Текст книги "Ладонью солнце не закрыть. Архимандрит Иоанн (Крестьянкин), архимандрит Авель (Македонов), митрополит Симон (Новиков)"

«Дьякона часов не читают»

Когда Коля Македонов потерял своих родителей, то, чтобы прокормить братьев и сестер, оставил школу, проучившись всего семь классов, и стал работать в колхозе. Он жалел о том, что не мог учиться дальше. А владыка Димитрий говорил:

– Ничего, Коленька, к тебе самому со всей России будут приезжать уму-разуму научаться.

Прозорливый архипастырь оказался прав. Впоследствии со всей России приезжали в Иоанно-Богословский монастырь к архимандриту Авелю за духовным советом и наставлением. Хотя его образование как было, так и осталось всего семь классов Советской школы № 1 города Рязани.

А отцу Авелю, даже после слов владыки Димитрия, очень хотелось учиться. И когда такая возможность появилась, он при встрече с Полюшкой Захаровской рассказал ей о своем желании поступить в семинарию. Блаженная ничего не знала о мнении архиепископа Димитрия на этот счет, но проницательно изрекла отцу Авелю:

– Что Бог сказал тебе через старца, то и я скажу: нет благословения.

Это было для отца Авеля Божиим откровением, и он стал еще больше почитать своего духовного отца как прозорливого старца, а блаженную Полюшку – как праведную старицу.

Была она неказистой на вид, маленькой, слепой.

«Лицо как печеное яблочко, – вспоминал архимандрит Авель, – но в то же время какое-то светящееся. По ее простоте Господь ей многие дары дал. Была слепой, а Псалтирь знала наизусть. Все двадцать кафизм! Знала также акафисты святителю Николаю и преподобному Серафиму Саровскому.

Не имея телесного зрения, духовными очами она видела будущее людей, могла дать необходимый совет, предостеречь от опасности и молитвами ко Господу излечивать болезни».

Божьи угодницы встречались архимандриту Авелю с детства. Первой из них была юродивая девица Анна, ходившая молиться в Скорбященскую церковь. В народе ее звали просто – Нюша.

«Еще мальчиком, – вспоминал отец Авель, – любил я ходить ко всенощной пораньше. Тогда прямо в церкви, у входа, матушки пекли просфоры, а я им частенько помогал.

Однажды, это было осенью, пришел я на всенощную пораньше. В храме темно… Вдруг вижу: из переднего левого угла, где чтимая “Скорбященская” икона находится, какой-то свет исходит. Нигде ничего не горит – ни лампадки, ни свечки. Откуда же взялся свет? Подошел потихоньку – а там перед иконой Нюша молится и как бы светится вся… Как только она услышала шаги, сразу прекратила молиться и стала, как обычно, блажить, “дурачиться”.

Другой случай произошел в 1945 году. Владыка Димитрий хотел рукополагать меня во диакона. Однажды пришел я в храм, и монахини попросили меня читать часы. Так как я их никогда не читал, то запнулся. А одна из монахинь говорит:

– В дьякона собрался рукополагаться, а часы читать не умеет!

Я в душе с этим согласился и решил пойти к владыке и отказаться от рукоположения. Повременить, подготовиться. Когда вышел из храма, то увидел, что навстречу мне идет юродивая Нюша и говорит:

– Ты, мой приятный, куда идешь?

Я сказал, что иду к владыке. Тогда Нюша развернула меня лицом к храму и говорит:

– Иди в храм, молись. И запомни: дьякона часов не читают».

Так вразумила Николая юродивая Нюша. И не удалось ему повременить с рукоположением во диакона. Его ускорил странный случай.

Дело было так. Как-то работал Николай на пасеке. И вдруг у него на сердце неожиданно появилась тревога. Да такая сильная, что безо всякой причины ему захотелось плакать. Тогда он решил пойти к своему духовному наставнику владыке Димитрию и спросить, в чем может быть причина такого состояния. «Может, это к моей смерти? – думал он. – Кругом война, немцы город бомбят, смерть-то, она рядом ходит… Может быть, мне пришла пора помирать и надо как-то особенно подготовиться к этому».

«Как мне потом рассказывали, – вспоминал архимандрит Авель, – в тот день от владыки Димитрия помощница понесла на почту письма. А он ей и говорит:

– Мария Ивановна, ты дверь-то не закрывай, ко мне сейчас Коленька придет.

– Хорошо, владыка, – сказала она.

А когда я подходил к епархиальному управлению, она сошла с крыльца и увидела меня. Помню, спросила:

– Когда же ты договорился о приеме? Иди, архиепископ ждет тебя.

Конечно, никакого договора не было, но я ничего не ответил, вошел в приемную архиерея, благословился и рассказал ему о своем состоянии.

– Ангел мой, – сказал владыка Димитрий, – это душа твоя предчувствует, что в Совете Вышнем решена твоя судьба. По Божией воле ты должен принять сан диакона.

А я мечтал, что владыка пострижет меня в монахи. И потому сказал:

– У меня ведь ни слуха, ни голоса нет для диаконского служения.

– Ты что, рыба, что ли, безголосая? – сказал владыка Димитрий. – Преподобный Серафим Саровский тоже не обладал ни слухом, ни голосом, а его вся Россия слышала. Твое диаконство – это воля Божия. И помни, – добавил владыка с улыбкой, – дьякона часов не читают…

Конечно же, я не мог его ослушаться и в 1945 году, в день празднования иконы Божией Матери “Всех скорбящих Радость”, принял диаконский сан».

Вскоре после рукоположения во диаконы Николая стали постигать искушения. И вновь в его жизни стали происходить события, связанные с блаженными простецами, которым Господь даровал прозревать помыслы людские.

В то время в Скорбященский храм часто приходил юродствующий старец Александр Белкин. Принимая на себя личину ненормального человека, он обличал людские пороки. И мог делать это гласно, прилюдно и без боязни. Какой может быть спрос с ненормального? Несмотря на кажущуюся грубость, его обличения приводили людей к спасительному пути покаяния. Блаженный Александр уберег от греха тщеславия молодого диакона Николая Македонова, которого хвалили за хорошее чтение Евангелия на литургии.

Архимандрит Авель вспоминал:

«Однажды, когда я начал читать Евангелие и воцарилась в храме полная тишина, пришел ко мне помысл: “Вот как я хорошо читаю, все затихли и одного меня слушают!” И только я так подумал, подскочил ко мне блаженный Александр и говорит:

– Вот как я хорошо читаю, вот как я хорошо читаю! Меня одного слушают!

С большим смущением дочитал я Евангелие и с тех пор старался не допускать таких мыслей».

Однако, избавившись от одного искушения, отец Авель стал бороться с другим. Иногда на молитве у него появлялась немощь, вызывавшая желание уйти из храма.

«Однажды, – рассказывал батюшка, – молился я в алтаре. Но молитва не шла. Трудно было стоять, словно на мне была какая-то тяжесть. Клонило ко сну. Я подумал о том, что, может быть, мне лучше уйти. Но достоял до конца службы. А по ее окончании у выхода из храма ко мне вдруг кинулся блаженный Александр и замахнулся на меня палкой, чтобы ударить.

Я увернулся и сбежал со ступенек паперти. А он стал догонять. Пришлось бежать от него дальше – вдоль по Скорбященскому кладбищу. Обернувшись, я увидел, что блаженный остановился. Его обступил народ. Люди закричали:

– Что же ты, Александр Николаевич, напал на нашего отца дьякона? Ведь он у нас хороший!

– Да разве я на него напал? Не видели вы, что на нем бес сидит? Мешает ему в храме молиться. Вот я беса-то и прогнал!

И действительно, тяжесть, которая одолевала меня на молитве, прошла. Осталось лишь покаянное чувство, раскаяние за греховный помысл.

Потом я рассказал о своей немощи, возникавшей во время молитвы, епископу Димитрию:

– Раньше мне было приятно молиться, а сейчас молюсь холодно, шаблонно.

– Послушай, – сказал на это владыка, – ты же в деревне родился. Когда овцу надо приучить, чтобы она домой сама приходила, хозяин что делает?

– Прикармливает ее, – ответил я.

– Так и Господь тебя сперва прикормил, дал вкусить сладости духовной, чтобы ты стремился в дом Его, в храм Божий приходить. Но потом отнял эту сладость. Находи ее сам, трудись. Царство Божие трудом дается. А если у тебя здесь все легко, все хорошо, то за что же Господь награду давать будет?»

Первый рязанский постриженник

Будучи уже дьяконом, отец Николай Македонов не переставал мечтать о монашеском постриге. И вот однажды, на праздник Архангела Михаила, архиепископ Димитрий вместе с ним поехал в Липецкую область, в город Ранненбург (ныне Чаплыгин).

Когда-то это была Рязанская земля. Ранненбургский Петропавловский монастырь, известный своими подвижниками, в числе которых был старец Иларион Троекуровский, относился к Рязанской епархии. Монастырь этот, прозванный Петропавловской пустынью, был основан Александром Даниловичем Меньшиковым в честь ратных побед царя Петра I. Согласно преданию, на этом месте Петр, будучи еще царевичем, чудесным образом спасся от разбойников.

После 1917 года Петропавловская пустынь была закрыта безбожными властями. Но в пригородном селе Кривополянье действовала церковь в честь Архангела Михаила. В ней находилась чудотворная икона Тихвинской иконы Божией Матери. Удивительна история этой иконы. Первоначально она принадлежала семье знаменитого писателя Ивана Бунина. И когда по молитвам пред этим образом стали происходить чудеса, благочестивое семейство Буниных передало его в Петропавловский монастырь. А после закрытия этой обители Тихвинская икона переносилась из одного храма в другой. В конце концов она оказалась в Кривополянье, в Михайловском храме.

В 1938 году храм закрыли и хотели взорвать. Однако местные жители собрались около него и целую неделю держали настоящую оборону. Власть не пошла против народа, и храм остался целым и невредимым. Во время войны в нем оборудовали госпиталь. И благодаря молитвам верующих медсестер перед Тихвинской чудотворной иконой ни один раненый не умер. Выжили все, даже безнадежные.

В самом конце войны Михайловский храм вернули верующим. При нем создалась женская община. Состояла она из дивеевских монахинь, прибывших из закрытого Серафимо-Дивеевского монастыря, и послушниц, желавших принять монашество.

…После посещения Ранненбурга епископ Димитрий приехал в Кривополянье со своим иподьяконом Николаем, его уже дожидались послушницы, желавшие постричься в монахини. Чтобы не привлекать внимания властей, владыка решил постричь их тайно, на дому. И послал отца Николая в Михайловскую церковь за облачением, крестом, Евангелием и ножницами.

«Я пошел выполнять послушание, – вспоминал архимандрит Авель, – а самого обида взяла. “Вот, – думаю, – женщин каких-то постригают, а меня нет!” Когда зашел в церковь, то увидел Тихвинскую икону, которую почитал с детства. Ведь храм-то у меня на родине, в Никуличах, в честь нее освящен!

Увидел я, значит, икону Тихвинскую и прямо обомлел весь. Родная икона-то. И вдруг этот образ будто бы ожил. Я подошел, посмотрел и подумал, что мне почудилось. Но, как к живой, обратился к Божией Матери:

– Пресвятая Богородица, что ж это делается? Я жду не дождусь, когда меня в монахи постригут, а здесь приехали невесть откуда какие-то женщины, и владыка их тут же постригает. А ведь и знает-то их плохо!

А потом мне вдруг совестно стало за свой ропот, я упал перед Царицей Небесной на колени и взмолился:

– Матерь Божия, прости меня за такие слова. Я даже помыслить так не должен был. Ведь, может, нет Твоей воли, чтоб я монахом стал. И все же прошу Тебя, Матушка Богородица, хоть когда-нибудь, хоть перед смертью, но удостой меня стать причисленным к какому-нибудь монастырю!..

Потом взял из церкви все, что просил епископ Димитрий, пришел к нему и облачил. А владыка сел на лавку, посадил меня рядышком и говорит:

– Ну, ангел мой, сегодня ты получишь то, чего просил.

– А что я просил? Я у вас ничего не просил…

– Да не у меня, а у Божией Матери в церкви сейчас просил.

Здесь владыка рассказал, что, как только я ушел в Михайловский храм, он стал молиться. И ему открылось, что сегодня надо обязательно постричь меня в монахи.

– Сама Божия Матерь так повелела, – сказал архиепископ Димитрий.

– А как же я буду постригаться? Ведь ни рясы, ни мантии, ни клобука у меня нет!

– Придется постригать без них. Ослушаться Божию Матерь нельзя».

Так в 1945 году, через два дня после праздника Архистратига Михаила свершился постриг Николая Македонова, которому в то время было восемнадцать лет. В монашестве ему было наречено имя Авель. А Николай мечтал носить имя Иосиф в честь Иосифа Аримафейского. Владыка Димитрий знал об этом, но дал имя со значением. Он говорил ему об этом значении так:

– «Авель» значит «печаль», потому что родители у тебя умерли рано; Авель – жертвенность, потому что в жертву Богу была принесена твоя юность; Авель – первомученик, потому что ты стал первым постриженником в Рязанской епархии после революции и на этом пути тебе предстоят страдания.

Вот так в новом имени Николая Македонова отразилась вся его жизнь – та, которая была до пострига, и та, которая предстояла после него.

Вскоре владыка и первый рязанский постриженник приехали в Рязань. Но на службу в Скорбященский храм отец Авель пришел без монашеской рясы, в пиджаке – постриг-то был тайный.

«Вошел я в храм, – вспоминал батюшка, – и вдруг блаженный Александр Белкин сорвался со своего места прямо в толпу и, размахивая руками, закричал:

– Расступитесь, дайте монаху дорогу!

Народ и правда освободил мне дорогу, а старец Александр, глядя на мой пиджачишко, развел руками и громко сказал:

– Глядите, мантия-то, мантия-то какая! Прямо архиерейская!

Так он прозрел во мне не только монаха, но и будущего иеромонаха и даже игумена Святой горы Афон, которому полагалось облачаться в архиерейскую мантию.

Вот какие прозорливые были люди!

А блаженная Нюша предсказала мне рукоположение во иеромонаха. Случилось это так. Однажды пришел я в храм на службу раньше, чем обычно. Только хотел приложиться к иконе Божией Матери “Всех скорбящих Радость”, вдруг подходит ко мне Нюша и говорит:

– Благослови, батюшка!

– Да я, Нюша, не священник.

А она мне снова говорит:

– Благослови!

Растерянный, я отошел от нее. Но не прошло и недели, как епископ Димитрий рукоположил меня во священники».

Когда же владыка объявил отцу Авелю о своем намерении возвести его в сан иеромонаха, то он испугался, что по молодости и малограмотности не сможет быть достойным пастырем своих прихожан. А владыка Димитрий сказал ему:

– Это воля Божией Матери, чтобы ты стал священником. Ты обязан ее выполнить.

Но отец Авель испуганно сказал:

– Если бы Божия Матерь повелела рукоположить, то прежде приуготовила бы меня к этому, уберегла от своих грехов и от видения той скверны, которую вокруг вижу. Ведь надо, чтобы я чистым пред прихожанами предстал.

Улыбнулся на эти слова владыка Димитрий и говорит:

– Ты не прав, мое чадо. Ведь священник – это духовный врач. А что же это за врач, который не знает людских болезней? Придет к тебе человек с грехом на душе, а ты даже не знаешь, какой дать ему совет, не знаешь, чем ему помочь. Потому Господь и попускает тебе познать грехи людские, чтобы ты смог определять причины духовных болезней.

– И все-таки как же я стану священником, если даже и проповедовать не умею?

– А тебе и не надо проповедовать. Живи по-Божиему, исполняй евангельские заповеди, и это станет твоей самой лучшей проповедью.

Бог в соседней комнате

Рукоположение диакона Авеля во священники свершилось в 1947 году на праздник святителя Феодосия Великого. Произошло это неожиданно. На литургии во время «Херувимской» отец Авель подошел к престолу, и владыка Димитрий возложил на него покровец. Но не на плечо, как дьякону, а на голову, как рукополагаемому. Отец Авель очень удивился этому и понял, что сейчас состоится рукоположение.

«После службы, – рассказывал архимандрит Авель, – я подавал крест для целования. Подошли две женщины и говорят:

– Скажите, батюшка, кто-нибудь знал, что вас сегодня будут рукополагать во священники?

– Нет, даже мне ничего заранее не сказали, и я не знал, что меня именно сегодня будут рукополагать.

– Странно. Мы приехали из Захарово. Там были у Полюшки, и она сказала, чтобы мы обязательно сходили в Скорбященский храм, помолились и благословились у отца Авеля. Мы ей говорим, что там нет такого священника. Но она прямо-таки настояла, чтобы мы пришли сегодня в храм. Выходит, Полюшка знала, что вас будут рукополагать?»

Вскоре произошел с отцом Авелем и другой знаменательный случай, о котором он впоследствии вспоминал с грустью:

«Однажды подходит блаженная Нюша, предсказавшая мое рукоположение во священники, и говорит:

– Мой приятный, я скоро умру, ты будешь обо мне плакать-кричать?

Но я не принял ее слова всерьез и как-то неудачно пошутил:

– Конечно, буду. Прокричу: “Как я рад, что Нюша померла!”

– Кто же так кричит? Ты прокричи: “Как мне Нюшу жалко, как мне Нюшу жалко!”

И вдруг, указывая на небо, Нюша загадочно улыбнулась и сказала:

– До свидания. Там увидимся.

Через неделю блаженная неожиданно умерла. Пришла после службы домой. Легла на кровать, положила на грудь иконки. Позвала маму, сказала:

– Я умираю.

И умерла. Тихо и незаметно с прижатым к сердцу образом Спасителя».

Хочется отметить, что, описывая чудесные случаи, происходившие в молодости с отцом Авелем, мы тем самым рассказываем и об особом Божием Промысле над ним. Богородица, являвшаяся ему в детстве, блаженные и юродивые, оберегавшие его от греховных искушений, прозорливость духовного отца и других праведных старцев – все это заронило в отце Авеле глубокую, живую веру в то, что все происходящее с ним свершается по воле Божией. Как он сам говорил: «Божий Промысл был в моей жизни во всем, ну буквально во всем…»

А когда уходили из земной жизни встречавшиеся ему праведники, он не скорбел. Для него не было умерших праведников, ушедших в недосягаемые высоты. Они оставались для него близкими, живыми. Отец Авель разговаривал с ними, спрашивал у них совета, просил помощи в тяжелых обстоятельствах.

Живую веру, обретенную с детства, отец Авель впоследствии передавал сотням и сотням людей. Однажды один из его духовных чад, впав в грех маловерия, признался:

– Батюшка, кажется, что Господь оставил меня. Тягостно на душе и темно. Так темно, так темно…

– Да как же это оставил, если Он в соседней комнате сидит? – удивился отец Авель.

– Как – в соседней комнате?!

– Да так! Поводил он тебя, несмышленыша, за ручку, показал свет, а ты, подрастая, баловаться начал. Вот он тебя в наказание и оставил одного в темной комнате. А Сам, как любящий Отец, в соседней комнате ждет, когда ты придешь к Нему, прощения попросишь.

Ну как после такого разговора не утешиться, не воспрянуть духом?

«Путь к Отцу Небесному – нелегкий, – говорил батюшка Авель. – Сначала он нас, как малых детей, за ручку водит, а потом одних оставляет, чтобы мы сами к нему шли. В такие минуты может появиться у человека скорбь и теснота на душе. Но эти минуты являются для него испытанием, которое он должен пройти, преодолевая малодушие и маловерие».

А в особо тяжелых ситуациях, когда архимандрит Авель не знал, что посоветовать своему духовному чаду, он говорил:

– Подожди, я помолюсь, попрошу Матерь Божию. Пусть Она меня вразумит, Сама подскажет, что надо делать.

И молился и вразумлялся…

Рубанком по иконе

Когда в 1946 году Русской Православной Церкви передавалась Троице-Сергиева Лавра, владыка Димитрий поехал на ее открытие и взял с собой отца Авеля. Лавра тогда была еще заселена жителями Загорска (так тогда назывался Сергиев Посад). Окна в домах (бывших монастырских корпусах) были открыты, и из них слышались то ругань, то хохот, то музыка из патефонов гремела. При такой какофонии и происходило торжество открытия обители преподобного Сергия.

Архимандрит Авель рассказывал: «Ничто не омрачало нашу радость. Мало ли что там в миру выкаблучивают – пускай себе… К нам сам преподобный Сергий пришел! А тут еще милость Божия – довелось и мне переносить на руках раку с мощами батюшки Сергия в Успенский собор, а потом стоять у раки, прямо у его главы. И вот надо же, именно здесь меня постигло искушение! Сомнения стали одолевать. Думаю: когда Лавру закрывали, то ведь мощи-то должны были уничтожить. И кто же тогда в этой раке лежит? А когда народ стал к раке прикладываться – что тут началось! Бесноватые чего только не выделывали! Ну, думаю, в раке точно мощи преподобного Сергия лежат. Только он может так с бесами воевать!

Вскоре приложиться к мощам приехал Патриарх Алексий (Симанский). После поклонения увидел меня и спрашивает:

– Откуда такой юный инок появился?

А митрополит Николай (Ярушевич) сказал:

– Его Рязанский владыка Димитрий постригал. Самый молодой рязанский постриженник.

Вот как мало тогда молодых монахов было! Даже для Патриарха редкость.

Потом Святейший уже побольше узнал обо мне. И когда меня возвели в сан иеромонаха, то он через год наградил меня золотым наперсным крестом. Правда, потом по старости забыл об этом. Когда я года через три-четыре опять приехал в Троице-Сергиеву Лавру и благословлялся у Святейшего, он удивился и спросил:

– Кто это вам дал золотой крест?

– Вы, Ваше Святейшество, – ответил я.

И Патриарх Алексий тут же нашелся:

– Я? А должен был бы дать владыка Димитрий!»

В 1947 году отца Авеля назначили вторым священником Георгиевской церкви села Городищи Рыбновского района. На то время это была единственная церковь, действующая в этом районе. Построили ее в начале ХХ века на месте бывшего деревянного храма. Свою первую литургию в Георгиевской церкви отец Авель служил 6 февраля, под праздник иконы Божией Матери «Утоли моя печали».

Прихожане вначале с недоверием отнеслись к юному батюшке. Но вскоре полюбили его. Особенно за проповеди. Как вспоминала одна из его прихожанок, «батюшка Авель хоть и молод еще был, но проповеди говорил по-нашенскому, по-деревенски. Так, что каждое его слово было понятно и ложилось на сердце».

После службы отец Авель всегда общался со своей паствой. Расспрашивал, кто как поживает, кто как себя чувствует. Никого не обделял вниманием. Вразумлял, давал почитать редкостные для того времени книжки духовного содержания. Такое общение притягивало людей к батюшке. Прихожан становилось все больше и больше. Однажды в храме было так тесно, что народ стал невольно задевать стоявший в правом углу Крест – «Голгофу». Крест даже закачался из стороны в сторону. Одна женщина не выдержала и в простоте сердца воскликнула:

– Батюшки святы! Да что ж такое творится! И на Голгофе Христу покоя не дают!

На богослужения в Георгиевскую церковь стекались люди со всей округи. В том числе из соседнего села Тюшево, в котором находилась закрытая Казанская церковь. Как-то тюшевские прихожане рассказали отцу Авелю, что до закрытия их церкви в ней находилась чудотворная Боголюбская икона Божией Матери. И поведали об этой иконе предание, которое через архимандрита Авеля дошло и до нас.

«Когда Казанский храм закрывали, – рассказывал батюшка Авель, – пришли комсомольцы со стамесками и стали с Боголюбской иконы ризу сдирать. Один из них даже стамеской ударил по святому образу. Попал Богородице прямо в грудь, а из нее кровь брызнула. Комсомольцы в ужасе бросили все и убежали. Но потом церковь все-таки была разграблена. А эта икона досталась колхозному плотнику. Флор его звали. И таким он безбожником был, что не побоялся из нее дверь сделать. Доска-то иконная большая была…

Ну, прибил, значит, к ней скобы и повесил в избе. А поскольку, открывая дверь, ее обычно внизу ногой задевают, то икона внизу вся ногами оббита стала. Все знакомые Флора совсем престали к нему ходить.

– Как можно, чтобы икона вместо двери была?! Грех-то какой! – говорили они со страхом.

Вот и решил этот безбожник убрать изображение, обстругать икону рубанком.

Жена стала уговаривать:

– Не делай этого, Флор, не делай!

А дочь-комсомолка, наоборот, подзадоривала:

– Стругай, папенька, стругай! Бога все равно нет, и ничего тебе не будет!

Ну и струганул Флор по иконе рубанком, а его тут же парализовало. Так и осталась эта икона необструганной. Жена плотника спрятала ее в чулан. А дочь вскоре с ума сошла».