Текст книги "Актеры советского кино"

Ближе к концу второго курса у Владика и его студийного друга появилась тайна, до которой я не допускалась. Они что-то чертили на бумаге, шептались, как заговорщики, оживлялись, затихали. С трудом я поняла, что по окончании студии оба собираются в Арктику – организовывать там театр. Вскоре, по весне, мы с ТЮЗом поехали в Москву. Перед свободным от спектакля днем выехали ночью в Ленинград. Там, голодные, замерзшие, полдня искали, где можно навести справки об Арктике. Нашли – целый институт за красивым забором. Постояв, Владик решительно пошел туда. Вернулся расстроенный, рассказывать ничего не хотел. Денег у нас осталось на два пирожка и билеты назад. Сидели на скамеечке, делили пирожок…»

Не роль – «ролища»

Там, где Дворжецкий школьником мог примоститься на ступеньках с тетрадками и куда его взяли после окончания студии – в драмтеатр, – он ничего серьезного не играл. Отец, снискав славу на подмостках Омска, Саратова, Горького, уже начал сниматься в кино, и над сыном с некоторых пор довлела фамилия. Но тот перебивался проходными ролями, еще и получал невеликую зарплату, из которой платил алименты Саше, и приносил в семью копейки. «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины…»

Светлана Пиляева:

«Наверное, режиссеры просто не знали, в чем занять Владика, с его обликом человека откуда-то не отсюда. Он же ничего не просил. В каком-то школьном драмкружке пытался поставить “Три апельсина”, но, скорее всего, не случилось. Массовка, эпизоды, сказочные персонажи – и никаких перспектив… Стал мрачным, замкнутым, что-то тихо, медленно, но вызревало внутри его.

Наконец решил уйти из театра и уехать вместе с приятелем Толямбой в геологическую экспедицию, приносил домой специальные книги. Началась война между ним и Тусей, которая настаивала, что надо ждать, не всё сразу. “А чего ждать?! Мне скоро тридцать! Ни ролей, ни денег!” Я чувствовала, что Туся права – Владику нельзя уходить из театра, я помнила его Шипова из “Бранденбургских ворот” по Михаилу Светлову – человека с душой, выжженной войной. Такой взгляд там был у Владика! (Сразу вспомнила этот взгляд, когда мы с ним читали “Бег” накануне проб на роль…) Он готов был бросить профессию, и бросил бы, и никто бы не отговорил. Я понимала, что спасти его как актера может только чудо. И чудо явилось в виде светловолосой, ясноглазой, невысокой женщины.

Выходила я однажды после репетиции в нашем ТЮЗе и увидела ее на вахте. Странно детским голосом она меня спросила, как ей повидать главного режиссера, я ответила, что он уже ушел. Это была Наталья Коренева, второй режиссер на “Мосфильме”, мама будущей актрисы Елены Кореневой. Она приехала искать актеров для картины Самсона Самсонова и остановилась в гостинице через дорогу от театра. Я тяжело знакомлюсь с людьми, к тому же спешила домой, но отчего-то пошла с Наташей. По-моему, я никогда не была так открыта перед человеком, с которым только что познакомилась, и рассказала ей про Владика – как он талантлив, как ему хочется играть настоящие роли, и что он решил уйти из театра навсегда. Новая знакомая попросила его фотографии, вечером я тайком вытащила их из альбома, чтобы отдать ей утром. Прибежал Владик, тоже порылся в альбомах и убежал назад в театр. Утром, когда я принесла Наташе фото, она удивилась: на них был тот же актер, что заинтересовал ее вечером в Театре драмы.

Но Владика даже не вызвали на кинопробы. Наташа звонила нам: “Ребята, не волнуйтесь”. Фотография Влада лежала под стеклом на ее рабочем столе, Наташа всем режиссерам предлагала обратить внимание на этого актера. И вдруг Александр Алов и Владимир Наумов пригласили Владика на пробы к фильму “Бег” по пьесе Михаила Булгакова, который они собирались снимать. Получив телеграмму, Владик прыгал, как ребенок, от двери на тахту, стоял на голове, кувыркался».

Они со Светланой прикидывали, кого Влад может сыграть, перебирали разных второстепенных персонажей – на большее не замахивались, но все было не то, и в какой-то момент она робко предположила: может, Хлудов? Но «белый» генерал Хлудов – центральный герой, а у Дворжецкого – никакого опыта работы в кино… Режиссеры стали примеривать на него то одну роль, то другую, утверждали, переутверждали, он спокойно соглашался. Между тем именно на роль Хлудова никого не находили, хотя претенденты были, из самых известных. Но, как вспоминал Наумов, с некоторых пор образ Дворжецкого засел у него в голове, и то же происходило с Аловым, пока кто-то из них не проговорил: может, его? – а второй не выдохнул облегченно в ответ.

…Глаза – будто видевшие иные, неземные ландшафты, и впечатление, что все остальное лицо прилагалось к этим глазам. Лоб – высокий и крутой, напоминающий поверхность неведомой планеты. Нос – прямой и чуткий, и губы – нервные. Способность держать свой ходящий волнами океан где-то далеко и глубоко в себе, под почти непроницаемой, иногда едва ли не ледяной броней, только усиливала ощущение мощной энергии, исходившей от этого человека. Не зацепиться за «инопланетность» Дворжецкого кино 1970-х, где явственно прослеживалась линия тяготения к философии, мистике, отчасти даже визионерству – достаточно вспомнить фильмы Андрея Тарковского, – не могло.

Первое появление Дворжецкого-Хлудова в «Беге» – это когда он сидит, закрыв глаза. И вдруг распахивает их, обнаруживая страшный, пепельный, сгоревший взгляд. Персонаж Дворжецкого – единственный, кто посреди реальных характеров (какие там Ульянов, Евстигнеев, Ефремов!) действует словно во сне, как и полагается по пьесе. Он будто жилкой какой-то в организме бьется, он в свою шинель закутан, словно младенец в пеленки, и голова у этого Хлудова тоже – детская, нежноволосая, и глаза – страдающего ребенка, и рот, кажется, чуть-чуть и задрожит в плаче.

Так и Дворжецкий был «спеленут» в свою роль, и его первоначальная скованность (как говорил Борис Пастернак, «вам нужна свобода, а мне – несвобода») была той сжатой пружиной, которая не могла не «выстрелить».

Юрий Назаров, актер:

«Хлудов – ролища страшная, по весомости, по наполнению, по всему. Спортсмену, чтобы побить рекорд, надо, кроме природных данных, быть тренированным. Так и актеру. Влад, мне кажется, еще не имел навыков “по поднятию веса”. А роль Хлудова предстояло поднять и при этом с ума не сойти!.. Дворжецкий справился, он совершил подвиг, он вынес, донес. В “Беге” видны его напряжение и колоссальная ответственность, видно, чего ему стоила эта работа. Зато в последующих фильмах он уже был спокоен и убедителен».

Бездомность и дом

Вернувшись в первый раз после начала съемок из Москвы, он в небывалом душевном подъеме рассказывал домашним о своей новой жизни. Бросил, как бы невзначай, что общался с внучкой Станиславского, и, увидев, как у Светланы раздуваются ноздри, рассмеялся: «Она же бабушка!»

Светлана Пиляева:

«Никто в театре не мог понять, как Дворжецкий, который ничего серьезного не играл, снимается в главной роли да еще в картине по Булгакову, книги которого мы доставали с трудом и читали запоем.

В “окнах” между съемками Владик приезжал домой. Взахлеб рассказывал о том, что происходит на площадке, признавался, что очень волнуется.

Получил в Москве аванс и прислал его нам, мы купили стиральную машину и плащ Тусе. Больше особых денег не поступало, а мы понимали, что жизнь вне дома затратна. Я даже не знала, сколько он тогда зарабатывал. Однажды приехала в Москву, мы с ним разминулись, и в урне у двери в гостиничный номер Владика я увидела его туфли с подошвой, стертой до дыр. Он и потом, оставшись в Москве, долго был неустроенным, но драмы из этого не делал: вытащил же счастливый билет, у него появилось главное – большое кино.

Владик рассказывал мне, как лежал в ленинградской гостинице, не спалось. “Мечтаю – сняться бы у Андрея Тарковского, и можно умирать. Ломаю голову – ну как же к нему попасть? Что ли прийти и прямо сказать – хочу у вас сниматься?! И вдруг утром звонок: ассистент Тарковского хочет уточнить время проб”. Владик сыграл в “Солярисе” пилота Анри Бертона – одну из лучших своих ролей».

Настолько, видимо, пришелся Дворжецкий ко времени, что принялись снимать его в самых разных картинах: и в криминальной драме «Возвращение “Святого Луки”» режиссера Анатолия Бобровского, и в социальной мелодраме «Возврата нет» Алексея Салтыкова, и в исторической притче «Легенда о Тиле» Алова и Наумова. Дворжецкий, словно воплощая свою детскую мечту о путешествиях, не раз играл тех, кто странствует, – начиная с Хлудова и продолжая ученым в «Земле Санникова» (режиссеры Альберт Мкртчян и Леонид Попов). Играл тех, кто поднимается ввысь, подобно летчику в дилогии «За облаками – небо» и «Там, за горизонтом» Юрия Егорова, или спускается в пучины морские, как капитан Немо в одноименном фильме Василия Левина…

Первое время после своего выхода в «межзвездное пространство» Дворжецкий еще «ощущал невесомость», то есть не был уверен, продолжат его снимать или нет. Дом оставался в Омске, туда он время от времени возвращался, продолжал числиться актером омской «драмы». На съемки его в театре отпускали неохотно, пришлось написать заявление об уходе – когда стало понятно, что всё, свершилось. Привез домашним в очередной приезд ворох рецензий и своих интервью, достал что-то в обложке из оберточной бумаги с подтеками розового: раскрыли – сценарий «Цвет граната», дар Сергея Параджанова. И надпись: «Гению от гения».

Светлана Пиляева:

«Владик подружился с Митей Виноградовым, сыном Ольги Ивинской, возлюбленной Бориса Пастернака. У подруги Ольги Всеволодовны, поэтессы и переводчицы Татьяны Стрешневой, была дача в Переделкине, и там Владику отвели комнату, в которой он всегда мог остановиться. В какой-то момент он написал мне, что нашел квартиру – кто-то надолго уезжал за границу – и мы все вместе могли бы там пожить.

Меня в театре спрашивали, почему я не еду. И никто не знал, что мы уже решили расстаться. Почему? Трудно сказать. Мы ведь не выясняли отношений. У Владика началась другая, новая жизнь, и я отступила. Я была слишком счастлива целых три года и теперь защищалась от того неприятного, что могло разрушить наши отношения. Я упреждала события.

В Москве он женился, во второй – мы с ним расписаны не были – и в последний раз, на манекенщице Ирине, появился на свет сын Митечка. Но Владик снова развелся и опять стал бездомным.

От любой неприятности он мог защититься, задраив люки и спрятав все в себе. И отшутиться, и обсмеять себя, и поиронизировать над собой. Но то, что Саша, Лидка и маленький Митя росли не с ним… Вспоминаю, как мы, еще студийцами, поехали на гастроли с ТЮЗом. Суточные – пятьдесят копеек, но умудрялись экономить. Зашли в магазинчик детских товаров, Владик хотел купить что-нибудь для маленького Саши. Остановились в обувном отделе. Увидев, что Владик волнуется, я отошла в сторону, чтобы не мешать, разглядывала витрину. “Света”, – со странной интонацией позвал он. Подошла – бледный, растерянный: не мог определиться с размером приглянувшихся ботиночек. С трудом выбрали, возвращались в гостиницу молча. Владик был мрачен: время шло, Сашка – там, а он здесь… У Мити обнаружились проблемы со зрением, Владик искал и нашел хороших врачей. Заботился о сыне до своего последнего дня.

Лида, едва научившись писать, строчила отцу письма о своих “взгодах и невзгодах”. На лето я отправляла ее к отцу, он ее обожал, брал с собой в съемочные экспедиции. Мы ни во что дочь не посвящали. Она привыкла, что папа на съемках, а мама на гастролях, и не знала, что родители расстались. Только иногда удивлялась, не слишком ли затянулись съемки».

Теперь, когда он работал без передышки – всего за восемь лет Дворжецкий снялся почти в двух десятках картин, – ему нужен был тыл, покой, уют. Он мечтал о собственном доме, и как только замаячила возможность приобрести жилье, перевез в Москву мать, которая поначалу остановилась в Переделкине. Наконец купил кооперативную квартиру, на окраине, и был совершенно счастлив: устал от коммуналок и чужих, хоть и уютных, комнат. Тут и старший сын приехал в Москву: наступил сложный мальчишеский возраст, и мать отправила его к отцу. Жили втроем, заезжал в гости Вацлав Янович.

Светлана Пиляева:

«Невидимая связь у Владика с папой сохранялась. Но по-настоящему они встретились, когда сын уже учился в театральной студии и был человеком, много чего повидавшим. Возвращаясь с гастролей, куда брали нас, студийцев, в качестве массовки, Владик заехал в Горький повидаться с поселившимся там Вацлавом Яновичем. Туся, узнав, восприняла это как предательство. Впервые я видела ее в таком гневе. Но мне всегда казалось, что и грохот посуды в руках Туси, когда при ней упоминали имя бывшего мужа, и острые реакции на встречи сына с отцом шли не от обиды покинутой женщины. Это были приметы чего-то другого. Любви? Не знаю, но Туся не вышла больше замуж.

К разговору о той поездке в семье больше не возвращались, однако “лед тронулся”. Начав сниматься, Владик стал бывать в Горьком, подружился с братом Женей, сыном Вацлава Яновича и Ривы Яковлевны, и сестрой Таней. Отец о ней, рожденной той женщиной, с которой познакомился в лагере, долго не знал, но после смерти матери Таня приехала к нему и была принята в семью. Сестру Владик обожал, он вообще к девчонкам относился нежно. А своим родителям устроил наконец “встречу на Эльбе”, и предлогом было знакомство дедушки с внучкой Лидой. После этого Вацлав Янович и Таисия Владимировна вновь стали общаться».

Дворжецкому хотелось собрать в своем доме всех, кого любил. После его ухода в квартире осталось множество раскладушек, лежавших на антресолях, стоявших за дверью: ждал, что на Олимпиаду приедут друзья из Омска и поселятся у него. Но не сложилось, и пожил он в собственной квартире недолго.

«Чувство стеснения и сопротивления»

Все сошлось в эти менее чем десять лет: и ставшая явью мечта, и боль от разлуки с детьми, и жажда заботы о них, отчего приходилось, когда съемок стало меньше, ездить с выступлениями. Таисия Владимировна боялась для сына двух вещей: алкоголя и карт. Первое ему не грозило, не поддавался он на всякого рода отвлечение и забытье, а в карты мог перекинуться в теплой компании, но редко. И вообще не до выпивки и азартных игр ему было. Не любил он ни к кому примыкать, ни от чего лишнего зависеть, режиссер Сергей Тарасов так и сказал – свободный был ото всего ненужного, «ласточка».

«Почему ласточка?» – «Ласково так…» Вот и Светлана говорит, что его хотелось называть только «Владик»: он был «трогательный, заботливый, шутник, весельчак». Под его «броней» билось огромное теплое сердце…

Много разного выпало вдруг человеку. Как будто оставили его, большеглазого мальчика, одного в сияющем космическом пространстве. Красиво временами до того, что дыхание перехватывает, а все равно – или именно потому – тоска, тоска… Впрочем, то, что он чувствовал, Дворжецкий никому не высказывал, и даже в его дневнике – записи стоика: он все подмечает и понимает, но говорит, и о себе тоже, спокойно, немного отстраненно. Мать, вспоминал, не любила ни провожать его, ни встречать, бабушка накануне отъезда внука начинала сердиться – чтобы не показывать волнения. Отец тоже до сантиментов не снисходил.

Юрий Назаров:

«Вспоминаю, как мы с Владом снимались в фильме “Земля Санникова” на Северном Кавказе. Местные парни предлагали то силой помериться, то ловкостью. Спрашивали: “Ты вот так можешь? А так?” Влад все мог. Сам не предлагал побороться, а если “вызывали на бой”, соглашался. И “бил” их.

Супермен был, во всем. Взлетевши на такую высоту, не обалдел от своего суперменства, никакого самодовольства в нем никто не видел. Настоящий мужик. Обеспечивал своих жен и детей и, если не снимался, ездил с концертами. Загонял себя. Встретил я его как-то, он уже инфаркт перенес. “Влад, милый, ты зачем столько работаешь?” – “А как иначе?”».

Сергей Тарасов:

«Когда я приступал к съемкам “Встречи на далеком меридиане”, сразу сказал, что на главную роль, американского физика, беру только Дворжецкого. “Почему?” – “По кочану”. Внешность, особенно глаза – видно же, что человек мыслями и чувствами где-то там, не здесь, не на земле.

Снимали в Ялте, и он мне однажды сказал, что ему в груди как будто что-то мешает, потом опять обмолвился. Дали ему машину, поехал он с нашим замдиректора в больницу. Там его осмотрели, сказали, что все нормально. А потом выяснилось, что кардиограмма была плохая. Мы устроили скандал, остановили съемки, директор студии приказал не разбирать павильон, пока Дворжецкий не выздоровеет. Он пришел в форму, и сняли оставшееся».

Светлана Пиляева:

«Владик был спортивным, с детства играл в волейбол, только желудок иногда болел. А так Владик выглядел здоровым. Об инфаркте он узнал случайно. Пошел в поликлинику, потому что у него температура не спадала и в груди какое-то першение чувствовалось. Выяснилось, что один инфаркт он перенес на ногах, не зная о нем, а это был второй. Его сразу положили на каталку и отвезли в реанимацию».

Из дневника Дворжецкого:

«29. XII.76

…Случай, случай, случай.

А если бы я не попросился в поликлинику проверить легкие?..

Очень смешно!.. Это чувство стеснения и сопротивления. Какие каталки?!..»

Из писем Дворжецкого Светлане Пиляевой:

«Здравствуйте, дорогие товарищи! Чего вы так всполошились? Ничего страшного, все закономерно. Год был тяжелый, разнообразный. Уже все позади, скоро выпишут».

В дневнике он, едва встав после долгого лежания, отметил, что не столько ходит, сколько носит сердце. И потом, там же, – что все время его, сердце, чувствует. Но опять же записал как-то отстраненно, будто не о себе, будто врач – а он ведь был медик – о больном, а врач не должен распускаться.

Светлана Пиляева:

«Владик никогда не жаловался, только если у него зуб болел. И вдруг от него пришло письмо с фотографией, где на подушке – два огромных глаза, а рядом – больничная печать на белой наволочке. Вздрогнула: этот совсем седой с остановившимся взглядом человек – Владик… Потом еще одно письмо, небывалое: “Светланка! Я не жалуюсь, но что теперь врать, жить мне не так уж много – все усложняется, требуют срочную операцию, а я боюсь. Матери, естественно, ничего не говорю. Иногда так лихо, что и просыпаться не хочу. Матери тоже немного осталось, а единственное, что у нее есть, это Лидка. <…> Мне звонили, что приезжали твои друзья, но мы в Минске, я должен закончить картину. Напиши мне, пожалуйста, все. Хорошо? Целуй Лидку. Влад”. Не раздумывая, я решила лететь к нему в Минск вместе с дочерью – она собиралась к отцу на лето.

В Минске, после съемок мы с Владиком поехали на дачу, где он остановился. Пока хозяйка готовила ужин, мы бродили среди кустов сирени и все говорили, говорили, как будто заново знакомились. Я приглядывалась к Владику, хотела понять его состояние, он ведь плохо себя чувствовал, ему делали какие-то процедуры. Он, догадываясь о моей тревоге, успокаивал меня.

Владик устал. От того, что жил дерганно, что слегка разочаровался в профессии – ему, познавшему счастье в работе с Аловым и Наумовым, с Тарковским, больше таких встреч не выпало. Но надо было на что-то жить, содержать троих детей, помогать матери. И сниматься Владику все-таки хотелось. А здоровье не позволяло работать в полную силу.

…Он написал мне, чтобы я отправляла Лиду к нему. И вдруг прислал телеграмму: “Срочно откликнись Влад”. А через два дня, утром в коридоре нашей квартиры раздался телефонный звонок, я взяла трубку и услышала голос Туси: “Умер Владик”. В кассе аэропорта не было билетов, я сказала кассиру, что мы едем хоронить Владислава Дворжецкого, и люди, стоявшие вокруг, начали кричать: “Что вы глупости говорите! Мы вчера видели его по телевизору!” Для всех его уход стал полной неожиданностью. Владику было всего тридцать девять лет…

Вспоминаю, как он был в Москве на съемках, а я отвезла Лидочку в детский садик и возвращалась на троллейбусе. Весна, утро, солнышко светило. И я увидела – через мост шел Владик и нес огромную игрушечную обезьяну. И такой он был счастливый!.. Если бы можно было длить и длить это мгновение: Владик, смешная обезьяна на его плече, солнечное утро и вся жизнь впереди…»

Избранные

Светлана Пиляева:

«Если бы главное в жизни Владика пришло к нему вовремя, если бы постепенно… Но, может, тогда он не стал бы тем, кем стал – штучным актером?»

Вот оно – то, о чем сказал в предисловии к книге Сергей Соловьев: судьба и была «тренингом» для Даля, Солоницына, Дворжецкого. Их актерское, выстраданное, поднятое всеми душевными мускулами, перевешивало человеческое, оттого человек и не выдерживал. А когда земного, наоборот, больше, чем актерского дарования, то «счастливчик» улыбается сытой физиономией и живет до ста лет. Ну, не знает он, что такое ветер странствий, не знакомо ему холодное и прекрасное движение звезд и планет, но далеко не каждому это дано. Только избранным.