Текст книги "Останусь лучше там…"

11

Колька-Секунда, конец восьмидесятых

Двадцать «николаевских» червонцев ровнехонько красовались на откидном столе в купе поезда «Новосибирск-Ленинград». Колян брал по одной и – губы в трубочку – пыхтя, протирал монеты фланелью.

Топор сидел напротив, исподлобья копаясь в своих мыслях-думках: все должно сработать четко, без запинки. Уперев тяжелые руки в матрас, он приподнимал крепкое тело и балансировал, покачиваясь, согнув ноги в коленях – не хватало движения. Немного ломало с похмелья: «Так, та-а-к… через час причаливаем».

…Гостиный встретил нервным гулом толпы. Разошлись. Колян вразвалочку побрел вдоль окон-витрин к Метрополю. «Столица» давила огромным грязным небом. День, почти утро – а плотный влажный воздух превращал контуры в вечернюю изморось. Руки в карманах – из-под кепки раскованный внимательный взгляд.

Топор на другой стороне Садового кольца. Его не видно, но он на стреме. Колян пронырливо выискивал-вынюхивал в воздухе иностранщину: обрывки фраз, «пшеки», «эйшенc». Они специально отошли от центрального пятачка, чтоб не нарваться на местных спекулянтов – чужакам здесь не место. На это и расчет – типа проездом, sorry man.

Поляки стояли гурьбой, весело обсуждая (или осуждая?) расстановку за витриной. Смеялись… толкаясь. Колян был рядом, тоже смотрел на чудеса совкового индпошива, похохатывал. Крайний пшек с удивленной настороженной улыбкой нехотя повернулся к соседу: «???» – Его взгляд тут же встретил полуоткрытую ладонь Коляна – чирик был виден только пшеку. Блестел…

– Интрестинг?

– How much?

– Нот вери икпенсив!

– ??? – Брови вверх.

– Ван хандрид. Долларз… – Брови остались вверху. Пять секунд.

– How many pieces?

Колян не понял:

– Двадцать штук! Двад-цать!

«Пшек» в свою очередь не понял:

– We’ll go to hotel! – Колян кивнул в ответ. В ногах какая-то слабость, вата.

В Интурист заходили шумной толпой – Топор с Коляном в центре, прячась от охраны. Колян громко «базарил» по-английски, нет, по-польски, и еще громче, по-фирменному, хохотал, пытаясь прикрыть ну явно не «стэйтсовскую» морду друга. Пшеки были навеселе, хотели продолжить. Сковывала настороженность Топора. Компенсировалось все дружелюбным гоготом Коляна: «Матрёшки! Горбачефф! Okey!» – Этикетки на бутылках, сигареты Marlboro, Winston, фирменные кейсы: «американская мечта» юности, воплощенная с фотографий Битлов и Слэйдов над кроватью в хрущевке…

Двадцать монет как-то звонко между делом были проверены на зубок. Весело отсчитаны двадцать «Франклинов», немного задержался с пересчетом Колян (слабость из ног перетекла в руки). Он два или три раза нервно переложил из кармана в карман неудобную пачку, выручил Топор: спокойно взял баксы, серьезно, без ухмылки посмотрел на напарника.

«Нормально… – Колян расслабился в кожаном кресле. Секунда… Встаем! – Ну?.. Нам пора». – «Николаевки» празднично блестели на матовом стекле стола.

– No, no, no! – Пшеки врубили Шарп (десятиполосный эквалайзер!). В широких стаканах забулькал вискарь. – Gorbachyof-f-f! Perestroyka-a-a! Matryosh-ki-i-i!

…Слава богу, на выходе ничего не пришлось объяснять расфуфыренному швейцару – друзья, шатаясь, выволоклись из отеля. До метро недалеко. Не торопясь… Сзади неясный подозрительный шум. Спина взмокла… Колян понимал, вышли поздно, пересидели: монеты начали тускнеть! «Жопой чую – п…ц!!!» – Топор рванул вниз по лестницам. Время пропало. Мелькают люди… «Цепляются, бля!» – У Топора плечо железное – кто-то отлетел, упал… «Чувак, блин!» – Двери захлопнулись… «Следующая остановка Московский вокзал!»

Всё!!!

До поезда молчали.

Перестук колес перемалывал за мутными окнами остатки волнений… треволнений. Блаженная улыбка, расслабуха. Топор достал заработанные зелёные: «Две тысячи. Ту саузендз! Лохи, пшеки!» – У Топора красивая улыбка (в кавычках – ха-ха!). Пальцы привычно пробежались по ребрам бумаги… Колян знал это выражение лица товарища, помнил – это было секундное затишье перед страшной, невыносимо жуткой и беспощадной бурей! Похожей на огромное грязное небо.

* * *

Открыл глаза. Иногда спал как убитый, хоть не просыпайся! Иногда вообще не спал, плутая впотьмах между бредом и явью. Был в ленинградском поезде вместе с первым криминальным наставником Топором, потом вдруг в тесной вонючей камере три на два, то в насквозь промерзшем бараке под Новосибирском… Вена, Киев – где я еще не погибал? Там, где-то в параллельном мире, у меня есть дом, семья; в другом нереальном измерении – сплошные концертные гастроли по разным странам, а где-то – лезу по простыням на второй этаж общаги станкостроительного завода, скоро будут танцы, а у нас ни в одном глазу!.. Память дремала-бредила рывками, волнами.

Левая рука сжимала под матрасом пистолет-пулемет, нагло пронесенный вчера в недорогую кабульскую гостиницу «Серебро», несмотря на запрет оружия. Утром придет полковник – попрощаться и заодно обговорить детали дальнейшего с ним сотрудничества… Вновь забылся. Воспоминания спасают от бездействия, лечат, помогают выжить, прийти в себя. Что ещё делать человеку, когда до грани, такой пугающей, остается час, два?

* * *

– Колян, а где же джаз? Смотрю, ты все больше по аферам… – Спецназовцы, Спир с Кряком, ждали повествования о чем-то другом, им неведомом.

– Дык, и за джаз раньше в тюрьму сажали!

– Ну так это когда было-то?

– Ладно… Поработал я и музыкантом в ресторане. Не зря же эстрадное закончил.

– Ну-ну! С этого момента, пожалуйста, поподробней.

Мы не торопясь рассказывали друг другу о своей жизни, чаевничая в купе «столыпина» в двух шагах от Душанбе.

Колька-Секунда, середина восьмидесятых

– Слышь, ты, подь сюда! – Сцена была невысокой, по грудь. Колян наклонился: вдруг резкий, несильный, приятельский удар в живот: – Давай «Гуд бай»! – Сказано серьезно. Но в прищуре – дружелюбие выпитой водяры.

– Да у нас рок-н-ролл заказан! – Колька кивнул на банкетный зал: молодожены с гостями мялись в углу, ожидая танца.

– Че, бля?! – Дружелюбие свернулось в тряпочку нехилого кулака…

– Ладно, ладно! – примирительно. – «Гуд бай!» – прикрикнул на музыкантов Колян, поймал глазами жениха, крутанул вокруг оси руками: мол, через пару сек…

Песня «Гуд бай, Америка!» Бутусова была чем-то вроде реквиема по ушедшим – пацаны из братвы молча сидели за столом и, не чокаясь, вливали в себя водку. В типовом провинциальном ресторане набирал обороты типовой перестроечно-перестрелочный вечер. Прически «каскад», приталенные широкоплечие пиджаки с модно загнутыми рукавами (до малиновых лепеней поверх портупей оставалось совсем немного времени)… Кто-то остался за столом, кто-то пошел покурить. Пар, желающих потоптаться под «Америку», было немного. Песня хорошая, слов нет, но атмосфера «боевого братства» вытесняла неуверенных с танцевального пятачка своим плотным, наэлектризованным исподлобья, биополем.

Вообще-то, свадьба заказывала рок-н-ролл, но недовольства никто не высказал – какая разница! Молодожены, пара свидетелей и еще кто-то из гостей ответственно раскланялись в завершение «Америки» и направились в центр зала конкретно размяться после роскошного для перестроечных восьмидесятых застолья.

За «рокешник» свадьба дала чирик – это немало, это очень немало:

– Уважаемые гости нашего ресторана! – Колян саданул по струнам Гибсона. – А сейчас по просьбе уважаемых молодоженов… – Ещё взрыв гитары. – А также их гостей!.. Рок-н-ро-о-о! – На пятачке перед сценой восторженно захлопали. Колян рубанул было квинтовый рифф, слэповый бас с сухим барабаном четко отработали первый такт, но мощный звук гитары вдруг пропал. Аккомпанемент тут же тоскливо съехал, закашляв. Гриф Гибсона обхватила лапа с нелепо выпирающими набитыми костяшками:

– «Америку» давай! – прохрипел бык, – «Гуд бай» давай-бля, давай! – Он был пьян, но хватка говорила о многом: к силе прибавилась тупая, насупленная упертость. Колька не заметил, как «братан» взлетел на сцену. От неожиданности Колян рванул инструмент на себя, зацепив стоявшую за музыкантами аппаратуру, и нутром, печенкой почувствовал, как острый край чего-то прошелся по лакированному грифу, хромированным колкам; гитара зарычала расстроенными струнами… Стоп!

Кто-кто, но гитарист-то знал, как улаживаются подобные инциденты, не впервой. Всего-то: засунь гордыню куда поглубже… И дело даже не в том, что бесплатно. И не в том, что через силу и без желания. Не в том, что гитара Gibson – эквивалент золотовалютной совковой мечты! – и что после каждой песни – фланелькой по струнам… Просто надо улаживать, и всё. «Работа у нас такая, была бы страна родная!»

…В центре зала уже закипало свадебно-бритоголовое месиво. Первой волной выбросило невесту, качнувшую было права из-за неудавшегося праздника, – в ответ неистово обиженный жених, нервный и возбужденный, как рой пчел впился руками и ногами в нетрезвых, но подготовленных к драке врагов. Непонятное со стороны, на первых секундах, действо равномерно переходило в отработанное избиение. Били четко, короткими с подшагом полубоковыми правой – снизу в челюсть, подшаг – левый-нижний крюк в поддых, – обеими руками за волосы, – и голова летит вниз навстречу согнутой в колене ноге – всё, следующий…

Колян бережно положил Гибсон на пол (на стул нельзя – упадет), накрыл звукосниматели бархоткой, еще раз проверил ручку громкости (привычка)… Он никогда не дрался в ресторане, на работе, обычно уступая водочной вонючей наглости, покорно кивая и исполняя прихоти. Понимал, что эти головы, как и эту страну, уже ничто не вылечит. Пока ничто не вылечит. Он легко спрыгнул со сцены, свернув первую челюсть жестким маваши справа, высоко подняв бедро и на четверть секунды зафиксировав ногу в ударе. Рядом недоуменно вспыхнули-расширились типа зенки – типа, мол, ты че-кто-бля… в натуре? Мощнейший удар прямой левой рукой, с продыхом – в центр лица! – второго нет… Нога – взмах голенью – хруст колена соперника, не ожидавшего от лабуха такой прыткости. Бык недоуменно присел, продолжая бесполезно махать руками: боли еще нет, но он уже не встанет… следующий.

Свадьба воспрянула духом. Ход побоища переломлен. «Ботву» никто не добивал, раненых в плен не брали. Пацаны молча растворились. Гости еще некоторое время хорохорились, кричали: «Горько!» – Осколки тарелок, рюмок, остатки сломанных стульев напоминали недавний кипиш; скоро все уберут, все изменится, скоро многое растворится-перемелется под гигантским прессом перемен девяностых.

Гитарист колдовал над своей гитарой, убаюкивая ее до следующего выступления. Понимал, что праздник, грустно кончившийся сегодня для свадьбы, завтра для него только начнется. Надо было принять решение. Серьезное решение. И он его принял.

* * *

Звонок телефона. Это снизу с «рисепшн» – Джек.

– Заходи, друганец! – Я находился на четвертом этаже готиницы.

Через пять минут – стук в дверь, она не заперта, вошли. Меня не видно, я за стенкой прихожей.

– Расслабься! – голос Джахонгира: – Он свалил…

Джахонгир Ильхомович зашел в комнату, без приглашения сел в единственное кресло. Я, в трусах, как бы второпях, недоуменно:

– Ты?

– Кончай спектакль, одевайся! Это – с собой! – кивок на матрас, вернее на то, что под ним (как он догадался?).

Гостиница в получасе ходьбы от делового центра Кабула; мы не торопясь брели к посольству. Джахонгир был недоволен:

– Ты в долгу: спас тебя от греха… Да черт с ним, грехом! – Вознеся глаза к небу, он успел прочесть молитву. За полторы секунды. Почти как я, только наоборот – я за это время убиваю… Подумал: «Этот Ильхомович значительно умней, чем показался вначале». – Пока вы с ним ошивались по злачным заведениям, я навел о Джеке справки и понял, что он птица непростая и присел на тебя плотно.

– …?

– Да-да! Час назад мы зашли с Джеком в гостиницу практически вместе. Он заметил меня и сразу свинтил, сделав важный вид, так что жди звонка. Груз пойдет через два дня, у нас все готово. В Термезе мои люди договорились со складом на таможенном терминале, там все в порядке. С грехом пополам соорудили гуманитарный караван, во-о-т… – Он смотрел на меня далеко не безобидным взглядом, как будто принимая важное решение: – Тем более теракт под Джелалабадом был намедни, поэтому «добро» на проход дали… Полковник Кровиц, дорогой друг Секунда, – это проблема, это очень большая проблема! Не намного больше, конечно, чем та, которую ты чуть не устроил сегодня сам.

– …?

– Да-да! Я не смогу тебе помочь… – Видно было, решение принято. – …Если не расскажешь мне о грузе. Не в том ты положении, чтобы устраивать боевик в чужой враждебной стране, Ясенева-то нет! От меня зависит, долго ли ты протянешь…

В руках я нес спортивную сумку с «Аграмом», чуть не сыгравшим роковую роль в моей афганской эпопее. Убил бы я Кровица? Не знаю. К тому все шло. Я чувствовал, что начинал «плыть» – сознание раздваивалось без четких, выверенных установок Шефа… С Джахонгиром договорились встретиться вечером в центре города недалеко от посольства. Я прыгнул в праворукую тойоту-такси, вынырнувшую из клубов пыли, и направился в мое третье, засекреченное от всех жилище. Потом уже двину на разговор с Джеком в наш военный городок… К тому же Джахонгир дал пару дельных советов по общению с представителями ЦРУ и им подобным.

12

Корякин

Вся надежда на помощников Джахонгира: двое прибывших в Термез людей быстро уладили все формальности с перегрузкой золотых ящиков, подключив кого-то из местных знакомых таможенников. Работали бойко, уверенно. От них веяло странной собранностью, решимостью… Вспомнился киргиз-пленник, которого отпустили с поезда перед узбекской границей, он спрыгнул тогда вместе с Секундой. Киргиза предварительно накачали дезинформацией насчет шакала-майора, якобы сдавшего дольщиков-боевиков российским фээсбэшникам. За что майор, видимо, и поплатился.

Склад принадлежал таможенному терминалу, находился под охраной погранцов; отсюда же сформируется гуманитарный караван и покатит в приграничный афганский Хайратон. «Ежели что пойдет не так, и Джахонгир, почуяв нашу слабину, имея на руках груз, начнет быковать или, что хуже, полезет в суть вопроса, будет несладко. Армию в Кабул не зашлешь. И роту не зашлешь. Секунда один, он может не прокачать весь объем информации и где-нибудь да напортачить… – Корякин понимал: – Надо предпринять что-то неординарное для подкрепления Секунды, плюс усилить контроль над золотом не мешало бы. Куда Шеф собирался закинуть из Афгана проклятые ящики, в Пакистан, обратно в Ирак? Это было бы красиво, но у меня нет таких связей и могущественных друзей на уровне начальников всевозможных управлений! Джахонгир должен припрятать груз до времени. Если потребуется, привлечем его к поиску покупателя, но для этого ситуацию должны держать на контроле мы, наши люди! Наши люди в Афганистане? Абсурд! Откуда им взяться?..» – Чувствовал, начались непреодолимые проблемы без серьезной координации сверху. С тяжелым сердцем и нелегкими мыслями Корякин со Спириным убыли в Душанбе – там предстоял серьезный разбор по убийству подполковника Ясенева, сдача «столыпина» местным властям и остальные невеселые процедуры, связанные с теми двумя днями, столь насыщенными событиями.

Секунда

Почти заученно я говорил о золотом грузе, второй раз уже за эти дни, учитывая Джека Кровица. Джахонгир слушал внимательно. Ни одна мышца на его лице не выдавала волнения или что-то напоминавее жадность. Я смотрел ему в глаза и видел в них воплощение артистичной концентрации игрока в покер.

Перед этим я побывал в нашем военном городке, повстречался с Кровицем. Объяснил, что представитель посольства Джахонгир Ильхомович, спугнувший позавчера утром Джека, приперся в гостиницу без предупреждения, поэтому я лично приехал попрощаться с друганом. Джек в свою очередь «обрадовал», мол, ему вдруг выделили дополнительные три дня на сборы – мол, какая-то нестыковка в планах; и что мы успеем еще выпить по кружке-две пива… Я, конечно, смекнул, что это за нестыковки – золото приходит послезавтра. Американец заверил, что непременно поможет с обеспечением сохранности груза и поиском покупателя. Я вроде как согласился.

Еще ранее, в гестхаузе, передал Корякину сообщение о происходящих со мной перипетиях – полковнике Кровице, предстоящем разговоре с благодетелем Джахонгиром, про ЦРУ… Сейчас многое зависело от решений, которые примет Кряк.

Я не ошибся в определении Джахонгира как азартного игрока, он им и оказался. Только банковал давно по-крупному. Он был у Шефа связующим звеном с восточным блоком. В принципе, он разгадал задумку Ясенева загнать золото обратно в Ирак, таким образом закончив опасное путешествие сокровищ в родных иракских стенах, вернее, их обломках. Кому продать сокровища – сложный вопрос… держа во внимании заокеанскую разведку на хвосте. А что Кровиц будет в этой сделке двуличным гадом, Джахонгир не сомневался. Поэтому мы должны продумать ходы на тройную партию.

Раскрыв секрет сокровищ, я обоснованно ждал чего-то подобного от Джахонгира… Что ж, раз уж мы партнеры… Для начала – Джан, просто Джаник. Уже неплохо. Что дальше, кто же нам поможет? Он произнес, кто. Проговорил то, что и впрямь стоило всех моих секретов. Мы сидели в баре, пили втихаря русскую водку, ели сибирские пельмени на кабульский лад. Джан рассказывал историю своей Игры под названием Жизнь.

Джан, восьмидесятые годы

– Подходи, беги, народ! Пугачева здесь поет.

– Мы с тобой одна семья. Деньги дай, и масть – твоя!

– Я кручу, я верчу. Вас запутать не хочу.

Паренек весело зазывал народ, и вокруг станка[10]10
  Станок (жарг.) – игровое место.


[Закрыть] не хватало места всем желающим. Красота… Рынок жужжал, как большой разноцветный улей. Солнце, весна! Лохи, толкаясь, вприсядку протягивали деньги. Джаник цепким взглядом выбирал, у кого больше сумма и морда попроще. Брал купюры – хрусть! – нет купюр… – и кидал поролоновый шарик на дощечку: «Погнали!»

– Господин! Смотри внимательно, выиграешь обязательно!

– Раз! Два! Три! Вот шарик – смотри!

Верховые цинковали ситуацию, оттесняя слишком уж любопытных от игры. В работе только трое: лох и двое низовых.

– Ваш выигрыш, мужчина! – катала торжественно выдал три пятирублевки низовому Сереге. Второй напарник тут же попытался сунуть чирик, но – извините: очередь! Лох уже нетерпеливо ждал раздачи. Шарик – вот же он! – скрылся (вот под этим) – ха! – меня решил запутать! – колпачком… и… виртуозно растворился в воздухе. Вместе с… извините! – чириком и, извиняюсь – еще одним и, что-то не прет! – еще…

Невдалеке на прикрытии щурился от яркого солнца Карта (по фамилии Карташов). Он привычно наблюдал за тусовкой, отлавливая и успокаивая проигравших. Недоуменно хлопая глазами, хлюпая носом, те пытались осознать происшедшее, но назад уже никак – верховые. Кто-то пытался вздрогнуть, побузить – Карта не часто встряхивал головы – маяк! – и доблестные сержанты вежливо уводили граждан подальше в будку «Милиция» за территорией рынка. А если гражданин ещё и с запахом?! – всё! – тогда можно и по Закону. Свои менты были почти (почти!) дружбанами – пиво, водка, пару чирок… рынок четко отработан уже давно. У Карты своя точка, станок, пацаны… Солнце… Свобода!.. Перестройка!

А после работы усталых станочников ждали жареные хрустящие курицы-гриль. Генноперекачанные «ножки Буша» еще не захватили Рассею-мать, так что жрали свои – синие. Но уважаемых людей в кооперативном кафе «Уют» всегда привечали отборным обедом – уважаемые люди лаве не жалели.

– Ваш выигрыш, мужчина! – деньги кочевали по кругу, заманивая очередного наивного, но искренне верящего в быструю удачу прохожего.

Джан пел свою веселую песню:

– Только лишь лихой народ наши деньги заберет!

…Мужик показался Карте самоуверенным, слишком! Наглый гад минут десять уже ошивался рядом с разношерстным сборищем зевак, – но играть явно не хотел. Крепкий гад с виду. Взгляд не отводит, смотрит прямо. «Что-то не то…» – Карта знал, это не облава, там все быстро: цап-царап! – по машинам и в отдел. Он подошел вплотную: вызвать на конфликт – два пальца… «Непонятный» был в длинной черной коже: «Типа Штирлиц!»

Костян, верховой, в это время вдруг резко вытолкнул из улья недовольного упирающегося неудачника: «Мужик, дай другим-то поиграть! – Но бедолаге срочно надо обратно в улей, срочно! – Да не лезь ты!» – Удар в «тыкву» был необходим в тот момент: Костян ударил коротко, четко. Всё, мужик закипел (есть же такие): «Отдай деньги!!!»

Карта просто выбросил клиента из начинавшейся драки, по-борцовски хватанув со спины, – его очередь работать. Упавший пружиной вскочил и ринулся на Карту, выкинув вперед кулаки, но, как о бетонную стену напоролся на жесточайший правый прямой – в противоход, с подседом на левую ногу, под встречную руку. Удар, ударище!.. Молотом! Даже смотреть не хочется. Так всегда – ментам разгребать.

Карта развернулся… – пистолет смотрел ему прямо в лоб.

В левой руке (где ж ты, сука, раньше был?) – красная корка УБОПа, бля… опа!

«Руки за спину!.. Лицом вниз!» – Шороху добавляли приближавшиеся сирены.

Удар получился спонтанным, размашисто-неотработанным. Замах кулака справа, усиленный всем плечевым суставом, тяжело, очень тяжело опустился на левую часть лица «кожаного Штирлица». Штирлиц был обездвижен уже в воздухе – ещё до горизонтального падения на разогретый весенним солнцем асфальт.

В общей непонятной сутолоке (будешь свидетелем – стой! куда пошел? понятые!) Карта дернул Джаника за рукав, подтащив его к оживающему, но вялому еще капитану в кожане: «Писанись[11]11
  Писанись (жарг.) – «подпишись» за меня, сделай что-то вместо меня.


[Закрыть], братан!»

Через три года (общий режим – плюс «химия»[12]12
  Химия (жарг.) – облегченный режим содержания заключенных в 80-е годы.


[Закрыть] – плюс УДО) Джан уплетал оладьи со сметаной на родимой кухне. Да, в лагере он не бедствовал (спасибо Карте!), а на «химии» – вообще лафа! Да, он сделал все правильно. Так, как сказал Карта (тот свободно залетал к нему в СИЗО, на пальцах объясняя, что, где и почему). И главное, Джаник точно знал, чем он займется завтра.

Секунда

Джахонгир являлся координатором среднеазиатского крыла Исламского движения Узбекистана, что позволяло с уверенностью говорить и о сохранности груза, и о возможности отразить атаку ЦРУ в лице Джека Кровица.

«А что ты думал? – корил я себя в порыве самоуничижения. – Ты, всю жизнь проведший на той, обратной закону, стороне жизни!» – Я безвольно валялся у себя на койке в бывшем советском военном городке. Никто и не предполагал тут встретить плюшевых мишек, как сказал герой Гоши Куценко в каком-то фантастическом фильме – здесь, на пересечении валютно-героиновых потоков всего мирового преступного сообщества! Мало того – за всем этим безобразием сверху наблюдает честный до беспристрастия Дядя Сэм в лице таких вот Джеков. Сэм, сам погрязший в тройственности двойных стандартов. Нет, не совесть меня мучила, а патриотизм что ли, не знаю. Я, выросший на обломках великой страны, возмужавший в тюрьме, думал о Родине? Не мне ли до́лжно глубоко плевать на все это дерьмо с высокой башни? Золото – да, важно; выжить – да, очень важно!.. Но в данном случае я столкнулся с чем-то бо́льшим, чем преступление. Соприкоснулся с разрушением мироустройства, что перекрывало многие мои постулаты. Хотя деваться было некуда.

От Корякина пришел ответ. Что же, ждем «гуманитарную помощь».

Корякин

Сергей нашел-таки этих людей в электронной картотеке Разведуправления. Людей, присланных Джахонгиром спецам на подмогу.

Султан Валеевич, радушный добрый мужик под пятьдесят, стол накрыл прямо в начальственном кабинете. Помянули Ясенева – Султан не принимал участия в системе Шефа, поэтому отзывался о нем исключительно по деловым, товарищеским качествам, оцениваемым высоко.

Корякин сразу их узнал по фотографиям – это были боевики движения Узбекистана. С ними-то и выгружали сокровища на таможенном терминале в Термезе. Вообще-то, в интересах следствия Кряк должен был опознать кого-либо из нападавших на поезд перед узбекской границей, поэтому имеющуюся базу просмотрел полностью – да, это были они, и именно поэтому Джахонгир действовал столь уверенно. Полковника же больше всего тревожил факт срыва операции по выявлению коррупционных контактов военных с преступными группировками, связанных с наркотой и террором. Хотя по этому вопросу кое-какую информацию Корякин полковнику все-таки подкинул… Не без своего интереса, разумеется. Султан Валеевич принял «столыпин» без проволочек, обещал всяческую поддержку, тем более некоторое время группа Кряка пробудет в его распоряжении. Потом вояк спровадили восвояси, щедро угостив на дорогу.

Жили они в небольшой гостинице на окраине Душанбе. Впереди была неделя, практически свободная, поэтому Корякин мог плотно заняться информационным сопровождением своего афганского агента Секунды. В первую очередь того следовало предупредить об опасной связи Джахонгира с террористами, далее – Кровиц, и, главное, – выход из Афгана, желательно в живом виде… Спецов осталось четверо: Корякин со Спириным и помощники – майор Стишин с капитаном Корзуниным, солдаты проверенные, надежные. С Юрком Стишиным по прозвищу «Стинг» Кряк знаком с «первой чеченской», с Васькой Корзуниным – со второй.

Одна тысяча девятьсот девяносто шестой год

«…И вот “чех” вскидывает на плечо «Стингер» и целится в вертушку. Стреляет! В то же мгновенье его снимает снайпер федералов, но… залп уже пропущен! В том-то и дело… Откуда приехал этот «Стингер», сколько ему лет? После Афгана – годков десять, считай, прошло. Выстрелить-то он выстрелил, но маршевый двигатель дал сбой, и ракетка, так сказать, прямым ходом на нашу позицию. Полсекунды осталось. Тут и происходит самое страшное… – Слушатели-новобранцы, сидя у костра, округляли в ожидании глаза. Кряк понижал голос: – Ракета шла на наш окоп. Не с той, конечно, скоростью и даже как-то петляя по пути. Вдруг Стинг вскакивает – хвать! ракету-то… руками! Горячая, сволочь. – Пепел от сигарет падает на камуфляж первоходов, рты открыты. – Хорошо в перчатках был, во-о-от… А потом размахнулся, да ка-а-а-к! п… звезданет ее, ракетку-то. Обратно в “чехов”! – Зрители начинали чувствовать подвох. Такая была традиция: за кружкой кипяточку у весело стрекочущего костерка травить байки вновь прибывшим. Байки-страшилки расслабляли, настраивали на позитив. Кто знает, что будет завтра? – А вы думали, Стинг типа музыкант? Нет. Стинг – неутомимый ловец чеченских стингеров!» – Кряк вспоминал приснопамятные времена тяжелых войсковых будней, как приходилось подбадривать первоходов, чтоб уж совсем не сникали от окружающей реальности…

По старой армейской привычке бойцы Корякина коротали время за шутливыми историями. Как бывает на войне: с утра вроде простая тихая жизнь; вдруг р-раз! – и нет ее, жизни-то! Два! – слева, справа – смерть! Три! – земля, небо, где все? Не знаю. Жив? Не знаю! Не знаешь, значит, жив. Был бы мертв, знал бы.

«Мы выбирались из окружения. Или вновь заходили в него. В общем, мы попали. В ловушку. Были полностью дезориентированы. Приборы навигации, рация утеряны, затоплены (полдня тащились по реке, по грудь, по горло в воде). От преследователей вроде оторвались. Шли на базу. Петляли. Искали чистый проход. На открытую местность старались не высовываться. На пути – небольшое болотистое озерцо, покрытое густой зеленой растительностью. Осмотр: с виду нормально все – можно продвигаться.

Легкий туман. Дистанция – метров пятнадцать, двадцать. Позывной, отзыв – отработаны. Спецавтомат наизготовку, приклад – к подбородку. Плеск волн, ветер, бьющий по листве ладошками. В напряженной сосредоточенности тишина кажется навязчиво громкой. Медленно ступал по ненадежному дну, вслушиваясь в диалог озерной природы с окружающим миром. Я чужой в этом мире и готов, в мгновенье, нарушить гармонию.

«Кря-кря… (пауза), кря…» – Вызов. Я ответил. Подтверждение: «Кря-кря…» – «Что-то не так». Попросил повторить. Опять: «Кря-кря…» – Не то! Но и не «опасность». Почти полностью погрузился в болото, жду. Совпадение? Возможно, я перекликался с настоящим селезнем. Только этим объяснялся непонятный сигнал – Стинг не мог ответить неправильно. Но вызвал-то меня он?! Или случайность? Вот, бля, уточки!

В десяти метрах спереди, чуть левей, грозно прорвала туман корма резиновой лодки, бесшумно появившаяся из-за кустов. Прикрытый высокой травой, вдохнул воздуха и с головой опустился под воду: «Не-пре-дуп-ре-дил!» – стучало в висках… Выстрел, второй, третий, из-под кувшинок, по днищу лодки. Полсекунды ждем, судно дало крен, встаем – добиваем: четыре, пять, шесть, всё! Три «чеха», зеленые повязки – переломленное мутной жижей плавсредство не торопясь исчезает, тонет… вместе с мертвым грузом, не успевшим что-либо предпринять. Беззвучные хлопки интегрированного глушителя даже не потревожили безмятежности лесного спокойствия. Позывной-отзыв: Стинг на месте. Контрольный – снова четкий ответ. Идем дальше. Уточки…» – майор Корякин замолк, погрузившись в воспоминания.

«Неужели подступили к черте? – Кряк мысленно переключился на сегодняшний день. – Я, Спирин – да, но эти-то, молодежь. Что движет ими? Поведав о нашем преступном замысле, мы автоматически отстранились, отпозиционировались от уставных отношений, став сообщниками. Естественно, они имели право выбора, но в том-то и дело, в их ответе я был уверен. Почему? Может, необходимость принятия решения отпадала сама собой по причине негласного «военного братства»? Не по-ни-ма-ю! Или «право выбора» – от лукавого? Какое на хрен право, какой выбор?! Знаю одно: Стинг, Васька – пошли не из-за денег, и это главное!»

Васька Корзунин, начало двухтысячных. Перед отправкой в Чечню

Тайга…

Васька наяривал гитаристом в ансамбле. Играли-бу́хали они в Доме Офицеров на танцах. Это было очень круто, учитывая, что до дембеля оставался всего лишь год – жизнь удалась! Вообще-то, служил он (не с того конца начали) в гарнизонном военном оркестре, дул в тубу (духовой бас). Но лаба́ть на танцах! – да еще, блин, в офицерском клубе, – считалось вершиной армейской халявы.

Военные музыканты работали в штатном режиме: утренний развод, затем «Славянка» – в столовку, полуденная репетиция на плацу, клуб, «Славянка» же – на ужин… Потом вечерний развод. К пяти часам оркестр уменьшался до трех-четырех трубачей – старики начинали буха́ть уже в обед, в строю оставались самые тренированные, стойкие – молодняк. Суббота, воскресенье лафа́… – не отвлекай! – репетируем танцевальную программу-на-а…

Бывало, получал и по морде (тяготы). Ну, не в танке же воюем, не в окопе.

Год… Почти старик. Товарищ пишет – все в порядке там, на воле. Еще бы! Что там может быть не в порядке-то? Васька шлет полевые снимки – жене, приятелю: уставший воин, фоном – пара-тройка танков Т-80, тоже замученных, грязных (пять тысяч миль по бездорожью!); калаш небрежно прикрывает подсумок с гранатами, патронами, черт его знает, с чем еще. Справа – миномет, дымок из ствола. Просто солдат устал. «Просто устал…» – так говорит его тяжелый исподлобья взгляд с немного помятой (в бою – в левом кармане!) фотографии. Кстати, раз десять переснимали – эффект достигнут, взгляд тяжелый.