Текст книги "Резиновая лодка (сборник)"

2

Медвежий угол – неофициальное название деревни, которое применяли при разговоре, чтобы показать не столько удаленность, сколько тупиковое положение поселка. Настоящее название звучало Озерки с ударением на первый слог. Это название больше соответствовало природному ландшафту. Рядом с деревней находилось три озера. Они следовали одно за другим, имели одинаковую форму, но были разными по размерам. Первое самое большое озеро располагалось близко к деревне. На его заросших камышом берегах стояли многочисленные баньки. От берега к воде вели мостки. Вода в озере была темная, как смоль, а на ощупь казалась бархатистой и шелковой. В озере водилась мелкая безымянная рыбешка, она плавала на поверхности, ее вылавливали сачком и использовали для живца в других рыбных водоемах. Темная вода придавала озеру таинственность, которая еще более возросла, когда один любознательный рыболов измерил глубину. Он опустил в воду сорокаметровую веревку с грузом, и груз не достал дна.

– Оно бездонно! – С ужасом разнес он новую весть.

Озера начали бояться. Но все-таки в жаркие дни, когда терпеть зной становилось тяжело, ребятня купалась у берега. Для этого на уровне воды к столбикам мостков была прибита жердь. Дети держались за нее и бултыхали ногами.

Следующее озеро находилось в лощине. Сквозь частокол тонких еловых стволов оно выглядело загадочно и красиво. Его длина составляла триста метров, а ширина не более ста. Берег, заросший камышом, не давал подступиться к воде.

Третье озеро скорее являлось продолжением болота. Ровный мшистый топкий берег сливался с зеркальной водной гладью. Редкая клюква и морошка росли во мху. Мох иногда собирали, если кто-то затевал новострой. Мох просушивали и прокладывали между бревнами. Но такое явление было крайне редким. Все чаще дома пустовали. Редко кто затевал строительство.

Лесная дорога проходила мимо озер, расчленялась на другие таинственные зигзаги, которые иногда терялись среди зарослей, а другие выводили на большак. Одна из них вела через поля в соседние леса. На обочине этой грунтовой дороги лежал железный лист. Аргоновой сваркой выпуклыми тонкими буквами на нем была сделана кривая надпись «Крапачиха». Это было названием когда-то существовавшей деревни. От нее совершенно ничего не сохранилось, только молва и легенды. В стародавние времена Римский-Корсаков был хозяином деревни. Фундамент из красных кирпичей – все, что осталось от барского дома. Два ряда огромных великих елей обозначают дорогу к поместью. Она заросла, ее не отличить от обычного леса, но стражники-ели напоминают и сохраняют былое величие заброшенного пути, по которому ехал барский тарантас из столицы. Великому композитору молва приписывает владение имением. Не исключено, что вице-губернатор Новгородской губернии, отец великого композитора, мог привозить свою семью в Крапачиху. Когда видишь дремучий, темный лес, начинаешь понимать, что именно здесь будущий музыкант мог получить впечатления для великого музыкального произведения «Кощей Бессмертный». Иначе быть не могло. Дремучий, страшный, темный лес даже в солнечную погоду вызывает опасение и страх. Как дорожный поворот таит за собой новый пейзаж и неожиданность, так дремучий русский лес вызывает тихое уважение. Каждая ель – предупреждение о чем-то таинственном. За ней кроется загадка, которую невозможно до конца понять. Тишина несет вибрацию звуков, едва уловимую чутким настроем живого организма. Ее ощущаешь не столько слухом, сколько всем существом. Кто может понять ее и воплотить в звуки понятные многим? Только окрыленный духовной близостью к природе человек.

В те крепостные времена жил в Крапачихе мужик по имени Ермола. Ростом был маловат, как тогда говорили аршин с кокошником. Рябоват и неразговорчив. Работал на барина, кормился с огорода. Делал туеса из бересты. Плел лапти. Вырезал свистульки и раздавал их детям. Любил Ермола лес. В дому суета одна, а в лесу жизнь идет необычная, если кто примечает ее.

Белка так увлеклась расщеплять шишку, что совершенно не замечает, как подкрадывается куница. Оба зверька ловкие и быстрые, но куница сильнее. Упала недогрызенная шишка, шелуха разбросана на хвое.

Стук дятла слышен далеко. Он усердно и методично долбит клювом по сухостою, успевает посмотреть по сторонам, покрутить красной шапочкой, непонятно, в чем она ему помогает?

Гусеница упала с березы на камень. Столкнулась с муравьем. Идет между ними схватка. Кто кого одолеет?

Замечал все Ермола. Считал это чудесами.

Осенью на болоте за сбором клюквы наблюдал, как журавли в стаю собирались. И так жалобно курлыкали – трудно им с родиной расставаться, в далекий путь улетать, и то, правда их – хорошо здесь!

Любовь к лесу погубила Ермолу. Однажды не вернулся он домой. Искали его на болоте, но его лукошко с ягодами не нашли. Обычно ягодники ставили большое лукошко на мох, а ягоду собирали в маленький туес, а когда туес наполнялся – высыпали ягоду в лукошко. Не мог он пропасть на болоте. Следопыты порыскали в окрестности, но тоже ничего не приметили. Через год лесорубы нашли перевернутое лукошко в лесу. Мыши да птицы ягоды растащили.

Не только мелкие зверюшки водились около деревни, но проживал где-то поблизости царь леса – медведь. Кормился мишка ягодами, шумные ватаги ягодников зверь обходил стороной, таился. А с Ермолой столкнулся нос к носу. Улетела душа тихого Ермолы вместе с журавлиной песней или скитается неприкаянной где-то в лесах. А хуже, если ею завладел зверь или дядька лесной. Беда всей округи. Будет смущать слабые души. Не все сильны, как барин, который талантом сопротивляется и все вибрации лиха в звуки переводит. А со словом божьим, которое защищает, многие не знакомы.

Заметили бабки, что чаще начали погибать мужички. Кто неловко ступил, кто с лошади упал, кто от внутреннего огня сам с собой расправился. Обезлюдела Крапачиха. Все исчезло, даже от домов ничегошеньки не осталось. Только сказка. Спасибо барину. Пока помнят его фамилию – помнят Крапачиху.

Почти двести лет прошло с гибели Ермолы. Шутка сказать – трудно понять. Нынче другой народ проживает в ней, но, конечно, не в ней, а рядом. Все меняется, но непутевость жизни беспокоит деревенских жителей по-прежнему, как в стародавние времена.

Не вернуть ушедших денечков. А реальность такова, что холодно стало в доме к сумеркам. Решил Глеб погреться – истопить печку. Нехитрое дело – огонь разжечь. Дрова в поленнице. Газет много. Печка заполнена. Огонь занялся по сухим газетам быстро, но дым повалил из печки в комнату как-то скоро и густо. Сообразил Глеб, что надо заслонку отодвинуть. Пока искал ее – дым так густо заполнил все кругом, что хоть топор вешай. Со скрежетом заслонка подалась, Глеб нырнул к полу и отдышался. Огонь погас. Не мудрено – дрова отсырели. Несколько сухих поленьев лежало на печке. Глеб взял одно полено, поднял с пола топор и пошел на крыльцо. Здесь он начал полено расщеплять на щепки. Наделал много щепок. Комната к тому времени проветрилась, но дух дыма остался. Собрал новое кострище в печке. В середке бумага, сверху нее – щепки, а выше сухие дрова, все загорелось сразу. Дым выходил плотной струей из пода и тянулся в дымоход. Огонь занялся сильно и ровно.

Между тем, ночь брала свое. Темнота окутала все пространство. Кое-где в окнах пробивался свет. Стало быть, жизнь в деревне существовала. Тишина звучала странным посвистом. Все неизведанное несет в себе оттенок странности и страха.

Глеб щелкнул выключателем. Свет погас. В печке теплились голубые угольки. Дымоход закрывать нельзя – угарный газ еще выделяется. Голубое пламя – вестник опасности. Шлепая босыми ногами по половицам, Глеб забрался под одеяло на кровать, которая стояла в углу. Часы на стене блестели, маятник равномерно качался, но время рассмотреть было сложно. Стрелки тонули во мраке. Он поймал себя на мысли, что во мраке тонуло все: шкаф в углу, круглый стол посередине комнаты, все предметы на столе. Чтобы убедить себя в этом навсегда и окончательно, он изогнул шею и посмотрел на другую стену – все темно, хотя квадрат зеркала можно различить. Положение печи угадывается мерцанием углей внутри. Раздался шорох в углу. Несколько минут шелестела бумага. Потом начались щелчки по всей комнате. Тихие, еле слышимые. Глеб почувствовал на своем лице касание, как будто паутина задела щеку или шелковый платок коснулся лица. В то же мгновение в комнате на окне забилась ночная бабочка. Она часто махала крыльями. Ее толстое тело трепыхалось на стекле. Глеб еле различал ее, но что-то привлекало его внимание к этому воздушному созданию. Он вглядывался в окно и вдруг увидел силуэт головы с двумя рожками и два маленьких светящихся глазочка. Они были живыми, потому что светились. Глебу не было страшно, но он натянул одеяло на себя и продолжал наблюдать за миром комнаты, а именно, за этим поросячьим противным взглядом. Глаза были неподвижны, и это придавало им холодность, жестокость и беспощадность. Они оценивали окружающий мир, чтобы расправиться с ним. Впивались во все живое и вносили в него свои правила существования. Во всяком случае, так казалось человеку: он здесь не один, за ним наблюдают, как за новым существом, случайно проникшим в чужой мир. Человек – царь мира, подвластен странному тонкому воздействию мифических сил и сказок. Он вправе творить мифы сам, но странно попадает в зависимость от несуществующих образов.

Чем больше он вглядывался в окно, тем яснее становились очертания призрака, как живого и равноценного существа. Образ на окне усмехнулся. Глеб понял, что призрак понимает его мысли. Он усмехнулся на слове «равноценный». Может, мы не равны, и он выше. То есть, я ниже. Я бабочка перед ним. А настоящая бабочка – кто передо мной или перед ним? Надо выяснить все сейчас же. Глеб решил подойти к окну, но глаза на стекле начали двигаться. Они мерцали бледным лунным светом, расползаясь по сторонам. «Я не боюсь, не боюсь, не боюсь», – шептал Глеб. Он медленно встал, сделал два шага, рассмотрел светлое пятно поближе, протянул руку к окну и указательным пальцем ткнул в глаз на окне.

– Ой, – раздался выкрик за спиной.

Глеб обернулся. Никого в темноте не было. Глеб снова перевел взгляд на окно. Глаза медленно двигались. Глеб начал тереть их ладошкой. Светящиеся точки оставались на окне. Они были на другой стороне стекла, на той, которая выходила наружу. Свечение происходило от маленьких жучков.

– Это светлячки, – озвучил свою версию Глеб.

Но все-таки он решил проверить свое предположение. Набросил на плечи фуфайку, надел сапоги и вышел во двор. Опять показалось, что кто-то шмыгнул под ногами. Он плотно закрыл дверь. Прошел в палисадник. На стекле ничего не было. На всякий случай, он протер стекло рукой и вспомнил про силуэт: что могло создавать контур, так похожий на человека с рожками, – ближайшие кусты сирени на другой стороне улицы? Да, в них определенно есть округлые формы. Он перешел дорожную колею, взялся за сук куста сирени и начал его выкручивать. Кусты тряслись, гнулись, сломать их было трудно. Все-таки Глебу удалось погнуть несколько веток.

– Хватит, – сказал он сам себе и пошел в дом.

Резкими тычками ног скинул с себя сапоги, бросил в сторону фуфайку и лег на кровать. Закрыл глаза. Долгожданное спокойствие наступило сразу. Тело как будто получило защитную раковину и утонуло на перинном одеяле. Череда нервной подозрительности сменилась глубоким умиротворением, радостью, внутренней гармонией. Когда спокойствие, казалось, взошло на пик своего блаженства, и незаметно сон стал накатывать, на чердаке послышались грубые шаги. Сначала это был скрип петель, но Глеб не желал его замечать. Он был в подступающем мире сна и тишины, все его существо боролось против посторонних звуков. Но внешний мир настойчиво напоминал о себе многократными шагами.

– «Все. Только не сегодня. Завтра. Проверю чердак завтра. Не верить. Быть спокойным» – Глеб сказал сам себе. Плотно закутался в одеяло и зажал уши руками. Но такое неловкое напряженное состояние долго продолжаться не могло. Дышать под одеялом было тяжело. Руки ослабли. Лицо появилось из-под одеяла. Глоток свежего воздуха показался прекрасным. Шаги на чердаке затихли. Спокойствие снова начало возвращаться в дом. Уже все почти вернулось в прежнее положение, но мышиный шорох прояснил сознание. С потолка посыпалась пыль прямо в лицо. Глеб ощутил у себя на губах песок, плотно зажмурил глаза, спрятался под одеяло. Обтер лицо руками. Он ощутил на губах сладкую пыль. Она показалась противной. Страх нарастал с новой силой. Он опять закутался в одеяло и, измученный, заснул под утро.

Стук в окно пробудил к новой жизни. Удаляющийся детский смех на улице вернул реальную обстановку. В комнате было светло и приятно. В голове рождались странные планы работы по дому. Хотелось сделать что-то полезное: навести порядок, приготовить еду обязательно в печке, разобрать поленницу – дрова в ней сырые, вскопать грядку в огороде. Взгляд упал на часы – почти полдень. Пора вставать.

День пролетел незаметно в какой-то рваной суете и бесполезности. Все было сделано наполовину. Верхняя часть поленницы, которая сильно отсырела от дождей, разбросана по двору. Подходящей лопаты для вскапывания земли не нашлось, та, что стояла в сарае, была тупой и плохо входила в почву. Старая грядка была расковырена с одного краю, на этом энтузиазм иссяк. Огонь в печи долго не желал разгораться, даже с учетом прошлых ошибок. Хозяйство не подчинялось желанию человека и отнимало много времени. Заветная мечта – сесть за написание диссертации в тихом уединенном месте – откладывалась на неопределенное время. Только когда вечерние сумерки накрыли деревню, Глеб вспомнил о своем желании осмотреть чердак. Он подставил лестницу и медленно взобрался по ней наверх. Длинный ряд березовых веников, подвешенных на веревке, тянулся к окну под крышей. В некоторых местах крыша протекала, поэтому кое-где стояли цинковые тазики и ведра, отслужившие свой срок, но пригодные для накапливания воды. Потолок был шатким, поэтому Глеб шел по центральному бревну, удерживая равновесие. Форточка на окне была открыта, она могла стучать от ветра. Глеб закрыл ее, и зафиксировал согнутым гвоздиком, который служил задвижкой.

Странное чувство не покидало его. Ему казалось, что за ним кто-то внимательно следил. Глеб резко повернулся. Шорох прокатился по веникам, но за ними точно никого не было. Пространство под ними было пусто. Печная труба могла скрывать кого угодно, но трудно предположить, что за ней кто-то прятался. Глеб пошел обратно. Осмотрел веники, заглянул за трубу, бабочка вспорхнула и начала метаться под крышей. Два павлиньих глаза на ее крыльях попеременно подмигивали, или, по крайней мере, такой была иллюзия. Казаться могло все, но ощущение и присутствие живого взгляда не исчезало до последнего мгновения.

Он сделал шаг вперед, споткнулся и полетел с чердака вниз в сени. Ужас наполнил это падение. Он был бессилен. Едва успел выставить руки вперед. Они пролетели через веревки, которые были натянуты в сенях для просушки вещей, и о чудо, тело ощутило их упругость, они пружинили, и Глеб скатился на пол совершенно без повреждений и ушибов. Веревки лежали на полу. Гвоздики, на которых они крепились, вылетели из стены. Одна веревка продолжала висеть в своем прежнем положении. Глеб интуитивно посмотрел наверх. Он не представлял, о что мог споткнуться или зацепиться, кроме собственной ноги.

Глеб вышел во двор. Ночной кузнечик принялся за свое стрекотание, хотя сумерки только начинались. Кошка притаилась в траве и что-то высматривала. Затем бросилась на свою добычу. В зубах у нее была лягушка. Кошка, сверкнув хищным взглядом, быстро нырнула под штакетник и целенаправленно потрусила со своим охотничьим трофеем. Ее бело-черная спинка мелькала среди травы.

3

Глеб почти засыпал. Состояние, когда еще осознаешь приход сна, но через мгновение в него проваливаешься, и ты принадлежишь не себе, а тем странным законам космоса, которых не знаешь, но которые неотступно сопровождают любую жизнь, в том числе ту, которая не осознает свое существование. Высшее подражание космическому божеству – человек, осознает свою конечность бытия, пребывания на земле, и поэтому своим страданием и поиском истины мучается на своем земном пути.

Одно мгновение до глубокого сна, полного забвения, где сознание сливается в общем мировом эфире, но что-то помешало свершиться сну. Глеб почувствовал на своем лице постороннее прикосновение. Справа налево, от щеки к щеке над верхней губой под носом, он ощущал многократные прикосновения. Как будто кто-то водил и щекотал пушистой травинкой его лицо. Глеб не открывал глаза, он провел рукой по своему лицу, откинул край одеяла и продолжал лежать, надеясь на сон. Прикосновения по лицу продолжились, настойчиво и упорно. Глеб взмахнул руками, надеясь избавиться от странного ощущения. Но когда он положил руки на одеяло, снова его лицо ощутило настойчивую игру чьих-то проказ. Глеб зажмурил глаза, боясь их открыть, но терпеть щекотку было выше сил. Он открыл глаза, и увидел перед собой образ склонившегося черта, который кисточкой своего хвоста пытался очередной раз провести по лицу. Глеб взмахнул руками. Черт немного отстранился, подтянул хвост ближе к себе, но исчезать не собирался, слегка склонил голову на бок и застенчиво улыбался.

– Кыш, – произнес Глеб. Он приподнялся и сел на кровати. – Кыш, тебе говорят, – с угрозой повторил он, но почувствовал, что получилось не очень убедительно и даже просяще.

Черт не уходил. Он продолжал улыбаться, и кисточкой своего хвоста водил около своего рыльца. Глеб откинул одеяло, и встал рядом с кроватью. Черт, с быстрым проворством и щелканьем переместился к двери. Глеб неоднократно слышал это щелканье, но только теперь понял, что оно связано с движением фантома-черта. Глеб сделал в его направлении один шаг. Рыжий черт стоял около двери, странным образом делая видимым себя и пространство около двери, вся остальная часть комнаты была погружена во тьму. Он виновато склонил голову к правому плечу, и держал в опущенных руках хвост с кисточкой.

– Кыш, – опять повторил Глеб.

Других слов для своего гостя он не находил. Черт еще более засмущался и исчез. Вместе с его исчезновением комната погрузилась во мрак. Глеб нащупал спинку своей кровати и забрался под одеяло. Сохранившееся тепло приятно обволакивало все тело. Спокойствие, так необходимое в эту минуту, приходило очень быстро. Почти мгновенно он погрузился в предсонное состояние, размышляя о причине зла. Свобода дает право творить добро и зло. Если подавить нарождающееся или будущее зло, то будет ли этот поступок считаться добром? Ведь для данного подавленного объекта – это зло, хотя для множества других будущее зло не свершилось, и очевидно поступок надо считать добром. Но чтобы свобода не рождала зло – ее надо ограничить. Ограничение свободы будет считаться злом. Такие рассуждения могут продолжаться долго, и в каждом будет таится доля правды. Только результат может определить истинность того или иного предположения.

Глеб почувствовал, как с него начало сползать одеяло, он ухватил его край, но одеяло выскользнуло из рук, потянулось по полу к двери, странным образом начало исчезать через порог под дверью, где совершенно не было щели. Глеб вскочил и крикнул:

– Черт, опять ты!

Но вместо ответа он услышал пощелкивание, и одеяло начало исчезать за порогом быстрее, как будто кто-то торопился его похитить. Глеб вскочил с кровати, ухватил за край одеяла и начал тянуть его на себя, но с другой стороны сопротивление было сильное, и одеяло исчезло за дверью. Глеб открыл ее, и увидел на веранде своего визави – черт тащил одеяло на улицу. Глеб успел надеть сапоги на босу ногу, накинул фуфайку, схватил под руку первый попавшийся предмет – им оказалось коромысло, и бросился в погоню за своей собственностью. Черт стоял по другую сторону калитки, застенчиво улыбался, и тащил одеяло на себя. Глеб запустил в него коромыслом, но оно пролетело сквозь черта. Это несколько озадачило Глеба. Он поднял полено и бросил его в том же направлении. Полено пролетело сквозь мишень. Чудеса не прекращались. Это еще больше разозлило Глеба. Он выбежал на улицу, подобрал коромысло и начал преследовать похитителя одеяла, который волочил сей предмет по дороге. Процессия приближалась к лесу. Глеб старался изо всех сил, но расстояние между ними не уменьшалось и не увеличивалось. Только Глеб прибавлял темп, черт тоже ускорял свой бег со своим типичным пощелкиванием. Чем быстрее бежал черт, тем чаще раздавались щелчки. Глеб перешел на шаг и медленно преследовал черта. Свои попытки бросаться в нечистую силу, Глеб прекратил, но расстаться с коромыслом не торопился. Он нес его под мышкой.

– Слышь, черт, – Глеб решил хитростью приблизиться к своему противнику, – кирпичом тебя не взять, а из ружья можно?

– Из ружья тоже нельзя, – улыбчиво ответил черт, – поскольку меня нет на самом деле. Я фантом, привязанный к одному месту. Мое предназначенье изводить все живое.

– Как это?

– А так. Чтоб живое стало не живым. Вот тебя, например, заведу в лес и брошу, поскольку ты мешаешь мне в доме.

– Дом мой, – ответил Глеб, – мое наследство по закону.

– А я обосновался на этом месте, когда дома еще не было.

– Так что, дом на тебе построили?

– На моих кустах.

– В лесу много кустов – выбирай любые.

– В городе много домов – выбирай любой, – ответил черт.

– Не понимаю! – произнес Глеб.

– И я не понимаю.

Глеб остановился. Идти за чертом глубже в лес не хотелось. Черт тоже остановился и сказал:

– Ты не сможешь выбраться отсюда. Я тебя изведу.

– Я! Не смогу!? – запротестовал Глеб.

Он обернулся. За спиной была кромешная темнота. Ничего не видно. Даже вытянутая рука утопала в черноте ночи. Глеб сделал шаг, и рука напоролась на сухой еловый сук. Глаз выколи – это именно про такое время суток. Дороги под ногами не было. А почему между мной и чертом светло? Глеб повернулся к черту, но там была темнота. Вокруг непроницаемая жуткая темнота. Черт исчез. Бросил его в лесу и исчез. Глеб присел и начал шарить рукой под ногами, пытаясь нащупать колею и твердость грунта. Но даже слабого подобия дороги он не обнаружил. Рука попала в холодную лужу или какую-то слякоть. Глеб брезгливо отдернул руку и понюхал. Она пахла тиной.

– Черт! – Закричал Глеб. – Отдай одеяло!

Эхо разнесло его слова очень громко, как будто он сидел в замкнутом объеме. Глеб пошарил руками вокруг себя и обнаружил бетонную стену. Она была близко и ограничивала движения замкнутым кругом. Глеб понял, что находится в колодце. Он поднял голову и увидел наверху круглое отверстие. Черт сидел на краю бетонного кольца и смотрел вниз.

– Отдай одеяло! – крикнул Глеб.

– А если не отдам, что будет? – поинтересовался черт.

– Будет, как вчера.

Черт задумался, часто заморгал, хрюкнул свинячьим рыльцем и с интересом спросил:

– Не могу вспомнить, что страшного вчера было.

– А говоришь, что все можешь, а самого простого не знаешь.

– А мне знать не обязательно. – Гордо, с достоинством, задрав рыльце вверх, отвечал черт. – Я сам себе на уме.

– Да, – поддакивая своему собеседнику, говорил Глеб. – Натура ты сложная, да вообще в твоей жизни не так все просто.

Черт, вероятно, понял тактику Глеба, и произнес:

– Ты ко мне не прилизывайся. Я, таких, как ты, целую деревню в позапрошлом веке извел без всяких разговоров.

– И меня изводить будешь? – подлаживаясь под тон черта, спросил Глеб.

– Ты почти изведен. Дай срок.

– А как ты это делать будешь? – задал новый вопрос Глеб.

– А тебе не страшно будет? – в свою очередь поинтересовался черт.

– Сейчас страшно или потом, какая разница.

– И то верно. – Черт немного помолчал, как будто готовился выдать великую тайну, и промолвил: – У меня здесь гадюка подколодная живет. Постучу, змейка выползет и хватит тебя.

Глеб боязливо оглядел под ногами воду, и расправил свои болотные сапоги, которые скрыли голые колени. Погибнуть от укуса змеи ему совершенно не хотелось, а ждать, когда черт начнет стучать и вызывать гадюку – занятие малоприятное. Чтобы отодвинуть эту процедуру на неопределенный срок, Глеб продолжил говорить:

– А как зовут змейку?

– Сам спросишь, когда она зашипит.

Черт был словоохотлив, Глеб решил разузнать о нем как можно больше и использовать это для своего спасения. Выбраться из колодца не представлялось возможным – сверху черт, который чинит препятствия. Снизу скоро появится змея подколодная. Словоохотливость черта в данный момент была положительным аргументом. Глеб задал новый вопрос:

– А раньше как ты изводил?

Черт заерзал на краю кольца, и начал вспоминать свое профессиональное прошлое:

– Раньше было проще. Меня завидят – и в обморок – шмяк об камень – и готово, или бегут, куда глаза глядят, и опять шмяк – и готово. Сейчас народ другой – за мной гоняется, обидеть норовит, но я тоже на месте не стою, чародействую.

– Ты мастер, – похвалил черта Глеб.

– А то, – черт с достоинством поднял голову и завилял хвостом. – Стараюсь.

– А ради кого стараешься? – Глеб продолжал атаковать вопросами.

– Кощей меня на эту должность назначил. На него работаю.

– Так значит ты не один?

– Кощей – табу!

Черт замолчал. Посмотрел на луну, затем вокруг колодца.

– Ты чего там ищешь? – спросил Глеб.

– Камень, чтоб постучать. Скучно стало.

Глеб понял, что черта нужно занимать разговорами. И продолжил расспрос:

– Кощей – табу. А ты не табу. Скажи, почему сквозь тебя полено пролетело?

– Я не живой в человеческом понимании. Зло рядится в мой образ и живет в нем. Я могу быть кем угодно и нести одну и ту же суть.

– То есть бабочка, которая порхала на чердаке, была тобой.

– Молодец, – восторженно произнес черт.

– А я мог задавить бабочку? – поинтересовался Глеб.

– Ту, которая летала на чердаке? – в свою очередь уточнил черт.

– Да.

– В принципе – мог, – утвердительно ответил черт.

– А зло, которое она несла?

– Зло в это время было у тебя под ногами.

– Я его мог увидеть.

– Нет. Только почувствовать.

Черт встал на край колодца, поднялся на цыпочки, и высоко поднимая одно копыто, прокомментировал свой поступок: – и осторожно переступить.

– Интересно. Ты рассказываешь, как нужно спасаться от зла. Не боишься, если я воспользуюсь твоими уроками?

Черт усмехнулся и парировал:

– Ты в западне. Тебя ничто не спасет.

– Ну, раз так все плохо, проясни мне один момент. Для чего тебе молоко носят, раз ты не живой и еда тебе не нужна.

– Мне молоко не нужно. Я ежиков люблю, вот их кормлю.

– Почему ежиков? – поинтересовался Глеб.

– Надо кого-то любить.

Черт скрестил руки на груди, как будто обиделся.

– Ты добрый, – протяжно сказал Глеб, пытаясь вызвать в собеседнике сострадание.

– Я злой и коварный, – не принимая в свой адрес похвалу, ответил черт.

– А ты присмотрел следующего клиента.

– В каком смысле? – поинтересовался черт.

– В смысле, кто после меня будет.

– Раньше батьки в пекло лезешь. – Недовольно просипел черт.

Он принял независимый безразличный вид.

Глеб продолжал настаивать в другой манере:

– В современном мире принято спрашивать у звезд планы на будущее, так сказать узнавать творческие шаги.

– Ох, уж этот современный мир. Никак к нему не прилажусь. То азбуку меняют, то с деньгами просто беда.

– А тебе зачем деньги, – изумился Глеб.

– Искушаю ими. А если они меняются каждый год, как работать можно? Пока узнаю их облик: время уходит – клиент потерян.

– Нелегко тебе, – покачал головой Глеб, – и кого ты приметил.

– Девчонку соседскую.

– Ту, которая молоко для ежиков носит?

– Ее саму.

Волна гнева прокатилась по Глебу. Он еле сдержал себя, чтобы не выдать своего настроения. И сквозь зубы спросил:

– Ну и как же ты будешь изводить ее?

Черт не стал скрывать свои планы.

– Сначала задразню ее. Потом подброшу чужие рублики. Она не вынесет позора – слабый неокрепший организм.

– Дразнить сам будешь?

– Зачем? Войду в хулигана.

– Так ты в каждого войти можешь!

– Могу, только со злом. Человек совершает зло – он открыт для темных сил. Вот выйти сложнее – надо ждать другого зла, более сильного и большего. В этих делах опасны праведники. Молодые черти, не разобравшись, входят в них через грех, а те молитвами, да благопристойностью изживают беса. Он гибнет – выйти не может. А хулиган: подставил подножку – я прочитал в глазах зло, вошел. Сделал, что надо его руками, а ему неймется, разбил лампочку – опять зло, я вышел.

– А во мне ты был? – осторожно поинтересовался Глеб.

– К тебе присматривался. Но как видишь, одолел тебя без сложностей. – Самодовольно изрек черт.

Глебу стало очень жалко девочку, которая так верит даже самому коварному существу. Наверное, как в сказку, которая должна кончиться благородно. Он представил ее беззубую улыбку, которая превратилась в кривую гримасу заплаканного от слез лица. Затравленные глазенки выражали боль, понятных только ей одной детского горя и несправедливости. Он хотел выручить ее, но не знал, как это сделать, потому что сам находился в безвыходном положении.

– Ты ей показывался?

Черт понял, о ком его спрашивают и небрежно бросил:

– Нет и не собираюсь.

– А откуда она знает о тебе?

– В сказку играет.

– Да. Все любят сказки.

Глеб мучительно искал выход, но не представлял, что можно сделать. У каждого должна быть какая-то слабость. У черта она тоже должна быть. Что-то изменилось в его поведении. Он чувствует свою победу, умиляется ей. Ведет себя по-другому. Как? Раньше смотрел заискивающе, скосив на бок рыльце. Все время в одной позе. Поджимал хвост и держал его перед собой в руках. Атаковал и одновременно чего-то остерегался. Почему сейчас не боится? Все время помахивает хвостом. От хвоста идет тень. А от черта нет. Может хвост – его слабое место? Надо поймать его за хвост!

Глеб прикинул расстояние до своей цели. Хвост свисает в колодец. Мне до его кончика не допрыгнуть. Если поднять и поставить к стенке старое бревно, затем самому с толчка вскочить на торец бревна и оттолкнуться, можно дотянуться до хвоста, если он будет свисать.

– Ты чего там копошишься? – спросил черт.

– Сыровато здесь стоять. Создаю себе удобство.

Черт оставался спокоен. Кончик хвоста лениво шлепал по бетонной стенке. Глеб продолжил разговор:

– Скажи, ваша злобность, а кому-нибудь удавалось вырваться из твоих чар?

Черт задумался, но ненадолго, и начал рассказывать:

– Был у меня юноша в позапрошлом веке, Николой кликали. Приехал погостить к своему родственнику, который мирянами управлял в здешней округе. Все чинно, гулял по лесу, птичек слушал, с виду впечатлительный, хрупкий. Начал я его водить по лесу, а потом возьми и появись перед ним, а он схватил меня за хвост и давай тянуть, я ему всю правду выложил.