Текст книги "История человечества. Восток"

Самолеты камикадзе, как правило, не заправляли в «один конец», несмотря на имевший место недостаток горючего. В случае невыхода в район цели или невозможности провести атаку пилот был обязан вернуться на базу и ждать следующего раза (понятно, ничего приятного во всем этом не было, и иногда летчики пытались атаковать, несмотря ни на что, и гибли – достойно, но совершенно безрезультатно). Если в 1944 году приоритетными целями считались крупные корабли и прежде всего основа флота – авианосцы, то к самому концу войны был отдан приказ топить фактически все, что плавает и может быть поражено самолетом камикадзе. В последние же недели войны случаи неполной заправки баков самолетов имели место, но это не приобрело характера системы. Не следует также забывать, что горящее топливо, хлещущее из взорванного бака самолета-камикадзе на палубу вражеского корабля, представляло собой дополнительный поражающий фактор, очень важный, например, в случае, если бомбовый заряд не взорвался (а такие случаи нередко имели место).

Камикадзе не привязывались и не приковывались к штурвалам самолетов. Опять же эта басня была пущена в ход простыми американскими солдатами и моряками, пытавшимися как-то осознать факт подобной готовности к смерти. Камикадзе не были представителями какой-то религиозной секты, «культивировавшей самоубийство», и «вылетавшими на задание в рясах монахов» (среди летчиков и моряков «самоубийственных подразделений» были приверженцы самых разнообразных буддийских направлений и синто). В этой «версии» тех же простых американских солдат (в целом редко использовавшейся официальной пропагандой) явственно слышны отголоски неких сведений о необычном для западного человека отношении к смерти в восточных религиозно-философских учениях и какие-то отрывочные сведения о бусидо. Примерно то же самое можно сказать и о подобном же объяснении феномена камикадзе фактом наличия в Японии некоего социального слоя или «касты», члены которой с детства готовятся к добровольной смерти (похоже все-таки, что в конце концов некий, пусть и весьма неадекватный, образ самурая к середине 1940-х годов за пределами Японии уже сложился).

Определившись, чем не были камикадзе, мы попробуем все же решить, кем и чем они были (или могли быть). Для удобства мы разобьем все многообразие возможных мотиваций, двигавших молодыми летчиками, на несколько основных мотивов, прекрасно сознавая условность и в чем-то примитивность такого деления, ибо мы имеем дело с необычайно тонкими материями.

Но для сначала определимся, кто такие камикадзе как некая «объективная» социальная группа? Чаще всего авторы, профессионально пишущие на эту тему, предлагают следующие варианты: это почти всегда молодые люди в возрасте от 20 до 25 лет (нередко ссылаются на знаменитые слова «отца камикадзе», адмирала Ониси Такидзиро: «Если Япония будет спасена, то только этими молодыми людьми, от 30 лет и младше»); часто – студенты, у которых закончилась отсрочка от обязательной военной службы, или даже более точно – студенты университетов, большей частью «гуманитарии», нежели студенты технических специальностей. В большинстве это были непрофессионалы, окончившие короткие летные или иные специальные курсы, профессиональных военных летчиков было немного. Почти всегда были это люди неженатые (по строго соблюдавшимся негласным распоряжениям, женатые не допускались к «специальным полетам», исключения единичны).

Гораздо сложнее отследить социальное происхождение камикадзе. Те немногие авторы, которые так или иначе касались этого вопроса, отмечают довольно высокий процент представителей старых самурайских родов (к которым принадлежали, к примеру, авторы послевоенных мемуаров Кувахара Ясуо и мастер каратэ-до Одзава Осаму), среднего класса и «разночинной» интеллигенции. Но среди камикадзе были представлены и крестьяне, и рабочий класс, и чиновники. Кроме того, первые вылеты проводили исключительно летчики-профессионалы, пусть и разного уровня подготовки. В дальнейшем стандартная тактика предусматривала использование малых групп самолетов, причем идеальным вариантом, за неимением возможности как следует прикрыть такие группы истребителями, считалось звено из трех-четырех камикадзе плюс один истребитель сопровождения и один разведчик, который должен был доложить о результатах атаки. В таком случае истребитель-ведущий получал название «пастух», а ведомые им камикадзе – «стадо» (без уничижительного оттенка, просто эти слова точно отображали функции и уровень летной практики одних и других). Поэтому даже на основании того немногочисленного материала, который есть в нашем распоряжении, мы можем осмелиться сделать вывод: гораздо более важными, нежели «объективный» социальный статус, были некие субъективные факторы – восприимчивость к пропаганде, приверженность японским традиционным ценностям (в том числе идеалам бусидо) и множество других.

Впрочем, все они действительно были важны при наличии такого непростого и довольно спорного момента, как добровольность вступления в ряды камикадзе. Мы не будем вдаваться в философские дискуссии на тему, может ли вообще наш выбор в этом мире быть по-настоящему добровольным. Условно сойдемся на том, что на него всегда что-то влияет и он всегда, так или иначе, на что-то влияет. Поэтому под «добровольностью» мы здесь будем понимать всего лишь отсутствие прямого властного или морального давления на выбор потенциальных камикадзе прежде всего со стороны руководства – высшего, среднего и низшего его звена. По этому поводу высказывались самые разные мнения. Дело в том, что и в самом японском военном и политическом руководстве времен Второй мировой войны не было единого мнения по поводу «правильности» или «неправильности» применения камикадзе. Причем споры велись и по поводу эффективности, и по поводу принципиальной допустимости тактики камикадзе как таковой. Так, против предложения адмиралов Ониси и Угаки выступил отставной адмирал Судзуки Кантаро, считавший, что «боевой дух и подвиги пилотов-камикадзе, естественно, вызывают восхищение. Но, со стратегической точки зрения, эта тактика – продукт пораженчества. Мудрый военачальник не будет прибегать к таким крайним мерам. Атаки камикадзе проводились без всякой надежды на спасение. Это явное свидетельство страха перед неизбежным поражением, когда не видели никакого другого шанса изменить ход войны в нашу пользу». Противником камикадзе на уровне среднего руководящего звена был, к примеру, капитан-лейтенант Тадаси Минобэ, командир подразделения ночных истребителей на Филиппинах, в результате переведенный служить в Японию и оставшийся верным своим убеждениям. Многие офицеры считали, что и покойный Ямамото не одобрил бы тактику камикадзе, так как с большими сомнениями согласился на использование по сути самоубийственных мини-подлодок при нападении на Пёрл-Харбор (и то в данной ситуации, как оказалось, у экипажей этих крохотных двухместных субмарин был небольшой шанс спастись, на чем настаивал Яма-мото перед разработкой операции). Так или иначе, уже первые результаты применения камикадзе и сравнение их успехов с результатами боевой деятельности обычных подразделений переубедили многих скептиков и несколько охладили пыл критиков идеи создания «спецподразделений». Однако с самого начала терзаемые сомнениями Ониси и Угаки задумывали части камикадзе как исключительно добровольческие. Судя по воспоминаниям пилотов времен Филиппинской кампании, у них действительно был выбор, который они делали совершенно самостоятельно. Дело в том, что в то время командование не перешло к сплошному использованию только камикадзе в качестве единственно приемлемой формы воздушной и морской войны. Поэтому запись в камикадзе всех или даже большинства летчиков совсем не требовалась. Боевой дух измученных большими потерями и часто неспособностью нанести серьезный урон врагу пилотов был высок, и желание стать камикадзе изъявляли многие. Удивительно, но этот боевой дух оставался высоким невероятно (а по западным меркам – и вовсе аномально) долго – почти до самого конца войны. Даже приняв во внимание резкое снижение выпуска различной техники, в том числе самолетов в Японии в 1945 году, тот факт, что количество молодых людей, желающих стать камикадзе, превышало наличный запас техники в 2–3 раза, говорит о многом. Практически ничто не подтверждает версию о прямом силовом давлении командования воздушными флотами, корпусами и отдельными кокутай (авиаподразделениями) на выбор пилотов. Существует, правда, мнение, что такое давление все же было, но в армейских частях (армия всегда считалась в Японии более авторитарной, нежели ее вечный союзник и одновременно соперник – Императорский флот). Нам это кажется более-менее вероятным относительно последних месяцев и недель войны (подтверждения этого можно найти в мемуарах Кувахары Ясио) – в конце концов, сама идея силой «принужденных» к самоубийственным вылетам камикадзе кажется довольно бредовой. То есть приказать солдату, летчику или моряку стать камикадзе против его воли ни одно начальство никогда, в общем, не могло, не рискуя выпустить ситуацию из-под контроля. Даже в необычайно дисциплинированной, подчас невероятно авторитарной Императорской армии и тем более на флоте. Другое дело, если эти люди так или иначе уже были внутренне готовы к смерти. Нередко процедура выглядела так – все (или многие) пилоты того или иного соединения писали заявления о своем желании стать камикадзе, причем особенно пылкие – собственной кровью, а руководство рассматривало их, отбирая подходящие, как ему казалось, кандидатуры для той или иной операции (в этом суть неоднозначных слов многих пилотов и моряков-самоубийц «меня назначили камикадзе» или «меня выбрали быть камикадзе»).

Возможно, имело место косвенной давление? Со стопроцентной уверенностью ответить на этот вопрос трудно. С одной стороны, мы могли бы подумать, что многие пилоты, воспитанные в японских традициях, просто не могли отказаться, когда их товарищи и друзья соглашались стать камикадзе. Похоже, нередко так оно и было. Но есть и факты, свидетельствующие об обратном. Так, осенью 1944 года директор одного из учебных центров по подготовке экипажей торпедных катеров близ Симоносэки (откуда рукой подать до залива Данноура – места самого знаменитого в истории Японии коллективного самоубийства клана Тайра в 1185 году), собрав 400 курсантов, объявил о наборе в экипажи катеров-самоубийц и пловцов-самоубийц. Полдня курсанты входили в кабинет начальника и вели с ним короткие беседы с глазу на глаз. Около 200 человек согласились участвовать в подобных атаках, примерно столько же отказались, причем к отказавшимся (по их же воспоминаниям) не применялись какие-либо карательные или прочие санкции. То же касается и летчиков. Мы знаем случаи, когда командиры подразделений (неслыханно для любой, тем более японской армии) просили своих подчиненных подумать 24 часа и вступить в ряды камикадзе либо отказаться (хотя имели приказы о необходимости формирования таких подразделений). Складывается впечатление, что командование как высшего, так и среднего и даже низшего звена долго не могло определиться, как быть в подобной ситуации. Впрочем, несмотря на серьезные сомнения, которые они испытывали до самого конца боевых действий (вице-адмирал Ониси Такидзиро как-то бросил вскользь своему адьютанту: «Что касается меня, то, вероятно, и через сто лет не найдется никого, кто оправдал бы мои действия»), тактика камикадзе стала реальностью, с которой надо было считаться всем по ту и эту сторону линии фронта. Наиболее взвешенной позицией относительно добровольности или недобровольности выбора камикадзе нам представляются слова бывшего летчика-камикадзе Нагацука, вынужденного вернуться после того, как он не нашел свою цель, и невероятно переживавшего по этому поводу: «Я, как свидетель, который пережил эту миссию, подтверждаю, что наше желание было в полном согласии с приказом, отданным высшим командованием. Очевидно, целые группы авиаторов являлись просить этого поручения вследствие срочных обстоятельств, и, с другой стороны, никто, кроме самих заинтересованных лиц, не может отдавать отчет в состоянии души… Добровольно или по принуждению – вопрос не в том. Я могу подтвердить, как уцелевший старый пилот-самоубийца, что все мои друзья были готовы принять добровольныо приказ или просить этого поручения».

Японская официальная пропаганда отреагировала быстро. Смерть за родину и императора всегда подавалась ею как образец конца для каждого японца (то есть самурайский образ достойной смерти в XX веке был распространен на всю нацию – едва ли можно найти более блестящее подтверждение тезиса о том, что именно элита является ядром для кристаллизации современной нации). Не было для этой пропаганды новым и прославление добровольной смерти – история войны на Тихом океане знает немало безумных «банзай-атак» с целью не столько нанести вред врагу, сколько достойно погибнуть в ситуациях, в которых западные солдаты сдавались в плен с сознанием честно выполненного долга (об изменении этого отношения в японской армии и флоте в XX веке можно прочитать, например, работу У. Кинга). Новым, пожалуй, была лишь впечатляющая и завораживающая форма этой смерти – смертельное пике и его относительная эффективность, вынуждавшая пропагандистскую машину гибнущей империи работать все активнее именно в этом направлении. Все камикадзе без исключения начали заноситься в разряд гунсин – «военных богов» синто, посмертно же их повышали в звании на две ступени, многие посмертно награждались орденами «Золотого сокола» и «Восходящего солнца», их семьи пытались окружить максимально возможным в то нелегкое время вниманием (в большей степени это были почет и уважение, а не материальные блага, но нередко имели место и повышенные пенсии, улучшенные продуктовые пайки). Семьи уведомлялись о смерти их родственников-камикадзе в специальных письмах, наполненных самыми «возвышенными» и высокопарными выражениями (как и прочие образчики официозной пропаганды, они полны штампов и в целом, сказать по правде, малоинтересны). Была создана и целая кино– и фотогалерея образов камикадзе, представленная фильмами, снятыми на авиабазах, кадрами (реальными и комбинированными) боев и самоубийственных атак, большими портретами бравых улыбающихся летчиков в летных комбинезонах и белых самурайских наголовных повязках хатимаки. Газеты и радио сообщали о подвигах камикадзе едва ли не чаще, чем о других новостях с фронта. Доверие японцев были призваны завоевать трогательные истории о том, что сам божественный император на Новый 1945 год ел только ту скудную пищу, которую предлагали камикадзе, – из солидарности. Главным же лейтмотивом пропаганды стал лозунг «Если надо – сто миллионов умрут за императора!», т. е. превратятся все как один в камикадзе.

Важнейшую роль среди пропагандистских текстов играло знаменитое «Имперское предписание солдатам и матросам», отданное императором Мэйдзи в 1882 году. По воспоминаниям свидетелей тех лет, оно считалось практически священным. Это был документ, состоявший из нескольких страниц, которые каждый военный был обязан знать наизусть. Его правила и философию требовалось «поглощать» через постоянную зубрежку и медитации. Каждый должен был быть готовым в любой момент процитировать его, полностью или по частям.

Иногда японских бойцов заставляли повторять «Предписание» наизусть полностью на каждой вечерней поверке. Распевное чтение длилось около четверти часа. Впрочем, по словам пилота Кувахары Ясуо, на их авиабазе повторяли только пять основных пунктов, а именно:

«1. Солдат и матрос должен считать преданность своей важнейшей обязанностью. Солдат или матрос, чей боевой дух недостаточно силен, каким бы талантом он ни обладал в искусстве или науке, является простой марионеткой. Тело солдата или матроса, просящее пощады, каким бы организованным и дисциплинированным он ни был, в сложных ситуациях ничем не отличается от черни. С твердым сердцем выполняй свой главный долг – храни верность. Постоянно помни, что обязанность тяжелее скалы, а смерть легче перышка.

2. Младшие по чину должны считать приказы старших исходящими от самого императора. Всегда оказывай уважение не только командирам, но и другим старшим по званию, хотя ты им и не подчиняешься напрямую. С другой стороны, старшие не должны относиться к младшим с презрением и высокомерием. Кроме случаев, когда долг требует от них быть суровыми и строгими, старшие обязаны относиться к подчиненным с вниманием, сделать доброжелательность своей главной целью, чтобы все военные могли объединиться для службы своему императору.

3. Солдат и матрос должны высоко ценить мужество и героизм. Даже в древние времена мужество и героизм в нашей стране почитались. Без них наше дело не заслуживало бы уважения. Как могут солдат и матрос, чья профессия сражаться с врагом, забыть хотя бы на мгновение о своей доблести?

4. Честность и справедливость – обычные обязанности человека, но солдат и матрос без них не могут оставаться в рядах вооруженных сил и дня. Честность подразумевает верность своему слову, а справедливость – исполнение долга. Значит, если ты хочешь быть честным и справедливым, с самого начала ты должен задуматься, способен ты на это или нет. Если ты бездумно соглашаешься сделать что-то непонятное и связать себя неразумными обязательствами, а потом пытаешься доказать себе свою честность и правоту, ты можешь оказаться в сложном положении, из которого нет выхода.

5. Солдат и матрос должны стремиться к упрощению своей цели. Если ты не упрощаешь свою цель, ты станешь женоподобным, легкомысленным, станешь стремиться к роскоши и расточительству. Ты станешь самодовольным, подлым, опустишься на самое дно, и ни преданность, ни доблесть не смогут спасти тебя от презрения… Солдат и матрос, никогда не относитесь легкомысленно к этому предписанию».

Помня о постулатах, изложенных в подобных рескриптах, камикадзе должны были стремиться только к одному – ценой своей жизни уничтожить врага, который преподносился пропагандой во всей «красе» тотальной войны, заведомо лишающей своих солдат возможности воспринимать врага как человека, предельно демонизируя его и все, что с ним связано. Японская официозная пропаганда здесь отнюдь не исключение – она как могла играла на самых разнообразных струнах души японцев. Враг (США и их союзники) преподносился как жадный, грязный (в прямом и переносном смысле слова) захватчик, жаждущий поработить Японию и уничтожить ее божественное устройство, несправедливо лишающий Страну восходящего солнца законного места под этим самым солнцем, как надменный колонизатор, обуянный чувством расовой ненависти к азиатам в целом и японцам в частности (причем японцы неизменно превозносились в качестве защитников дружественных, но «слабых» азиатских народов, что было «блестящим» примером заимствования западной же расистской риторики). То есть военная пропаганда всегда оставалась сама собой – смесью правды, полуправды и откровенной лжи, имеющей перед собой конкретные цели.

Небезынтересной видится автору просто напрашивающаяся аналогия с советскими реалиями начала войны, когда сталинская пропаганда также призывала своих солдат уничтожать «вражескую нечисть» и особенно технику врага, не щадя собственной жизни, хотя, конечно, до создания специальных самоубийственных подразделений дело не дошло. Но вот такого количества впечатляющих историй о самопожертвовании не знает ни одна другая официальная версия истории Второй мировой войны, за исключением японской и советской. Гастелло и Матросов, танковые, авиационные тараны, пехотные атаки, по описанию очень похожие на те «банзай-атаки», которые проводили японцы… Менее всего автор хочет как-то принизить память храбро сражавшихся и достойно умиравших (с именем Сталина ли, императора ли на устах) воинов обеих империй. Нет, не империй зла. И не империй добра. В таковые что-то не верится. Во что же тогда верится? В то, что у человека всегда есть выбор. Как бы ни трудилась пропаганда – она не всесильна. И если тысячи людей добровольно шли на верную смерть – значит, они имели на то веские, прежде всего для них самих, причины помимо безусловно важного, но все же внешнего фактора пропаганды.

Если совсем коротко и примитивно – среди этих веских причин мы осмелимся выделить некие факто ры, почти бесконечное число вариантов комбинаций которых (при нередком вмешательстве и вовсе неожиданных для нас сугубо личных моментов) мы можем назвать попыткой ответа на вопрос, что двигало действиями пилотов-смертников. Итак:

1) Преданность родине и императору как ее зримому символу и воплощению. То есть это то, что одни называют горячим патриотизмом и преданностью (гирэцу, так, кстати, называлась одна из авиагрупп камикадзе), а другие – «отравой национализма и шовинизма». У нас нет ни малейшего желания навязывать читателю свое понимание таких непростых вещей, как нация, патриотизм, национальная идея, любовь к родине и т. д. Все равно все эти понятия будут и далее представлять собой лишенные смысла абстракции для одних читателей этой книги и, невероятно важные реалии – для других. А многие придут к чему-то среднему: может, все это и важно, но не до такой же степени… Задача автора – попытаться убедить как раз эту группу читателей в том, что для большинства камикадзе эта самая «степень важности» была иной. А вот по какой причине – здесь и лежит самая большая загадка. На нее трудно ответить только разумом или даже сердцем, ее можно попытаться только постичь.

2) Верность идеалам бусидо, бывшим без всякого преувеличения основой воспитания «поколения камикадзе» (среди этих идеалов – он и гири, т. е. чувство долга, благодарности и личной преданности: родителям, императору, стране, а также вездесущее макото – искренность и честность перед собой), синтоистское по сути киёси – широко трактуемая «чистота» (переодевание в чистую униформу и полирование деталей самолета исходит как раз отсюда, а не только из стремления подражать всеобщему любимцу и аккуратисту покойному адмиралу Ямамото).

3) Твердая, спокойная уверенность в грядущем перевоплощении (или, наоборот, отсутствии всяческого посмертного воздаяния), исходящая из вероучения буддизма, синто или даже христианства, а также не такого уж редкого среди молодых образованных японцев тех лет атеизма.

Конечно же, у каждого камикадзе мог быть свой ответ на вопрос, почему он избрал этот Путь и собирается пройти его. В самом концентрированном виде эти размышления отразились в уникальном источнике – нецензурированных последних письмах этих пилотов домой. Первые сборники таких писем и отрывков из дневников появились в начале 1950-х годов в результате сбора писем, дневников и воспоминаний погибших и уцелевших летчиков такими подвижниками от истории, как, например, Оми Итиро, который разыскал великое множество подобных свидетельств истории и посетил не один десяток семей, записывая устные воспоминания. Родные летчиков показывали гостю памятные вещи и письма своих близких, павших в бою. Результатом стал выход в 1951 году, вскоре после окончания американской оккупации Японии, сборника, включавшего дневники студентов университетов, погибших на войне (не только камикадзе), под названием «К потокам в далеких горах», а в 1952 году – первого сборника собственно материалов о камиадзе, озаглавленного «Слушайте голоса океана!», ставшего бестселлером. В 1963 году вышел второй том, составленный по тому же принципу, и с тех пор такие издания и переиздания стали появляться в Японии достаточно часто.

Сказать, что эти письма трогательны, заставляют задуматься, часто просто невероятно мудры и парадоксальны – значит, просто не сказать ничего. В них действительно отразился тот сугубо японский и одновременно поистине вселенский дух «сострадающего бусидо» (бусино носакэ, «сострадание воина»), понимаемого не как искусство убивать и быть убитым, некая «узкая клановая мораль», блестящее, но преходящее мастерство-дзюцу, а как Путь (до), как одно из объяснений места и предназначения человека в этом мире, которое, возможно, ничем не хуже других подобных попыток…

Далее мы приведем[102]102
  В 1951 году Оми Итиро представил копии писем летчиков Иногути Рикихэю и Накадзима Тадаси, авторам книги, посвященной камикадзе.


[Закрыть] письма нескольких летчиков, а также отрывки из мемуаров и стихов. Почти все их авторы не были профессиональными военными до момента призыва в армию. Больше всего, по словам Иногути, писали офицеры (мичманы, младшие лейтенанты и лейтенанты) резерва, призванные на службу из гражданских колледжей и университетов и наспех прошедшие военную подготовку перед получением назначений. Судя по содержанию (письма нередко содержат критику в адрес «политиканов»), они вообще не подвергались воздействию цензуры, возможно, благодаря благоговейному отношению к камикадзе как таковым или простой технической невозможности подвергнуть цензуре все солдатские письма.

Первым вниманию читателей мы представим письмо, написанное младшим лейтенантом Кайдзицу Сусуму из авиагруппы «Семь жизней», базировавшейся в Гэндзане (Вонсане) в Корее. Кайдзицу родился в 1923 году в городе Омура префектуры Нагасаки на севере Кюсю. Как раз перед учебой в школе морской авиации он закончил технический колледж в Нагоя.

«Дорогие папа, мама, братья Хироси и Такэси, а также сестра Эйко!

Хочу верить, что вы все здоровы этой весной. Я никогда не чувствовал себя лучше и сейчас готов к активным действиям. Как-то я пролетал над нашим домом и попрощался в последний раз с соседями и вами. Благодаря господину Ямакаве мне недавно посчастливилось выпить прощальную чарку с отцом и теперь не остается ничего другого, кроме как дожидаться приказа на боевой вылет.

Каждый день я занимаюсь обычными делами. Больше всего беспокоюсь не о смерти, а главным образом о том, как наверняка потопить вражеский авианосец. Младшие лейтенанты Миядзаки, Танака и Кимура, которые летят со мной, спокойны и решительны. Их поведение ничем не выдает состояния постоянного ожидания приказа на боевой вылет для рокового пике. Мы проводим время в написании писем, играх в карты и чтении. Убежден, что мои товарищи приведут нашу святую Японию к победе.

Пилоты-камикадзе

Не нахожу слов, чтобы выразить свою признательность любимым родителям, которые вырастили меня таким, что я могу в скромной степени ответить взаимностью на милость, оказанную нам Его Императорским Величеством. Пожалуйста, следите за результатами моих скромных усилий. Если они окажутся плодотворными, думайте обо мне с добрыми чувствами и считайте, что мне удалось сделать в жизни что-то похвальное. Важнее всего, чтобы вы меня не оплакивали. Хотя уйдет в небытие мое тело, моя душа вернется домой и останется с вами навсегда. К вам, друзьям и соседям направлены все мои помыслы и наилучшие пожелания. Заканчивая письмо, я молюсь за благополучие моей дорогой семьи».

Возникает вопрос – а где же «священная ненависть» к врагу? Где ультрапатриотические вопли? Ведь «семь жизней за императора» – это знаменитый лозунг почитаемого в Японии полководца XIV века, воевавшего за императора Кусуноки Масасигэ и название авиагруппы. Неожиданно вместо оголтелого фанатика мы видим усталого, но твердого духом человека, верящего в те немногие идеалы, которые у него остались – любовь и долг благодарности перед родителями и родиной, воспринимаемой как священная земля и неповторимое, родное общественное устройство, во главе которого стоит далекая и одновременно близкая фигура господина – Императора. Можно как угодно относиться к личности императора Хирохито, к идее «обожествления» главы государства, но сам образ мыслей и искренность молодого пилота не вызывают сомнений. В своем последнем письме он остался верен спокойному, сдержанному, но в то же время прочувствованному и ориентрированному на сопереживание стилю, в котором созданы лучшие произведения японской прозы и лирики.

Младший лейтенант Ямагути Тэруо родился в 1923 году на острове Гото префектуры Нагасаки на севере Кюсю. Он вырос под надзором мачехи и в юности не был особенно счастлив (ох, недаром по-японски слова «мачеха» и «ведьма» звучат одинаково – они-баба), непростыми, как явствует из письма, были и его отношения с отцом. По окончании университета Кокугакуин в Токио его призвали на военную службу и направили в авиагруппу на островах Амакуса, дислоцировавшуюся рядом с его домом. Оттуда его перевели в 12-ю авиаэскадрилью для участия в операциях камикадзе.

«Дорогой папа! С приближением смерти я сожалею лишь о том, что никогда в своей жизни не смог сделать для Вас что-нибудь хорошее.

Довольно неожиданно меня выбрали пилотом-камикадзе, и сегодня я отбываю на Окинаву. Раз поступил приказ о моем участии в операции камикадзе, я искренне желаю выполнить свой последний долг как можно лучше. При этом не могу не чувствовать сильной привязанности к прекрасной земле Японии. Не в этом ли моя слабость?

Узнав, что настала моя очередь, я прикрыл глаза и представил Ваше лицо, лица мамы, бабушки и близких друзей. Радостно осознавать, что все вы ждете от меня смелости. Я буду храбрым! Буду! Во время службы я нечасто предавался сладким воспоминаниям. Служба – это самоотречение, самоотрицание, разумеется, в ней мало удовольствий. В качестве довода в пользу службы я вижу только то, что она дает возможность умереть за Родину. Если это и вызывает печаль, то, вероятно, лишь потому, что до призыва на службу я познал сладость жизни. В один из дней я познакомился с любезно присланной Вами книгой лейтенанта Оцубо, где изложена философия жизни и смерти. Мне кажется, что, хотя в книге есть зерна истины, все же размышления автора о службе большей частью поверхностны. Сейчас нет смысла говорить об этом, но в свои 23 года я выработал собственную философию.

Я чувствую горечь, когда думаю о том, как обманывают наших граждан некоторые коварные политиканы. Однако я готов подчиниться приказам Верховного командования и даже политиков, потому что верю в справедливость государственного устройства Японии.

Японский образ жизни действительно прекрасен, я горжусь им, так же как историей Японии и мифологией, которая свидетельствует о чистоте наших предков и их верности прошлому – независимо от того, соответствуют ли представления о прошлом истине. Этот образ жизни – результат всего лучшего, что передали нам предки. А живым воплощением всего замечательного в нашем прошлом является императорская семья, в которой также запечатлены великолепие Японии и ее народа. Большая честь – получить возможностъ отдать свою жизнь ради защиты всего этого прекрасного и высокого в нашей жизни. Окинава – такая же часть Японии, как остров Гото. Внутренний голос убеждает меня, что нужно уничтожить врага, который угрожает моей Родине. Моей «могилой» станет море вокруг Окинавы, и я опять встречусь с мамой и бабушкой. Я не печалюсь и не боюсь смерти. Только молюсь за то, чтобы были счастливы Вы и все соотечественники. Больше всего я жалею о том, что не могу назвать вас титиуэ (почтенным отцом).