Текст книги "История человечества. Восток"

 
В такие времена
Страдания и жалобы народа
Превыше всех забот.
Божественных драконов осьмерица,
Останови губительный потоп!»[79]79
  Перевод В. Н. Марковой


[Закрыть]
 

Дракон – владыка водной стихии, к нему обращались в случае угрозы от воды. В 1281 году угрозу воспринимали как безусловно смертельную и небывалую, ибо сам экс-император Камэяма (передавший в 1274 году свою номинальную власть малолетнему Го-Уда) обратился через посланца к жрицам святилища в Исэ. Это великое святилище посвящено самой прародительнице императорского рода и верховной богине японского синтоистского пантеона – Аматэрасу. По легенде, которую трудно подтвердить или опровергнуть (да и стоит ли?), молитвы были вознесены утром 15 августа 1281 года. Одновременно все подданные императора-тэнно должны были молиться богам об уничтожении захватчиков. Молитвы возносились «богам и буддам», то есть синтоистским и буддийским божествам. Впрочем, то, что произошло в тот же день, 15 августа, могло быть делом рук разве что могучих богов грома или, возможно, одного из наиболее колоритных и буйных ками – брата великой Аматэрасу, Сусанооно микото, «яростного и быстрого бога-мужа из Суса», повелителя морской стихии и бурь. Впрочем, чаще всего с историей о божественном ветре 1281 года связывают имя великого божества-покровителя воинов (и собственно рода Минамото) Хатимана из Уса (основное святилище этого обожествленного 15-го императора Японии Одзина находится как раз на Кюсю). К Хатиману взывали многие поколения самураев, отправляясь в бой и натягивая лук, ведь этот ками был покровителем стрельбы из лука, а священный символ Хатимана – дикий голубь – реял в воздухе над войском первого сёгуна Минамото, великого и коварного Ёритомо. Теперь же жрецы Хатимана, как и сотен других ками, молились о божественной помощи.

Вечером 15 августа 1281 года в небе появилось маленькое, неприметное поначалу облачко, которое вряд ли заметили сражающиеся монголы. А вот японские очевидцы описывали его как предмет «размером с руку», который стал быстро расти. Несомненно, многие уроженцы Кюсю догадались – это приближался тропический тайфун. Солнце померкло еще до захода. Мгла опустилась на прибрежные холмы и пляжи, на огромную бухту Хаката, усеянную кораблями Хубилая, полными воинов, готовых выплеснуться потоком на японское побережье. Но битва не состоялась. С юго-запада подул яростный ветер, рев которого вскоре стал невыносимым, а над горизонтом появилась узкая темная полоса. Ветер поднял огромные волны, которые начали швырять суда империи Юань как щепки, сталкивая их между собой, выбрасывая на берег и хороня навеки в морской пучине. Мелкие прибрежные воды близ современного города Фукуока вторично стали могилой сотен, а то и тысяч кораблей, десятков тысяч людей (по китайским данным, приведенным С. Тёрн-буллом, только основной, Южный флот потерял половину своего состава; согласно некоторым другим источникам, потери флота и войск Хубилая в этом походе оцениваются в четыре тысячи кораблей и 100 тысяч человек, что, очевидно, является несколько завышенной оценкой) и планов великого хана относительно завоевания Японии. В священном трепете наблюдали японцы из-за своей стены (которая сослужила им хорошую службу и во время тайфуна!), как гибла вражеская армада, «будто кто-то разбросал по морю Гэнкай божественные гадательные стебли…» Еще до тайфуна, опасаясь атак японцев, монголы соединили свои самые крупные корабли толстыми цепями, создав подобие плавучих крепостей, и теперь они шли ко дну друг за другом.

По японским данным, вызванный тайфуном шторм бушевал три дня, умножая потери монголов и ликование японцев, добивавших уцелевших врагов с выброшенных на берег кораблей. Уцелевшие остатки Южного и Восточного флотов юаньцев бежали в Хаппо и другие порты на юге Кореи.

Радостная весть о небывалой победе быстро дошла до Киото и Камакура. Бакуфу и лично сиккэн Ходзё Токимунэ заявили о том, что ветер, погубивший флот Хубилая, имел божественное происхождение, т. е. являлся камикадзе. Это повлекло за собой массу последствий, от вполне приземленных и сиюминутных до очень «долгоиграющих» и важных для формирования японского национального менталитета.

Среди первых стоит выделить тот факт, что многие японские участники событий 1274-го и особенно 1281 года потребовали наград за верную службу и подвиги. Это касается не только князей, но и рядовых самураев, а также… жрецов и монахов. Сохранились письма настоятелей святилищ на Кюсю, в которых речь шла о том, что ими «были вознесены искренние молитвы. Когда гнусные захватчики вновь пришли, все люди, верившие, что изгнание врага может быть осуществлено лишь божественной волей, но никак не силой человеческой… почтительно обратили взоры к небу. И поднялся божественный ветер, и своей могучей силой разметал вражеские суда, и сгинули все враги. То была победа, дарованная всемогущим и совершенным Небесным Божеством». Не забывали при этом и о заслугах местных божеств, всячески способствовавших зарождению камикадзе, – в 1309 году настоятель одного из храмов Кюсю обиженно писал правительству, что храм до сих пор не получил никакой награды, хотя в 1274 году их местное божество лично метало стрелы во врагов, а за несколько мгновений до прихода божественного ветра три стяга на крыше храма повернулись в сторону вражьего флота, предрекая его гибель.

С. Тёрнбулл утверждает даже, что обременительные расходы на вознаграждения воинов и храмов, поддержание в боеспособном состоянии прибрежных оборонных линий, отрядов морской стражи и т. д. привели в конечном итоге к краху бюджета и ускорили падение сиккэнов Ходзё в 1333 году в результате недолгой реставрации императорской власти во времена тэнно Го-Дайго. Хотя этот тезис и кажется нам не совсем верным, все же главным последствием вторжений Хубилая так или иначе следует считать просто невероятное усиление в сознании японцев мысли о том, что их страна находится под особой защитой богов и победить ее не дано никому. Идея божественного происхождения страны, вера в чудо, помощь синтоистских ками, прежде всего – Аматэрасу и Хатимана, существенно повлияли на формирование национальной идеологии. А это, в свою очередь, не могло не сказаться в периоды попыток реставрации полноправной власти императоров (и в 1333 году, и особенно после реставрации Мэйдзи в XIX веке). Герои битв с монголами, ставшие почти богами в сознании японцев, стали примерами для молодежи, а красивая смерть в бою тысячелетиями воспевалась в эпосе этой страны.

Сам же ветер камикадзе стал восприниматься как символ божественной защиты Японии от внешней угрозы. Святилище Аматэрасу в провинции Исэ стало пользоваться гораздо большим уважением.

Наибольшей популярности история о камикадзе достигла в XIX веке, после реставрации Мэйдзи и начала широкомасштабной модернизации Японии, которая сопровождалась усиленными поисками исторических «подтверждений» особого пути страны Ямато и ее уникальной императорской династии. В бурную эпоху революции Мэйдзи один из отрядов повстанцев, выступавших, что показательно, с девизом изгнания иностранцев и уничтожения следов их влияния в Японии, назывался «Симпурэн» – «Лига божественного ветра» (трагической судьбе этих «последних самураев» посвящен роман Мисима Юкио «Бегущие лошади»). Тогда же был сооружен, к примеру, памятник Нитирэну в городе Фукуока, а истории о божественном ветре и доблестных защитниках родной страны – самураях Кусано Дзиро, Коно Митиари и других – вошли в школьные учебники наряду с рассказами о таких стойких приверженцах императорской династии, как знаменитый Кусуноки Масасигэ и его сын Кусуноки Масацура.

В результате и в XX веке многие японцы вполне серьезно полагали, что священная земля Ямато не может быть осквернена ничьей оккупацией, ибо ками не позволят гнусной ноге вражьего солдата ступить на острова, возникшие божественным путем и охраняемые священным ветром. Поэтому-то таким шоком оказалось для многих японцев поражение во Второй мировой войне и последовавшая за этим американская оккупация страны.

А впрочем… Для любителей странных совпадений (коих, в смысле совпадений, в нашем рассказе было и так немало) приведем еще один факт, без особых комментариев.

18 декабря 1944 года, в разгар боев за Филиппины, в 300 милях восточнее острова Лусон корабли 3-го флота США попали в эпицентр совершенно неожиданного тайфуна. Флот не был предупрежден о его приближении – из рук вон плохо сработала американская метеослужба. Предоставим слово очевидцу событий – командующему 3-м флотом адмиралу Фредерику Шерману: «Нам пришлось прекратить прием топлива с танкеров. Адмирал Холси указал флоту курс, который давал надежду уклониться от центра шторма. Но когда мы изменили курс, то же самое сделал тайфун. Казалось, что он сознательно преследует нас [курсив мой. – Авт.]. Пребывание в центре или около центра тайфуна вызывало невольный трепет. Волны достигали невероятной высоты. Дождь лил стеной, уменьшая видимость до нескольких ярдов. Ветер со скоростью 75 миль в час, при порывах доходившей до 120 миль в час, сорвал множество самолетов, стоявших на полетных палубах, и унес их прочь, как осенние листья. Корабли бросало, как игрушки, крен доходил до 40 градусов. Трение и разрывы электрических проводов скоро привели к возникновению пожаров, борьбу с которыми чрезвычайно затрудняла сильнейшая качка. Всего было потеряно 146 самолетов, и многим кораблям [пяти авианосцам, крейсеру и трем эсминцам. – Авт.] были причинены многочисленные повреждения. Но самая трагическая судьба выпала на долю эскадренных миноносцев «Халл», «Спенс» и «Монахэн». Для этих легких кораблей качка оказалась настолько сильной, что они перевернулись и затонули. Вместе с ним погибла большая часть их экипажей. Хотя потонувшие эсминцы окружали сотни кораблей, буря не позволила подобрать тех, кому удалось броситься с эсминцев в воду. Корабли невозможно было различить даже на расстоянии 100 ярдов, и огромные волны исключали всякую возможность спуска шлюпок».

Всего 3-й флот США потерял в этой «битве с тайфуном» 790 человек утонувшими, 3 корабля и 146 самолетов – больше, чем в ином крупном сражении.

Что это было? Случайность, головотяпство метеорологов и адмиралов или…? Кто знает, быть может, вся сила древних ками оказалась неспособна в условиях рационального, «расколдованного» XX века потопить флот огромных закованных в броню чудовищ, враждебных стране Ямато, и смогла только серьезно потрепать его. Добавим – 5 июля 1945 года в ходе боевых действий близ Окинавы (то есть уже у самых японских берегов) тот же 3-й флот США опять попал в тайфун, в результате чего были серьезно повреждены 4 авианосца и 3 крейсера, погибло 76 самолетов и 6 человек.

В конце нашего рассказа вернемся к еще нескольким заранее обещанным автором неясностям и загадкам, окружающим события далекого XIII века.

Почему же Хубилай не рискнул больше пытаться завоевать Японию (хотя такие планы у него, по некоторым данным, были)? Возможно, слишком губительными для его империи оказались походы 1274 и 1281 годов, много сил отнимало покорение Бирмы, островов Индонезии и т. д. Впрочем, и сам великий хан старел, все прохладнее относился к государственным делам, и его царствование все больше омрачали болезни, выпивка (в нарушение заповеди Чингисхана не напиваться более трех раз в месяц) и расстроенные финансы. Великий хан Хубилай – он же император Да Юань – умер 18 февраля 1294 года на 80-м году жизни. Он пережил любимую жену Чаби и сына – наследника престола Чжэнь цзиня. Хубилая похоронили в родной Монголии. Где именно нашел последнее успокоение внук Чингисхана, неизвестно. Предполагают, что он погребен там же, где и Чингисхан и его ближайшие потомки. Не один раз в средствах массовой информации объявлялось, что место это обнаружено. Но всякий раз сенсации лопались как мыльный пузырь. Основанная же Хибулаем монгольская династия Юань правила Китаем 97 лет.

До сих пор не совсем понятно, какие подробности монгольского вторжения скрываются за довольно странным описанием событий 1281 года в книге Марко Поло (бывшего в это время при дворе Хубилая и, видимо, лично знавшего участников похода на Японию). Кроме того что Поло датирует события похода на «Сипангу» 1269 годом, он пишет о том, что войска великого хана не успели взять на вражеском острове (Кюсю?) каких-либо городов или замков, кроме нескольких деревень, потому что между полководцами начались разногласия, а сильный ветер разметал флот. Часть войск уплыла на родину, а 30 тысяч человек сделать этого не смогли из-за того, что их корабли разбились «у маленького острова» (Такасима? Цусима? Ики?). Когда «царь большого острова» и его подданные-японцы узнали о судьбе монголов, они переправились на этот остров с целью добить уцелевших и захватить добычу. Но те, не вступая в бой, якобы захватили оставленные без охраны корабли и отплыли на большой остров, где захватили некий город Лорк (?). Впрочем, вернувшийся царь острова и его воины осадили город, в котором семь месяцев держались осажденные воины великого хана. В конце концов монголы почетно капитулировали и остались на острове, со временем перемешавшись с местным населением. Князей же, погубивших войска в ходе этого похода, по словам Поло, Хубилай приказал казнить (что, в общем-то, похоже на правду). Все вышеприведенное описание, в котором причудливо переплелись вымысел и некоторые факты из истории как первого, так и второго походов, возможно, отражает попытки вернувшихся из Японии полководцев и воинов Хубилая подтвердить свою стойкость и героизм, проявленные в исключительно неблагоприятных обстоятельствах. Однако очевидно, что это описание современника тех событий заслуживает внимания, и его стоило бы исследовать детальнее.

Напоследок – последний странный факт относительно «Мёко сурай». Как мы уже неоднократно упоминали, в 2001 году американо-японской экспедицией были предприняты попытки найти следы погибшего в водах близ бухты Хаката флота Хубилая. Экспедицию возглавлял Джон Дэвис и Хаясида Кендзо. Главным консультантом выступил директор музея «Мёко сурай» в городе Фукуока доктор Мазаи Торао. За последние 40 лет им и его сотрудниками было собрано немалое количество экспонатов той эпохи – оружия (шлемов, копий, сабель), керамики и т. д.

Однако ни экспедиция Мазаи 1980 года, ни подводные археологи 2001 года (нашедшие вышеупомянутые якорь, глиняную бомбу и даже печать монгольского полководца с иероглифом «Юань», а также много керамической посуды, в том числе занятную глиняную миску с надписью «сотник Вонг») не смогли обнаружить сколь-нибудь значительных фрагментов самих кораблей флота Хубилая. Не нашли они и каких-либо остатков пушек (или все-таки катапульт?), стрелявших с борта кораблей великого хана. Ситуация немного напоминает ту, которая сложилась с раскопками на Куликовом поле в России – есть точные указания источников на место знаменитой битвы, есть даже ее небольшой музей, а массовых захоронений, огромного количества находок поврежденного оружия и т. д. – нет. Впрочем, в случае с бухтой Хаката отсутствие потонувших судов можно объяснить сильными подводными течениями, естественным процессом гниения дерева и бамбука – но все-таки хоть какие-то остатки 4 тысяч кораблей XIII века найтись просто обязаны!

Может быть, все дело в преувеличениях, свойственных источникам той эпохи относительно численности войск и кораблей, или археологами было неточно определено место гибели флота империи Юань, или виноваты-таки подводные течения – мы оставляем этот последний вопрос, последнюю загадку «Мёко сурай» такой, как она есть сегодня – неразгаданной…

В этой главе, как заявлено в названии, речь будет идти о по-своему достаточно загадочных для неяпонцев проявлениях «японской души», оказывающих до сих пор немалое влияние на менталитет японцев, а именно о некоторых важных нюансах того, что мы можем назвать самурайскими идеалами. Мы постараемся не слишком злоупотреблять термином «этос», т. е. некий «стиль жизни» отдельной социальной группы, но вот без «эпоса» и «эроса» нам не обойтись…

Тема нашего рассказа – не то, какими были «на самом деле» все самураи (ибо это слишком длинный и слишком сложный разговор), а то, какими они сами, а также японские интеллектуалы тех времен, хотели видеть идеального самурая. Ведь история изучает не только (а возможно, и не столько) сферу того, какой являлась или является жизнь общества и отдельного человека, но и сферу человеческих представлений о том, какой она должна быть, ибо наши идеалы формируются на основе некоего опыта и в свою очередь сильно влияют на наше дальнейшее поведение. Глубокое понимание специфики японских самурайских идеалов может пролить свет на многие загадки, культурно-исторические парадоксы Страны восходящего солнца как в средневековье, так и в наши дни.

Итак, бусидо. Кто из тех, кто интересуется традиционной Японией, не слышал о нем? Иногда оно понимается как некий свод законов, правил, то есть «кодекс» (согласитесь, в литературе часто можно встретить словосочетание «самурайский кодекс»), иногда – как «настольная книга» самурая, причем даже нередко с указанием автора (чаще всего таковым называют Дай-додзи Юдзана или даже писателя рубежа XIX–XX веков Нитобэ Инадзо, работа которого, опубликованная в 1899 году, и впрямь называется «Бусидо. Душа Японии», но на самом деле является очередной попыткой исследования самурайской этики, наряду со многими другими произведениями).

Впрочем, достаточно вдуматься в само слово, в его перевод с японского, чтобы приблизиться к пониманию того, чем является бусидо и что значит быть самураем. Итак, буси – «воин», до – путь (как в дзюдо или каратэ-до). И сразу первая загадка: а где же здесь само понятие самурай? Оно заменено более широким и возвышенным для японского уха термином буси. Ведь «самурай» переводится просто как «слуга, сопровождающий знатного человека», от глагола сабурау – «служить». Именно так называли вооруженных слуг влиятельного господина на заре самурайства, которое возникло в X–XI веках на севере Хонсю в ходе колонизации острова и войн с айнами, а также междоусобиц. По-видимому, первый случай применения слова «самурай» – абсолютно мирное по смыслу танка из антологии «Кокин-сю» (905 г.), в котором слугу призывают попросить у господина зонтик, ибо роса под деревьями крупнее капель дождя (конечно, в свете готовности самурая исчезнуть, подобно росе на траве, это стихотворение можно понимать и по-другому, но вряд ли автор, живший в относительно мирное время, вкладывал именно этот смысл).

Буси же – гораздо более древнее, к тому же китайское слово, имеющее колоссальную смысловую нагрузку. Оно пишется двумя иероглифами, каждый из которых указывает на некую добродетель. Бу – умение останавливать, подчинять себе оружие с помощью культуры и письменности. Как считали китайцы, «бу умиротворяет страну и приводит народ к гармонии». Си (или ши) сначала означало человека, обладающего некими умениями и знаниями в конкретной области, но впоследствии стало означать представителя высшего сословия, «благородного мужа». Таким образом, буси – это человек, поддерживающий мир и гармонию военными или иными способами. Само слово «буси» впервые упоминается в японской хронике «Нихонги» под 723 годом и затем постепенно вытесняет сугубо японские слова цувамоно и мононофу, также означавшие «воин», но не несшие такой сложной смысловой нагрузки, как буси. Итак, в самом слове буси заложен некий идеал воина как не просто человека, имеющего право на насилие, но и человека долга, который обязан поддерживать в обществе гармонию между его членами с помощью как силы, так и разума. Слова буси и самурай стали синонимами не сразу, это произошло где-то к концу XII века, параллельно с завоеванием самураями все более важного и почетного места в обществе и оттеснением от власти придворной знати (кугэ). Самураи прошли путь, в чем-то сходный с той эволюцией, которую претерпел их европейский аналог – рыцари.

Теперь немного о до – «пути». До – это японская форма китайского дао, а сущность истинного дао, как известно, никому еще не удавалось выразить словами. Впрочем, в нашем случае до – это нечто большее, чем род занятий, некая профессия, умение, мастерство (для всего этого существует японский термин дзюцу). До гораздо более всеобъемлюще, оно означает, что человек посвящает всего себя, свою жизнь некоему Пути. До предполагает и существование некой системы ценностей, норм и ограничений, и каждодневную практику тела, духа и разума. До – это в чем-то и судьба, и сословная принадлежность, и выбор в пользу самосовершенствования (путь – динамичен, по нему «идут», а не просто принимают или отвергают, на нем можно «опередить других» или «отстать», и даже смерть не является его концом, ибо в следующем перерождении есть шанс снова переродиться буси).

Естественно, что бусидо – не единственный Путь, который был известен средневековому японцу. Были и Пути монаха, ремесленника, крестьянина, придворного аристократа, гейши-дзёро и пр. Но именно буси рассматривались уже со времен раннего средневековья в качестве элиты – носителей некоего идеально сбалансированного комплекса ценностей, которые впоследствии, по мере формирования современной японской нации, были провозглашены основой «ямато дамасии» – «духа японской нации», став своеобразной «национальной идеей». Именно уважение к идеалам бусидо, стремление подражать элите (как писал когда-то У. Макдугалл в своем «Введении в социальную психологию»), а не достаточно спорная любовь реальных крестьян к реальным самураям – их господам, породили знаменитую пословицу: «Как среди цветов – сакура, так среди людей – самураи» (заметим, речь идет не о самых пышных, а самых по-японски притягательных цветах).

О бусидо писали немало в течение всей истории самурайства, с начала его формирования и до наших дней. В этой главе мы ограничимся эпохой с XII по XIX век, когда самураи играли важнейшую роль в жизни японского общества, а в следующей главе на примере психологии летчиков-камикадзе попробуем проследить судьбу бусидо в XX веке). Важнейшими источниками для тех, кто интересуется формированием идей, связанных с Путем воина, могут стать произведения самого разного рода. Это гунки – военные повести-эпосы, важнейшими среди которых являются (мы приводим только те из них, которые существуют в русском переводе) «Повесть о годах Хогэн», «Повесть о годах Хэйдзи», «Повесть о доме Тайра», «Повесть о великом мире», «Сказание о Ёсицунэ»; пьесы тетра Но и Кабуки (особенно из цикла «о мужчинах» – то есть, как правило, о самураях); стихотворения на тему бусидо – например, так называемые гири-хайку (гири – «честь»). Наконец, важнейшим источником являются трактаты о бусидо, написанные самими самураями. Их много, но среди них выделяются несколько небольших по объему сводов «рассуждений» и «домашних правил», составленных князьями и видными буси XIII–XVII веков и адресованных скорее даймё – «господину» (они не столь известны отечественной читающей публике, как и «Правила военных домов» – «Букэ Хат-то» раннетокугавского периода, состоящие из предписаний, сгруппированных в 13 пунктов), и гораздо более знаменитые в Японии и за ее пределами адресованные собственно самураю-слуге, и несколько более объемные «Хагакурэ» («Сокрытое в листве», автор – самурай клана Набэсима Ямамото цунэтомо, 1659–1719) и «Будосёсинсю» («Напутствие вступающему на Путь воина», автор – Дайдодзи Юдзан, вассал сёгунского рода Токугава, 1636–1730).

Причина популярности последних двух трактатов кроется не только в их блестящей литературной форме и несомненных смысловых достоинствах, но и в том, что они (особенно «Будосёсинсю») изначально задумывались как попытка возрождения самурайских добродетелей, приходивших, как считали их авторы, в упадок в мирную эпоху Токугава (длившуюся XVII, XVIII и первую половину XIX века). Отсюда и преднамеренная, полемическая заостренность многих их тезисов, а также расчет на широкое распространение среди самураев (для сравнения: клановые правила XIII–XVII столетий, о которых речь шла немного выше, сами авторы не рекомендовали распространять за пределами клана – они считались неким секретным «вместилищем мудрости» наряду с особенностями вооружения и т. д., хоть это зачастую и не отменяет их универсальности, ведь многие их постулаты очень схожи).

Наконец, среди многочисленных трактатов о бусидо «постсамурайских» времен мы остановились на двух, как нам кажется, наиболее глубоких и своеобразных – уже упоминавшемся нами всемирно известном «Бусидо. Душа Японии» доктора Нитобэ Инадзо (1899 г.) и «Хагакурэ нюмон» (что-то вроде развернутых комментариев к «Хагакурэ», с немалой долей интереснейших собственных трактовок бусидо) талантливого актера, режиссера, мастера боевых искусств, но прежде всего классика японской литературы XX века Мисима Юкио (настоящие имя и фамилия – Хираока Кимитакэ, 1925–1970).

В целом творцами самурайских идеалов можно считать не только безымянного автора «Повести о доме Тайра», не только Ямамото цунэтомо, Юдзана Дайдодзи или любого другого автора, когда-либо писавшего о бусидо. Конечно же, такими творцами и «сотворцами» были и вполне реальные самураи (а отчасти и несамураи, ориентировавшиеся на поведение воинской элиты, – прекрасным примером может служить цикл новелл горожанина Ихара Сайкаку о самурайском долге, буквально пропитанные духом бусидо), которые (сознательно или нет) стремились следовать этому Пути и шли по нему.