, а Богородица заменяет мать. Потому ни ты, ни твои братья и сестры оставлены не будут».

Помогать содержать Колиных братьев и сестренок взялась его тетя, сестра отца, Мария Лазаревна. Она была Колиной крестной. Труженица была великая. Все важные дела по хозяйству Македоновых делала да еще в колхозе работала. Чем мог, помогал и владыка Димитрий. Он относился к иподиакону Коле, как к родному сыну. По-человечески заботился о нем. Называл «ангел мой».

«Помню, однажды у меня разболелась голова, – рассказывал архимандрит Авель, – да так разболелась, что через силу я пришел в церковь ко всенощной. Служил владыка Димитрий. Стал я его облачать, а он вдруг снял с себя скуфью бархатную и надел на меня. Ну, думаю, пошутил владыка. Хотел снять с себя эту скуфью, а он говорит:

– Ангел мой, не надо, не снимай скуфейку, постой в ней немного.

Так, стоя в скуфеечке, я его и облачил. А после облачения он сам ее с меня снял и говорит:

– Ну как, головка-то у тебя прошла?

И тут я почувствовал, что голова у меня давно уже не болит.

А вот еще был случай. Однажды я, Боря Ротов и с нами еще один мальчик пошли к епископу Димитрию в гости. По дороге размышляли, кто из нас кем будет в жизни. Подошли к его дому, постучались. Он сам открыл дверь.

– О, какие люди ко мне пришли! – сказал владыка Димитрий и обратился ко мне: – Ты из какого монастыря будешь, старец?

Потом он обратился к Боре Ротову и спросил:

– А ты, владыка, с какой кафедры?

Обращаясь к третьему мальчику, покачал головой и говорит:

– Что ж ты, с утра “паки и паки” возглашаешь, а по вечерам арии в опере поешь?

Мы тогда совсем ничего не поняли. Но впоследствии слова владыки Димитрия полностью сбылись. Я стал архимандритом в Иоанно-Богословском монастыре, Боря Ротов – владыкой Никодимом и возглавлял Ленинградскую кафедру, а третий мальчик стал дьяконом. С утра на литургии “паки и паки” возглашал, а по вечерам подрабатывал в опере, арии пел. Но тогда мы даже подумать об этом не могли. Церкви закрывали, монастыри закрывали…

А незадолго до кончины епископ Димитрий пророчески мне сказал:

– Ангел мой, я вскоре умру, а ты долго жить будешь. Доживешь до тех времен, когда и церкви откроют, и монастыри откроют. И у тебя монастырь будет. Станешь в нем настоятелем.

Вот каков был мой духовный отец – владыка Димитрий!»

Архиепископ Димитрий (в миру Владимир Валерианович Градусов) действительно являлся незаурядной личностью. Родился он в Ярославле в семье потомственных дворян. Имел юридическое образование, обладал литературными и музыкальными способностями. Писал стихи, сочинял музыку. Во диакона, а затем во священника был рукоположен самим святителем Тихоном (Белавиным).

После революции 1917 года, когда в Ярославле вспыхнул белогвардейский мятеж, владыка Димитрий (тогда еще Владимир Валерианович Градусов) занял нейтральную позицию. Но подавившие мятеж красноармейцы арестовали его и жестоко пытали. После этого до конца жизни владыка Димитрий ходил согнувшись и опирался на палочку. Потому и сравнил его архимандрит Авель с батюшкой Серафимом Саровским.

В целом именно владыка Димитрий оказал решающее влияние на жизнь Николая Македонова, формирование его как православного христианина, а впоследствии и монаха. «Он был потомственный дворянин, – говорил про владыку Димитрия архимандрит Авель, – человек долга, чести и совести. Он являлся для меня образцом любви к Богу, любви к людям и к своему Отечеству».