Текст книги "Диалоги с собой"

Прелести комсомольских собраний

Дополнило картину ужаса в моей голове и посещение первого объединённого комсомольского собрания в посольстве. Оно пришлось на разбор личного дела какого-то кавказского парня, старшекурсника. Он был уличён в любви к иностранке, к нему рвались в комнату за уликами, а он забаррикадировался, не открывал дверь.

На собрании его выставили к позорному столбу, и началось: заинтересованные стороны не в дипломатическом ключе обсуждали его личную жизнь. За парня пытался заступиться наш куратор с кавказской фамилией Чиковани, но не тут-то было: общий воинствующий настрой смыл его защиту мощной волной! Кто-то из обвинявших свидетелей – старших студентов – сказал: «Надо высылать, этого уж точно надо, делать нечего. Помните, как в прошлом году мы выслали (женское имя) только за то, что было подозрение, что она связалась с арабом, а ведь это был её последний курс в институте!»

В то время, чтобы вы понимали, это было равносильно волчьему билету. Провинившегося исключали из комсомола, и, думаю, с таким шлейфом, что он не мог продолжить образование… Вернулась я тогда из посольства совсем подавленная. Над нами поставили старшего по группе, члена партии, намного старше нас. Его звали Иваном.

Круговерть и защитный сон

В общежитии же в цветной круговерти шла своя, не по-детски лихая жизнь: вечная гульба латинов, музыка, песни под гитару с бутылкой дешёвого вина у болгар, любвеобильные отношения у полек, антисанитария у вьетнамцев (они почему-то путали туалет с душем, хотя двери были рядом). А бывало, в женский душ, когда ты стоишь под струёй воды, впирается чернокожий иностранец и тупо смотрит на тебя, а ты мычишь и не знаешь, на каком языке ему сказать: «Пошёл вон отсюда!»

Я впала в депрессию, хотела только спать и есть сладкое. Тем более что во мне жило преданием из маминых рассказов, как она была чемпионом по длинному сну в молодости. Она была однажды летом на Украине. Очнулась под столом – кругом разруха, град с голубиное яйцо повредил окна и чуть ли не крышу. А она даже не проснулась. Летаргический сон, вот оно что. Этим я благополучно и занималась очень долго.

Занятия проходили на первом этаже, надо было только встать и спуститься вниз. Нас объединили с немцами из-за более высокого уровня образованности. Но разрыв был всё равно большим. Все начинали с нуля. Только мы с Маринкой до этого уже учили венгерский почти год. Было скучновато на уроках начинать всё с начала, то есть опять с «церузáда»! У русских акцент был помягче, а вот немцы со своим грассирующим «р-р-р» и немецким старанием налегали на «твой карандаш» по полной.

Если ты опаздывал на минуту, немцы начинали дружно аплодировать. Так же дружно они занимались спортом. Первым делом обзаводились велосипедами и, если образовывались пары (редкий случай), начинали считать, сколько им вместе надо отложить, чтобы через год купить один велосипед на двоих и так далее, то же самое по другим житейским вопросам и покупкам. Если же занимали у нас деньги (у советских была самая высокая стипендия, поэтому там некоторые учились до семи лет…), то отдавали дотошно, до филлеров (сотая часть форинта, филлер был намного меньше копейки). Но… порядок есть порядок!

Давило со всех сторон: я променяла вольную свободную жизнь в Москве, в одном из лучших учебных заведений на что? На это существование под колпаком в общежитии… А напротив, через дорогу, был универсам «ABC», там продавались восхитительные «представительские пончики» (а по-русски – эклеры) с моим любимым, как у мамы, заварным кремом и ещё молоко в литровых пакетах. В самый раз. Я надевала кусочек родины – мамин пеньюар, – забиралась на кровать и приступала… Учиться было скучно, всё равно мы были самые лучшие в группе. Не знаю как, но я проспала очень много, ещё вдобавок мучила изматывающая боль в коленях, болели суставы (наследственное – мама перенесла в молодости ревматизм).

Сами мы не местные…

Вскоре к нашей преподавательнице венгерского языка Магде добавилась вторая учительница, по математике. Она говорила немного иначе, чем Магда, и я её очень раздражала.

Поняла я это чуть позже, когда в трамвае (в Будапеште того времени было полно трамваев) спросила, как мне куда-то проехать. Ответ был таков: «Не знаю, я тоже не местный (не будапештец)!» Я говорила с провинциальным акцентом. Я, оказывается, как попугай, копировала акцент математички! То-то она мне раздражённо говорила, когда я усиленно повторяла за ней: «Ирина, мы не в полях. Мы не в полях!» Ей слышалось, что как будто бы я её передразниваю.

Тем временем близился конец года, и выяснилось, что я проспала-проболела триста шестьдесят пять учебных часов. Пришёл мой час расплаты. Меня не допускали до экзаменов, сообщили бы в посольство – и был бы позорный столб и высылка из страны. И в дело тут вмешался его величество случай. Мне сказали: «У тебя есть единственный шанс – обратиться в Министерство образования, и если они допустят, то зачётный экзамен у тебя примут!» Дали мне адрес и имя начальника, от которого зависел этот вопрос.

И вот я иду по этому ведомству, разыскиваю нужный кабинет и вдруг слышу через открытую в коридор дверь крик: «Ирина, Ирина, как ты здесь оказалась?» Иду на голос и вижу знакомую Ольгу Продырявленныеуши – венгерку, которая примерно за год до этого приезжала в Москву и которую мы с Маринкой водили по театрам и улицам! Да-да-да, так переводилась её удивительная фамилия Fülleiszánto Endre…

Рассказываю ей свою историю, она мне, почти как золотая рыбка, и говорит: «Не печалься, Ирина! Я хорошо знаю этого человека, это мой друг! Сейчас я всё устрою!» Через некоторое время выходит от того начальника с бумажкой, помахивает ей в воздухе. Это подписанное разрешение. Обнимает меня, успокаивает. Потом мы ещё не раз с ней встречались. Она приглашала к себе домой в рождественскую неделю. Эта её колоритная фамилия была от мужа (он оказался известным лингвистом, любителем и знатоком испанского языка). Я интересовалась недавно их судьбой. Похоронены они на кладбище в городе Печ. Последние годы жизни он преподавал там в университете.

Я сдала все экзамены на отлично. В Венгрии два с половиной – уже проходной балл. Такой уровень был достаточен для нашего посольства. Так что пятёрка была почти шестёркой и относительной редкостью. В нашей группе её получили я, Маринка и Петра (заядлая отличница из ГДР).

Первый год и его испытания наконец закончились благополучно. Нас зачисляли в Венгерский государственный экономический университет имени Карла Маркса.

Лингвистика в полях

Занятия были устроены по обычному принципу: сначала азы грамматики, потом поглубже, управление глаголами и тому подобное. Мы дивились венгерскому, но больше тогда нас волновала покупка колбаски и прочей снеди в магазине. Тогда расфасованных товаров в вакууме не припомню или было не так много, поэтому надо было просить продавца отрезать и отмерить сколько-то граммов, англоязычные просили в длину и показывали на пальцах, сколько дюймов, а у венгров всё было в декаграммах. И согласно их грамматике надо было просить в декаграммах из чего-то (а не чего-то). Но это мы быстро усвоили с пищевым подкреплением…

Дальше перешли к повелительному наклонению. Я решила потренироваться, так сказать, на натуре, и в трамвае вместо вежливого «Вы не будете ли любезны сойти?» использовала повелительные интонации. Произношение у меня было хорошее, я копировала успешно венгерскую учителку. Так вот, звучало «Выходите!», народ оглядывался на меня с удивлением и спрашивал: «Почему?» Я гордо отвечала: «Потому что Я выхожу!»

Были и другие забавные моменты. Был у нас в общежитии врач. Первый год мы часто болели. Акклиматизация и тоска, скучали по дому очень. Приходим мы с Маринкой к врачу: горло болит, кашель. Маринка: «Доктор, у меня что-то внутри…» Доктор напрягается и краснеет, видимо, от промелькнувшей в его голове мысли о ранней беременности. Маринка повторяет: «Доктор, доктор, во мне что-то есть… от чего возможно кашлять!» Доктор: «Уф-ф!»

Потом мы уже освоились с разговорным венгерским и начали прикалываться. Маринка производила неизгладимое впечатление на местное население, почти такое же, как на меня тогда, при первой встрече. В языке у них предусматривалось обращение на «ты», на «вы» и ещё на более крутое «вы» – типа «ваша светлость»… Так вот, к Маринке, когда она залепетала на венгерском с милым акцентом и литературным слогом, именно так и обратились в кафе. Ну а потом мы чудили и просили, например, починить фен, говоря: «Домик (корпус) у фена сломался, почините, пожалуйста!» Нам никогда не отказывали.

Модницы

Тем временем мы потихонечку обживались во внешнем мире. Прокладывали разные новые маршруты. Пока в основном ездили в посольство за стипендией на столичной подземке, чуть ли не первой в Европе, не считая Англии. И вот однажды наши «модельеры» из такой поездки привезли первые серьёзные покупки. Это были трикотажные кофточки, которые назывались секси-пуловер и шли почти всем, у кого была хоть какая мало-мальская грудь. Были они с запа хом, а сзади поясок завязывался бантиком.

Дальше с новой стипендии появились замшевые мини-юбочки на кнопках спереди, собранные из лепестков-клиньев с закруглением по подолу. А дальше – больше, новая стипендия – и вот мы, потрясённые, держим в руках и рассматриваем замшевые сапоги на платформе, произведение частного сапожника Пейтера. Это были не просто сапоги, а настоящее произведение искусства: платформа с цветными замшевыми горошками, «имплементированными» с большим мастерством. Получаем наводку на Пейтера и становимся обладателями уникальных сапог, каждая из четвёрки (по количеству проживающих в комнате), своего уникального цвета и дизайна…

«Модельеры» нас учат краситься. Кстати, красились только мы, советские студенты. У немок с этим было попроще. Они были а-ля натюрель. Мы же относились к этому делу серьёзно… с ненакрашенным лицом на людях не появлялись. У меня это были цветные тени: нижние веки сиреневые, верхние веки до бровей – жёлто-золотистые. Из одежды: секси-пуловер, мини-юбка, обувь на платформе. «Молодость, ты как времени замок: и захочешь, не взломаешь, чтоб взглянуть ещё разок».

Чиковани, нашему куратору из посольства, это совсем не понравилось. И когда я приехала в таком виде в посольство, он стал мне выговаривать: «Багудина, посмотрите на себя! Вы совсем не похожи на советскую студентку! Вы похожи на бразильскую студентку, на арабскую студентку!» И то была правда. Тёмная загорелая кожа, тёмные волосы, раскрашенное лицо, юбка-брюки, каждая штанина – по моде – невероятной ширины!

Но, когда я достала листок с результатами успеваемости, он смягчился. Тут было всё о’кей и даже намного лучше обычного среднего о’кея. Он посмотрел на меня с интересом. Всё-таки нервная у него была работа – иметь дело с нами.

Осознанная студентка

После окончания годичного интенсивного курса ознакомления с языком все шли на первый курс университета. Многих, почти всех, это устраивало. Стипендия – сто сорок рублей, оплачивался проезд в общественном транспорте, талоны на питание в университетском ресторане на лимитную часть и общежитие. Живи – не хочу.

Многие и жили припеваючи по семь лет. Только не я. Как так? Я отучилась в МГУ уже два года! Это надо брать в зачёт, и после годовой подготовки меня следовало брать на третий курс! Но не тут-то было: когда нам выкатили список дополнительных экзаменов к сдаче, мы поняли, что программы разнятся капитально. С досдаванием трёх или четырёх предметов нас с Маринкой зачислили на второй курс, а все остальные пошли, как заведено, на первый. Остальные не понимали, чего нам не хватает.

После первого курса выяснилось, что программа разнится существенно и уводит в сторону от гуманитарного образования. Здесь был настрой на математику, программирование и статистику. Первая лекция по линейному программированию… Сижу, внимательно слушаю, лектор, надо отдать ему должное, читает играючи, с лирическими отступлениями и примерами из жизни. В конце лекции слышу, как рядом сидящий венгр говорит: «Egy büdös szót sem értettem belöle!» («Ни одного вонючего слова не понял из того, о чём он говорил!») Я могла полностью присоединиться.

На каникулах мы едем в Москву. Недолго думая, идём в главное здание МГУ, к ректору на приём. Секретарша нас пропускает: странная парочка – я и Маринка. Он нас встречает с интересом, мы ему рассказываем о своей проблеме как есть. Нам надо в Венгрии учиться на кафедре международных отношений, только она по программе напоминает нашу родную кафедру экономики зарубежных стран. Но для Министерства высшего образования надо формальное согласие университета. Только сейчас понимаю, как нам повезло с этим ректором, думаю, он улыбнулся нашему свежему виду и юношескому неформальному максимализму. Подписал нам все бумаги, совсем не сопротивляясь. Всё сложилось лучше некуда. Цифровая завеса ненадолго отступила.

Приехали в Венгрию и были зачислены на кафедру международных отношений.

Инь и ян

Конечно, я зависела, и ещё как, от всего, что окружало: мнений, тенденций и всего социального, экономического и политического, что треплет тело советского студента за границей, но внутри, в оазисе своей души, хотела безветрия и покоя. Каждый раз, когда я высовывалась в социум, уверенно получала щелбан, и шишки долго болели. Во мне мирно и комплиментарно сосуществовали две модели поведения. Дремали и соотносились вполне гармонично, как инь и ян. Мамина, огневая, реже поднимала голову, её я, честно говоря, немного придерживала и стеснялась, как бы говоря себе: «Руками не размахивай, громко не говори, не улыбайся попусту!» Вторая, папина, по жизни меня больше устраивает, она менее бурлящая, более спокойная и даже отстранённая. Наблюдатель.

Очень редко во мне перевешивало мамино: её несгибаемая уверенность и вера в справедливость и доброту. На людей это, оказывается, действует безотказно! И я на комсомольском собрании высказалась как-то в группе вновь прибывших в Венгрию студентов. Моё красноречие было зажигательным и разовым, но этого хватило, чтобы меня выбрали секретарём комсомольской организации. Возглавить на парах красноречия легко, но что дальше? Дальше запал кончился, и надо было тянуть лямку ответственности в том, что не очень хорошо умеешь. Как я протянула этот год и дождалась переизбрания – загадка.

Позиция наблюдателя хорошо зафиксирована в чьих-то правильных словах: «Скрытое преимущество лучше явного!» Вот это то, что надо, это мне подходит! А энергии у меня от рождения было не так много. Надо сохранять, чтобы хватило на всё! И ещё себя не расплескать.

Трудности социализации

Мы влились в новую группу, но держались вдвоём. А группа была та ещё – таких, как мы, там ещё не видели. Одни мальчики и пара девочек! Группа-то была не хухры-мухры, а элитная венгерская молодёжь (одна из двух девочек, наиболее симпатичная, оказалась дочкой министра Вооружённых сил Венгрии).

Предстояло сдавать письменный экзамен по математике. Ко мне подошёл один парень с головой от Анджелы Дэвис, кажется, звали его Томаш, и сказал следующее: «Если ты провалишься на этом экзамене, обратись ко мне, я с тобой позанимаюсь!» Я не распознала в этой фразе привычное мужское внимание, не поняла и возмутилась его наглостью. Кулаками не воспользовалась, а выбрала взрослое решение и стала заниматься. Экзамен я сдала с первого раза.

Всё социальное проявилось в новом коллективе как по писаному. В нашей группе мы оставались чужаками. Учиться хорошо было недостаточно, надо было проявлять лояльность к группе, а мы, с точки зрения остальных, были недостаточно «лояльны». Вершиной стала характеристика, которую наша группа выкатила нам в конце учебного года. Ходили мы с Маринкой парой, ни с кем особенно не сближались, и для окружающих это смотрелось загадочно. О нас с Маринкой пустили слух, что мы нетрадиционной ориентации! Мы опять были в европейском тренде, только опережали его на много лет!

Характеристика поразила нас своей формулировкой: «Плохо их знаем, не состоят в личных отношениях с группой». Не больше, не меньше! Нас вызвали на второй этаж, выяснилось, что у нас есть не только посольский куратор, но и свой, студенческий. Абсурдность формулировки никого не смущала, система работала и здесь. Серая мышка-венгерка мне сказала сакральное: «Не звенит колокол, если его не подталкивает ветер! То есть, раз так группа написала, значит, так и есть. Нет дыма без огня!»

Это сближению с группой не способствовало. Хотелось поскорее закончить с обучением и вернуться домой. Поддерживали только мамины письма из Алжира. Я её не огорчала и ничем проблемным не делилась.

А её письма были наполнены бытовыми подробностями: встала, с утра сделала то-то, вышла в сад, промыла мыльной водой лимон от тли… Это такое дерево у них росло в саду на вилле, куча соседских мальчишек с соседних вилл свешивались с высоких заборов и наблюдали за необычными действиями русских. Дерево её отблагодарило и зацвело, заплодоносило с удвоенной силой. Следом были умыты все апельсиновые и все цитрусовые деревья в мамином алжирском саду!

Мама писала: в воскресенье поехали туда-то, купались, ловили угрей. Собирали грибы… Родители были далеко. Но всё равно успокаивало, что у них всё хорошо.

К русским студентам в Венгрии в целом относились нейтрально, только один раз всплыл факт упоминания ситуации 1956 года. А на это у меня был заготовленный (Министерством высшего образования) аргумент: «Зато мы вам нефть поставляем за пять долларов за баррель!» Тогда нефтепровод «Дружба» был весомым аргументом в пользу дружбы народов.

Красная Шапочка

Теперь вместо изучения программирования, статистики и кибернетики предстояло ознакомиться с историей венгерской дипломатии, международным правом и другими специальными предметами. Теория вероятностей также присутствовала, уж больно хорош был лектор! Замечу свою особенность, может быть, у других не так: когда ты учишься на иностранном языке, у тебя пропадает стыдливость и другие чувства по отношению к сказанному или услышанному. Оно не трогает или звучит отстранённо, как какие-то посторонние шумы. Понимаешь смысл, а вот эмоциональная реакция не наступает или она очень смазанная.

Будапешт в пору моего студенчества состоял из одних строек. То перекладывали дорожное покрытие, то рельсы, то меняли бордюрные камни, то копались в ямах. Дорога из общежития в университет занимала десять – пятнадцать минут ходьбы пешком по набережной Дуная. Строительные рабочие уже были готовы и сидели по своим траншеям-окопам, было такое ощущение, что целый день, только головы торчали на поверхности. Эти торчащие головы были на каждом углу, были они не просто торчащие, но и говорящие головы! Время для них было удачным, мини-юбки носили все девушки. Пока мы шли мимо них, они разминались в остроумии.

Многие слова из тех, что они нам говорили, требовали уточнения в словарях. Выражения глаз и лица были более понятными, но нюансы слов… Эти рабочие называли меня Piroska. Вообще-то Piros – это красный, значит, Пирошка – Красненькая. На мне и вправду порой было что-то красное. Интересно, а если бы я была в зелёном, то назвали бы Zöldecske, Зелёненькой?! Разобралась с этим чуть позже. Пирошка – это у них что-то сказочное, аналогичное Красной Шапочке.

Был и другой опыт: женщинам постарше венгерские мужчины говорили: «Целую ручки!» – для меня это было жеманно и как-то провинциально, но это присутствовало в языке. Часто слышалось, но адресовалось не нам, а преподавательницам и другим женщинам-служащим. Говорилось, но не делалось!

Улыбку вызывал и венгерский глагол kirakatnézés – он означал «рассматривать витрины». Город по московским меркам был более уютным, было где гулять и что рассматривать. Постоянно звучавшая чужая речь переставала утомлять по мере того, как становилась всё более и более понятной.

Хребет августа

Наши преподаватели были разными. Историю венгерской дипломатии у нас вёл Nagy, фамилия в переводе означает «Большой», второе значение – «Великий». Его брат был венгерским поэтом, и, видно, это у них было семейное. Учебник, написанный им лично, звучал как поэма: «На хребте августа…» – и описывалось событие. Мне такое нравилось.

Память у меня тогда была хорошая. И вот, попав к нему на экзамен, я стала его же написанными фразами отвечать билет – как по писаному. Дополнительный вопрос был о секретных переговорах с Ватиканом через каналы католической церкви во время Второй мировой войны. Возглавлял Венгрию во время войны вице-адмирал (без выхода к морю) Миклош Хорти, Венгрия была союзником Германии. Хорти предлагал запускать воздушные шары в целях разведки. Как-то это из современности выглядело сомнительной идеей. Назывались они очень красиво по-венгерски – a béke megtopogattatások – «протаптывание дорожек к миру»! Он так был рад моему знанию его предмета, что воскликнул: «И ещё говорят, что иностранцы плохо учатся! Я вам ставлю пять!»

Вот такие контрасты. А написал бы просто: «В середине августа… то-то и то-то…» – и не было бы у меня никакого подъёма. Вот что значит стиль у Большого (Великого) учителя. Приходилось соответствовать и его дальнейшим ожиданиям от меня, хотя знание его предмета мне ну уж никак не могло пригодиться.

Спустя какое-то время стала нас изводить и волноваться преподаватель международного права (она была относительно молодая, лет сорока – сорока пяти). Оказалось, к нам едет… нет, не ревизор, а ректор московской Дипломатической академии МИД, могу ошибаться, Попов (или Павлов?). И будет выступать перед студентами. Кому-то из нас надо будет переводить. Ну, Марина объективно была лучшей для этих целей. Я предпочитала держаться в тени. Потом волнения нашей учителки стали более понятны: она хотела поступить в эту академию и, конечно, шанс познакомиться с ректором хотела использовать. От неё осталось хорошее впечатление – профи. Академия в то время располагалась в центре Москвы, в красивом особняке и была верхом недоступных мечтаний многих.