Текст книги "Останусь лучше там…"

2

– Константин Дмитриевич, вам из областной…

– На связи, – манерно щелкнул коммутатором, включив громкую связь.

– Константин Дмитриевич, здравствуйте, – на линии помощник губернатора Кочкина, прыщавый засранец Симонов. «Молодой да ранний, блин!»

– Слушаю, Сергей Вениаминович, – имя-отчество этого сосунка даже выговаривать тошно, – слушаю вас, уважаемый.

– Вы собираетесь на Сходню?

– Так точно, Сергей Вениаминович, куда ж я денусь?

– Да-да, понимаю… Просто шеф что-то захворал, просил вас заехать, взять доклад и зачитать на совещании от его имени. Согласны?

– Конечно-конечно, дорогой, какой разговор! Сейчас позвоню ему, поинтересуюсь самочувствием, и сразу в «правительство», уважаемый Сергей Вениаминыч.

– Жду, Константин Дмитриевич!

«От, сучий сын! Дураку понятно – хотят меня засунуть полпреду под раздачу. Козлы! Что тот, что другой». – Набрал номер Кочкина:

– Сан Саныч! Меня тут известили о недомогании… Что-нибудь серьезное? Нужна помощь? Нет? Так точно, сию минуту двигаюсь к вашему помощнику. До связи, уважаемый.

За бабками в городскую администрацию приходил жмурик без возраста, бывший парткомовец на заслуженной пенсии, называл хозяина кабинета ласково Костиком, брал сверток, аккуратно складывал в саквояж, ровесник Хрущева, трендел пару минут за пакетиком чая и тихо исчезал на выход, где ждал транспорт сосунка Симонова. Счета счетами, – а так, наличными, да в плотной упаковочке, – надежней будет.

Перед выходом старикан выдавал какую-нибудь юморную, как он считал, скабрезность или анекдот, и сам же над ним тихо, беззубо хохотал, заканчивая чаевничать. «А помните фильм “Любовь и голуби”? – начинал очередную историю старик, обращаясь одновременно и к Костику, и к его секретарше за чуть приоткрытой дверью приемной, – так вот, когда участники съемок решили отобедать в ближайшем ресторане, швейцар ни в какую не хотел пускать Юрского в гриме, заявляя режиссеру Меньшову, мол, этот пьяница каждый день здесь околачивается!» – Довольный произведенным эффектом парткомовец с саквояжем под мышкой тихо исчезал из апартаментов, слюняво попрощавшись со вкусно-соблазнительной Машенькой.

К деньгам прикасался только он – зам городского главы, в бытность свою Панаевский бригадир Костя-Лешак, теперь же Константин Дмитриевич Селезнев, чинуша солидный, без выкидонов, с народом обходящийся строго, но справедливо. Во властной вертикали он занимал почетное место между заднепроходным и мочеиспускательным каналами, выше только звезды, туда не мог, не положено, но денно и нощно стремился, конечно же, возглавить область. Что было, в принципе, исполнимо – деньги он носил исправно, вкалывал на совесть, все силы отдавая искусному прикрытию транжирства федеральных средств. Его предводитель по прошлой жизни бандит Панаев спокойно отбывал пятилетку по групповой статье, бывшего бойца особо не беспокоил в уверенности, что работа по захвату в собственность земель и недвижимости идет полным ходом.

Несли все: старики на улучшение, молодежь на раздел, бизнес на расширение, торговля на разрешение, сетевики на «вход», нефтяники на «выход». Помощники из депутатского корпуса трудились на износ, пытаясь в порочном изобилии купюр не нарваться на строгих ментовских пацанов из «безопасности», не вся же ментура куплена. Куплена-то не вся, но контактировать приходилось по всему спектру городской структуры общежития, поэтому мало кто из вышестоящих милицейских чинов не был задействован в хитросплетении откатов и высоконачальственных, завуалированных для несведущих, подачек.

Брали выборочно, согласовывая вопросы в неисчислимых инстанциях. Инстанциям-то не мзда не полагалась, просто слово Константина Митрича проталкивало бумаженцию в начало очереди, а это дорогого стоило. Также это стоило распухшего к тридцати годам тела, невыраженного мутного взгляда с глубоко спрятанной в уставших глазах алчностью, не приметной сторонним обывателям. Костик полностью соответствовал интеллектуальному антуражу серьезного учреждения, временами представляя себя в коридорах Государственной Думы, что на Охотном, крайне раздраженно вспоминая надоедливого подельничка Витька Панаева, откладывая трусливо назревающее по нему решение каждый раз на потом.

«Всего и делов-то – вместо отсутствующего губернатора зачитать докладец на открытом совещании районов, занимающихся утилизацией химотходов и кое-чего другого». – Замглавы Селезнев не особо заморачивался по этому поводу. После открытого заседания будет закрытое: понятно, влетит по пятой точке, успевай только уклоняться от ремешка полпреда по Центральному. Непременно всплывут вопросы по оборонке – тут уже вступит в бой думское прикрытие из Москвы – тяжелая артиллерия в виде толстого денежного мешка, взобравшегося на верхотуру власти за счет бескомпромиссного кровопролития на продовольственно-закупочных фронтах вверенных ему оболваненным народом областей.

Дискуссия по теме перетечет в законодательное русло и завершится назначением неизменной прокурорской проверки со ссылками на недопустимость в тяжелое посткризисное время так бесконтрольно и беспардонно обращаться с недвусмысленными указаниями сверху. После разноса спешно выздоровевший жук-губернатор прикинет шансы, нервными саженями измеряет длину оставшегося ему срока, подумает хорошенько, подобьет навар: «Что мертвому припарка». – В случае немилости; да и плюнет на все с высокой башни: мол, век вековать – не в гостях побывать, а заявленьице, если что, всегда успеем на стол положить. Назначенная проверка – это данный сверху шанс подчистить за собой концы. Пока же, для начала, придется раскошелиться немного через «своего» замминистра, что ж делать… Затем кивок салаге Симонову, тот – с гонором, да по адресу: пожалуйте, Константин Митрич, вы у нас возглавляете комиссию по «химотходам и кое-чему другому», вам и карты… «Этим, блин, все и кончится. Тонны исписанных бумаг уйдут в утиль вместе не столько со зловонными, сколько злосчастными отходами, ловко перепрятанными да перезахороненными в этих самых бумагах», – так рассуждал замглавы Селезнев, напудренный, напомаженный въезжающий на служебной «Волге» в поселок Новый, что на Сходне.

Списки прибывающих на совещание должностных лиц передали почтой через портье в гостинице, где Егор поселился по командировочному предписанию. Тут же ошивались по углам, из бильярдной в бар, издалека приехавшие селяне – кряжистые мужики с широко открытыми честными глазами – в надежде излить полпреду израненную невзгодами душу, стукнуть кулаком по столу в приступе праведного негодования и, подставив жилистые пригоршни под золотовалютный водопад верховного благоговения, смиренно притухнуть на время.

С селянами разговор короткий – наливай да пей, – и житуха как на ладони. К «чинам» же не подобраться – обеды-ужины в закрытых наглухо кафе, сабантуйчики для двух-трех приближенных, вечерние сауны под присмотром охраны. Кто-то из районной власти и хотел бы навести мосты с имеющими власть областную, да кто ж его туда пустит, чумазого, без предварительных договоренностей да без предоплаты? А за московских, дак и вовсе базара нет – надо быть полным идиотом, чтобы без согласования подрулить к санычу, геннадьичу, владимирычу, пусть прогуливающихся тут же, рядом, по хрустящему паркету, протяни руку, зарядись энергией вечной жизни: «Извините», – меж вами вотрётся мощный торс на изготовке, при галстуке, дорогом запахе, при часах.

Улей амбиций, подковёрных долгоиграющих, готовящихся годами интриг, бескомпромиссных откровений и разочарований устроили в местном Дворце культуры – красавце, символе коммунистической мечты, причесанном и подкрашенном под стать большому событию в ярко-белое. Егору казалось, что солнце, до морозов покинувшее черный осенний небосклон, сделало исключение и великодушно осенило Дворец одиноким лучом. Прогуливаясь по центральной площади поселка, Егор приценивался к массивной колоннаде на входе здания, куда, за час до начала мероприятия, стягивался важный народец, окруженный суетящимися бодигардами. Выступление его клиента в пятнадцать часов, после обеда, – что это, скрытый расчет? – сытый полусонный зал пропустит мимо ушей завуалированную угрозу, и предложение, одобренное большинством, пройдет дальше, в Думу, на стол Президенту?

Начало в десять, через полчаса. Не торопясь вышел из магазина напротив объекта, отправил сообщение с мобильного. Праздно, руки в карманах длинного пальто, под стать понаехавшим баронам, побрел на стоянку, где его должны ожидать. В гостиницу он воротится через четыре дня, когда все кончится – там оставлена копия путевки с оплатой транспортным предприятием счета за временно пустующий номер, вдруг обстоятельства вынудят вернуться, бывает и такое. А сейчас – в рейс. Пальто – э-эх! – меняем на шоферскую телогреечку; в кабине тепло, шумит радио, неутомимый дизель потрясывает на взлете, поехали! Через час мы в другой реальности, монотонная дорога склоняет пассажира к философствованию, – это значит, пассажир уже дремлет.

Они проверили трехэтажку на предмет возможной исходящей угрозы – место, удобное для вероятной атаки, что и говорить. Первый этаж – продуктовая лавка, пусть работает! – туда определили охранника на время совещания. Следующий – пара офисных помещений и пара нежилых, давно расселенных, пустых. Коммерсантов попросили устроить выходной на пару-тройку дней, чему арендаторы, в принципе, обрадовались по причине совсем негустой посещаемости; подъезд заколотили, опечатали, оповестив участкового для неусыпного надзора. Вход на последний, третий этаж, обособлен, находился с торца здания и вел наверх по скрипучей, трухлявой лестнице. Квартира в прошлом была знатной, четырехкомнатной, занимала всю верхотуру. Сейчас же представляла собой жалкое зрелище по причине сто лет не делавшейся уборки, давней запущенности и беспробудного, улетного пьянства прописанных, да и не прописанных тоже, обитателей, по всей видимости, не часто возвращавшихся на грешну землю. Можно представить блажь жильцов-дармоедов, не выселенных из-за случившегося вдруг кризиса, пропивающих пособия и пенсии, не выходя за пределы запойного круга: спустился, взял в магазине, что под боком, бутылек, поднялся – всего ничего трудов-то… Так бы вечно.

Время от времени бабка-хозяйка, двужильная, несгибаемая похмельной непогодой, пропадала на недельку-другую, отправляясь в гости к двум своим сыновьям – недалеко, по триста-четыреста верст до каждого – те, недолго радуясь, по очереди приваживали мать, мыли-чистили, снабжали деньгами на сберкнижку да и провожали домой в поселок Новый, каждый раз клятвенно обещая навестить ее на очередные праздники. Навестили бы при случае, но сожитель-инвалид, племяш его тройный, деверь, кум с кумой наездами – лихая, убойная компашка вкруг нехилого метража мамкиной жилплощади отбивала всякую охоту до поездки в родовое гнездовье.

Стучали долго, понимая, что разбудить, если спят, непросто. За дверью встрепенулось что-то, загремело-заворочалось: проснулись! Подождали малёхо, постояли, вдыхая ветхую сырость, плотно замешанную на парах алкоголя: «Куда ж их деть-то, убогих?» – Начальник службы безопасности чесал макушку, за одним вытряхивая из волос опавшую сверху труху.

Замок так, для вида покрутили, толкнув изнутри дверные доски, в щель показалась страшная небритая морда, при голом торсе, ноги в рваных брюках без пуговиц на ширинке; все это в скособенившейся инвалидной коляске:

– Али нету!

– А где она? – только и оставалось спросить начбезу.

– Твое какое дело?

– Проверить надо… – Начбез достал красные корочки, развернул.

Дверь захлопнулась, оттуда, изнутри раздалось:

– Козлы! Люди спят, они ходют, людя́м порядочным суют в нос свои корки поганые. Я сразу ментов почуял, как только постучали… Козлы! Слышь, Аркаш, в натуре козлы!

«Так… так-так-так…» – Трое больших, солидных мужиков в подъезде переглянулись, предчувствуя неминуемые неприятности с контингентом квартирки. Начбез вновь обреченно постучал, громко повторив:

– Хозяйка, хозяйка где? – Он замахнулся, следующий удар должен прорубить преграду насквозь: «Ну, суки!» – это про себя.

Дверь открылась:

– Извините. – Резануло контрастом от вида появившегося нового жильца: – Здравствуйте! Я сын Алевтины Васильевны, вы к ней?

– Федеральное управление… Можно войти?

– Конечно.

Гости прошли по коридору в большую комнату, двое у входа, главный присел на предложенный стул.

– Мама уехала к Николаю, моему брату. С телефоном у нее беда, поэтому разминулись. Но с братом мы созвонились, так что три-четыре дня побуду здесь, дома, дождусь ее. Заодно порядок наведу.

– Когда вы приехали? Да… паспорт можно взглянуть?

– Вчера… Вот Сема и гульбанит, – кивок в сторону колясочника, загасившегося где-то в необъятных замусоренных дебрях.

– Сожитель матери?

– Да, родной-то отец умер, давно. А что случилось-то? – Достал паспорт.

– Ничего особенного, Аркадий Николаевич. Просто тут совещание важное намечается, как раз напротив вашего дома.

– Дворец металлургов?

– Вот именно. Указание у нас: так сказать, изолировать неблагонадежный элемент и так далее.

– Понимаю. Что нам-то делать?

– Да ничего особенного, в принципе, – внимательно разглядывая фотографию, – точно не скажу, но, скорее всего, приставим к вам оперативника на определенное время, посидит тут, чайку, если нальете, попьет… Да и участковый присмотрит, чтоб шума не было. – Он вопросительно окинул помещение взором: – Сколько вас?

– Понимаю… Бывает, конечно, у матери много народу, но сейчас только мы с Семой – когда она уезжает, тут поспокойней.

– Хорошо. – Вернул документ. – До завтра.

Подмосковьем он занимался уже год, получив информацию о запланированном заранее совещании. Задача была не то что сложной, – неудобной крайне. Клиента требовалось отработать именно так, во время схода именно этих людей, на виду. Он стряхнул дорожную дрему, протер глаза – за окном трейлера сыпало осенней солью, стена мороси не пропускала свет фар дальше пяти метров, машина еле тащилась, держась обочины. Марево. Взглянул на часы: время!

Трехэтажка напротив Дворца металлургов оказалась единственно верным решением. Магазин, офисы, пьяная хата – ей-то и пришлось посвятить весь этот год. Мамаша, изредка проведывавшая сыновей, стала окончательной зацепкой. Инвалид-сожитель детей в глаза не видел окромя по фотографиям, и то детским, бесчисленная родня, вдруг заинтересовавшаяся несхожестью Аркашки, откуда ни возьмись свалившегося на голову, замолкнет под напором празднично взбудораженного Семы-отца: какие могут быть сомненья – сын приехал! Тем более Алевтина на подходе: «Гуляй, бродяги!» – Не шутка все-таки, двадцать лет мальчик родину не видел. Да и порядок навести собирался, подлатать там, что не приколочено. Семе благодать: тут тебе и собеседник-собутыльник, опять же копеечка лишняя – всё веселей, пока бабы в доме нет. «Баба с возу…» – Хозяйский сожитель любил с бутылочкой бургунского побалагурить за блатную жизнь, вихрем пролетевшую до покалечившей его в дальнейшем отсидки.

В этот день Сема пил с утра – красаве́ц Аркашка подготовил опохмелку заранее. Без пяти десять постучал участковый: что, да как дела, все ли нормально? Мать в отъезде, вечно шатающегося, пьяного стада тоже нет; трезвый, внушающий доверие сын, держит ситуацию на контроле. Мент побродил по неблагонадежной квартире, кивнул довольно и, не долго думая, свалил: «Тем более, о́пера хотели приставить…» На улице подергал запечатанную дверь на второй этаж, обогнул дом – в «Продуктах» уже охрана, как положено. Доложил по сотовому о проведенном осмотре, кивнул в ответ, зашагал прочь.

Ровно в десять появился сторожевой оперативник – нравится не нравится, пошукал по углам, понюхал плесень, загнал брыкающегося матюгами, но осознающего еще действительность Сему на кухню-кубрик, перекинулся парой ласковых с Аркашей, потчующего гостя чаем, пристроился у окна, тоскливо подгоняя стрелки часов:

– Надолго?

– Денька на три, дождусь мать… Да и убраться бы не мешало.

– Это точно.

– Ладно, командир, пойду прошвырнуться, купить надо кое-чего, да и так… Поаккуратней там на кухне. Он не буйный, крикливый просто. Пусть с телевизором разговаривает. – Зашел к Семе, прибавил звук. «Сынок, ты скоро?» – тот уже плыл.

– Чего там, разберемся. – Служивый проводил Аркадия на выход, закрыв замок. Тоска…

Вычислив режим походов Алевтины Васильевны по сыновним избам, выбор пал на Аркадия Николаевича: неприметен, среднего роста, похож на среднестатистического, не привлекающего взгляд мужчину из альбома брачного агентства. Под фоторобот Аркаши можно подставлять кого угодно – хоть всю брутальную половину страны. Его и решили послать на совещание губернаторов. Вернее, двойника Аркадия. Документы – дело техники, необходимую информацию о детстве, юности, взаимоотношениях с матерью, отцом Егор выудил из телефонной прослушки, городских архивов, составив для себя общий ситуационный анализ.

За два дня до заседания вывели из игры бабку Алевтину. Сразу же на сцене появляется разминувшийся в полноги сын, поведавший, что собирались вместе с матерью отправиться к брату. Но, раз уж она не дождалась, он побудет пока тут, погостит на радость инвалиду Семе, не взявшему в толк внезапного исчезновения жены без предупреждения, без обычных телефонных переговоров с почтамта, своя-то домашняя связь месяца три как не портачила. Вчера уехала Аля, вчера же нарисовался сын, не давший опомнится приемному отцу изобилием наливок и закуси, а к сегодняшнему обеду Сема уже лыка не вязал, шумно шевелясь на кухне, изображая бурную дискуссию наедине с ящиком, что на холодильнике.

Поворочали ключом, постучали – дверь на задвижке.

– Аркадий? – изнутри.

– Да-да, открывай, командир… На улице ужас, что творится.

– Отпустишь на обед? – иронично.

– Какой разговор, командир!

Так каждый раз: опустошение… Операция, столь тщательно подготавливаемая долгое время, иссякала, становилась решенной, узел разрубался с одной целью – лишить кого-то, кого Егор не знал, возможности кардинально что-либо менять в окружающих вещах, лишить свободы выбора, исподволь, за уши подведя клиента к осознанию глубинной, непозволительной роскоши прикасаться к недвижимым постулатам сущего, его, недоумка недоношенного, кормящего. Иногда это стоило клиенту жизни.

За три часа они проехали километров двести, не больше, по такой топи. Мелкий мерзкий дождь превратился в ливень, ограничив видимость до минимума. В теплой кабине, надежно укрывшей от непогоды, классный уют – жаль, не любил профессию дальнобойщика, а то бы… Вот размышлять о том о сем, полусидя-полулежа в пропахших тяжелой работой креслах, уважал, дабы шахматишки с водилой не раскинешь, а поумничать втихаря, внутрь себя – всегда пожалуйста. Хотя… Особо посекретничать не удавалось, умничанье обычно заканчивалось тупиком, разломившим жизнь надвое: то, что снаружи, извне – его работа, что внутри, в тупике – задыхающаяся от безысходности душа. А стоило заснуть, появлялись проклятые камни, тяжелой грудой собиравшиеся в огромные стаи.

– Отпустишь на обед? – иронично.

– Какой разговор, командир! – Аркаша втащил продуктовые пакеты, рисовую сумку, попёр скарб на кухню, оставляя на полу грязный ручеек. Служивый, ухмыляясь, вернулся в комнату за мобильным: «Товарищ майор…»

Сема ошалело уставился на сына, выкинул очередную гадость «за ментов», принял от насквозь промокшего Аркаши рюмку, на этот раз последнюю: «Себе-то налей, согрейся», – «Хорошо, папа». – Сынок возвратил небольшую бутылочку страшного пойла в объемный китайский баул, выглянул в межкомнатный проход, аккуратно спуская предохранитель. Оперативник, доложив по инстанции, получив «добро» на перекус, снял пиджак со стула, вышел в коридор, сразу же нарвавшись на пули: первую в живот, вторую в голову. Грузно опустился в ручей перед дверью, замертво. Аркаша выкатил из кухни затихшего отчима, поставил коляску перед упавшим опером, всунув в отцовскую руку отработавший своё пистолет. Взял баул, отнес в гостиную, бросил на кровать, достал легкий литой кейс со сложенными там пятью частями винтовки: ствольная коробка, глушитель, удобный деревянный приклад, магазин, – минута! – винторез готов к бою. Глянул на часы: время! Осталось установить дальность прицела по шкале десятикратных делений: метров триста… Прижал оружие к подбородку, вес не чувствуется, оптика пронзает окно, стену дождя, упирается в колонны Дворца металлургов, выравнивая резкость. Третья слева.

Егор закрыл глаза: «Кто он?» Тайный советник, распорядитель? Или продавшееся ничтожество, которое не в силах покинуть порочный круг? По прошествии стольких лет, посвященных этой работе, он уже не чувствовал грань меж возомнившим адептом Правосудия с раскаивающимся Фаустом: «Ты в зрительный обман впадаешь ненароком». Прыгающий по гравию большегруз, грозясь слететь в кювет, усыпляя запахом соляры, рывками уносил память в университетскую общагу. Где-то под такой же обочиной, таким же дождем, припорошенная неглубокой землей, лежала, не добравшаяся в этот раз до сыновей, старушка Алевтина. Все начиналось восемь лет назад…

– Вик… Николаевич, подождите секунду, заело что-то. – Телохранитель подталкивал замминистра к третьей колонне, копошась с заклинившим зонтиком. Повторил по рации вызов водителю: «Мы выходим. Подъезжай ближе!» – Выслушал ответ. – Придется прогуляться, Виктор Николаевич, там милиция по периметру. – Накрыл босса зонтом, только тут сообразив: «Вот дьявол! – а как же я?! Вдруг промажет?» – Чертик страха, на секунду сжавший не задорого купленную душенку, весело захохотал, соболезнуя. Бодигард вытянул руку, стараясь отодвинуться подальше от шефа.

Двойник сына Алевтины Васильевны и её сожителя Семы ждал подтверждения дублера, находящегося в непосредственной близости от объекта – он на радиоволне: два-три слова, не больше. Стрелок, напрягая сквозь непроглядный ливень зрение, отдал должное диспетчеру, разрабатывавшему операцию: без помощника был бы просто мрак – перед ним парашютами раскрылись косяки зонтов. Отворил полусгнившие рамы – струи по стеклу стали помехой.

Помощник:

– Третья колонна, под зонтом, охранник на вытянутой руке. – Этого достаточно:

– Понял. – Не отрывая глаз от оптики, перевел флажок внутри спусковой скобы влево в автоматический режим, приготовившись выпустить всю обойму: «Непорядок – лица не видно».

Дублер вступал в дело нечасто: если стрелок лишался возможности действовать самостоятельно, дублер, или дублеры, оценив ситуацию, сами ликвидировали объект, охрану. Здесь не тот случай: вокруг полно милиции, безоружный помощник выполнял лишь роль направляющего связного, что в данной ситуации было крайне опасно, но необходимо, учитывая, что действовали всего лишь двое.

Час дня, час Икс!

Диспетчер, до мелочей, поступательно выверивший ход событий, уже далече соответственно с планом. Дублер, сказавший последние слова, садился в заведенную тачку, покинув свой пост через ментовской кордон. Стрелок, пристроив горячую еще винтовку в руки валявшегося в коридоре опера под присмотром мертвого инвалида Семы с устрашающего вида пистолетом, выйдя из подъезда, прыгал в распахнутую пассажирскую дверь подлетевшей машины, ничем не отличавшейся от тех, что кружили вокруг Дворца металлургов. Беззвучно опустошив обойму в скрывающегося под куполом зонта замминистра, стрелок переместил перекрестье прицела на ошеломленного увиденным сопровождающего секьюрити, на пару секунд превратившегося в камень, и не стал менять магазин…

Они сразу засекли приоткрытое окно напротив, милиция тут же объявила «перехват», преданный охранник, грудью бросившийся на шефа, после того как его изрешетил десяток пуль, старательно выполнял реанимационный минимум до приезда «скорой». Суета, словно белой простыней покрытая скорбью произошедшего, вынуждала спецслужбы не обращать внимания на ливень, молча, скоординировано исполнять обязанности, чувствуя вину перед павшим товарищем, всем своим видом говоря о неминуемом возмездии.

Все начиналось восемь лет назад…