Текст книги "Останусь лучше там…"

15

Кравцов. Париж-Рим

Хрипом стучит-пульсирует голос-контрабас Луи Армстронга, визжит его труба – это рядом, в кафе, бу́хает джаз. Здесь отовсюду льется музыка. Мягкий от солнца асфальт, мягкие пластиковые подошвы легкой обувки превращают прогулку в полет. Так можно уплыть аж в Булонский лес, невзирая на время, через весь город. «Давно так не гулял». – Часами, сутками наслаждаясь теплым, гортанным началом лета как изысканным вином. Потеряться невозможно – все пути ведут к эпохе Просвещения. И он атаковал выставки, не забывая вовремя подкрепляться рисом по-провански. Завтра: город-побратим Рим! Лионский вокзал похож на музей. В центре внимания ожидающей публики почти лондонский Биг-Бен, который час? В Париже полдень…

– Моя фамилия? Кравцов. Владимир. Один билет до Рима, пожалуйста.

Откуда берутся деньги? Тогда откуда берется море?

Деньги – они или есть, или их нет.

Деньги – это смысл жизни, философия.

Только речь идет о базовых, корневых деньгах, которые не вырвать кровью, смертью. Они всегда, везде… Они в политике, оружии, в сиротских приютах, дорогах, морской воде. Со времен Гарибальди коррупция, политая героическими лозунгами, прорастала внутрь, сквозь земную кору, к центру земли, и не только в Италии – по всему миру. Но Кравцов нацелен на Апеннины. Почему? Рвануть бы в Штаты, по идее, но США завязли в зыбучих песках Персидского залива, поэтому туда нельзя – спецслужбы рвут и мечут в поисках козлов отпущения, можно и под раздачу залететь. А здесь, в зоне шенгенской видимости, относительно спокойно. И сыто. Поэтому Кравцов едет в Рим. Ему нужны деньги. Большие… Большие деньги.

Антонио, Бруно, Лучано – посредника могли звать как угодно. Нет! Он отрекомендовался: «Пиппо…» Вы представляете? Как Гуфи из Микки Мауса! И что? Два метра ростом, огромный, железный, с сигарой из-под шляпы? Ничего подобного. Говорили на плохом английском, но о хороших вещах: говорили о наживе. Пиппо – тщедушный очкарик без возраста. Если б кто-нибудь сказал, что он спецагент с четвертой категорией доступа, Кравцов бы точно не засомневался – такие они и есть, спецагенты. Глаза и кисти рук – ворота в душу: простотой, жалом выпущенной для прохожих зевак, даже не пахло из-под припущенных окуляров, а руки… Поверьте – смиренно сложив их на коленях, скрестив ноги, изображая ну минимум виолончелиста – эти кисти вряд ли выпустят шею, оставив бьющимся пульс.

Июнь в Вечном городе время любви и свадеб. Нам, северянам, не понять, что римский июнь – четвертый месяц лета; будто бы лето вовсе не прерывалось на зиму! На пьяццо Венеция «сто лет» стоят леса́, вокруг них – вагончики, заградительные сооружения. Строительство метро Кравцову на руку. Место присмотрено специально, чтобы пригласить сюда Пиппо и иже с ним, увидят его людей, нет – неважно. С Кравцовым двое. Они держат стрелку с мафиози на контроле, всего лишь на контроле, не на прицеле. Барк с Фримом – добры молодцы с Москвы бандитской, так сказать. Дистанция на их усмотрение. Все равно оружия с собой нет – не тот случай, зачем кого-то убивать? Ни слова еще не сказано, хотя… Это как в самолете во время рейса. Кто ж там помышляет о худшем? Так и тут – вероятность катастрофы настолько мала, что только о ней и думаешь.

Встретиться договорились в небольшом скверике через дорогу от Витториано[17]17
  Витториано – памятник в честь первого короля объединенной Италии на площади «Венеция».


[Закрыть] – величественного колонного сооружения с мужиком, гордо восседающим перед храмом на вальяжно гарцующем бронзовом коне. Каменные скамейки на приличном возвышении от проезжей брусчатки, покрытые тенью вековых сосен, создавали иллюзию уединения, прохлады.

– Кто это?

– Король Эммануэль[18]18
  Витторио Эмануеле II – Monumento Nazionale, Национальный Памятник Виктора Эммануеля II или Альтаре Деллы Патрии (Алтарь Родины). Занимает участок между площадью Venezia и Капитолийским Холмом. Памятник был разработан Джузеппе Саккони в 1895 г.


[Закрыть]. – Пиппо дружелюбно махнул незнакомцу из шумно-восторженного круговорота, заплывающего в сторону автобусов, ждущих неподалеку, пониже сквера, на обочине. – Рисорджименто… новая страна, возрождение, политические войны.

– Откуда столько? – Хохочущая толпа обвила возбужденным гомоном; Кравцову не особенно улыбалось впадать в былое.

– Из церкви Сан Марко[19]19
  Церковь Сан Марко – базилика (здание, разделенное внутри рядами колонн), расположенная на маленькой площади «ди Сан Марко», смежной с площадью «Венеция». Посвящена Римскому папе Марку (336 г.).


[Закрыть], два шага отсюда, рукой подать… Свадьба.

Парк рядом со стройкой выбрали заранее. Мало того, что в подземке можно спрятаться, она являлась и запасным вариантом для отступления: через свежевыстроенный канализационный коллектор, пока неиспользуемый, – выход на тихую Виа дель Корсо южней главной площади. Там стоял небольшой резвый опель третьего человека группы прикрытия Кравцова, что предусмотрено для крайнего, непредвиденного развития событий, поэтому Жан, французский друг, водитель опеля, был единственным вооруженным. Как-то не очень успокаивало и то, что в коллекторе все-таки припрятана парочка пистолетов, так, опять же на всякий случай.

– В ресторан сейчас поедут… А может, и на природу куда. – Пиппо улыбался проходящим мимо, кивал. Свадебного люду прибавилось – гости из нескольких торжественных кортежей перемешались друг с другом, отчего в воздухе разлилось ощущение праздника. Не хватало гитарного всплеска тарантеллы для острастки.

В принципе, позиция Пиппо была ясна. Разговор продолжится на другом уровне, так уж у них устроено, у итальянцев; и будет ли этот уровень завершающим, неизвестно.

«Just a second…»[20]20
  Just a second! (англ.) – секундочку!


[Закрыть] – Кравцов встал, разминая затекшую шею. Тут же сел в миллиметре от его руки пронесся обжигающий вихрь. Окуляры Пиппо сползли с носа, взгляд остановился на собеседнике, остекленел. Голова запрокинута, вот-вот свалится на бок, на чем держится? Шея залита густо-красным, и это только начало потока фонтана смерти. Краем глаза Кравцов проследил направление прошедшей навылет пули – там кипиш, разрастающийся ком крика – задело кого? Зафиксировав ситуацию в застывшем ракурсе: Пиппо с почти еще живым взглядом, начинающаяся кровь ручьем, веселая гурьба – вот-вот вспыхнет паника… – Кравцов врезался в толпу и растворился средь нарядной публики, намылившись в сторону Виа дей Фори, что с другой стороны пантеона. Там ждал второй водитель – напрямую до Колизея, потом на окружную – должны уйти! Внутренняя связь – отбой! Раз вычислили, значит подсели на волну, ведут.

Благо, праздношатаев много, полно́ – прячась и извиваясь, но в рамках приличий, чтобы уж совсем не броситься в глаза, прорывался к машине. Беспорядочному движению туристов не противоречил, только добавлял гармонии в хаос. Справа – чугунная решетка, соединяющая пару небольших монументов, размахивающих копьями и крыльями; слева, в двух метрах, – нервные гудки автотранспорта, – прошел опасный участок, повернул на Фори, где же он, фургончик-мерседес синего цвета? Кравцов почти бежал – машины нет! Ждал выстрелов, готовый, вдруг что, нырнуть под любую близстоящую тачку, посигналил рукой: такси!! Перед тем как прыгнуть в подъехавший бьюик, включил радиосвязь: «Вариант три!»

Через пару минут, когда впереди уже маячил костяк разрушенного, как жизнь гладиатора, знаменитого силуэта, услышал в ответ: «Мы по второму!» – «Понял!» – Оказывается, слишком долго шхерился, запутывая следы в поисках мерседеса, и пацаны, не дождавшись, рванули по условленным маршрутам. А еще это значило, что потерь нет, так же как и дальнейшего хода к сицилийским друзьям; или уже врагам? И, в конце концов, вывод: только одна организация могла осмелиться на отстрел людей, вышедших на контакт с Кравцовым… И надо срочно, как можно проворнее сваливать отсюда, из Вечного, в своем желании первым откусить лакомое, города.

Общий сбор через час на базаре Кампо Дей Фьори. Гонка преследования выиграна, если она вообще была, гонка-то. «Кому мы нужны? Никому. Вот Пиппо… другое дело. Его и убрали. Был бы надобен я, завалили бы меня. Встречу могло вычислить только ЦРУ. Устранив Пиппо, они перекрыли неугодное им криминальное продвижение на запад – большего и не требовалось, если стала известна наша связь со спецслужбами. Конфликт на государственном уровне никому не нужен. Мафию с удовольствием бы покоцали на кусочки, на что русские федералы бодро промолчат в ответ, но… Господдержку кто-то слил. Доброжелатель среди моих людей». – В Риме их было шестеро: Кравцов, два его проверенных спеца, оператор-координатор и водители. Тот, что в синем фургоне – Сергей Иванович с учебного центра при российском посольстве, человек немолодой, еще при гэбистах продавший душу золотому дьяволу. От него и не требовалось многого, подвезти, увезти – «Вася, подай патроны!» – когда надо, когда не надо промолчать, сделать паузу, и всё. В его возрасте пара десятков тысяч «Франклинов» не повод изменять привычкам.

Другой водила – Женька… Жан. По прозвищу Жан-Люк Понти[21]21
  Жан-Люк Понти – Jean-Luc Ponty, джазовый скрипач-виртуоз 70-х годов, Нью-Йорк. Участник легендарной группы The Mahavishnu Orchestra.


[Закрыть]. Виртуоз руля и скорости, как его тезка-скрипач – вершитель импровизаций. Женьку подогнали французские друзья, весело, под звон бокалов расписавшись в его надёжности. Кого Кравцов знал плохо, так это Женьку – джазмена извилистых улиц. Цена вопроса? Такие вещи не продаются и не покупаются. Потому что предательство, как и стукачество, измеряются жизнью… или смертью, если так будет угодно. Мастак педалей газа и сцепления решил в жестком вираже срубить бабла, на жаргоне контрразведки именующимся «двойным прикупом», притом оставшись в теме. Да, мол, выкупили, с кем не бывает, но мы-то целы, черт возьми! – или как там по-французски: merde или putain de merde![22]22
  Putain de merde (фр.) – аналог русского «двухэтажного» ругательства на тему «черт возьми!»


[Закрыть] Самое интересное в деле раскрутки шелудивых псов – первая реакция на происходящее, первый вопрос, ответ.

Две улицы, Канцелярская и Пеллегрино, сходятся в одной точке, огибая огромный белый дом, похожий на крейсер, образуя тенистый пятачок-дворик. С этого пятачка взор упирается в покорно сомкнутые руки под согбенным взглядом еретика Джордано Бруно, грустно охраняющего бойкий продуктовый рынок, развалившийся под ногами опального философа, возрожденного в камне. Состыковаться должны у подножия памятника, затем – сквозь кричащие овощные ряды Кампо дей Фьори до неприметной узенькой Балестрари, обсудив все по дороге.

– Жан, привет! Как добрался? – Ни намека на недосказанность. Они в радиусе обзора московских спецов, Барка и Фрима, которые вне зоны видимости. Сергей Иваныч, по совместительству переводчик, семенит рядом, в промежутках русско-французского успевая заглатывать большие куски китайской жарёхи, жутко смахивающей на недозрелый гамбургер. – Радио где? – Кравцов сразу обратил внимание на отсутствие соответствующих проводов.

– Привет! Все Оkey! Тут же свалил, как поступил сигнал. Прибор со мной, в кармане.

– А если бы связь понадобилась?

– Но ведь при «варианте три» встреча обговаривалась именно через три часа и без подключения…

– Это если не переходим на «второй». – Кравцов спокоен, настойчив.

– Но «второй» не предполагался.

– Если бы не было «общего внимания».

– Черт! Твое «Just a second»?

– Конечно, ты не должен был отключаться. Обязан ждать уточнения к третьему варианту.

– Но…

– Вот-вот! Слушай сюда. Оставшись на волне, тебе пришлось бы выйти из игры. Но хозяева приказали выяснить наши дальнейшие планы… И ты вырубил приемник, чтоб не нарваться на мою команду исчезнуть из города.

– Какие планы, Сомил? – Здесь в Италии Кравцова звали Сомил… – Какие хозяева? – Они не торопясь ползли по живому коридору шириной в три человека, вспять не повернуть – толпа зевак; шли вперед, навстречу Барку – его макушка на уровне двух метров от земли уже виднелась в двадцати ярдах спереди.

– Жан, ты нарушил субординацию, но это полбеды. – Сергей Иваныч вплотную приклеился сзади в треугольник, нашептывая Женьке французский перевод… – Но почему, почему ты не сделал контрольный звонок через полчаса? Ты был уже в безопасности, вне-зоны-ви-ди-мос-ти чужой прослушки. – Барк приблизился вплотную, так, на всякий случай встретившись с Кравцовым вопрошающе-утверждающим взглядом. Последние слова послужили сигналом к действию. Жан бы никогда не узнал загримированного Барка в лицо, как никто и никогда не определит по наитию свою смерть.

Короткий удар ножом под сердце, полсекунды – Барк провернул лезвие, вырвал его из тела, тут же исчез. Кравцов, в пол-оборота, двигаясь спиной вперед, прижал обезумевшего от внезапной боли Жана к себе, как бы поддерживая чуть споткнувшегося прохожего, зажав ему незаметно рот; Сергей Иваныч выталкивал их из людской кутерьмы в сторону прилавков, громко крича по-французски, чтобы их приняли за случайных туристов: «Poussez-vous! Dйgagez!.. Cet homme fait un malaise! – Затем, уложив Жана вниз лицом под ближайшие лотки: – Appelez les secours… Je vais chercher un médecin!..»[23]23
  Перевод с фр. – Посторонитесь! Отойдите!.. Вызовите скорую… Сейчас приведу врача!..


[Закрыть]

Люди боятся происшествий, но присутствовать при уже случившемся – всегда-пожалуйста. Кравцов с переводчиком вырвались на приличное расстояние от убитой крысы, получившей своё, народ же только начал стягиваться к жареному. Жители Рима, как во времена бушующего страстями Колизея, весело сбегались на кровавые зрелища, пресытившись хлебами цивилизации.

– Как ты его вычислил? – Он прощался с Иванычем, сидя за обеденным столиком в небольшом кафе.

«Хороший вопрос, учитывая, что никого я не вычислял». – Вслух же Кравцов ответил:

– Иваныч, не забивай голову ерундой, это моя работа – родину твою итальянскую защищать. А родина, Иваныч, там, где хорошо кормят, то есть платят, а всякие там гады ползучие с крысиными мордами – тут, брат, наша забота. Так что трудись, расти внуков, да уповай на бога католического. Я позвоню. Скоро. Поинтересуюсь, как дела. На том расстались.

«Старый хрыч, знамо, не дурак – вопрос задал по существу: как я в два счета цэрэушника срисовал? Да только не прыгнет Иваныч дальше толстой задницы со своими догадками, ни к чему ему лишний геморрой – спокойствие дороже! Хоть не висит уже на шее у меня как раньше, годков семь назад, но и воля его вольная ой под каким сомнением! А сомнения все эти в кулаке моем вроде кощеевой иглы запрятаны да делами совместными закованы». – Конечно, не виноват ни в каком предательстве Женька-Жан с украденной у него, как скрипка Страдивари, жизнью. Кому он нужен, хренов гонщик-шоферюга французский! Цэрэушников навел Кравцов-Сомил, кто ж ещё… И привел их, чтобы тихо-мирно, без лишних глаз и ушей решить проблему непосредственно с боссом, толстым, громадным, сигара из-под шляпы, и чтоб никакая шушера не влезала в душу тупыми намеками на важность их присутствия в жизни. – «Гнусные ублюдки! Думали, они настолько неуязвимы у себя дома, что даже не удосужились обеспечить достойного прикрытия своему напыщенному очкарику, знатоку итальянского Возрождения…»

Перед тем как пожать на прощание руки, Сергей Иванович, уточнив все интересующие детали, чуть придержал Кравцова:

– Давно хотел спросить, Сомил…

– Ну.

– Почему ты, вроде как русский, а имя какое-то ненашенское носишь, турецкое что ль?

– Ты прав. Мой отец был турецким подданным.

Иваныч впился обеими корявыми лапами в протянутую Сомилом ладонь, как-то слишком внимательно заглядывая тому в глаза. Затем тяжело плюхнулся на стул и зашелся рваным, нервным смехом, отрешенно махнув вслед Кравцову-Сомилу с чувством выполненного долга.

Это насторожило: «Люди с возрастом меняются, некоторые в лучшую сторону. Скоро вернусь в эту страну, в которой меня зовут Сомил, по-турецки». – Сейчас же – вновь туда, где прибывающие на вокзал люди сверяют время с копией лондонского Биг-Бена. Который час? – «В Париже полдень. Здесь я Кравцов Владимир. Надо срочно разобраться с французскими коллегами, так опрометчиво поручившихся за предателя Жана. И чем меньше следов нашей нерушимой дружбы останется в сердце Европы, так страстно воспетом незабвенной Эдит[24]24
  Эдит – имеется в виду Величайшая французская певица XX века Эдит Пиаф (фр. Édith Piaf, настоящее имя Эдит Джованна Гассион, Édith Giovanna Gassion; 1915–1963 гг).


[Закрыть], тем лучше».

16

Секунда

Сколько раз я умирал в этой жизни? А сколько раз можно сдохнуть, умудряясь при этом остаться живым? И правильно ли всё расставит смерть, как расфасовал бы сам до ее прихода или чуть его придержав? Где я? Нет ответа.

Кто не пил взахлеб свежий квас или пиво, жадно глотая полкружки после тяжелой работы, жаркой бани – так и я, не дыша, безудержно окунулся в ледяную чистоту долгожданной влаги… Открыл глаза, облизывая трещины пересохших губ: иллюзия. Взгляд уперся в непокорную растительность, рвущуюся сквозь синеву татуировок на огромном черном теле. Он стоял передо мной горой, терпеливо ожидая пробуждения узника, мычал что-то еле слышно. Или пел? Тут бы поздороваться, но голоса не было. Попытался пошевелить хоть каким-нибудь суставом, мне принадлежавшим – ноль. Первая мысль: «Что они мне вкололи? – натолкнулась на вторую: – Сколько времени здесь нахожусь?» – Непонятно чего дождавшийся громила в наколках резво подхватил меня под мышки, сдернул с бетонной шконки и легко, без потуг потащил туда, где, вероятно, страждущие получают ответы на все интересующие их вопросы.

Боли нет – возможно, я цел; долгое время пролежал без движения – вот и закостенел… Расслабил руки, пытаясь выскользнуть из цепких клешней – держит жестко, гад, по-борцовски лишь поддернув плотней к себе. Наконец-то включились ноги – стали цепляться за ближайшие края стальных проемов – волокли меня по темному коридору, слева-справа: тюремные, с кормушками, камеры. Я и не сомневался, что тело должно в конце концов отреагировать на яростные атаки сознания – мозг-то работал, это главное! Кто-то меня не убил, кто-то тащит, чуть ли не с километр, по каким-то жутким закоулкам: значит, в принципе, я кому-то нужен? Тогда почему не сопроводили по назначению пешком, по-человечески? «Национальный жест унижения непокорных», – ответил сам себе. Позиция пойманной за шею курицы мне перестала нравиться, но и противостоять в таком положении большому черному дяде не представлялось возможности, хотя и ощутил наконец-то единение проснувшихся мышц и нервных окончаний.

– Брось! – крикнул ему по-русски.

И он бросил, выполнив команду.

Жестко стукнувшись головой о бетон, я не успел порадоваться окончанию неприятного путешествия, как в тот же момент множество сильных рук подхватили меня, перевернули лицом вниз, глаза замотали повязкой, руки-ноги перевязав веревками. В душу будто наплевали, не предупредив заранее об окончании моей жизни.

Пыльный

Он махнул своим людям – из подвала полицейского участка вытащили двухметровый мешок с русским дерьмом и забросили в близстоящий фургончик. Подальше за город его, где меньше народу; где над смердящими свалками из таких вот мусорных пакетов нет-нет да пролетит афганский снежный воробей, обитающий только в этой сказочной стране. Три машины медленно двинули друг за другом.

Там, в России, его звали Энчик. После двух лет, безвозвратно отданных Советской армии, остался на сверхсрочную. Попал в Чечню, освоился, прикинул что к чему… При Дудаеве воевал начбригом. У Басаева, благодаря знанию английского, выбился в политруки – отвечал за идеологический подрыв врага, обучившего и воспитавшего его самого. Там-то и заприметил Анвара Асанова Джахонгир Ильхомович.

Энчик покупал русских командиров, щедро одаривая их нескончаемой валютой. Джан, в свою очередь, внедрял-устраивал Энчика при войсковых штабах, гуманитарных центрах, умело толкая по скрытому от посторонних глаз карьерному лабиринту подальше от пуль, все ближе и ближе к зычной, горластой власти. Игра шла непростая – российская контрразведка с каждым годом набирала обороты, в свою очередь вербуя агентов влияния во вражеском лагере.

Со времен срочной службы Анвар умело плавал в хитром водовороте человеческих взаимоотношений. Будучи сержантом, грамотно разруливал межнациональные конфликты в своих подразделениях. Прибалты – хитрожопые, жаждущие власти, затаивающие злобу на обидчиков; азеры – кучкующееся, ленивое стадо; узбеки – тихие, послушные до поры до времени. Таджики, русские, татары… Всем не угодить, но всех надо заставить уважать себя. Драки, дедовщина, убийства, избиения, прикрытые для отчетности высокопарными рапортами, научили Анвара распознавать в человеке главное – способность к предательству. Он покупал русских командиров, манипулируя жизнью их подчиненных. Вскоре в этой стране стало опасно находиться. Так он оказался в Кабуле при торгпредстве. Афган он полюбил. Здесь было так же невыносимо пыльно, как пыльно и муторно жила его озлобленная душа, витающая в нескончаемых клубах нангархарского ганджубаса[25]25
  Провинция Нангархар со столицей Джелалабадом является ведущим регионом Афганистана по производству наркотиков и опиумным центром мирового значения.


[Закрыть].

Энчик по прозвищу Пыльный был осведомлен насчет двухметрового кабана в мусорном мешке – русский являлся заложником до получения Джахонгиром какого-то важного груза. Джан позвонил – груз на месте, залог можно отдавать. За ним приедут в обговоренное место четверо военных. Туда и направился Пыльный на фургоне, в кузове которого сидели его помощники, безразлично вытирающие ноги о валявшееся на грязном полу тело. Тело какое-то время шевелилось, потом затихло. Даже если пленник издох, не было обговорено, в каком виде возвращать его обратно – живым ли, мертвым; а если что – пятнадцать стволов решат проблему. У Джахонгира-то всё получено, так что труп тему не испортит. Начнут бузить – полиция на подхвате, можно и в каталажку недовольных пристроить, откуда русского недавно вытащили.

Корякин

Джахонгир по телефону распорядился выдать Секунду. Проконтролировать точность исполнения не представлялось возможным: если приказ закодирован, Секунде каюк. Взяли Джана спокойно, без шума, люди Султана Валеевича, севшие на него за день до приграничного теракта. Джек Кровиц сразу растворился в глубинах посольских закоулков – его не достать без официальных представлений американцам, что не входило в планы группы Корякина. Было ясно, афганский прогон золота отменялся. Осталось вытащить Секунду, не оставлять же братана моджахедам.

Указатель на Герат – северо-запад страны. Въезд на заброшенное древнее кладбище. Понятно, где ж еще могут выдать старого друга? Гарантия безопасности – сотовый телефон, связывающий спецов с Джахонгиром, сосущим сладенький леденец в виде стального ствола пистолета Макарова. Ехать решили вчетвером, зачем же больше? С полицией все равно не совладать, равно как и с моджахедами, случайно забредшими на погост помянуть предков, поэтому лучше разойтись по-тихому.

С Корякиным – Стинг и Васька Корзунин. Спирин остался на границе в небольшом подвальчике при таможне охранять Джахонгира Ильхомовича, неукоснительно соблюдая положения Женевской конвенции. Джан оказался довольно наглым штемпом[26]26
  Штемп (жарг.) – паренек с хулиганскими замашками.


[Закрыть], чья напыщенная уверенность основывалась на двух незыблемых постулатах: трусости и дипломатическом иммунитете, в который он очень верил, но на который глубоко плевал полковник Султан Валеевич.

Прибыли на ржавом светло-зеленом советском конструкторе с международной надписью «Красный Крест». Водила уазика – помощник Султана, паренек нехило подготовленный. С бандитами договорились: забирать заложника невооруженными. Нашли указатель, развернулись и въехали на кладбищенскую дорожку задом, тормознув на обочине чуть по диагонали. Сидящие в «буханке» лицезрели бы обширную панораму расстилающегося перед ними грустного ландшафтного зрелища, только окон в дверях кузова не было, как и любопытных зрителей. Шофер остался за рулем. Пассажир Стинг вышел и занял позицию в голове уазика. Вместо оружия – трубка мобильника. Кряк с Васькой стояли в ожидании встречи на разбитых древних плитах. К ним приближалось что-то невообразимое.

Стержень металлоискателя в его руках казался чайной ложкой. Черная гора мышц, до неприличия заросшая шерстью, двигалась с крейсерской скоростью. Не успев толком испугаться, русские уже были обследованы прибором на предмет присутствия металлических штуковин. Бесцеремонно оттолкнув Кряка с Васькой, громила двинул к Стингу. Потом изучил водителя и салон машины: чисто… Напевая, вернее мыча что-то под нос, он удовлетворенно хмыкнул и махнул кому-то двухметровой волосатой лапой. Слева-справа возникли из-за укрытий правоверные с калашами. Черная гора толкнула Кряка в спину, обозначив направление движения. Васька побрел за командиром. «Как-то Вася погрустнел», – показалось Корякину. Навстречу появился один, за ним трое. Гора позади. – «Шах и мат!» – Так бы Кряк обрисовал ситуацию.

– Где наш человек? – спросил Серега, вмиг узнав хитрую морду напротив.

Переговорщик усмехнулся:

– Звони!

Кряк кивнул Корзунину, тот – Стингу: «Набирай!» – Васька пошел к Стингу за телефоном, за пару метров обойдя мычащего гиганта. Тут же вернулся, передал трубку визави Кряка. Переговорщик, видно, Корякина не признал – их волновали разные вещи пятнадцать лет назад: тому нужны были деньги, Кряку – жизнь. Энчик молча выслушал Джахонгира по сотовому. Удовлетворенно хмыкнув, вернул аппарат:

– Тащи его! – Взмах рукой. Тут же, не мигая, уставился Кряку в переносицу: – Помнишь меня?

«Черт!» – Серега недооценил гада. Это могло плохо кончиться:

– Первый раз в Афгане… Вроде не встречались, – стараясь выглядеть удивленным.

– А в армии?

– Четвертый год. Контракт на пять лет.

– Где служишь?

– Центральное Управление. Среднеазиатское обеспечение…

– Штабист?

– Почти… Хоть что-то платят. В командировке здесь.

Тяжелый взгляд. Недоверчивый. Это профи. Это плохо.

Энчик:

– Забирай! – Трое приволокли мешок. Облегченно вздохнув, Кряк обхватил Секунду со стороны головы за плечи, Васька – за безжизненные ноги. «Труп», – подумал Кряк, начиная заводиться:

– Труп? – вслух, вслед главшпану.

Анвар уже уходил. Нехотя откликнулся, остановившись:

– В чем проблема?

– Развяжи… – вдруг жалобно проскулил труп.

– Помогите донести! – Услышав Секунду, попросил Кряк Анвара. Тот маякнул Черной Горе, не скрывая ехидной улыбки. Черная Гора ухватил труп по центру и поволок его к уазику. Спецы еле поспевали: – В машине развяжем! – Кряку показалось, труп кивнул. Не очень аккуратно запихнули Секунду в кузов. Изнутри принимал водила, кряхтя, затаскивая мешок ногами вперед в соответствии с ритуалом, правда, православным.

– Позови Анвара! – крикнул Кряк вслед удаляющейся горе. Монстр обернулся на ходу – ничто в его образе не говорило, понял он или нет. Автоматчики, рассредоточенные по сторонам, внимательно наблюдали за происходящим. Анвар появился через мгновение:

– Что еще?

– Забыл сказать… – Расстояние метров тридцать. Кряк видим со всех сторон. Душманам же – шаг в сторону, и их нет – камни могил укроют живых. Пока живых.

Задача водителя уазика была проста для специалиста такого уровня: при необходимости незаметно проникнуть в кузов, открыть кажущийся неразъемным и не очень объемным сейф под сидением, достать оттуда два приклада, рукоятки, стволы, цевье с откидными накладками, складные сошки, соединить все это за полторы минуты и, прикрутив съемные целики на крышки ствольных коробок, отворить двери кузова. Что он и сделал по незримой указке Кряка.

…Анвар вернулся по просьбе русского, показавшегося ему знакомым, – мало ли что, вдруг Джан перезвонил? Да и на вояку взглянуть еще разок – развеять сомнения: «Бояться нечего – если что, запалим зеленый унитаз к чертям собачьим!»

– Чего тебе? – повторил он.

– Джахонгир просил передать…

– Что?

– Подойди ближе, Анвар. – Разведя руки, Кряк мотнул головой: мол, кого бояться, кругом ваши люди!

– Откуда меня знаешь? – Энчик подозрительно смотрел на дружелюбный жест.

– Джахонгир сказал, что приедет Анвар Асанов… – Кряк резко остановился. Энчик все понял. Душманы со стороны вряд ли слышали диалог: – Он сказал, это ты купил капитана Тропилина, убив семнадцать моих пацанов.

Пистолет под рукой у Энчика: «Хватит его слушать!»

– Ты убил шестнадцать! – Кряк видел движение руки к оружию и слышал стук распахнувшихся дверей уазика за спиной. Осталось только прыгнуть под днище специализированного броневика в форме допотопной «буханки» и через люк пробраться внутрь.

Два натовских пулемета Мк-48, как из чапаевской тачанки, поливали боевиков тяжелым восьмимиллиметровым огнем со скоростью семьсот выстрелов в минуту. Стинг стрелял лежа, Корзунин – стоя, с колена. Гильзы сыпались веером и, со звоном отскакивая от бронированных стен, падали на мешок, валявшийся тут же между ног. Спасенный заложник, озверевший от вновь обретенной, разрывающей перепонки свободы, согнувшись, прячась от просящихся в гости пуль, полулежал на переднем пассажирском сиденье рядом с водителем форсированного уазика, не по-детски набирающего обороты.

Там, за указателем на Герат, суетились неуспевшие что-либо сообразить боевики, отстреливаясь и затаскивая в машины трупы недавних переговорщиков, в надежде рвануть вдогонку неверным. В это время к старому кладбищу подлетали американские вертолеты, доверительно предупрежденные российскими коллегами по поводу выползшего на поверхность бандформирования.

Чуть замешкались с огромным мохнатым телом – наполовину высовываясь из фургона, оно никак не помещалось целиком. Бойцы Пыльного приняли правильное решение: бросить Черную Гору здесь же, среди давно усопших предков. Пока вытаскивали мертвого монстра из кузова джипа, сверху разразился крупнокалиберный антитеррористический дождь, предлагая не торопиться оставшимся в живых душманам, смешивая их с застывшей вековой грязью, пылью.

Секунда

Сколько раз я умирал в этой жизни? И что такое страх?

Что хуже – ожидание смертной казни за убийство мента или смерть в грязном мешке, связанным по ногам и рукам за то, что ты оказался вовлеченным в сложное хитросплетение чьих-то непростых игр? Друзья увозили меня из Афгана, где я не смог ничего толком предпринять, потратил кучу денег, в итоге оказавшись пойманным и брошенным на нары. Друзья увозили прочь от двуличного Джахонгира, цэрэушника Джека, золота, с которым так и не смог ничего сделать. Слева рулил незнакомый мне водитель, сзади, в салоне, Кряк, Стинг и Васька Корзунин рассовывали отработавшие части пулеметов по скрытым в машине тайникам. Вопросы – впереди. Разбор полетов – впереди. Позади смерть, беспощадная как жизнь, которую мы давно выбрали сами. Вот и ответ: ужасней испытанного страха – предощущение неведомой опасности, в которую нас толкают обстоятельства, не зависящие от нашего желания или нежелания заниматься этой работой. Мы сами обрекли себя на безысходность. И вот это – жутко.