Текст книги "Останусь лучше там…"

10

Как нередко случается, операция по поселку «Радуга» приняла неожиданный оборот. Вообще-то, в идеале предполагалось просто поговорить типа: «Кому ты нужен, старый хрыч, чтоб тебя убивать?» – Так нет же, старый хрыч завел-таки свою наглую пластинку, не оценив по достоинству настроя соперника. На этом его песня оборвалась: «Слишком неуступчив и хитер», – сделал вывод Егор, абсолютно не поверив просьбе о гарантиях в обмен на молчание. Если бы все кончилось разговором, Егор бы спокойно покинул поселок, получив нужную фамилию, что и намеревался сделать поначалу. Клиент переборщил, схлопотав за это пулю в живот. Дальше больше: ментов бы пришлось убрать, как и все видеоследы в виде выведенных из строя электронных глазков. Но внезапно выпершийся из ниоткуда громыхающий уазик спутал все планы, численно увеличив ненужных свидетелей минимум вдвое, превратив идею ликвидации ментов в кровавую бессмыслицу, вынудив Егора рвануть подальше от этих мест, уничтожить все, напоминающее бородатого капитана Плетнева, изменить внешность, поменяв густую растительность на студенческое безбровие. Что дальше? Ответ: «Недоброжелатель…» В городе он появился под утро. Позвонил с сотового телефона клиента:

– Алло, здравствуйте! Это со второго районного отделения милиции, сержант Пакин, охрана «Радуги». Слышите меня?

– Что случилось? – спросил женский голос спросонья.

– Владимир Сергеевич просил подъехать к третьей городской травмбольнице – он повредил ногу на даче. Я подбросил его в город и с его же телефона звоню вам, слышите?.. Свою-то мобилу я второпях оставил на посту.

– Боже, все нормально?

– Да, в принципе, ничего страшного, не переживайте, сами увидите. А мне пора назад к напарнику, слышите?

– Хорошо, скоро буду. Спасибо. Я к вам непременно загляну… днем.

– Да что вы… Ни к чему, все нормально.

– Вы же будете сегодня дежурить? – В трубке постоянно что-то трещало.

– Конечно. Смена караула завтра.

– Когда?

– Завтра. Слышите меня?

– Слышу-слышу. Ну все, спасибо большое, обязательно заеду, обязательно.

– До свиданья.

Начало шестого утра. До столпотворения часа два. Наспех накрашенная дама, статная, не лишенная в ее возрасте красоты, вылетела из подъезда, зацокала-застучала в сторону стоянки, что через два безлюдных дома. Зашла за угол. Нога вдруг подвернулась, резкий взмах руками, – коленями в асфальт! – упала боком, жестко стукнувшись головой, расплескав рыжие космы по ходу движения, как неловко! Сейчас встанет, ей бы помочь, да некому. Только торопливая тень, исчезая, мелькнула рядом, припрятав длинный стальной ствол под распахнутую черную куртку. Женщина замерла в нелепой страшной позе, дернувшись раз, другой. Успела ли осознать, что произошло? Хорошо, если нет.

Пусть разбираются. «Пусть ищут». – Об ревность человеческую сотни лет ломало копья правосудие, сыщики, закон, который не всегда срабатывал, когда речь касалась несправедливости в виде разлаявшихся супругов, живших в ладу до тех пор, пока не появлялся тот, чье имя ой как непросто разузнать в анналах тайной любви: Недоброжелатель.

Смерть, ожидавшая было своего часа у будки охраны поселка «Радуга», взмахнула вороным крылом, в три счета сменив диспозицию, вихрем опустилась к женскому плащу, неряшливо распластавшемуся на скользком тротуаре. Скоро попрет толпа, даму заметят, а смерть помчится дальше.

– Константин Дмитриевич, к вам из прокуратуры.

– Кто? – Вовсе не хотелось ни с кем встречаться.

– Самсонов Александр Геннадьевич…

Все равно не успел договориться с секретарем о своем якобы отсутствии:

– Впускай, Маша. – «К едреней фене», – про себя. – Да, и чайку нам.

– Будет сделано, Константин Дмитриевич.

Стандартный набор вопросов, ни к чему не обязывающих, но и не напрягающих, в принципе. Костик расслабился, отошел от мрачных мыслей, сопоставляя визит следователя «по особо важным» исключительной близостью арестованного мажорика с убитым замом Симоновым: вот, мол, она, молодёжь, никакой надёжи, не то что в наше время – попробуй-ка, проскочи мимо парткома… Да-а… дела, Константин Митрич, кто бы знал, кто б знал… Вы уж простите за беспокойство, но, так сказать, «ноблис облайж».

– Машенька, еще чайку!

– Спасибо, уважаемый Константин Дмитриевич, я пойду, пожалуй. Ситуация непростая, по мере выяснения обстоятельств буду вас извещать.

– Уж будьте любезны, Александр Геннадьевич, будьте так любезны… кстати! – что говорит по этому случаю сам Николай Иваныч?

– Шеф?

– Да, начальник следственного.

– А ведь шеф нас в свои, так сказать, «позишнс» не посвящает, но…

– Да-да.

– Просил отметить в нашей, так сказать, «дискашн», один пунктик.

– Ну-ну, слушаю.

– Пунктик этот касательно одного фрэнда, Константин Дмитриевич. Зовут его Виктором Андреичем, помните такого?

Спинной мозг пронзил неприятный холодок непонимания:

– Э-э… Вик… – Конечно, он въехал сразу. Рука сама потянулась в сторону кнопки вызова.

– Не надо, Костя. Просьба твоя выполнена.

– Э-э…

– Да-да. То, что просил, точь-в-точь. У меня два вопроса. Первый.

– Слушаю, – уверенней. Про себя: «Что ж, пусть кормится Витек… деваться некуда. Видимо, не успел Симонов» – Прошибло в пот.

– Даже не вопрос, пожелание: «конгратьюлэйшнс», так сказать, по поводу вступления в должность…

– Да-да, какой разговор! Все в силе, все по плану – Виктор Андреич у меня на особой статье обеспечения, так и передайте. А что подзабыл его малость… так сами понимаете, хлопоты.

– Вопросов нет, Константин Дмитриевич. Вопрос, «квэшн», так сказать, закрыт. Второе. – «Может, и к лучшему, что не дошел заказ? – хватит уж крови-то». – Трусливая Селезневская натура брала свое, заставляя кончики пальцев холодеть, веко подергиваться. – Просьба есть одна. Срочная просьба, Костя, неотложная.

– Конечно! В чем проблема-то?

– Надо как можно скорей переместить Виктора Андреича из изолятора номер «один» в какое-либо другое место. «Проблем», так сказать, в том, чтобы вывести его из-под влияния опера Ботева, это в ваших силах – на ход следствия передвижение ни в коем случае не повлияет, на дальнейших же отношениях с Виктором Андреичем отразится положительнейшим образом… – «Как бы не так! – чуть не поперхнулся Костик. – Неоперившийся еще губернатор сует пакли в систему исполнения наказаний, что скажет Москва?!» – Костик попытался пробубнить что-то членораздельное:

– Хорошо, Александр Геннадьевич, я попробую…

– Вы уж постарайтесь, Константин Дмитриевич, так сказать, «трай-трай-трай».

– Что, простите?

– Срочно, говорю тебе, Костя, срочно!

Валюха встретила как всегда – простодушно-открыто… Слишком открыто! – показалось Егору. Что скрывать, была она искренне рада его возвращению, правда, чуть запоздалому, но… Дело сделано, Валюха – немаловажный заключительный штрих на всякий непредвиденный.

– Валь, все ли ты уяснила? – Он видел, как она пыталась скрыть грустинку, но у нее не получалось. – Мне надо ненадолго уехать. Девяносто девять процентов, к тебе никто никогда не обратится по нашему вопросу, но если случится один процент, ты все знаешь.

– Хорошо, Егор.

– Я позвоню… Завтра же.

– Поняла.

– Валь, – он приобнял ее, неловко застыв, не решаясь погладить по спине: «Какие-то нежности щенячьи».

И остался до утра, ругая себя за малодушие. За давно забытое, но глубоко приятное малодушие.

Утром ему сообщили про жену Владимира Сергеевича. Учитывая «удачный» расклад по семейству бывшего психолога, пару дней следствие будет заниматься Недоброжелателем. Значит, есть возможность пощупать нового фигуранта, названного психологом за пару секунд до смерти.

– Егор.

– Да… – Он не торопясь собирался восвояси.

– А где ты был вчера? – Странно, что она до сих пор этого не спросила.

– Хм… Я говорил тебе, мы иногда собираемся поиграть в картишки?

– Да.

– И что там бывают немаленькие люди?

– Ну да.

– Так вот, эти люди, так сказать, из высших эшелонов власти, поэтому ни в коей мере не хотели бы получить ни малейшей огласки, понимаешь?

– … – милое личико приобрело суровую гримасу причастности.

– Я забрал вчера много денег, но игра есть игра – сегодня я, завтра ты – это так; но все мы придерживаемся одного правила: ни в коем случае не рассказывать никому о своих выигрышах, и тем более проигрышах, понимаешь? Значительные люди, сами сочиняющие всякие там законы против нелегальных сборищ, играют друг с другом на деньги, типа развлекаются, а вдруг завтра кого-нибудь трамвай переедет, или кирпич на голову свалится, что подумают другие? – типа заказали, типа месть… Ну-ка, ну-ка, а кто знал, что он вчера бабок поднял, представляешь? И начнется! – Раз уж начал, надо выстраивать правдоподобную версию: – Просто я не мог с тобой не встретиться… а игра уже назначена. – Он подумал: «Похоже на правду». – И не вернуться не мог.

Валя не верила своим ушам:

– Не объясняй, зачем… – Глаза в подтверждение ярко так горели.

Пора заканчивать:

– Валь, я скоро вернусь, – звучит до изнеможения фальшиво, – тут… оставил небольшую сумму… в подарок. Директор завода будет класть тебе на счет равными частями в течение некоторого времени.

Валентина чувствовала, она слышит голос Егора в последний раз, но виду старалась не подать… как ей казалось.

«Как «прощупать» человека, являющегося одним из замов местного начальника Управления внутренних дел, то бишь априори столпов оного? Это невозможно в принципе. Убрать – другое дело, но надо выяснить, кто стоит дальше, выше? Даже получив данные, что прикажете делать с тем, кто добровольно ли, нет, даст нужную информацию, и как долго вы с ней проживете?» – В зеркало на Егора смотрел внимательный с прищуром взгляд осунувшегося, заросшего щетиной человека, что решил поиграть в недетскую игру против невероятно мощного, подготовленного к любым неожиданностям противника. Он не спеша намыливался в уборной барака, куда вернулся от опечаленной расставанием красотки Валюхи. Жужжание человеческого роя успокаивало, приводило сознание в норму после взрыва адреналина в поселке «Радуга». Барак позволял чувствовать себя более защищенным, чем где бы то ни было – ни офисный комфорт на Ленина, ни одиночество дальней трассы не давали стойкого ощущения закрытости от внешнего мира так, как трухлявый, всеми щелями распахнутый осеннему ветру барак.

И на этот вопрос он ответил себе впоследствии: «Почему барак?» – Да потому что расслабление, умиротворенность суть ничто иное как преддверие гибели, провала. А вдруг завтра в лес, тайгу, в горы? Уже намного поздней понял, что сам он является ни чем иным как одним из многочисленных орудий террора, жадно кормящегося с руки нещадной коррупции, неистребимой ржавчиной въевшейся в прогнивший еще с советских времен государственный остов.

Шок сумбура осознания причастности к мировому злу неимоверно был силен в момент озарения. Егор на страстях пропал-выпал из поля видимости Системы… На самом же деле он даже в тот момент находился под неусыпным контролем. Сев на поезд, укатил куда-то под Екатеринбург, регулярно там напиваясь и посещая подряд все сеансы в кинотеатрах.

На четвертый день в каком-то баре при невзрачном кинозале к нему исподволь подошел серый человек. Потрындел за жизнь, выпил немного пива, оставив на столе флэшку с очередным заданием… От чего Егор тут же пришел в себя, назавтра приняв сносный, работоспособный вид. Тому, что его выцепили, он не удивился, поразило другое: этот его срыв, как и поведенческие рефлексы во время оного, просчитаны Организацией настолько, будто она сама дала отмашку на внезапный загул подопечного, внимая тончайшим вибрациям его душевных фибр.

Бояться чего-либо поздно, но нескончаемые глыбы тяжелым прессом давили на подсознание вселенским страхом, ночным ужасом, соприкасающимся с чем-то неземным, низменным, сатанинским.

11

Что творится с душами нашими? Почему так поздно просыпаются они в самоопределении своем? Какая сила сбивает девственные плоды-души с растущего, только-только начинающего поспевать, постигая мир, древа познания, и черным вихрем уносит в преисподнюю?

После армии, потом после университета, выплыв в большую, без учителей жизнь оперившимся «многопрофильным» специалистом, первые годы непростой работы Егор не задумывался о происходящем, вполне осознавая преступную принадлежность вседержавному, могущественному клану. Вернее, просто не хватало времени на глубокие раздумья – выбор сделан, чего кочевряжиться? Уголовная статья, не дай бог! – по полной, до конца дней. Бонус тоже по полной: сама жизнь; благодарности не жди, забудь! – разве только легкая смерть, как на войне. Загадывал ли он, каков будет итог, ведь должно же все когда-нибудь кончиться.

Ответ подоспел легко, сам собой.

Умывшись, приведя себя в порядок, он прошел по длинному коридору в комнату.

– На отдых? – Тёть Маша стояла у окна с цветочным горшком в руках. Не полностью закрыв за собой дверь, оветил:

– Да, тёть Маш, поваляюсь пару деньков.

– Почту забрал?

– Да-да, спасибо, квитанции, газеты… на месте, вроде.

– Не переживай, Егор, все под контролем.

Вот и ответ. Все под контролем до упора, до самого конца. Не важно, с какой стороны колючей проволоки ожидать конец – с той ли, с этой… Небольшая только разница: на том краю даже смерть под присмотром, здесь хотя бы этот выбор за тобой. Хотя бы этот.

Что творится с душами нашими?

Нас приучают привыкать.

Нас приучили привыкнуть к тому, к чему привыкнуть невозможно. Ведь на войне не привычка, там необходимость: ты меня иль я тебя. На войне виден враг, душа страдает открыто, противясь беспределу, выплескивая ярость наружу – слезами, кровью. Здесь – чувства вовнутрь, внутри и кипят они, разрушая душу, мозг, тело. Чувства никому не передать, не объяснить, с ними надо существовать, сгнивая одинаково, хоть на этой, хоть на другой стороне тюремного забора. Но ты ж не то искал, не тому учился, страдал, любил – не для того. Значит, точка? Нет. Подожди, брат, тут не дерево свалить – тут надо корчевать, выжигать под корень, с дёснами. А лес-то, брат, вековой, дубовый… Дело, оно, конечно, не в старом сарае-бараке, не в запущенных, забытых богом обитателях, наивно надеющихся на высшую справедливость, дело в том, что довлеющая серостью и сыростью обстановка как никогда соответствовала его внутренней неубранности, а лучше сказать: «Сорвало резьбу». И долго это продолжаться не могло.

Панаева провожал в дорогу кум, еле сдерживавший яростное недоумение. Уазика-буханки в наличии не оказалось, поэтому подгонять пришлось целый автозак-фургон: «Всего для одной расфуфыренной сволочи! – бесился начальник оперативной части Ботев, так и не сумевший колонуть авторитета по полной программе, как предписывало ему руководство, не говоря уж об убийстве зам губернатора Симонова: тут и вовсе звезда на погон корячилась в случае раскрытия. Мало того, за Витьком еще и коррупционная галочка светилась, что в свете последних всплесков правительственных указаний было вполне, вполне реально наковырять, и на тебе, сволочь выправил-таки себе путевку на щадящий режим! – Ла-а-дно, подожди, гад, я и там достану, благо больничная «крытка» неподалеку. Мы еще посмотрим, кто потащил тебя за вонючий криминальный хвост». – По привычке отметил про себя, что Панаев как-то уж очень плохо выглядел и вяло шевелился, вовсе не радуясь, судя по виду, скорой больничке.

Удивляла также поспешность полковника Торопова свалить волокиту с перемещением арестанта на него, Ботева, типа спиши, брат Ботев, перевод Панаева на оперативную необходимость, ну и так далее, что, впрочем, не впервой, хотя никакой оперативной необходимости, конечно, не было. Ну да черт с ним, начальником! – вернее, с арестантом. У них там наверху свои игрища случаются: этого туда, этого сюда, то да это… Каждый раз Хозяин прикрывал Ботева личной ответственностью, так что игрища не особо волновали кума, шел бы срок, вернее, служба, да не запаздывали поощрения с внеочередными присвоениями. «Но что ни говори, обидно, обидно, ети-ё-мать».

Арестанта кум забирал из одиночки, куда того пристроили по приказу Торопова за пару суток до переезда во избежание непредвиденных эксцессов и утечки информации – в тюрьме все-таки люди работают, и им нужны деньги, а денежки у Панаева имелись… Формальным поводом для двухдневного уединения послужил стандартный шмон в камере авторитета, там тоже вроде как люди и тоже не без слабостей.

«Черт с ним, начальником», – повторял кум, заходя в тюремную дежурку лично дать приказ на вывоз тела из подведомственного учреждения, заодно дерябнуть для успокоения кипяточку со старым приятелем майорм, заступившим нынче на смену, просидевшим штаны до дыр за годы сладкой армейской дремы ответственного по происшествиям там, где их в принципе не бывает никогда, чему способствовал, конечно же, Ботев, к тому же и пристроивший приятеля на непыльную работенку:

– Что, Михалыч, тяжко? – Отворил холодильник, привычным жестом достал оттуда традиционные пирожные, коими снабжала старого солдата счастливая, спокойная за обеспеченную сухпайком старость, жена.

– Тяжко, товарищ майор. – Дежурный неторопливо отложил в сторону потрепанную библиотечную книжонку. Нагнулся, выудив немаленькие казенные кружечки из фарфора, потемневшие изнутри от частого пользования и редкого ополаскивания. Во дворе бибикнул автозак.

– Открывай, Михалыч, – скомандовал Ботев, включая электрочайник.

– Есть! – Кнопка нажата: сигнал контролеру на воротах. Звякнула посуда – кум раскладывал пирожные по блюдцам.

Сначала сдавило уши. Потом тряхнуло. Потом долбанул плотный ураганный ветер, полетела посуда, двинулась мебель, раздался гром. Осколки, осколки… – от стекол не скрыться! Оба майора уже на полу. Но гром не для них – они оглушены взрывной волной! – все происходит в тишине, к тому же в темноте, – глаза покоцаны-посечены, дай бог, чтобы все нормально, но это майоры узнают позже, намного позже, в больнице.

– Кто это? – Губернатор Константин Дмитриевич Селезнев неловко включил на трубке громкую связь. Он едва-едва начал намыливаться на работу, орудуя в ванной бритвенными приборами.

– Полковник Кисилев, товарищ губернатор.

– Слушаю, Алексей Владимирович. – Он усвоил: ранний звонок – жди беды! Последнее время такие звонки стали раздаваться чаще. Непростительная ошибка с Симоновым тащила за собой клубок неразрешимых проблем, запутывая и так непрочные нити, связующие разрозненные части мировосприятия. А ведь никто не освобождал Костика от решения непосредственно профильных, областных проблем, доверенных не кем иным как Президентом! Пропустил мимо ушей пару дежурных фраз начальника оперативно-розыскной части, сказав напоследок: – Выхожу, Алексей Владимирович. – Тот уже подъезжал к дому главы области.

Теракт – слово, вряд ли прижившееся в их небольшом городе, звучало по-столичному громко, сурово, словно приговор. «Всё, сейчас понаедут».

– Как это произошло? – Машина Кисилева мчала губернатора к следственному изолятору, пугая на поворотах спешащий народ сиреной, приправленной огнями мигалок.

Полковник что-то объяснял губернатору, но что можно внятно сказать о беде, только-только произошедшей? – одни чувства… Фактов не было, рано делать выводы. Жертвы, пострадавшие, отработка версий – все еще предстояло.

– Торопов где?

– Только что звонил ему, Константин Дмитриевич. Услышав про теракт, полковник почувствовал себя плохо, жена вызвала скорую.

– Понятно.

«Один к одному, война к войне, смерть к смерти». – Егор послал людей проверить обстановку вокруг СИЗО номер «один»: потолкаться, повздыхать-поохать, вдобавок прицепить крючок наблюдения за подполковником Краевым, первым замом местного увэдэшного начальника. По возможности отследить его с места происшествия до работы, с работы домой. Соваться в электронную базу МВД без предварительной подготовки опасно, да и заниматься этим лучше с московских каналов связи – больше путаницы, сложнее отследить. Не шуточки вам: такой большой взрыв в таком маленьком городе. Посмотреть там и вправду было чего.

Часть третья
Пасынок

1

– Камэн!

– Слушаю.

– Как там?

– Все хорошо.

– Приеду завтра.

– Хорошо, отец, я встречу.

– Не надо, сам доберусь.

– Я встречу.

– Как хочешь, Камэн.

С отцом видались время от времени, совмещая его приезды с обсуждением производственных задач, каких-то нерешаемых, запутанных проблем. Отец заезжал, вернее, прилетал обычно со стороны Евросоюза, стараясь не особо привлекать внимание своими пакистанскими корнями, передвигаясь по России с французскими документами, пользуясь поверхностным отношением русских спецслужб к идентификации личности. Уважаемый бизнесмен, кое-как говорящий на нескольких языках, приятной мужественной наружности, с умным насмешливым взглядом. В лице больше Европы, чем Азии.

Бывало, сбривал растительность, но непокорная щетина уже назавтра не давала покоя, вынуждая в обыденной повседневности чаще находиться при аккуратной бородке, прибавлявшей не только возрасту, но и мудрости, внешней благообразности. «Пятьдесят три. Высокий, худощавый, седой», – офицер службы безопасности привычно заносил данные в формуляр. У таможни вопросов к гостю немного – экран выдает таблицу с частыми посещениями страны, неимением штрафов либо взысканий, высокую степень благонадежности, как у нас, так и в еврозоне, тем более обеспеченную правами на объекты частной собственности, регистрацией на биржевых торговых площадках. В общем: «Вэлкам ту Раша, господин Алоиз Куэтрин!» – Инвестиционный климат нашей Родины нуждается в ваших немаленьких вливаниях и похвальном неуемном желании делать прибыльный бизнес. Более того, у французского предпринимателя в России имеется сын от первой студенческой жены, который успешно трудится помощником в депутатском корпусе Дагестана.

– Шереметьево никогда не сбросит совковую шкуру, – из кафе на втором этаже аэропорта они свысока разглядывали пассажирскую галиматью.

Это стало традицией – отец, как обычно, сетовал, что ничего не изменилось здесь с девяностых и, видимо, никогда не изменится, хотя последние годы общество бурно обсуждает строительство нового Шереметьевского терминала, как-то ехидно прыская в кулак, не забывая к тому же скабрезно помянуть олимпийские Сочи. Цены на билеты, евродоллар, несвежее пиво, «никакой» сервис, вездесущие бомбилы, тут и там нагло пронзающие под завязку заполненное кишащими взад-вперед людьми пространство внизу: «Куда они спешат?»

– Я тут вычитал, до третьей взлетной полосы от нового хаба надо будет шкандыбать аж восемь километров. Даже если ехать, полчаса пройдет, сколько же пешком? – вздыхал Алоиз, допивая кофе.

Потом такси в центр Москвы, пару остановок на метро, благо из багажа лишь простой стильный портфель; далее небольшой частный отель, чашка чая в баре, вновь наверх на второй гостиничный этаж в сыновнюю комнату, также в этом отеле зарезервированную, заблаговременно проверенную на предмет прослушки и поставленную на антирадар, что, впрочем, излишне – отель «своего человека» – но и не помешает на крайний пожарный.

– Иначе никак, отец, – продолжал начатый в баре разговор Камэн, – у нас не было информации о передвижении автозака и его конечной цели: то ли в оперчасть, то ли в суд, то ли сразу в тюрьму на юго-запад… Поэтому принял решение о подрыве машины при выезде из первого СИЗО, прикрыв ликвидацию объекта громким нападением на воинскую часть.

– Смотрел, смотрел телевизор. Да-а, полстены разворотили, одиннадцать жертв, куча раненых… Нормально, молодцы. Как ушел Алхас?

– Хвала Аллаху, Алхас ушел героем, ни секунды не сомневаясь в правильности содеянного. Я провожал его в последний путь, мы вместе прочитали молитву перед уходом: он был спокоен и полон решимости.

– Хорошо. О семье уже позаботились. Мариям не хочет уезжать за границу, пусть дома живет, её право. Хоть и не сладко сейчас в Дагестане. Да, ты в курсе, кто разрабатывал операцию по взрыву СИЗО?

– Я отвечал за машину, взрывчатку и исполнение. Прикрытие, отходы, оперативная информация – на диспетчере заказчиков. Судя по переписке, мы с ним стыкуемся не впервой, грамотный паренек, информированный… надежный. Или девчонка, не знаю. – Камэн почему-то улыбнулся.

«Не вытравить никогда слюнтяйства». – Вслух:

– Паренек, паренек, – Аслан, ныне Алоиз Куэтрин, криво ухмыльнулся себе в усы, привычно-мягким жестом рук пройдясь по опрятному силуэту бороды, когда-то имевшей внушительные размеры.

* * *

Они подошли к яме, брезгливо заглянули вниз. Серега переводил затравленный взгляд с одного на другого, незаметно, как ему казалось, дергая Егора за рукав гимнастерки. Тот не реагировал, только мычал что-то нечленораздельное, словно был мертвецки пьян.

– Пошли, – Аслан ткнул пальцем в Иванцова. Лысый Хасан вперил выпученные, залитые кровью бельма в пленного, нагибаясь, чтоб схватить того за волосы, но Серега сам уже выползал из ямы, не желая терпеть очередной порции унижения. К геройской смерти, конечно, готов не был, но и превращаться в подобие скота не позволяла гордость, хотя… Он еще стоял на четвереньках, вмиг ослабнув от рывка, как Хасан все-таки хватанул его и не без удовольствия дерганул вверх, поставив на ноги, железной клешней вырвав клок волос вперемешку с грязью.

– Пошли, – повторил Аслан, зашагав прочь. Иванцов бросил взгляд на Егора, неестественно подрагивающего, безвольно распластавшегося в земле, и чуть не грохнулся, спотыкнувшись, получив в спину двухпудовый кулак огромного скалящегося абрека. «Падать нельзя!» – они это усвоили на второй день чеченского плена. «Чехи» не прочь повеселиться, поэтому любое случайное падение – не дай бог с грузом! – чревато жестоким избиением, после чего все начиналось заново: снова груз, затем неимоверно мучительный переход на грани потери пульса, долгожданное, но далеко не комфортное забытьё в наспех вырытой отхожей яме… Утром неизменный Хасан: «Подъем, суки!»

– Расстановка следующая. – Накормив русского и сменив ему одежду, Аслан усадил Серегу напротив себя в импровизированном штабе-шалаше. – …Ваши будут здесь через пять-шесть часов. Мы снимаемся через час. Задача: заложить взрывчатку так, чтобы позволить им войти в лагерь даже с миноискателями, чтоб ничего не обнаружили; найти твоего друга в яме, спасти его, и уже потом «бу-у-ум!», понял? – Серега испуганно смотрел Аслану в глаза и видел в них смерть, только смерть и ничего более.

– Здесь останется мой человек, он все проконтролирует и нажмет пульт, – хрипел бородач, зло, исподлобья глядя Сереге в переносицу: – Иди, ставь закладки. Они должны сработать от основной, которую сделаешь прямо под своим другом. – В ответ на скорбное удивление пленного добавил: – Скоро точно не проснется. Мы ему вкололи что надо. – На выходе из шалаша ожидал Хасан. Рядом стояли боевики с четырьмя ящиками вакуумных снарядов. – Бомбы бросим в штабе, – они с Асланом вышли наружу, – пусть думают, что мы на них плюнули второпях. До места осталось недалеко, быстрей доберемся без лишнего груза. Действуй, боец, с этого момента ты на другой, на нашей стороне.

Аслану нужен этот русский мальчик. Он знал, открытое противостояние скоро прекратится, перейдя в неконтролируемую партизанскую войну, уже непрекращающуюся. Для нелегального подполья требовалось вполне легальное прикрытие, черпающее силы, соки и людские ресурсы из самих вражеских недр. А что лучше самого настоящего русского сына, к тому же работающего на федералов?

Проверку на вшивость Иванцов прошел тогда, в двухтысячном, когда разведгруппа капитана Летягина без единого выстрела вошла в покинутый боевиками лагерь, вытащила из помойной ямы плохо соображающего пленного и… ушла восвояси, прекратив преследование отряда Аслана, что тому и было нужно. За несостоявшийся подрыв русских Иванцов ответил по полной сначала перед командиром боевиков, потом перед абреком Хасаном, оторвавшимся на Сереге от всей своей доброй души.

Аслана Иванцов убеждал в неисправности радиовзрывателя, что не представлялось возможным проверить: оставленный боевик, безрезультатно жавший на кнопку дистанционного пульта, технически не мог обследовать взрыватель после ухода со стоянки группы Летягина, поскольку не обучен. После допроса русского Аслан дал тому последний шанс: признание или смерть. Аслан поклялся, что не убьет Иванцова, сознайся тот в намеренной порче взрывного устройства, типа спас другу жизнь, потому как спасти другу жизнь – святое, а что русский подрывник напортачил со взрывателем, Аслан не сомневался. В противном случае исход один… Иванцов стоял на своем. Даже когда его забирали на расстрел, русский повторял:

– Мало времени… заклинило… не продублировал тест.

– Кончай собаку! – прорычал командир вслед Хасану, уволакивающего смертника. Помощник был проинструктирован насчет пленного: снова попытаться любым способом выбить из того признание, только не убивать без приказа. Что Хасан и сделал. Через два часа он докладывал Аслану:

– Все. На нем нет живого места.

– Хватит, Хасан.

– В расход?

– Что он говорил?

– То же самое, что и тебе, командир: ошибка, неверный расчет, взрыв не удался по техническим причинам.

– Значит, не сознался? Не боялся умереть?

– Я целился ему в голову, стрелял чуть в сторону… Он словно… камень, – старый воин Хасан произнес последнее слово как «камэн».

– Камэн… Камэн… – повторял Аслан, испытывая удовлетворение от задуманного: если русский все-таки сознается, тут же завалить его как барана, а голову воткнуть на кол где-нибудь в пересечении дорог по ходу движения федералов; ежели будет упираться до последнего… сделать, слепить из него смертоносное оружие в сотни раз эффективнее огнестрельного. Чем Аслан и занялся впоследствии.

* * *

Они обнялись на прощание.

Алхас запрыгнул в заряженную под завязку взрывчаткой «буханку», завел двигатель, тронулся. Камэн вскинул взор к небу, вновь поблагодарив всевышнего за предоставленную возможность доказать безграничную преданность делу борьбы со злом. Сегодня Алхас, завтра он, послезавтра сотни, тысячи верных великой идее противостояния. Скоро приедет отец, он будет доволен выполненной работой.

Единственной нестыковкой была просьба диспетчера продублировать исполнителя-смертника бойцами подмоги, что грозило обнаружением: улица небольшая, впритык стоят жилые деревянные домики в прямой видимости тюремных камер видеонаблюдения, спрятаться негде, машину не поставить – охрана попросит отъехать. Единственная надежда – гарантия взрыва уазика, чему диспетчер операции был обоснованно недоволен: на стопроцентное поле в таком деле фишку ставить нельзя ни в коем случае. Но деваться некуда. Перенеся поначалу срок операции на неделю и, видимо, лишний раз перепроверившись, диспетчер назначил число.

Серега понимал – Аслан его убьет. Понимал.