Текст книги "Спартаковские исповеди"

А. Ф.: – Когда мне исполнялось 70 лет, Симонян позвонил. Они хотели игру устроить в честь моего юбилея. Но я отказался. Деньги, правда, жена получила.

Л. Н.: – Почему отказался? Да потому что не любит он всей этой суеты. И так и не отметил ни одного своего юбилея, хотя все отмечают. (Смотрят поздравительный диплом от РФС, подписанный его тогдашним президентом Виталием Мутко). А туда Толю едва ли не на ошейнике пришлось вести.

А. Ф.: – Я очень редко куда хожу. Ходил ли в 96-м на похороны Старостина? Да, ходил. И букет цветов принес.

Л. Н.: – Раз пошел, значит, сомнений, идти или нет, у Толи не было. У него девиз: «Я всех прощаю, но ничего не забываю».

Глава 6
Евгений Ловчев: «Когда Бесков сказал: „Спартаковцы – шмоточники!“, Чапая чуть кондратий не хватил»

Мы встретились и на четыре часа присели поговорить о «Спартаке» в Сокольниках – самом красно-белом из всех районов мира. Вот только место встречи в тот день отдавало не радостью, а болью. Перед нашей беседой Ловчев с другими ветеранами провожал в последний путь своего партнера по «Спартаку» 70-х Валерия Андреева. Не выдержал человек смерти жены, прожил всего 57 лет. И через сколько таких панихид и похорон любому бывшему футболисту приходится проходить – чем старше он становится, тем, увы, чаще…

В такие минуты острее понимаешь, насколько важна для футбола и его истории простая, на первый взгляд, вещь – общение с людьми. Но в бешеной гонке за повседневностью, за которой все равно никогда не поспеешь, мы теряем что-то неизмеримо более важное. И задумываемся об этом, только когда кто-то навсегда от нас уходит. Как за один только 2010 год – Юрий Севидов, Галимзян Хусаинов, тот же Андреев, а вслед за ними – Валентин Ивакин и Владимир Маслаченко.

И недаром, когда я обращался с просьбой о встрече ко многим из своих собеседников по этой книге, объясняя им ее главную идею, – в ответ получал и откровенность, и подробность, и сентиментальность. С годами люди все лучше понимают: это – история, частью которой они стали. История «Спартака». И даже если речь заходит о каких-то острых и неприятных ее моментах – молчать нельзя. Кому оно поможет пристраститься к футболу, полюбить «Спартак», такое молчание? А вот правда и любовь, выраженная словами, – помогут.

Наши отношения с Евгением Ловчевым, с которым мы хорошо знакомы больше 15 лет, далеко не всегда складывались гладко. Порой он давал такие комментарии к моим книгам, что волосы вставали дыбом. Но я всегда знал, что это – Ловчев, суперэмоциональный и сверхоткровенный, который всегда скажет то, что в данную секунду думает. Без малейшего стеснения в формулировках.

Возможности не пообщаться с ним для этой книги, какими бы ни были «идеологические» разногласия в отношении предыдущих, я не допускал. И ни на мгновение об этом не пожалел. В конце концов, и он, и я всегда были людьми, которым гораздо легче все острые вопросы обсудить при личном общении, нежели годами копить никому не нужные обиды.

– Когда я задаюсь вопросом, какие ценности ассоциируются у меня со словом «Спартак», то отвечаю: любовь к игрокам и внутренняя свобода, – говорит Ловчев. – Ведь почему ко мне за комментариями по футбольным вопросам так часто обращаются журналисты? Потому что тех, кто независим от РФС и не будет сглаживать углы, очень мало. И вот эту самую свободу мыслей и суждений, нехарактерную для того времени, подарили мне «Спартак» и лично Николай Петрович Старостин. Дух, который там царил, он сам и сформировал. С первого же дня в команде я, 20-летний деревенский парень из подмосковного Алабушева, окунулся в эту атмосферу, и она стала для меня единственно возможной.

Была в моей жизни большая ошибка – уход в «Динамо». Миллион раз извинялся через прессу перед спартаковскими болельщиками за тот шаг, и все равно, помню, шел однажды на награждение «Спартака» серебряными медалями, и у кинотеатра «Октябрь» один человек ехидно назвал меня «юным динамовцем». Было когда-то общество такое.

Что ж, «кушать» эти подколки мне, видимо, придется до конца жизни. Зато мне есть с чем сравнивать. Вроде бы шел в «Динамо» – всех ребят знал, в сборной с ними играл. Но вскоре понял: это – не мое. Чинопочитание, приезды генералов и полковников, которые объясняли нам, как в футбол играть…

А я целое десятилетие воспитывался в любви и уважении к себе, футболисту, в спартаковской демократичности, которую сегодня все с такой ностальгией вспоминают. Ее не могло не быть, потому что долгие годы «Спартак» тренировал люди, которых Старостин и воспитал, – Гуляев, Симонян. И именно на отношении к людям Николай Петрович разошелся с Бесковым.

Да, Константин Иванович пригласил многих ребят, вылепил из них классных футболистов – это бесспорно. Но они были для него не более чем рабочей силой и должны были полностью подчиняться ему – имел место беспрекословный диктат. По-динамовски.

А Старостин их любил. И не случайно Хусаинов, Логофет тихо заканчивали карьеру в дубле «Спартака» и никто не пытался их выпихнуть. Но это было при Симоняне или Гуляеве. А у Бескова тот же Ярцев р-раз – и в «Локомотив», Гаврилов – в «Днепр», Шавло – в «Торпедо»…

В «Спартаке» во все времена существовал тренерский совет. В 69-м в него входило девять игроков (!) – весь основной состав, кроме молодых, – меня и Васи Калинова. Мы сидели за дверью, а эти девять с Симоняном и Старостиным решали, кто сегодня играть будет. Это была наша «фишка» – всех опытных игроков таким образом делали по-особенному ответственными за результат. Потом Бесков тоже заинтересовался этой формой – но он предлагал игрокам писать записки со своим вариантом состава. Однако определял-то состав после этих записок все равно он, а тут все происходило лицом к лицу, в открытой дискуссии. Было ли это обидно Симоняну, главному тренеру? Нет, потому что он – воспитанник Старостина, и привык именно к демократическому методу. У него было свое мнение, он его отстаивал на тренерском совете – и, если доказывал, его вариант принимался. Но мнение тренера не было безальтернативным.

Мы близки по духу с Никитой Павловичем, он мой учитель. И когда в начале этого года в течение короткого периода времени умерли Гиля Хусаинов и Юрка Севидов, Симонян сказал мне: «Надо и того, и другого через спартаковский манеж пронести, сделать там панихиду. Они достойны этого». Это и есть спартаковское отношение к игроку. Лично я воспринимаю человека как брата, даже если он один матч сыграл за «Спартак». И мы с Симоняном понимаем, что сегодня в «Спартаке» этого продолжения дела Старостина нет – как в восприятии футболистов, так и в контакте с болельщиками. Недаром они вывешивают плакаты, посвященные Николаю Петровичу: «Он все видит».

Когда-то мне потребовалось время, чтобы все это понять и почувствовать. В 71-м году я заявил, что ухожу из «Спартака». В первые годы карьеры меня донимала своеобразная болезнь – за 10–15 минут до конца каждого матча сводило икры. Как подумаю: «Слава Богу, вроде не сводит», – начиналось. В 72-м психолог в сборной мне этот комплекс снял. Но в 71-м играли мы на Кубок с «Кайратом», и судороги вернулись. Я попросил левого хава Киселева, чтобы он «опустился» на мое место в защиту, иначе от меня просто начнут убегать.

Киселев сделал это, но по привычке стал подключаться к атакам, и по нашему флангу возникло несколько опасных ситуаций. В раздевалке Симонян начал резко меня отчитывать, что и вызвало ответную реакцию: я, сжав зубы, через травму играл, а мне еще и «пихают»! Потом пришел к выводу, что после игры вообще нельзя ничего говорить – ни тренерам, ни игрокам, поскольку все взвинчены, и конфликт может вспыхнуть мгновенно. А тогда заявил, что не приемлю такого отношения и ухожу.

Не поехал на очередной сбор, матч просидел на трибуне. А ночью мне позвонил Николай Петрович. И, выслушав все мои доводы, уничтожил их всего одним: «Женя, запомни, Симонян и Старостин – это еще не "Спартак". "Спартак" – это что-то неизмеримо большее».

Даже после того, как мы заканчивали карьеру, проезжая мимо Красносельской, где находился кабинет Старостина, заходили к нему с просьбами – ребенка в детский сад устроить и т. д. Мы все были для Старостина детьми, которым всегда нужно помогать. И он говорил, что можем приходить в любое время, – поможет всем. Сегодня этого нет.

Отношения Старостина с Бесковым и до совместной работы в «Спартаке» складывались в течение многих лет. В 75-м году на базе «Спартака», занявшего годом ранее второе место, была сформирована олимпийская сборная, которую возглавил Бесков. И вот поехали на отборочный матч с Югославией в город Нови-Сад. Играем 0:0 – и на следующий день переезжаем в Белград. Начальник делегации от Спорткомитета – Симонян, главный тренер – Бесков, второй – Гуляев (который возглавлял тогда «Спартак»), начальник команды – Старостин, а игроки, за редким исключением, из «Спартака».

Выдали нам деньги – и все пошли по магазинам. Временато советские были, любая загранпоездка – за счастье! Заносим в гостиницу свертки с товарами – и на ужин. Бесков начинает разбор вчерашней игры и, слово за слово, распаляется. Говорит: «Да вы не думаете об игре, вы – шмоточники, я сегодня все видел!»

И, не понимая, что он находится в спартаковской среде, заявляет:

– У меня в «Динамо», когда мы в 70-м играли под Новый год турнир в Чили, 31-го пришли ко мне ребята и предложили провести 1-го тренировку. Она не планировалась, но, чтобы «выгнать» выпитое накануне шампанское и хорошо сыграть на турнире, надо поработать. «Динамо» – профессионалы, а вы, «Спартак» – шмоточники!

Когда я в этот момент посмотрел на Чапая, то понял, что его сейчас кондратий хватит. У него желваки по лицу пошли, он встал и говорит Бескову: «У тебя все?»

Тот не понимает – и продолжает разборы. Все уже ждут, что сейчас произойдет. Старостин еще раз спрашивает: «У тебя все?» Тот вновь не замечает. И лишь на третий раз отвечает: все. Будучи уверенным, что Николай Петрович продолжит гнуть ту же линию. А тот вдруг говорит:

– Что ты несешь? Что плохого в том, что люди купят своим детям, женам, родителям вещи, которых нет в стране? Никита Палыч, ребята – все, собрание закончено!

Всех нас оттуда выгоняют – и мы в замочную скважину подсматриваем, как бьются «Спартак» и «Динамо». Старостин и Бесков. Эта история показала, как Бесков относился к «Спартаку».

Почему Старостин терпел Константина Ивановича много лет? Не из-за того, что именно через Бескова Андрей Петрович вернул своего брата в команду. А только ради дела. Лишь бы «Спартак» был в порядке.

Знаете, в чем еще заключалось величие Старостина? Он был доступен и никогда не отрывался от простых людей. Живя на улице Горького, иногда отпускал машину и ходил пешком от Красносельской до дома. Или с матчей на «Динамо» часто возвращался домой на метро. Ехал на эскалаторе, люди его узнавали – и говорили, что считают нужным.

Во время тренировок или контрольных матчей в Тарасовке Чапай не случайно садился среди болельщиков на трибуне, выслушивал их мнения – а потом говорил нам, что люди о нас думают. Все тренировки были открытыми. И мы сами стали такими! Для меня деньги никогда не были главным, мои «деньги» – это уважение людей, которые подходят, когда иду по улице, и благодарят за то, что в газетах и на телевидении честно говорю о футболе. Каждое такое обращение греет душу и говорит о том, что ты правильно живешь и мыслишь.

Фактически до конца своей спартаковской карьеры я жил в 25-этажном, как мы его называли, «доме на курьих ножках» напротив скульптуры «Рабочий и колхозница» на ВДНХ. И встречал меня после поражения у лифта какой-нибудь водопроводчик: «Как вы играли?! Я для чего тебе, б…, чинил раковину? Больше не обращайся ко мне по сантехнике!» И я это воспринимал, как совершенно нормальный разговор! Слушал – и понимал, что есть люди, для которых ты играешь, и ради них должен отдаваться этому делу до конца.

А сегодняшнее поколение футболистов той же сборной закрыто от народа крутыми автобусами, машинами с бронированными стеклами, элитными домами. И когда слышу, допустим, высказывание Широкова в адрес болельщиков: определитесь, что вам надо – игра или результат, то хочу сказать ему: ты с кем так разговариваешь?! Вчера в Видном играл и еще ничего собой не представляешь, а уже свысока. Почему к Симоняну можно подойти, а к тебе – нельзя?!

Потому что сейчас нет таких людей, как Старостин, воспитывавших нас в уважении к простому человеку.

В 69-м, когда я начинал свой первый сезон в «Спартаке», меня еще не узнавали в лицо. Обычно возвращался после матчей домой в Алабушево на электричке с болельщиками. И слушал, как они обсуждают игру. Один раз не выдержал, подсел и начал расспрашивать об игре Ловчева. И услышал нечто поразительное: «Женька-то ничего, но вот есть у него брат Славка, играет раз в пять лучше, но пьет сколько!» Так узнал, какие легенды о нас ходят.

А попал я в «Спартак» так. Играл в так называемой экспериментальной сборной СССР («Буревестник»), которую тренировали Всеволод Блинков и Виталий Артемьев. Ее целью ставилось приобретение международного опыта молодыми талантливыми ребятами. Я был невыездным – закончив ПТУ в Химках, работал там же на закрытом заводе, связанном с космонавтикой. Работа была подсобная, а на деле играл в футбол за цех. Но за границу ездить не мог.

Врачом в «Буревестнике» был Николай Алексеев, лечивший «Спартак» в звездной второй половине 50-х. Как-то парились с ним в Сандунах и в очереди увидели Симоняна, возглавлявшего красно-белых. Они о чем-то потолковали с Алексеевым, а потом Симонян подошел и пригласил меня в команду.

Конечно, в душе я ликовал – о чем говорить, если еще в 11 лет приехал из Алабушева искать московский «Спартак»? Тогда жизнь повернулась по-другому, а тут – такое предложение. Но Симоняну сказал: «Если "Буревестник" расформируют, как о том говорят, тогда я в вашем распоряжении. Но у меня есть моральные обязательства перед своей командой».

В те времена подобные ответы были в порядке вещей, и Симонян не удивился. Правда, когда спустя 6 лет Олег Базилевич пригласит меня в киевское «Динамо», а я отвечу, что меня не поймут болельщики «Спартака», он страшно удивится: «О чем ты говоришь? Какие болельщики?! Мы валютой получаем!» Но для меня это не пустое было.

А тогда весь наш «Буревестник» наверху было решено передать «Локомотиву». Мы же с Сергеем Ольшанским вознамерились перейти в «Спартак». Нас уламывали, водили в федерацию, ее председатель Валентин Гранаткин обещал дисквалифицировать. И тут я в первый раз пошел своим непослушным языком чесать и на реплику: «На вас за два года по 10 тысяч рублей истрачено, надо возвращать долги» – ответил: «А еще через два года будет по 20 тысяч, так что не тратьтесь попусту, отпустите». В итоге Николаю Петровичу удалось-таки нас заявить.

Я миновал дубль и сразу оказался в основном составе на месте травмированного Крутикова – левым защитником. Брал я тогда в основном скоростью, на которую, наверное, и обратил внимание старший тренер сборной СССР Гавриил Качалин. И уже в мае того 69-го пригласил меня в национальную команду! Спустя много лет узнал: оказывается, я уникален тем, что стал чемпионом страны и игроком сборной, будучи… перворазрядником.

Причина того, что у меня так быстро в «Спартаке» пошло, проста – я попал в хорошую компанию. Кавазашвили, Логофет, Хусаинов, Папаев, Рожков, Осянин, Киселев, Абрамов… Требовалось только смотреть и, как губка, впитывать.

Старостин с Симоняном прививали нам и уважительное отношение к соперникам. Кто-то не поверит, но за 11 лет в высшей лиге я не получил ни одной желтой карточки. Ни один из моих соперников не скажет вам, что я играл грубо. «Горчичник» получил лишь в первом матче ЧМ-70 с мексиканцами. И еще в первой лиге, выступая в конце карьеры за «Крылья Советов».

Что касается человеческих качеств Симоняна, то расскажу историю, которую в сегодняшнем футболе представить в принципе невозможно. 72-й год, играем неудачно, и над Никитой Павловичем сгустились тучи. И тут «Арарат» приглашает его, по сути, в готовую к большим свершениям команду, которая на следующий год с ним сделает дубль.

В том же 72-м, несмотря на 11-е место «Спартака», меня признали лучшим футболистом страны. Однажды звонит мне домой Симонян. И говорит, что сейчас ко мне в «дом на курьих ножках» приедет. Думаю, что случилось? Ну да, я заметная фигура в команде, но мне всего 23 года.

И вот Симонян приезжает с бутылкой армянского коньяка – при том, что я всегда был непьющим. В итоге употребляли они его с моей женой Татьяной, а я слушал. Никита Палыч сказал мне о том, что хочет уйти из «Спартака», потому что у него есть предложение из Еревана. Тренер пришел советоваться домой к игроку, представляете?!

Что я мог ему сказать? Это уже позже нас стали портить партийные лидеры. В том числе и меня вызывали в отдел агитации и пропаганды Московского горкома партии, курировавший спорт, и спрашивали: «Тренер Крутиков устраивает команду?» Я пацан, мне 27 лет – и меня просят оценить, годится ли тренер. И тем самым калечат сознание.

А тут Симонян приходит с таким разговором. Я ответил, что он имеет право принять то решение, которое посчитает нужным. Тем более что он сказал: спортивный отдел московских профсоюзов уже против него настроен. Так же было потом и в 75-м, когда та же структура Старостина убрала.

В конце разговора Никита Палыч попросил команде все это объяснить. Такой вот человек. Поэтому при нем Хусаинов и Логофет потихонечку заканчивали в «Спартаке», и никто их не выкидывал. Мне непонятно, почему Симоняна в какой-то момент не пригласили в родной клуб в качестве президента или на еще какую-то важную роль. Много раз писал об этом – почему мы такого человека не используем? Он же в «Спартаке» вслед за Старостиным, можно сказать, второй после Бога!

Симонян всегда признавал главенство в «Спартаке» Николая Петровича. В отличие от Бескова. Который полагал, что это он вернул Старостина в «Спартак» – и уже хотя бы поэтому имеет право быть с ним как минимум на равных.

В честь Старостина я в 2000 году назвал новорожденного сына Колей. Когда проезжаю мимо Ваганьковского кладбища, подхожу к могилке Николая Петровича, думаю. Очень часто сверяю свои действия по тому времени – как бы Старостин поступил. В мини-футбольном «Спартаке», который я много лет возглавлял, внутренняя организация клуба была не по стандартному сегодня принципу «я начальник, ты дурак». Например, женщины, которые там работали, – два бухгалтера, секретарь – родные мне люди. Да, я мог наорать, где-то даже матюгнуться на них, но все равно от любви. Мы праздновали дни рождения, праздники и горести – все было общим. Как у Николая Петровича.

И поэтому я всегда приглашал на матчи мини-футбольного «Спартака» наших ветеранов. В большом футболе их уже практически никто не узнавал – а тут я подзывал диктора и просил объявить о том, что на матче присутствуют заслуженные мастера спорта Хусаинов, Крутиков и т. д. И они все ходили, потому что попадали в ауру любви, аплодисментов, автографов.

Не согласен с тем, что «Спартак» умер со смертью Старостина. Да, не стало Николая Петровича, умерла та страна. Но живо много людей, которые помнят, как все это было и должно быть! И могут передать это следующим поколениям. Вот только нужно ли это кому-то?

На протяжении многих лет я не был в Тарасовке. За все годы Бескова и Романцева, вместе взятые, приехал туда только однажды, когда выбросился из окна и погиб Миша Булгаков. Поминки были в Тарасовке, и Старостин попросил меня их провести.

А потом время шло, и мне все меньше нравилось устройство «Спартака». Просто охренел от рассказа Анатолия Исаева, которого не узнали в клубе, предположив, что он из садоводческого товарищества. Прежде такого в «Спартаке» быть не могло.

У меня в 2009 году произошла похожая история. В клубе надо было подписать бумагу на оплату банкета для ветеранов по случаю юбилея побед в чемпионатах 1969, 79, 89 и 99 годов. Эта идея пришла мне в голову во время моего 60-летнего юбилея в январе 2009-го. Карпин дал добро, и нужно было подписать счет. Время поджимало, я позвонил Жиляеву. Тот зашел в бухгалтерию и сказал, что с ними хочет поговорить заслуженный мастер спорта Евгений Ловчев. И бухгалтерша – такая, знаете, сегодняшняя – слышу, говорит: «Маш, тут какой-то мужик звонит, б…, поговори с ним».

А за мной же не заржавеет. Я сказал, что хочу ей по поводу «мужика» кое-что объяснить. Что 10 лет играл в «Спартаке», выигрывал с ним золото, признавался лучшим футболистом страны. Они извинились и обещали все сделать.

И вот приезжаю в клуб и приношу пригласительные билеты Карпину, Попову, Родионову и Позднякову, который двумя месяцами ранее стал тренером по работе с защитниками. Охранники узнали – телевизор смотрят все-таки. Около кабинета Карпина – секретарша и референт. Секретарша берет пригласительные, читает: «Так, это Карпину, это Попову, это Родионову, это… А кто такой Поздняков?» Человек работает секретарем у Карпина и не знает одного из тренеров «Спартака»! Правда, надо отдать должное референту – на мое замечание она ответила: «Ну мы же бабы, за что вы нас? Нам этот футбол…» По-человечески ответила, нормально.

Но никто из тренерского штаба на тот банкет даже на секунду не заехал. При том, что я говорил Карпину: «Валера, я договорился с зам. начальника ГАИ России, что вам дадут машину сопровождения. Понимаю, что у вас на следующий день – игра с ЦСКА. Просто приедьте на секунду, уважьте, скажите слово». Но они не приехали, сославшись на то, что готовятся к игре. На мой взгляд, это не оправдание. Это – отношение. И когда Симонян говорил перед похоронами Севидова и Хусаинова: «Женя, надо обязательно, чтобы гроб был выставлен в спартаковском манеже, чтобы болельщики могли проститься» – это другое отношение.

В начале 2000-х пришли Червиченко и Шикунов, и к их работе я всегда относился негативно. Смотрел на Червиченко, сравнивал его со Старостиным – и не понимал, как вообще возможно, чтобы «Спартаком» руководил такой человек. И после его ухода не удивлялся, когда на вопрос, за кого он будет болеть в матче «Спартак» – ЦСКА, он отвечал: «За ЦСКА». Кто нами руководил?! В чьи руки попал «Спартак»?! Старостин всегда повторял, что «Спартак» должен находиться в спартаковских руках. Как тот же Симонян, о котором Старостин сказал знаменитую фразу, что если Никиту разрезать, то все увидят, что одна половина у него красная, а другая – белая.

Во времена Червиченко, вскоре после увольнения Романцева, позвонил мне пресс-атташе Зинин. И пригласил на встречу ветеранов в Тарасовку. Многие поехали. А я ответил: «Когда вы то-то и то-то делали – меня звали? И кого-то мое мнение интересовало? Не надо через меня пиаровскую акцию делать!» И не поехал. А буквально на следующий день появилось письмо, подписанное многими ветеранами, в том числе и Никитой Павловичем. Мол, многие сейчас против Червиченко, а мы – за него, поскольку в тяжелый момент он взял клуб и помогает ему.

Мне было жалко тех уважаемых мною людей, кто вынужден был это подписать. И было жалко ветеранов, когда им приходилось играть с Червиченко в футбол на «Алмазе» и делать так, чтобы он забивал голы и радовался. Этот путь – не для меня. И мне было приятно, когда в «Комсомольской правде» появилась статья Виктора Горлова, сказавшего: если среди подписавших нет Бубнова, Ловчева и еще кого-то, то он понимает: не все так просто, и общей поддержки ветеранов нет.

Несколько лет назад мы договорились с Шавло и устроили показательный матч двух «Спартаков». А потом был банкет, на котором я впервые подошел к Федуну. Отвел его в сторону. И спросил, почему у «Спартака» нет клубного музея, где были бы выставлены кубки, футболки, фотографии великих игроков. Ведь, когда мы, будучи игроками, ездили в Мадрид или другие зарубежные города, нас водили в такие музеи, и даже соперники пропитывались к клубу уважением. Имея такой музей, не надо лишний раз на словах объяснять Алексу, Веллитону и другим новичкам, куда они попали! Музей – это некая визитная карточка, процесс воспитания. А не просто разовая акция, как в тот момент, когда Зинин пригласил меня в Тарасовку на встречу ветеранов.

Федун формально ответил, что построят новый стадион, куда он меня пригласит, и там обязательно будет музей. Но ведь, общаясь с человеком, ты воспринимаешь не только слова, но и интонацию, и отношение. Тебе важно не только то, что он тебе говорит, но и как.

И со стороны Федуна уважения к себе я не почувствовал. Говоря внешне нормальные слова, он был неуважителен, и это – важнейшая вещь! Для него единственное, что имеет значение, – сам факт того, что он финансирует «Спартак». Но деньги не могут подменить человеческого отношения.

Читаю его интервью и иногда оторопь берет. Может, рядом с ним нет человека, который мог бы ему подсказать: нельзя говорить вслух спартаковским болельщикам, что ты болел за киевское «Динамо». Лучше промолчи, ничего не говори, если не хочешь врать. А однажды «Советский спорт» вышел с «шапкой»: Леонид Федун: «Готов хоть сегодня бесплатно отдать "Спартак"». Я спросил журналиста «Совспорта» Андрея Бодрова, действительно ли он так сказал. Ответ был – что еще хуже. Ну как так можно? Как ты хочешь, чтобы после этого к тебе относились люди?

Говорю это не для того, чтобы обрушиться с критикой на конкретного человека. А потому что мы пытаемся понять, что такое душа «Спартака» и что с ней стало. Не знаю, как в свое время акции оказались у Романцева и его сына, а также Заварзина. А почему, допустим, не у меня? Почему мы, люди, которые кое-что для этого клуба сделали, вообще никак в этом процессе не участвовали? Почему нам даже ничего не предложили?

Как потом эти акции перепродавались? Почему в спартаковский ромбик вставили футбольный мячик, при том что я жил в обществе «Спартак», и общество для меня – не только футболисты, но и хоккеисты Старшинов с братьями Майоровыми, и бегуны братья Знаменские, и многие другие великие спортсмены? Все они создавали славу «Спартаку», а вы, Леонид Арнольдович, сегодня четко, спокойно, по-бизнесменски пользуетесь видоизмененным торговым знаком и не хотите поддержать то, что создавало всю эту славу! Ведь так получается! Потому что Николай Петрович отдал этот ромб, мячом еще не «беременный», всему обществу «Спартак».

Первый матч с моим участием «Спартак» играл в Ташкенте, второй – в Алма-Ате. Я прохожу по левому флангу, простреливаю – и Евлентьев забивает. И когда вечером по всесоюзному радио услышал, что «мяч забил с подачи Ловчева», испытал невероятное ощущение. Мою фамилию все узнают!

В том же 69-м играем с киевлянами в Москве. Сто тысяч народу, проигрываем – 0:1. Дают пенальти в чужие ворота, и к мячу подходит Коля Осянин, который в том году стал лучшим бомбардиром. Бьет – и не забивает.

Серега Рожков стал на него «наезжать». Но команда у нас была очень дружная, и все на Серегу цыкнули, чтобы прекратил. Потом Гешка Логофет сравнивает счет, и тот же Осянин с левой ноги заколачивает победный! Едем по Комсомольскому проспекту из Лужников на автобусе, некоторые хотели выйти у метро. А там идет толпа народу и скандирует: «Да здравствует Никита!» – Кто-то, а время-то уже было брежневское, спрашивает: «Хрущев?» – «Нет, Симонян!»

В конце чемпионата – игра в Киеве. Решающая. И Никита Палыч перед игрой, стараясь не нагнетать обстановку, говорит: «Ребята, мы провели этот год великолепно, сделали все, что должны были. Не волнуйтесь, как все сегодня сложится. Выиграете или нет – пальцем на вас показывать никто не будет». Симонян в те дни создал такую обстановку, что мы чувствовали себя абсолютно раскрепощенными. До такой степени, что в день игры думали о том, как бы нам популярнейший в те годы «Киевский» торт достать. Был у Крещатика один магазинчик, все туда ломанулись – и схватили по три торта каждый. И никто нам не запрещал из гостиницы выходить!

Киевляне «волтузили» нас по полной. Погода жуткая – град, дождь, сильный ветер. И Осянин опять подхватывает мяч, проталкивает его сквозь пятерых человек – и забивает. У меня есть снимок, где вратарь киевлян Рудаков обескрыленно так нагибается в ворота, чтобы забрать оттуда пропущенный мяч. Мы выиграли и фактически обеспечили себе чемпионский титул.

Награждение проходило во Дворце спорта Лужников, 11 тысяч человек присутствовало. В концерте принял участие Миша Ножкин, в ту пору запрещенный. И спел: «А в музее Ленина два пальто прострелено!» Потом Старостин сказал: слава богу, что он сидел внизу, с командой, а не на трибуне, и никто из партийных начальников до него не мог добраться. Потому что тут же стали выяснять, кто пустил Ножкина на сцену и позволил ему петь такую крамолу…

Потом я лучше узнал Старостина и понял, что с ним можно свободно обо всем разговаривать. Как-то ехали с ним и Сергеем Ольшанским из Еревана в Москву. И я спросил Николая Петровича, за что он сидел. Он рассказал о знаменитом случае, когда уже после победы в финале Кубка «Спартак» заставили переиграть полуфинал с тбилисским «Динамо». Вызвали меня, говорит, к Молотову, а там сидел Берия, который курировал все общество «Динамо». И Молотов говорит: «Николай Петрович, есть мнение, что надо переиграть».

Старостин ответил, что переигрывать они не будут. Молотов настаивал, Берия сидел и молчал. В конце концов его всетаки «сломали», но, прощаясь, он повернулся и сказал, что все равно «Спартак» Кубок выиграет. «Когда за 15 минут до конца матча, при счете 3:1 в нашу пользу, Берия встал и посмотрел в мою сторону, я сразу понял, куда поеду», – сказал мне Николай Петрович.

И добавил, что могли их арестовать и раньше. Когда был легендарный матч на Красной площади, братьям Старостиным приписали, что они якобы хотели совершить теракт и взорвать Сталина, смотревшего игру с трибуны мавзолея. Спасло их лишь то, что это было время ежовщины, дело стряпали его люди – а потом Ежова самого арестовали и расстреляли.

А один футболист того времени сказал, что Старостин кудато налево вагон с материей «загнал». Где правда – откуда нам знать? Мне в тысячу раз важнее, каким человеком был Николай Петрович и сколько он сделал как для всего «Спартака», так и для меня лично.

В 74-м мы заняли второе место, и в конце сезона играли в Алма-Ате. Тамошний «Кайрат» на вылет стоял. Старостин сидел в тех краях, и к нему пришли местные руководители. Уже после матча он рассказал – мол, вспоминали былое, просили помочь. Но Николай Петрович отрезал: «Этого не будет». И на сговор не пошел.

Мы выиграли – 4:0. И именно этот счет (не меньше!) спас от вылета из высшей лиги ЦСКА, в котором тогда играл в порядке воинской службы Витя Папаев. Возглавлял армейцев в том сезоне великий хоккейный тренер Анатолий Тарасов – и, когда ЦСКА благодаря нам спасся, прислал телеграмму: «Благодарю за службу, возвращаю вам Папаева!»