Текст книги "Останусь лучше там…"

3

«Эх, тусануться бы!» – Болезненное себялюбие не позволяло бедному студенту четвертого лингвистического курса перешагивать взращенную годами гордость быть кому-то обязанным. Он и не числился в должниках, в отличие от нарывавшихся на постоянные в связи с этим проблемы одногруппников. Своенравная черта окрепла, обросла слухами, обратив Егора в огрызающегося нелюдима, нервно перемалывающего внутри себя дефицит общения, внешне проявляющийся надменностью, что сбивало с толку девчонок, интуитивно чувствовавших надежность, прочность. Деревенское оканье обернулось взрослой немногословностью мегаполиса, что контрастировало с бесшабашной аурой студенческого братства-бытия. Отдалялся от них и страдал этим: прыгнуть бы в сугроб, чтобы все смеялись, нырнуть в реку, обогнав с берега задиристых соперников. Уже тогда ночные каменные стаи не давали покоя своей стабильной непоколебимостью, и он не мог ответить ни на один смертельно мучавший вопрос о смысле жизни.

Может, что-то решить молодому Егору помогли бы деньги, но их-то как раз и не хватало, причем катастрофически. Большой город сдирал шкуру с неокрепших еще душ, маня витринами, танцполами, ночными фейерверкам, сжирая время, превращая жизнь в гонку за призраком фарта, успешности, легковесной доступности всего и вся. Масла в огонь подливали сокурсники, живущие при родителях, в больших и маленьких квартирках, как в гнездах, куда они возвращались после общежитских попоек и кутежей, оставляя гостеприимных друзей в окружении мусорных пакетов, пустых бутылок, к тому же без стипендий. Курсовые дипломные, незаконченные, отложенные до лучших времен, дожидались своего часа в пыльных шкафах, заваленных нестиранной месяцами одеждой.

Увиливая от частых сабантуев, Егор умудрялся экономить скромные средства, лишний раз посещая спортзал, бассейн или книжные развалы. Замахнувшись на аспирантуру, столкнулся во время консультаций в деканате с Ольгой Владимировной. Потом, задним умом, понял – та встреча оказалась далеко не случайной, но было поздно.

– Ты все видел?

– Так точно! – Костя Селезнев как-то приуныл последнее время, стал ниже ростом.

Кочкин, еще недавно переправивший убитому чиновнику энную сумму денег, пытался скрыть растерянность перед нижестоящим рангом коллегой.

– Куда ж охрана-то делась? – Губернатору требовалось время, чтобы привести взъерошенные чувства в норму. Неприкрыто испуганный вид зама городского главы, теребящего подол пиджака, немного возвышал Сан Саныча в собственных глазах. Недавний страх полпредовской немилости казался жалким, куцым блеяньем перед боязнью чего-то большего, неописуемого словами: «Смерть? Но почему так близко? От меня…»

– Охранник глазом не успел моргнуть… Кругом полно милиции, все оцеплено.

– Оцеплено? – «Как же деньги?» – губернатор говорил и думал о разном.

Константин Митрич, на своей волне вспоминая недавнюю трагедию, нервозно курил:

– По протоколу выступление намечалось после обеда, в три. Без пятнадцати час, как вы и просили, я ждал замминистра на выходе из здания. Без пяти его заприметил, подошел, попросил аудиенции; он меня узнал и назначил на вечер – сразу после совещания где-нибудь прямо во Дворце. И всё.

– Ты видел? – заученно-отрешенно повторил Кочкин.

– Я… недалеко, близко, ждал машину. Зонта не было. Когда его… того… я стоял с другой стороны колонны и сразу подошел, услышав крик. Пока звали ментов, звонили… – Костя Селезнев не стал уточнять, что высунулся из-за той самой колонны, лишь когда набежало полно народу. – Находился рядом, помогал… – Мог не добавлять. Скисшее естество Селезнева бросалось в глаза, смотреть жалко, хотя губернатор выглядел не лучше, но Костику плевать: неприятности Костика только начинались. Для Сан Саныча же они по ходу заканчивались: Кочкин, бывший военный партократ шестидесяти пяти лет, только-только заживший в свое начальственное удовольствие, понял, что всякие происходившие с ним до этого момента перипетии – цветочки-лютики, идиллия, и она кончилась к чертям собачьим, улетела в тартарары! Коммунистическую реальность, замаячившую вот-вот у него перед глазами к исходу жизни, а до благостного выдоха освобождения осталось… ну год, два… – сытую, беспечную старость с толстенькими внуками на канадском газоне перед нехилым сказочным домиком забрал с собой прострелянный в десяти местах замминистра, гарант его несбыточного счастья.

Костик уже ушел.

«Он?! – Мстительно, в спину. – Нет! Селезень нюня, слизняк… Симонов, зам? – Сердечным взрывом Сан Санычу открылись ворота ада: – Вот оно, страшное начало того, чему нет места в мире простых смертных – начало конца».

– Служили в разведроте?

– Да, а вы откуда знаете?

– Егор, давайте договоримся, если я что-то знаю… – Ольга Владимировна была обалденно красива в свои тридцать с хвостиком, заправленным чудной прядью в копну не белых, скорей светло-серых, прозрачных волос. – …Значит это нужно. Не надо меня переспрашивать по пять раз.

– Но… – Егор краснел то ли от ощущения невольной подчиненности, то ли от нахлынувшей, забытой уже юношеской влюбленности.

Ольга трудилась в секретариате диссертационного совета, куда и зачастил Егор с вечными проблемами функциональных семантик. Вместо того чтобы помочь новоявленному аспиранту переводческого факультета в выборе научной темы, Ольга распознала в нем одного из избранных, кои время от времени попадались в ее заманчиво-соблазнительные сети без права на возврат, как при Сталине без права на ошибку, – она решила познакомить приглянувшегося студента с другой жизнью!

Беседовали в небольшом уютном барчике, приткнувшемся к зданию городской биржи, вход куда посетителям без тесненных золотом пластиковых карт был заказан. Ольге нравилось в парне спокойное отношение к признакам достатка, серебряной посуде, вежливым поклонам халдеев, каждый наклон по десять баксов… Нравилось врожденное его умение быстро приспосабливаться к незнакомым обстоятельствам, помещениям: она одинаково благообразно представляла его и в армейской разгрузке, и в пиджаке от Гальяно.

– Видишь ли, я бы хотела предложить работу. Для этого кое с кем посоветовалась, и мне дали сведения о твоей учебе, прошлой жизни, в том числе армейской, так что не надо на меня столь подозрительно смотреть. – Они перешли на «ты» после пары бокалов чего-то вязкого и очень крепкого. Егорке, стосковавшемуся по общению, было в кайф хоть как-то провести время, а тут еще с такой кралей, к тому же из деканата – это уж вовсе удача! Чуть смущала невозможность расплатиться за стол, но раз Ольга Владимировна настояла сама. Упоминание о предстоящей работе заметно приподнимало ущемленное неплатежеспособностью настроение:

– Да, служил в разведке от учебки до дембеля. Потом год войны. Ничего особенного, в общем-то.

– Знаю. И про войну знаю. И про Сергея Иванцова…

Егор чуть заметно вздрогнул от неожиданности, подавшись вперед. И такая вот реакция на давно забытое, вычеркнутое из жизни, ей тоже импонировала – готовностью к внезапной атаке, и к ее отражению одновременно.

– Шутите? – Егор напрягся.

– Понимаю… Шла война, от вас ждали результат, и вы его дали, так что винить некого.

– Откуда…

Она отрезала:

– В девяносто девятом, перед вторжением Басаева в Дагестан, мой отец был при штабе главкома. Сейчас он на пенсии, но я всегда имела и имею доступ к тем архивам. Да и по научной линии приходится обращаться в Минобороны, не проблема, так что…

– Но по Иванцову не оставлено никакой информации. Нигде, – прервал ее Егор.

– Вот об этом я и хотела с тобой поговорить.

Ольга Владимировна по привычке врала напропалую, сбивая шпалой ангельского взора все барьеры между ними, как в порыве страсти срываются одежды; Егорке же требовалось время для переосмысления того, что для него безвозвратно умерло.

«Запомни, Егор Сергеич, – комдив, вручая в двухтысячном году обходной дембельский лист старшему сержанту разведроты, добавил вслед положенным по случаю прощания поздравлениям: – То что произошло четыре месяца назад, знали четверо: ты, я, ваш командир Летягин и Серега Иванцов, бог ему судья или чёрт, не важно. Сейчас нас трое. И только от тебя зависит, останется все в тайне или нет… До свидания, сынок, счастливой дороги!»

Подозревать можно кого угодно – за главенство над нищей, дотационной областью боролись несколько кандидатов: пара-тройка из оппозиции и столько же своих ручных-прикормленных. Губернатор Кочкин, близко к сердцу принявший гибель своего покровителя, экстраполировал случившееся несчастье исключительно на свою персону, своё окружение, наивно полагая, что ветер дует лишь в его сторону: «Сожрали-подставили шефа, сейчас возьмутся за меня! А зачем меня убивать? Не-е-ет… Я им ну-ужен. Иначе в случае моей… хм, кончины, моего исчезновения… был бы явно виден он, заказчик! А так – вроде как и не так – убрали зама, значит, следующий “Сам”» – Зеницы подобострастно вверх: Сан Саныч мучительно пытался выйти хоть на какой-нибудь след убийц неудавшейся богатой жизни, но вконец запутывался в бесконечных доводах «за» и «против» своей ли вероятной смерти, смерти замминистра, в подлой злонамеренности подчиненных, ставших вдруг, всем скопом, врагами.

Так или не совсем так, но, независимо от рассуждений Сан Саныча еще с добрый десяток областных мужей ломали предынфарктные сердца над тем же вопросом, что и горемычный губернатор Кочкин. А кое-кто и прихохатывал, предусмотрительно заслав энную сумму денег в другую, противоположную кочкинской, сторону – не по наитию, конечно, – по принуждению, ошибочно принимаемому за благостное к ним высокое расположение. До поры до времени, естественно.

До поры. И до времени…

4

– Вставай, мразь! – Пинок в бочину вырвал слипшийся мутный взор из сумасшедшего полусна: над ними возвышался Хасан. – Подъем, суки! – Егор крепко держал Серегу за руку, вцепившись, видимо, в ночном кошмаре. Они встретились друг с другом глазами, тут же вроде как успокоившись, что все еще вместе. После третьего удара стошнило кашлем, кровью, слезами. Их потащили-поволокли из подвала на выход. «Падать нельзя!» – Усвоили на второй день чеченского плена. Не убивали русских по простой причине: во время привалов их по одному выставляли на периметр, проверяя наличие в горной зеленке снайперов. Это как развлечение. Основная нагрузка – переходы. Поредевшие в боях количеством, боевики нагружали пленников до потери пульса и равновесия – падать нельзя! – и те шли, груженые; медленно, но шли. Потом их кормили – помоями, объедками – вновь на периметр, пара минут грустной клоунады, рекогносцировка, и снова в путь. Три дня как неделя, Егор чувствовал: теряет силы; сутки, двое – он иссохнет, рухнет в изнеможении, можно не убивать – сам умрет.

Третий вечер. Дошли до скрытого, спрятанного в лесу лежбища. Разведчиков бросили в яму, туда же навалили жрачки – хорошо сказано о блевотине! – и отстали покуда. Утром никто не появился. Проснувшись в страхе от невозможности пошевелить конечностями, ждали Хасана. Вновь провалились в забытье до прихода надзирателя, потеряв времени счет.

Лишь после того как тело почувствовало толику восстановленной полубредовым сном силы, Егор ощутил движение мысли в размягченном мозге: «Жить!» – Первая мысль. Вздрогнул, открыв-разлепив тяжелые веки, осмысленно тряхнул головой, избавляясь сразу от всего: голода, холода, слабости, подавленности… Тяжелая голова откликнулась острой болью, застлавшей глаза влажным туманом, неосознанным, бесконтрольным страхом. Иванцова рядом не было.

Порядок один: встать, справить нужду – их не привязывали, к чему? – затем обратно на корточки, сторонясь своих же испражнений. Яма невысокая, по горло – он мельком огляделся за несколько секунд: никого вокруг. Сел. Высунувшись, можно схлопотать в башку внезапный удар – ослабленным вниманием мудрено заметить смотрящего за ним охранника: «чехи» не прочь повеселиться. Прошло минут десять. Удивляло несвойственное крикливому войску безмолвие. Если в боевых условиях требовалось внезапно затаиться, русских тут же связывали и заматывали морду скотчем – что происходило сейчас?

Серега Иванцов – технарь-подрывник, Егор – снайпер, замкомвзвода. Все что знали, они рассказали: под страхом смерти не смогли выдать больших секретов, поскольку не обладали ими, что «чехи» и так поняли, поэтому жить оставалось ровно столько, сколько требовалось тащить партизанское снаряжение. Взяли их случайно: контуженные, оглушенные внезапным взрывом залетного снаряда, отстали от рассредоточенной группы, вовремя не сориентировавшейся на марш-броске по тылам противника. Не успевших опомниться парней нашла вражеская разведка. Приволокли в лагерь, бросили в погреб – боевики удивились столь далеко забредшим на чужую территорию бойцам, сохранив им жизни до выяснения. Выяснили, допросили, с недобрым прищуром пообещав «зарэзать, как баранов», да и оставили гужевым транспортом, пока транспорт сам не крякнет от усталости и голодухи.

Но за Серегу зацепились. По вечерам его куда-то таскали, видимо, подкармливая, – он возвращался вполне в сносном виде, не покоцанным. Первой же ночью шепнул Егорке на ухо: «Учу минно-взрывным примочкам, своего-то спеца у них наши грохнули…» – Егор кивнул: может, поэтому и не застрелили еще.

Вслушивался, пытаясь составить для себя картину внешнего мира: лес шумел, не выдавая человеческих звуков. Поздняя осень спасала паленую землю летним почти теплом, иначе издохли бы на первой же ночной стоянке в их мерзло-могильном погребе. Тишина пугала неизмеримо больше, чем каркающий галдеж чужеродного полчища. Представлял ухмыляющегося снайпера-«чеха», добивающего в кустах косяк, терпеливо ждущего макушку из-под земли. Сначала был трепет, сменившийся вдруг осознанием полного конца, душа ушла в пятки, беззвучно плача. Вскидывал вверх обезумевший взгляд – автомат, граната… просто живьем зароют? Полчаса, час… «Так не убивают». – Вывод обнадежил. Он все еще боялся выглянуть, спугнуть тлеющую надежду, временами проваливаясь в сивушно-голодный, обморочный бред.

Аслан не сомневался, что за ним гонятся. Идут след в след, сокращая расстояние день за днем. Всему виной пленные – не надо было их забирать, тем самым выдав свое присутствие в столь важном для дела квадрате. Аслану поставили задачу отвлечь русских от основной операции по тщательно спланированному вторжению в Дагестан, закрепившись несколькими небольшими группами в сердце «зоны безопасности», что создали войска Объединенной группировки. Как бы эта зона ни называлась – санитарной ли, безопасной – в ней, как в бермудском треугольнике исчезали самолеты, люди, техника федеральных сил.

Во время одной из удачных операций боевики Аслана раздобыли небольшой арсенал ультрадисперсных[30]30
  Ультрадисперсная основа (арм.) – газообразная, ультрадисперсная фаза состояния горючего создает огромную площадь контакта взрывчатого вещества с кислородом. Мелкодисперсные вещества из углеводородов (типа измельченных древесных отпилок, мучнистой, сахарной пыли) используются в качестве горючего в боеприпасах объемного взрыва.


[Закрыть] устройств: снаряды серьезные, требующие квалификации в использовании. По воле случая и Аллаха заполучив опасный груз, потеряли в бою подрывника, что и послужило причиной захвата языков. Услышав от одного из контуженных про минно-взрывную специализацию, боевики притащили обоих к командиру. Тот проверил Серегу Иванцова на профпригодность, приняв решение взять русского с собой. Мало того – ему не нужен был голодный раб, поэтому, не долго думая, насмешливо, но без издевки, спросил, неспешно забивая табаком внушительного размера трубку:

– Будешь на меня работать?

Серега, полуживой, дрожа в такт бешено бьющемуся сердцу, ответил:

– Да.

– Иди. Не говори своему другу. Ему все равно конец.

«Так же как и мне», – продолжил про себя Иванцов. Было это в первый привал. На четвертую ночь капитан Летягин догнал Аслана, вычислив его местоположение. Дождавшись рассвета, разведгруппа вошла в лагерь без единого выстрела, с разных сторон, готовая уничтожить все, что движется. Лагерь был пуст за исключением отхожей ямы с грязным в ней существом.

– До свидания, сынок, счастливой дороги! – генерал козырнул дембелю на прощанье.

Про Иванцова приказано забыть навсегда… Но как? Человек, ушедший с врагами на войну против Родины не по воле своей. Чего, каких невероятных усилий, ухищрений стоило уговорить боевиков оставить Егора в живых? Голова разламывалась на болезненно-жгучие осколки догадок про последние Серегины минуты, перед тем как «чехи» покинут лагерь. Армейский братан, сам вчера почти труп, сегодня – жалкая продажная тварь, кишок ради готовая взрывать своих – чем таким он убедил Аслана, понимая, что выхода нет никакого, лишь короткий срок, отпущенный хитрым бородачом? Кто даровал Егору шанс – Аслан или лучший друг? Зверь или его подобие, ставшее таким по принуждению? Никогда не ответить на эти вопросы, их приказано забыть… Забыть навсегда.

Матери Сергея выслано извещение о пропавшем без вести сыне, заочно получившем правительственную награду; а также верительные обещания дальнейших поисков живого ли, мертвого героя, что давало родным млекло-смутную надежду на что-то… Человека нет, память велено стереть, судьбу товарища приходилось мучительно предполагать, учитывая чудовищные потери федералов в конечной стадии контртеррористическй операции, учитывая не до конца вымещенную злость, не говоря о лютой ненависти к предателям всех мастей.

Следующую встречу Ольга Владимировна назначила сама, предвидев замешательство Егора в неверной оценке их взаимоотношений: с ним надо действовать дерзко, сдерживая возникнувшую было поначалу неосуществимую надежду на что-то более томное, интимное. Армейский друг Сергей Иванцов – серьезный аргумент в деловую сторону, вмиг отрезвивший вчерашнего студента, завтра, стараниями старших товарищей – партнера. И не ему решать, какую задачу будет выполнять в дальнейшем, но за что будет отвечать точно, так это правильность и беспрекословная четкость исполнения той самой задачи.

Второе свидание, третье… Егор внимательно изучал правила: большая жизнь требует пространства, маленьких жизней не бывает, бывают маленькие люди, переоценивающие свои возможности, неразумно раздвигая положенные им границы, тем самым нарушая правила. Какая сила их установила? Вопрос, вряд ли требующий ответа: они были всегда. И всегда появлялся кто-то, пытающийся эти правила перечеркнуть, назначая свои. Но тем-то и ценны закономерность, размеренность сущего, раз навсегда придуманные, созданные с целью оставить сущее незыблемым, недвижимым на века. Это должен был понять будущий диспетчер, со свойственной ему проникновенностью постигавший новую науку, в корне отличавшуюся от той, коей намеревался посвятить ближайшее аспирантское время.

Было ощущение незаконченности, временности. Это позволяло думать о возможности выхода из кажущейся поначалу игровой ситуации. Ольга, уловив настроение ученика, терпеливо ждала соответствующей реакции на щекотливую тему – долго не пришлось. В характере Егора ярко прослеживалась черта, способствующая непременному логическому завершению происходящих с ним, вокруг него событий. Вскоре спросил:

– Пока ты не раскрыла особых тайн, могу я вернуться на исходную позицию – к своей научной теме, простой, бедной жизни? – Интриги добавляло то, что они не стали более близки, чем были вначале знакомства.

– Абсолютно правомерный вопрос, все его задают. – Насчет «всех» Егор уже усвоил: Ольга и иже с ней вербовали людей по бескрайним весям на нижнем уровне того, о чем он еще не знал. – Ответ: «Нет!» – Понимаешь? Нет! Будешь спрашивать, почему?

Все встало на свои места. Мысли только…

– Хм… – вслух.

Ольга ухмыльнулась вместе с ним:

– Как считаешь, далеко ли уйдешь с информацией, которой обладаешь и еще будешь обладать? Избави бог, никто не будет следить за тобой, преследовать, пытаться убить. Куда ты денешься, обратно в деревню? Или, как ни в чем не бывало, продолжишь учебу в университете? Скажу так: не отучишься и недели, вышвырнут. – Вдруг стала жесткой: – Дома даже не пропишут. В Москве – посадят за наркотики, за использование яда, соучастие в убийстве. Возразишь? Мол, на что тогда прокуратура? Правильно. Как думаешь, защитит ли кто тебя, если есть встречное заявление о насилии, попытке ограбления, торговле оружием, что подтвердят свидетели и улики с твоими отпечатками? Могла не говорить всего, но знаю – не обидишься, ты умеешь терпеть. Добавлю, что в деле о твоем возможном выходе из игры непременно всплывут факты, подтверждающие вашу с Иванцовым помощь боевикам в Чечне. Оттуда ведь живым не возвращаются.

– Кто…

– Два свидетеля, больше не надо.

– Кто?

– Вот-вот. Больше и не надо.

Егор вспомнил отцовский взгляд генерала, командира части.