Текст книги "Останусь лучше там…"

– Даю два дня… Полтора, – тут же передумал Алоиз. – И высылаю людей. Что-то мне не нравятся непонятные игрища, не нравятся, – повторил отец. Сереге показалось, в его голосе он услышал тревогу за сына. – Не так все просто, Камэн. Игра действительно может быть тройной, но… не против вас.

– Против кого же здесь еще воевать?

– Против меня, сынок. – Он верил сыну, что Серега ощутил отчетливо в данный момент. Аслан ждал помощи, Аслан переживал, проявляя чудеса человечности в положении внезапной опасности, что бывало крайне редко, и то в условиях глубокой скорби, когда они навещали родовые поместья Аслана, в которых не пахло живым духом – вся родня покоилась недалеко в горах. Сын с отцом молились, оплакивая прошлое, каждый свое, кланялись могильным холмам, сообща приводили погост в порядок и разговаривали друг с другом не по-мирски, а по-другому как-то… по-доброму, по-людски.

Рядом сидел Сергей Сергеевич Краев, для всех – сгоревший на заброшенном овощном складе, для Иванцова с Егором – вновь испеченный соратник, продавший свою никчемную жизнь за ничего не значащую под дулом автомата информацию об огромном ульи, не особо заботящемся о своих обитателях, заменяющем людей как отработанные пластинки на патефоне. Сергей Сергеевич слушал разговор Иванцова с Алоизом, до сих пор не веря, что остался жив. Да, диспетчер не обманул.

– Зачем меня убивать? Что я сделал не так? – Краев оплакивал себя мертвого, будучи еще живым последние мгновенья.

Егор понял, Краев «приплыл». Барк с Фримом взяли его, тепленького, и вытрясли попервости все, что можно, да и нельзя, тоже. Самое интересное в деле раскрутки шелудивых псов – первая реакция на происходящее, первый вопрос, ответ… – что-что, а уж это они запомнили наизусть, учитель был не из последних – итальянский шеф Сомил, французский Кравцов, он же русский подполковник Ясенев, с которым они расстались полгода назад в Париже.

Самое верное было бы пристрелить и сжечь Краева тут же в ангаре, но по большому счету, козыряя по-крупному, первого зама лучше использовать втемную, придержав до времени в качестве джокера, хотя… кто бы сомневался, в такой непростой игре в ответственный момент джокера перебьет шестерка, если вскроется гнилой прикуп Иванцова, направленный против собственного отца.

– Против меня, сынок, против всех нас, – повторил Аслан и положил трубку.

– Здравствуйте. Следователь Пыряев, следственное управ…

Медсестра из окошка регистратуры игриво вскинула миниатюрную головку, прервав посетителя:

– Ну, что-то вы часто, товарищи милиционеры, – тут же прыснула: – А где лейтенант, который вчера обещался?

Барк внимательно посмотрел хохотушке в глаза:

– Мы тут, девушка, не в шуры-муры играем. Мне в двести третью, к Торопову, – звонко хлопанув перед носом медсестры корочками.

– Сейчас запишу. Как фамилия?

– Смотреть надо. Скрябин. Старший оперуполномоченный.

– Скря-бин. Как композитор, – как-то она сразу погрустнела.

– А лейтенант, если обещал, придет, – примирительно. – Мы из разных отделов, и вопросы у нас разные, так же как и полномочия.

– Что несем? – глядя на пакет в руке.

– Жена Торопова разузнала, что пойду в больницу, просила передать.

– Проходите, второй этаж, – отрешенно произнесла девушка, замяв шутливый тон, уткнувшись в писанину.

Барк направился по коридору, когда из-за спины раздалось:

– Сестра-хозяйка направо, в кладовой, халаты там, без халата нельзя.

Из подсобки как раз высунулась рука с белой накидкой, приглашая посетителя принарядиться:

– На, милок, и бахилы еще…

– Спасибо.

Второй этаж, третий свидетель за столом: дежурная медсестра. Навстречу, со стороны реанимации, появился врач, мужчина в возрасте. Барк назубок изучил все больничные входы-выходы – с каждого этажа по два лестничных прохода, но вот свидетели, этого никак было не предусмотреть. Выбрали вторник, промежуток между завтраком и двенадцатичасовым осмотром – время наименьшего людского сопротивления. Два мужика вышли из палаты слева – на перекур. Барк шагал мимо открытых дверей, глаз не счесть: «Запалился плотно – кто только меня не видел». Двести третья. Три койки: Васильев, Кизляков, Торопов, это выучено как «Отче наш». Кровать Торопова сразу влево.

– Здравствуйте! Ребят, извините, Ник Ника знаете из двести первой? – Нагнулся, поставил пакет с продуктами у спинки тороповской койки.

Палата оживилась:

– Молокозавод… Конечно, знаем. Сколько ему? Семьдесят четыре… а все при деле… Здоров, бродяга.

– Вы извините, ребят, что-то я не сориентировался: Николаича доктора укатили вниз, то ли на УЗИ, то ли еще что… Пакетик передайте ему, пожалуйста, когда обратно прикатят, я ждать не буду, не могу – на заводской машине приехал. Скажите, Юра из третьего цеха был, он поймет. Завтра зайду навестить.

– А ты пошто там не оставил?

– Там четверо неходячих, трое по врачам разобраны, четвертый спит, а вдруг Николаич попросит в холодильник пакет бросить, студень тут жена подложила, вам ведь сподручней, ребят… – Про «неходячую» палату, разрабатывая план операции, пришлось два дня выведывать через регистратуру.

– Какой разговор, передадим. Что-то не больно весел Николаич-то. Ничего-о-о, выползет, выкрутится… Старый кадр… Боец. Помните, он рассказывал… – Соседи по несчастью принялись перетирать со скуки новую тему.

Барк тут же вышел.

Вариантов развития событий вырисовывалось несколько. Три дня больница плотно находилась под наблюдением: кто что, кого куда, какие пациенты где лежат. Театр предполагал импровизацию: милиционер ли, работник завода, просто ошибшийся дверью – разницы нет, задача: поставить пакет со взрывчаткой, и все. На небольшие жертвы рассчитывать не приходилось – мало времени, и это крайне напрягало Егора. Но убрать Торопова необходимо, во-первых, появлялась вероятность раствориться-исчезнуть из поля видимости Аслана, что оправданно: пострадают минимум три больничных палаты, ФСБ будет носом рыть землю в поисках террористов. Во-вторых, возможность передохнуть от неусыпного ока позволит поплотней задуматься о дальнейших действиях по выходу из сложившейся непростой ситуации. Отступать было уже точно некуда.

Фрим ждал внизу. Кивнув в ответ на условный жест Барка, он развернулся и зашагал в сторону автомобильной стоянки, Барк направился в противоположную сторону. Через сорок секунд прогремит взрыв, тянуть нельзя – любопытные «сокамерники» Торопова могут пошукать в пакете Ник Ника «чего покрепче» так, для проформы, шутки ради – тем самым отодвинув от Торопова смертельную игрушку. Тянуть нельзя.

Взрывом разнесет не три палаты – пять, взрыв выбьет окна всего этажа, покалечит сорок и так не совсем здоровых человек, лишит четырехэтажную больницу дееспособности, надолго взбаламутит общественность, в стойку поставит спецслужбы, органы, шуму наделает столько, что о пропавшем Сергее Сергеевиче Краеве не вспомнят неделю, две. Сгорел так сгорел, пропал так пропал, черт с ним, не до него! – экспертиза покажет, чей труп нашли в сгоревшем ангаре.

Зато вспомнят об антитеррористической безопасности: контроль на дорогах, сверхконтроль в общественных местах, больницах, школах. Но ведь людей-то не вернуть, о чем раньше думали? – местная оппозиция хило завздрыгивает головами, пытаясь что-то там сказать своими картонными плакатиками перед зданием обладминистрации, но… кыш-кыш! – кто-кто, а уж обладминистрация обложилась автоматчиками сверху донизу, так что какая ей на хрен разница… оппозиция, молодогвардейцы… да хоть «Солидарность»! – ети ё мать через сто колен!

Константин Дмитриевич Селезнев был озадачен происходящим. Он чувствовал: Алоиз почему-то тоже «плыл», не мог толком направить, откорректировать и объяснить. Через день, если ситуация не прояснится, Алоиз высылает в помощь серьезных людей под прикрытием реальной проверки Генпрокуратуры. Хотя «безопасность» и без того уже вовсю рыщет, но их не проследить, пускай себе рыщут. Проверять тут было чего: подрыв тюрьмы, пропажа первого зама УВД Краева, убийство водителя, покушение на Торопова, под видом теракта в областной больнице – совпадение? – вряд ли. Директор местного ФСБ, на основании оперативных данных, сразу выдвинул версию о причастности ко всем этим событиям Краева. Но Краева «под рукой» не было, глава областного УВД претензий к пропавшему подполковнику не имел, с версией о причастности «продажного» зама не соглашался принципиально – ясное дело, у фээсбэшников одна задача: свалить все на ментов – типа, сволочи, понастроили дач-дворцов, проворовались, запились вдрызг, вместо того чтобы коррупцию с корнем истреблять.

«Головы надо поотрывать. Докатились, бля! Дожили – террористы под носом бомбы взрывают, кого, за что, кто ответит? – ничего не понятно, ни-че-го, – рассуждал Константин Дмитриевич Селезнев, читая приказ министра МВД об увольнении милицейского начальника генерала-майора Аркадьева. – Хм, началось… Алоиз сказал, скоро поставят Костику в помощь своего московского «пацана» на УВД, тем более Москва сама скоро вздрогнет от больших перестановок, что ж… Пришло время собирать команду, сжимать кулак пришло время!»

Костик, с хрустом стиснув в кулак пальцы, напряженно перекладывал нужные бумаги, углубляясь в мысли об областных проблемах: дороги, агрокомплекс, новый мост через говнотечку, ветераны опять же ждут от свежеиспеченного губернатора кашки с маслицем. Костик с трудом поставил последнюю закорючку в толстую папку, засаленным взором поглядывая в сторону вип-зоны с теплым винным барчиком: «Рано еще». – Встал, потянулся, выглянул в окно: полдень, – и бодрым шагом поскакал в вип-зону.

– Маша, меня нет!

– Ясно, Константин Дмитриевич. – К этому времени секретарь Маша уже развелась с бывшим мужем, полностью посвятив себя неотложным областным проблемам, решаемым, точнее, откладываемым в долгий ящик, на пару с достопочтимым шефом.

Маша подобрела, остепенилась, чувствуя на себе тяжкое бремя ответственности за государственные вопросы, которыми в основном только она и занималась вместо шефа, постоянно утолявшего жажду в уютном звуконепроницаемом, с пола до потолка облицованном кожей, баре.

4

– Селезнев не играет в системе абсолютно никакой роли. Он круглый идиот, еще из бывших бандюков к тому же. Задача стоит более тонкая, чем воткнуть в нужный регион своего болванчика – болван должен соответствовать нескольким критериям: в первую очередь – властной составляющей, и уже потом Организации. Что, впрочем, не всегда совпадает, поэтому все передвижения нужных людей по госвертикали предваряет длительная, скрупулезная подготовка. В случае с Селезневым все совпало.

– Кто его поставил?

– Это, в принципе, не важно. В любом случае назначение исходит от Президента. Важно, кто «напел». А вот тут я, увы, не помощник – не мой уровень. Ясно одно – наш регион координирует Алоиз Куэтрин. Не трудно догадаться, сколько еще таких же координаторов «смотрит» за страной, насколько они связаны с криминалом, и какая армия за всем этим стоит.

Сергея Сергеевича Краева поселили в неплохо оборудованном двухэтажном домике, находящемся посреди обычного коттеджного поселка. Участок, больше похожий на сосновый лес, огорожен крутым забором, но до забора не дойти – Краеву отпущена комната, туалет и ванная… что по сравнению с горящим автомобилем в старом деревянном сарае было совсем неплохо. На окнах решетки – но вид сверху позволял составить представление о немаленькой величине новорусского поселения, судя по многочисленным цветастым черепичным крышам, уходящим вдаль. От города, родной управы относительно недалеко – часа два езды; кормят хорошо, наручниками к кровати не приковывают, как в первый день заключения, ну и слава богу. Прошло четыре дня с того момента, когда до смерти оставалась минута.

– Давайте свяжемся с Алоизом, он все объяснит, я… я… общался только с ним, замминистра не в моей компетенции, просто я должен быть в курсе, и все. З-зачем меня убивать? Что я сделал не так? – Краев оплакивал себя мертвого, будучи еще живым, затравленно озираясь по сторонам: Егор сидел в сторонке, допрос вел Рябов с Киричевым, оказавшиеся Барком с Фримом, вход-выход из ангара также под присмотром. «П-почему они не скрывают имен? – Краев даже думал заикаясь: – Плохой знак, отвратительный з-знак…» – Он не хотел умирать.

В противоположной стороне сквозного овощного склада-барака раздался неуверенный голос вроде как пьяного мужичка. Вдвоем подошли к тачке – один из парней Егора и какой-то пошатывающийся работяга. Паренек сказал:

– Вот эта машина, – указывая на лимузин. – Подгонишь трактор и вытащишь ее на трассу, лады?

– Какой базар, сделаем. – Мужичок подозрительно, но с дружелюбием оглядывал обстановку, прицениваясь к вовремя подвалившей шабашке: – А как вы сюда-то въе…

Прозвучало два приглушенных выстрела, почти неслышных за шумным гроханьем на пол мужика с прошитой грудью. Из кармана ватника выпал гаечный ключ, из другого – откуда-то взявшийся стакан. Потом его затащили в черный лимузин, переодели в краевский костюм, пальто, снабдили прибамбасами, часами, сунули сотовый. Пусть следаки порыщут – пока сработает экспертиза, много воды утечет… и крови. До смерти перепуганного Краева нарядили в телогрейку и сапоги убитого тракториста, усадили в скромную серую «девятку» и увезли в неизвестном направлении; самого же горемыку в лимузине вскорости взорвали вместе с овощной базой. Но об этом Краев узнает из телевизионных новостей, находясь во вполне люксовых условиях неприметного двухэтажного особнячка.

Еда, телевизор, почти гостиница. Сергей Сергеевич недоумевал по поводу вдруг изменившихся обстоятельств его существования и, не в силах ответить ни на один вопрос, пытался проанализировать путь, по которому приплыл в столь радушную гавань под охраной серьезных пацанов, будучи для окружающих – пропавшим, для коллег – похищенным, для Алоиза – сгоревшим на проклятом овощном складе. Координатор в его гибель верил, конечно, вряд ли, но меры предпринимал обязательно, всенепременно.

Являясь далеко, далеко не глупым человеком, Сергей Сергеевич в сотый, тысячный раз убеждался, что жизнь, как мозаика неизбежно приводит к какому-либо результату в определенно значимые для человека моменты – какую фигуру ты складывал-составлял, то в итоге и получается. Подспудно Краев всегда боялся чего-то подобного, но уж точно не в такой жесткой непредугадываемой форме, как это произошло! Понимал, последняя, заключительная цепь событий тянулась с подрыва тюрьмы – там завязка. Но завязка чего, какого действия? – понимал, никто не раскроет ему тайную подоплеку. И главное – он, Краев Сергей Сергеевич, лишь махонький винтик огромной, мощной криминальной машины, заволокшей его кровавыми жерновами отнюдь не по принуждению. В думах о чем-то потустороннем, далеком, о том, что его-то уж точно никогда не коснется, запрыгнул он в горнило адской махины; а деньги вроде как и не лишние вовсе. Деньги немалые, реальные, позволявшие смотреть на маленький утлый мир с высоты свободного полета большой важной птицы, одно только «но»… Давно бы ушел из органов, но и гроши бы прекратили течь, да и жизнь, вероятно, тоже, – обо всем этом он догадывался, а сейчас к тому же убедился наяву, – хотя из органов увольняться не собирался.

Встав с мягкой кровати, сунув ноги в уютные тапочки, Краев медленно, тяжело прошаркал в ванную, включил для видимости воду: «Как я… Как я так плотно вляпался?!» – лживо спрашивал он себя, недвижно сидя на краешке унитаза, подспудно глядя самим нутром смерти в лицо, не в состоянии даже мысленно расстаться ни с чем из своего прошлого, иначе это прошлое сразу теряло смысл, превращаясь в суть никчемного ментовского быдла, в отребье, навоз… И не мог ничего поделать и изменить, соглашаясь лишь с тем, что очень не хотелось умирать, уходить: «Ведь только-только все началось. Солнце, море, яхта, мир в кармане. – Тут же вскипал: – К чертям собачьим, к дьяволу все!! Не надо ничего, не-на-до!!!» – А хитро придумал диспетчер Егор, думалось Краеву: где-нибудь в каменном мешке, вздернутым на дыбе, истекающий черной кровью, уверенный в неминуемой гибели, узник вряд ли бы выдал что-нибудь вразумительное, а так… «Вот сейчас я точно все отдам, все! – до пылинки, до ниточки, начну жизнь заново, сначала, голым!» – Самое смешное в том, что никому из отсутствующих в данный момент людей, похитивших Краева, не надобно было не то что намека на какие-то материальные блага, какие-то миллионы, никчемные слова о чем-то божественном; им вообще ничего не требовалось, кроме методично решаемой ими задачи, о чем Краев не имел ни малейшего представления, полностью осознавая, – отпущено ему немного.

Выключив воду, толкнув дверь без замка, вывалился из ванной, опустошенный, сутулый, уткнувшись взглядом в мертвые глаза охранника, устроившегося в углу комнаты таким образом, чтобы не меняя позы следить за передвижениями пленника по номеру. С охранниками Краев не разговаривал, хотя не запрещалось, в кои-то веки ему было о чем поговорить с самим собой, в кои-то веки.

Сел, потом лег, руки под голову, перевернулся вниз лицом, уткнулся во вкусно пахнущую свежей хвоей подушку, заплакал, зарыдал, скрипя зубами, вцепившись в пуховые края – вот сейчас бы умереть! Так нет, через час его отпустит, солнце за окном подмигнет трепещущей листвой, захочется глубоко вдохнуть свежего воздуха, он распахнет форточку, встретив осенний ветер. В душе вновь затеплится спасение, избавление, всплывет молитва из детства, он, не взглянув на соглядатая, уйдет в небольшую кухню, поставит на плиту чайник. Неприхотливые простые действия заглушат на время страх, смертельный ужас, ледяной холод, мысли, связанные с могилой, потусторонним миром, камерами пыток, электрическим стулом, инъекциями с ядом, пожизненным заключением, на которое он втайне был согласен, но которое не предусмотрено уставом Организации, где он трудился столько лет. «Ради чего? Чего я добивался, чего добился? – Ему казалось, он все понял, осознал: – Но почему так запоздало прозрение, почему так безнадежно не ко времени?» – Сергей Сергеевич наливал стакан, второй, третий; он вдруг полюбил пить чай, смотреть в окно, ему нравилось, что охранник молчал, что можно встать, сесть, принять душ, лечь, включить телевизор. – «Как хорошо просто жить! Поздно».

Давным-давно, когда соглашался на нелегальную работу, он непрестанно ругал страну, окружающую действительность, зарплату, начальство; поносил, а думал, мечтал о деньгах… причисляя себя к избранным, как иначе?! – он же будет искоренять быдло. Тем более в обязанности входило тыловое, бумажное прикрытие-обеспечение безопасности «работающих» бандгрупп: он и не нюхал ее, крови-то, не рюхал; полагая, что его подлость невинна по сравнению с ой-ой-ой какими подлостями там, вверху, в кремлевских облаках, методично сдвигавшими государственный монолит в пропасть, как он находил, тем самым сдвигая собственное сознание в сторону сумасшедших противоречий раздвоенного, разрубленного, разорванного вдрызг, в осколки, разума. «Россия родила поколение детей абсолютно безнравственных, аморальных, готовых рвать друг другу глотки за так, за слово, подкрепленное несильной, зачастую безосновательной идеей превосходства одних над другими, за прошлое, будущее, кем-то униженное либо наоборот возвышенное до неприличия; и нет разницы, какой лагерь противостояния выбрать, их цель – оскопление и изничтожение им подобных за то только, что страна тем и тем привила гены убожества и нищеты, которые надо преодолевать, вытравлять, невзирая ни на какие условия, ограничения, законы…» – Так он думал или хотел думать тогда, раньше, мня себя перешагнувшим убогость, обеспеченным и защищенным, вальяжным и всесильным, успешным и неприступным, добившимся всего своими руками и гордившимся этим, считая свою вторую жизнь таинственным зазеркальем, навсегда закрытым для непосвященных. – «За поколеньем, сложившим головы на алтарь беззакония и беспредела, станет второе, третье – огульное лихоимство и беспринципность не кончатся враз, в одночасье, мир долго будет пожинать плоды общественного, духовного разлома, надлома, с удивлением смотря в глаза российским генномодифицированным детям, одним, нагло трясущим перед видеокамерой калашами, другим, так же беспросветно нагло вещающим с высоких трибун унылое вранье. Но без меня, без меня, без меня, без ме…» – повторял Краев, обжигаясь на кухоньке кипятком, глядя в свое исчезающее отражение на дне большой фарфоровой кружки, разукрашенной рождественскими игрушками.

Он оцепенело уставился в рисунок, не вытирая слез: «Доживу ли до Рождества?»

– Как дела, Камэн? – отец был спокоен, уверен, как всегда тверд.

– Наконец-то мы смогли выйти на связь, отец…

– Что там у вас?

– Докладываю по порядку. – Тут же, в гостиничной комнате, вместе с Иванцовым находились Егор, Секунда, Барк с Фримом, Краев. Составив план дальнейших действий, они звонили Алоизу в соответствии с разработанным сценарием: – Взрыв Краева – тройная афера федералов. Посвященных в операцию практически не было, поэтому Краева вывели из игры чисто, не без шума, конечно, но чисто… – повторил Камэн.

– Я так и понял. Только поначалу встрепенулся – этого нам не хватало! – диверсий внутри собственной Системы. Подумал, явно не обошлось без наших. У меня тут своих проблем…

– Что-то серьезное?

– Москву скоро начнут дербанить, надо быть начеку.

– В каком смысле Москву? – Сергей взял спокойный, ровный тон, поняв, что отец «повелся» на их версию.

– В прямом… Кстати, что по слежке за Краевым?

– Хм, там все ясно: рогатый майор Кунцев, блин, соорудил абшаттунг, – Серега шутканул, вспомнив школьный немецкий. – Собрал какую-то гопоту дворовую, дал им на бутылку за типа выследить Милкиного ебаря и охуярить битами… вот Краев и оказался под колпаком у Мюллера-Кунцева.

– Симпатичная?

Серега знал, Аслан редко улыбался – там, за сотни километров отсюда, в трубку говорил сосредоточенный, серьезный человек, только что скинувший с плеч очередной въевшийся под кожу напряг, лишь криво ухмыляясь незадаче лопуха Кунцева со своей бабой-пронырой.

– Жена Кунцева та еще конфетка, отец, есть за что повоевать.

– Зачем же такой шум из-за ерунды? Взрыв, машина, труп.

– Сожгли куклу, информацию сбросили по Краеву для своих же – в рамках расследования подрыва тюрьмы.

– Так, – прервал Алоиз, – Краева отставить – федералы сами разберутся. Пацанов я выслал, они скоро выйдут с тобой на связь – остается выяснить, что произошло с Владимиром Сергеичем, черт… вслед за ним тоже ведь бабу его… жену убрали. Что там, в этом говенном Н-ске, спецназ нанимают для решения семейных проблем?!

Иванцов слушал, не прерывая.

– Вот что, Камэн, возьми диспетчера в помощь по психологу, подключи мою группу, быстро все решите: измена, не измена, – и заканчиваем с Н-ском. Даю три… четыре дня. Там, может, и Краев объявится, но с ним мы уже без вас разберемся – пусть отдохнет пока. Отбой связи.

Единомышленники переглянулись. Егор с Серегой удовлетворенно. Барк с Фримом безразлично, предвидя встречу со знакомыми аслановскими бойцами. Секунда с Краевым – как палач с ненадолго отсроченной жертвой; палач приспустил веревку на горле приговоренного, тот панически вздохнул-вздрогнул, спасенный, обмякший, униженный, готовый на все: на предательство, еще большее унижение, лишь бы не выбивали табуретку из-под ног… лишь бы не выбивали, не убивали.

– Серей Сергеевич, придется повторить вопрос: кто стоит за Каратаевым? Подумайте хорошенько и ответьте. Если надо, позвоните куда требуется, в любое место кроме 02, – спрашивал диспетчер Егор, не собираясь острить, но народ вокруг всколыхнулся, заулыбался; атмосфера в комнате вроде как потеплела, подобрела будто бы. – Звоните, подполковник, нам необходимо знать, что там дальше. И учтите, вы сейчас на нашей стороне и ни на чьей другой, иначе… иначе всё, аллес, – он ехидно посмотрел на теплые домашние тапочки Краева. – Сергей Сергеевич, вам лучше вспомнить, поймите это ради Христа.

«Палач» Секунда поднялся и, одним шагом перешагнув комнату, встал у Краева за спиной: осталось только выбить воображаемую табуретку из-под ног приговоренного к повешению. Краев замычал:

– Мммм, яяя н-неее, – заплакав мягко, неслышно, сдерживая накатывающие сквозь горло рыдания.

– Ладно. Слушай сюда, – Егор вплотную приблизился к пленнику: – Скоро ты появишься для Алоиза, понял? – Краев кивнул, шумно сглатывая икоту. Окружающие переглянулись.

Диспетчер продолжил:

– Появишься и задашь пару вопросов, хорошо? – Краев смотрел глазами преданной собаки, в мыслях медленно, осторожно сползая с табуретки, что под намыленной веревкой.

– Что там по Краеву? – в свою очередь допрашивал губернатор Селезнев исполняющего обязанности начальника местного УВД.

– Экспертиза займет некоторое время.

– Версии?

– Версий несколько, Константин Дмитриевич.

– Слушаю.

– Во-первых, генерал Аркадьев…

– Ну.

– ФСБ плотно на нем сидит, но по ходу он абсолютно не в курсах по заму, если тот и был в чем замешан.

– В чем?

– Знаете, фээсбэшники не особо делятся.

– Знаю, разберемся. Дальше.

– Дальше подрыв тюрьмы: как основная версия, но тут еще рано делать выводы – люди Краева могли элементарно что-то узнать, отработать по теракту.

– Так быстро?

– Краев ведь занимался убийством правозащитника в поселке «Радуга» и его жены, мог и нарыть чего, если есть какая-либо связь одного с другим: в смысле «Радуги» со взрывом следственного изолятора. Тюрьму и обрабатываем: терактом уничтожен бандит Панаев, – а по нему, поверьте, есть что пошукать по сусекам.

– Так-так…

– Краева могли просто вести по «Радуге» без причастности к СИЗО. Так что четкости, конкретики пока нет, товарищ губернатор. Но я все-таки думаю поплотней поякшаться с «конторой», мне кажется, чекисты на верном пути.

– Свободен.

– Есть.

«Чекисты, блин… К ним пока нельзя, это вызовет вопросы, если пойду в красный дом. Там прямая московская подведомственность. Алоиз намекал на решение вопроса по «конторе», но поздней, поздней. По ходу бросил Алоиз меня в мясорубку, зачем? Хотя… почему Алоиз? Я сам себя бросил – ведь и Симонова, и Панаева можно было просто оставить в живых, боже! – что я натворил, что?!» – Менты, «контора», координатор – все усиленно ищут, роют, каждый своё, каждый в обход губернатора, и никто, до поры до времени, не скажет истины, пока кто-либо до этой истины не доберется первым. – «Что потом?» – Селезнев чувствовал своим жуликоватым воровским нутром, привыкшим жить в обмане, главное: «А ведь есть какая-то неведомая, четвертая сила, которая, возможно, умыкнула от всех Краева, обойдя и Алоиза, и федералов – антропологических экспертиз по трупу пока нет, тело на складе в машину могли и подсунуть. Не зря Алоиз высылает людей, не зря сняли Аркадьева, вздрогнули чекисты. Скоро что-то начнет происходить, и руководить процессом буду точно не я».

– Все понял?

– Так точно, – по привычке ответил Краев в ожидании звонка Алоизу.

За последние дни он заметно поиссох, скукожился, несмотря на добротную кормежку и, в общем-то, ничегонеделание, окромя нечастых допросов, больше похожих на задушевные разговоры об устройстве системы местного УВД, консультаций по вопросам вертикали власти, завязок, концов, ментовских наработок по оргпреступности, экстремизму и много чему интересующему Егора в служебной деятельности подполковника.

Краев сливал все – прошлую жизнь вместе со знакомыми ему людьми, офицерами управления, друзьями из прошлого, настоящего; сливал, не надеясь ни на какое спасение, тем паче избавление от плена после таких откровений, – вплоть до небольших своих московских наработок, связей, где и наступал видимый предел его осведомленности. Условие поставлено одно: чем больше говорить-рассказывать, тем дольше жить.

– Давай! – кивнул Егор.

Краев набрал номер:

– Это я. Все в порядке. – Тут же прервал связь, как требовало правило: Алоиз перезванивал, иногда сразу, иногда нет, в зависимости от обстановки.

Они сидели, ожидая звонка, в краевском номере вчетвером – Сергей Сергеевич, Егор, Иванцов и Секунда. Решалась судьба дальнейшей охоты за свободой – у каждого своей и у всех вместе за одной единственной: свободой от попечительства координатора. Сидели молча, не шевелясь, в напряжении.

Через полчаса прозвучал звонок Иванцову.

– Да, отец, – ответил он.

– Ты в курсе, Краев объявился!

– Еще нет, отец… но этого стоило ожидать. Федералы прошерстили тему по Кунцеву, с кем надо разобрались и успокоились по ходу: воевать-то не с чем! – пытался говорить раскованно, осознавая, что играет вслепую: нет ли у отца казачка в местной управе? – неизвестно; коли что не так, Аслан прикуп сохранит до последнего.

– Я с ним сейчас свяжусь, скажу, чтоб держался вас, если что важное, ежели нет – пусть не заморачивается, трудится дальше. Да, пацанам приказал найти, где он: дома, во всяком случае, пока нет. Одна просьба – проконтролируй обстановку на предмет подставы, чтоб не спалил, когда выйдет на вас; поводите немного, посмотрите что к чему. Не колонули бы его свои же, вот в чем дело. Вряд ли, конечно, но будь осторожней, Камэн. Отбой.

Иванцов положил трубку, взглянул на Краева – час Икс.

Краев зачем-то кивнул, давая понять, что сделает все возможное – выглядело это комично на фоне Секунды, сидящего рядом с подполковником.

«Да-а… Единственная возможность не проколоться перед подкреплением Аслана – Барк с Фримом, они поехали встречать вновь прибывших аслановских бойцов, сопроводят их к местам дислокации. Ежу понятно, тайных намерений Алоиза никто не откроет, но по эмоциональному фону кое-какие выводы попробовать сделать можно: как настроены, что говорят», – Сергей, внимательно глядя Краеву в глаза, чувствовал в наэлектризованном воздухе грозящую разродиться, разразиться бурей, несчастьем, беду.

Звонок.

Краев вздрогнул, стрельнул по комнате глазами – в них боль.

«Нет! – вдруг подумал Иванцов, бросив взгляд на Егора. – Это не боец. Задержка дыхания, нетвердо произнесенное слово, не к месту пауза – все! – провал, прокол». – Сергей было протянул руку, чтобы выхватить у Краева телефон… Но тот уже ответил:

– Слушаю. Краев.

– Оставляем двух человек на краевском доме, больше пока не за чем следить.

– В управе, случайно, нет ваших людей? – невинно спросил Барк Руслана, командира прибывшей группы физподдержки – вопрос колом торчал в голове, от него зависели дальнейшие действия.

– Был только подполковник Краев, – Руслан говорил с еле заметным акцентом, чуть перевирая ударения. Барк хорошо знал чечена – встречаться приходилось частенько – чечен не умел врать: – Краев, Торопов из УИНа, губернатор, пара шишек из областного начальства, Селезнев не знает их. Фээсбэшников не нарыли в свое время, правда, они все равно без Москвы ни шага, а с пешками нет смысла возиться. Генерала Аркадьева по-тихому разрабатывали, хотели в Совет Федерации пристроить – упертый оказался, ну и черт с ним! – пусть подыхает в своей двушке-хрущевке. Его еще Кочкин обрабатывал на коттедж да на земельку в заповеднике.