Текст книги "Диалоги с собой"

Я за рулём

Машин на дорогах становится всё больше, а подходящих, не раскисших от дождей безлюдных дорог – всё меньше. Время идёт, и вот наконец мне предоставляется настоящая возможность осуществить свою мечту. Я замужем, у нас есть машина, лёгкие в управлении «Жигули». Соседка по дому катается смело на своей белой «копейке». Вот она, свобода: рулишь, куда надо, всё успеваешь. Ни тени сомнения: это мне надо!

Разговорившись с соседкой, узнаю новость: есть, оказывается, у неё знакомый водитель из близлежащего таксомоторного парка, именно он её и обучил, и он профи по женскому вождению. Учит исключительно женщин. Соседка даёт его координаты. Владимир – вот как его звали. Время выбрано удачно: осень и впереди десять пустых дней. Лёва улетел на гастроли на Кубу. Машина стоит немым укором у подъезда.

Даю учителю ключи, и мы выезжаем на тренировочную площадку на Ленинские горы. Там разметка. Можно кататься в безопасности, никому не мешая. Учусь трогаться с места, всё получается, езжу по кругу, торможу, трогаюсь. Всё нормально. Рядом тренируется парочка на «каблучке», спереди всего два сиденья, а сзади грузовой короб для перевозок. Парочка резвится, видно, что у них любовные отношения. Заканчивается всё тем, что дама, не справившись с управлением, врезается в фонарный столб и «обнимает» его расколотым надвое капотом. Они ссорятся, он пересаживается за руль, и они уезжают.

После пары таких тренировок В. разрешает мне выехать на трассу. Еду домой сама. Единственное, что меня смущает, – я не понимаю, куда надо смотреть, и всё время смотрю не вдаль, а под ноги, как при езде на лыжах, точнее, под колёса. Это очень странно – рассматривать асфальт в движении, очень отвлекает, но надо ехать вперёд. Ну что сказать? Ничто так не окрыляет, как желание вместе с умением. Рассекаем по Москве, я за рулём, В. рядом. Просто чудо какое-то. Он рассказывает: «Вот тут опасное место, хлебозавод рядом, тут при магазинчике выбрасывают свежую выпечку! Народ перебегает дорогу, до перекрёстка далеко». Однажды с утра подморозило, в безопасном месте говорит: «Тормози резко!» Я исполняю, меня заносит. Пугаюсь. «Вот видишь, так делать нельзя!» – начинает объяснять, что делать в таких случаях. Пробую, получается. Ну, теперь мне осталось с ним пройти совсем немного. Курс ещё не закончен.

Прилетает Лёва в Шереметьево. Я встречаю его сама за рулём нашей машины. Он сначала не верит, думает, я его разыграла, что меня кто-то подвёз другой! Но не тут-то было – я рулю сама. Дома я долго не задерживаюсь и говорю ему: «Ты, пожалуйста, отдыхай, приходи в себя после длинного перелёта, а я пошла, у меня ночное вождение!» – «Что-что? Ты что, шутишь?» – «Вовсе нет, меня ждёт Владимир, он уже внизу». Уезжаем ночью на три часа. Лёва, оказывается, дома нервничает. Осталось совсем немного.

Ещё у меня был урок «Курение за рулём». Осталась финальная точка: поддомкратить машину, предварительно взяв её на ручник и подложив клин под переднее колесо, поменять заднее колесо на запаску и покрасить диск серебрянкой. Это краска такая. Всё. Курс молодого бойца пройден!

После такой таксистской обработки на права и на вождение я сдала мгновенно. Наступил мой век автомобилистки. Самое странное, что, пока училась, совершенно не боялась, а вот когда получила права и могла бы ездить не стесняясь, что-то нашло… запоздалое. Приходилось первое время просто вытягивать себя за уши, а потом всё наладилось. Конечно же, о Владимире я говорила только в самых возвышающих эпитетах, он же Учитель, рассказывала мужу с восторгом, какой он отличный, какой галантный, какой интеллигентный. И он предложил: «Зови его в гости, угостим, отблагодарим». Недолго думая, организовала вечеринку: я с Лёвой, Саша с Любой, наши соседи по дому, и он, Учитель…

Накрыли на стол, приготовили закуску, выпивку. Эффект от выпивки у Владимира получился неожиданным. Он опьянел, и манеры с него слетели, как листья с деревьев. Когда я пыталась что-то добавить или рассказать, он, отмахиваясь от меня, брякал: «А ты вообще молчи… мать твою… перемать!» Видимо, пить ему было противопоказано. Из милого Учителя он враз превратился в распоясавшегося мужлана! Ситуация вышла из-под контроля. Уходить теперь он никак не хотел. С трудом взяли его под белы рученьки и отправили вниз на лифте. Как же все потом хохотали надо мной, долго вспоминали его мне: «А ты, мать… вообще молчи!» Интеллигент, одно слово, как я и обещала. Контрасты до и после, бывает же!

Но то, что он сделал для меня профессионально, никак не отменяется его пьяным поведением. На дороге я чувствовала себя уверенно, знала, что могу заменить колесо, если что. Да и времена были другие: всегда бы нашёлся на дороге тот, кто бы мне помог. Чтобы женщине да кто-то не помог?! Я в этом не сомневалась.

Своими руками

Где тогда у нас готовили модельеров? Видимо, в Текстильном институте. Рисованием я не увлекалась, и в моей среде модельеров не было, да где тогда было место моды в Советском Союзе? Где-то на задворках текстильной промышленности. Мою аспирантскую рутину разбивало ожидание очередного модного журнала Burda moden с ударением на первом слоге.

Это вообще-то фамилия, имя собственное одной милой женщины, а вовсе не бурдá! Тут я была неутомима. Просматривала дотошно приложение, потом пролистывала сам журнал: сколько красочных вещей, замечательных идей! Потом опять приложение. Последовательное разъяснение операций. Словом, то, что надо.

Что выбрать и как преобразить модель до неузнаваемости? Всё зависит от того, что попадётся в сачок покупателя. В этой охоте за бабочками определенно должна была сопутствовать удача: в поисках подходящей ткани, фурнитуры, пуговиц, молнии и особенно тонких швейных ниток можно было исколесить весь город. Дефицит – это экономическое противоречие между желаемым и отсутствующим! Дурацкое «спрос рождает предложение» был увековечен на бумаге, а вот в жизни сколько ни проси, никто ничего не предлагал или предлагал, да не то. Структурный перекос был не в пользу «лёгонькой» промышленности. Тут здорово помогало другое экономическое понятие, такое как импорт, вот на него-то и была сделана ставка. Машину я тогда уже водила. Проделывала заветный маршрут, все лучшие магазины «Ткани» в районе я знала наперечёт.

Ну вот, всё найдено, теперь с этой добычей срочно домой, и потом опять осматривание, обдумывание, выцеливание, вживание в образ. Ну вот, вроде готова, можно кроить. Лёва будет поздно, скоротаю время ожидания. Надо начать и закончить за один день, все операции в голове, затем наяву. Будет сюрприз мужу. Скука ко мне не подкрадётся, я жду и занимаюсь любимым делом, время летит незаметно. Долгое время это было не только хобби, но и любовь.

Самозванки и Лжедмитрии

Дело было так. Жили мы в кооперативной квартире в башне на Ленинском проспекте, настоящие кооперативы ещё не зародились, эти были разминочными, ничего не производили, только позволяли советским людям типа нас, имевшим возможность и желание платить деньги за жильё, жить в отдельной купленной квартире. Дом был ведомственным, мидовским, и бюджет позволял иметь стража-консьержа внизу при входе. В основном это были внимательные и любопытствующие женщины на пенсии, которые были своеобразной преградой в вопросе «пускать – не пускать». Работал этот заградительный механизм на ура и только иногда давал сбои.

Границы наши были на замке. Мы к тому времени поменяли квартиру на бо льшую, переехали с двенадцатого на девятый этаж и были в самом центре разгромного летнего ремонта. Помогала мне в этом деле мама, её неутомимая энергия и ощущение, что нет невозможного, нужно лишь правильно поставить цель. Цель у нас была железобетонная: нужно было вырезать и укрепить будущий дверной проём в несущей стене уже заселённого людьми дома. Мы соединяли две квартиры между собой. Разрешения все были получены, документы согласованы. Отбойный молоток не подходил. Стена оказалась капитальной, арматура толстой, марки бетона М1000, как в Останкинской телебашне. За неделю ремонта удалось просверлить в этой стене лишь небольшое отверстие на уровне глаза. Добавился завывающий звук, ветер гулял с музыкальной фантазией. Я была в отчаянии в силу своей молодости и слабости характера.

Тут за дело взялась моя мама. Она пришла познакомиться с рабочими: «Здравствуйте, меня зовут Калерия!» Имя это простое, производное от Валерии, но никогда ранее у рабочих не звучавшее. Это мешало правильному контакту. Затруднение с именем мама, чуть подумав, решила быстро и радикально: «Зовите меня Кавалерия!» Рабочие ей поверили с лёта. Характер был что надо, и рекомендации её были по делу, профессиональными.

Не знаю как, но она дозвонилась до какого-то института «алмазных инструментов» и договорилась, чтобы к нам приехал мастер с алмазной фрезой. Выпиливал он ею стенку небольшими кусочками, охлаждал её водой, и дело сдвинулось с мёртвой точки.

Так вот, в эту разорённую квартиру мы шли вместе с мамой под ручку проверить, что да как. К нам на улицу выскакивает смущённая консьержка (эта была одной из самых доверчивых!) и говорит нам: «А ко Льву приехала его жена, она уже час сидит у меня в вахтёрке и не собирается уходить!» Моя мама с места и на высоких тонах: «Как жена? Какая жена? Нет у него жены! То есть есть у него жена, вот!» Я включаюсь: «А зачем вы её к себе впустили?» – «Так она мне много интересного рассказывает». У консьержки так прямо и зашевелились кончики начинающих отрастать на глазах ослиных ушей!

Так-то в жёнах у Лёвы ходила Толкунова, а тут неизвестная новенькая, аж «в зобу дыханье спёрло»! Всё ясно. Надо брать огонь на себя, поберечь маму. Она женщина правильная, сердечная, но была у неё одна особенность, юмор она ценила в других, сама же им не пользовалась. Говорю маме: «Подожди здесь минутку».

Вхожу в дом. Подъезд у нас был единственный с большим холлом на два этажа. Консьержка указывает на меня, а сама внимательно наблюдает за моими действиями. Лжежена подходит ко мне, настырно буравит меня глазами, говорит мне: «Я приехала! Я буду жить у него!» Я: «Ну что ж вы так неожиданно, не предупредили?» Смотрю за её реакцией. Она всё твердит: «Я приехала!» Ну, думаю, что сказать? «Очень жаль, Льва нет, а у нас ремонт и мы не сможем вас принять! Надо звонить заранее и договариваться о встрече!» Отворачиваюсь, иду забираю маму, и мы удаляемся в сторону лифта.

Консьержки поняли, что дали маху, и в следующие разы в наш подъездный контур никого не пускали или звонили мне, и я спускалась выяснять отношения. Были и шальные прорвавшиеся, они мне звонили в дверь квартиры и пугали, притаившись и прилепившись к стене. Пришлось для безопасности купить телескопический глазок на сто восемьдесят градусов.

Были ходоки и мужского пола. В очередную Лёвину отлучку явился колоритный мужчина. Спускаюсь в холл, вижу – фигура в долгополом чёрном плаще, чёрная широкополая шляпа. Начинает: «Я приехал из Минска!» Звучит правдоподобно, Л. не так давно там побывал. Далее начинается бред, квинтэссенция его рассказа сводится к тому, что он спас Лещенко жизнь, вытащил из воды, когда тот тонул. На моё наводящее, почему он не остановился в гостинице и собирается жить у нас, гость отвечает: «А я здесь инкогнито!» Хорошо, что я знаю это слово: «А, это меняет всё!» Киваю ему. Отсутствие смысла настораживает. Глаза фиксированные, понимаю: тут, похоже, озабоченность, возможно, психиатрия. Не возражаю, принимаю его историю как достоверную. Говорю что-то одобряющее типа: «Спасибо, что спасли его жизнь! Но его, к сожалению, сейчас нет дома, а если бы был, то сам бы поблагодарил!» Конец связи.

Вокруг дома ходили невпущенные настойчивые женщины с одинаковым выражением лица! «Секса в Советском Союзе не было», но тем не менее выражения их лиц говорили как в грузинском анекдоте: «Ну очень хочу! Для меня просить – хуже нет!» Я уже была точна в реакции, если мне звонили по телефону и говорили гадости, я всегда отвечала: «Спасибо, что предупредили, где он и с кем, теперь я не буду волноваться!» – вешала трубку и больше некоторое время не брала. Не набегаешься к телефону. Позже появился скрученный, метров пять телефонный провод, он хоть доставал до мест, чаще всего посещаемых.

Были и навязчивые почтовые поклонницы. Самое обидное, что мне приходилось ходить на почту и отправлять кое-что из их корреспонденции назад. Я бы и не пошла, но было жалко не вернуть такое. Одна любительница мужниного творчества прислала женское золотое кольцо с рубином (так сказать, заочная процедура обручения) и, не получив взамен от Лёвы ничего, забросала письмами с требованием вернуть залог несостоявшейся рубиновой любви.

Мании и курьёзы

Были и другие случаи, но касались они уже меня, где мне пригождалась моя отточенная во встречах с лжежёнами «неадекватная» реакция, но она оказалась очень даже действенной.

Как я уже говорила, жили мы в центральной высотке на пересечении Ленинского проспекта и улицы Обручева. Дома по тем временам выглядели и считались новаторскими. Один подъезд с общим холлом, а по бокам пристройки из запасных лестничных маршей пожарных лестниц. Под ними узкие проходы и вечно завихряющийся с завываниями ветер. Всплывает из царского указа стародавних лет: «В Тропарёво людишек не селить!» А мы заселились и здесь жили. Так вот, подъезжаю я к дому, мест нет, паркуюсь около этого узкого прохода. Открываю багажник, достаю сумки. Закрываю багажник и вижу: отлепившись от стены, из этого проёма выходит он, открывает свой плащ и – нате себе, любуйтесь его наготой. Я напряглась, но виду не показываю. Руки заняты, надо ещё запереть машину. Смотрю на предлагаемое, говорю спокойно: «И это всё, что вы мне хотели показать?» Запираю машину и ухожу. Возвращаюсь за второй порцией покупок. Его уже и ветер сдул.

Был случай и пострашнее. Перед нашими домами раскинулась огромная поляна, исчерченная дорожками, вдоль трассы Ленинского были высажены деревья. Гуляли и ходили по каре или по диагонали, это был довольно большой кусок земли, временами пустующий. Сейчас такой пустующей земельной роскоши растущий город себе не позволяет. Теперь на этой поляне моих ранних прогулок громоздится очередной новый торгово-развлекательный центр. Не знаю как, но я припозднилась с выгулом собаки и оказалась поздним вечером на улице одна. Вилька, спущенный с поводка, бегал на вольных хлебах чуть вдалеке. Достигла дальнего предела, повернула направо, вдоль засаженной аллеи… и вдруг сзади из тени дерева шаг – и ко мне прицепляется мужчина, вокруг никого. Хватает меня за локоть и говорит: «Сейчас я тебя изнасилую!» Шок, молчание, обдумывание. Такая мощная, пугающая от него энергия! Неужели моя жизнь сейчас здесь закончится чем-то неотвратимым? Я, собравшись и чуть погодя: «Зачем вам это? Вы не получите никакого удовольствия!» Он сильно выпивши, глаза выпучены, но стоит на ногах. Моя реакция его удивила, но он всё равно держит меня крепко. Дышит тяжело в ухо: «Почему?» Начинаем разговаривать и идём вдоль аллеи. Выясняется, что он пилот, вернулся домой внезапно. Застал жену, она ему изменила. Напился. Жаждет мести. Выпитое наращивает агрессию.

Душа ушла в пятки. Неужели со мною сейчас случится страшное? Что делать? Почему-то думаю: «Вдруг у него нож?» Тем временем мы движемся, я задаю ему вопросы, он отвечает. Я: «Вы же любите свою жену, не меня! В этом нет никакой целесообразности. Вы будете жалеть о содеянном!» – хочу пошатнуть его решимость в отношении меня. Он не сдаётся. Ему надо сбросить накопившуюся обиду. Движемся вдоль аллеи и поворачиваем по кругу направо, проходим задник кинотеатра «Казахстан», чуть приближаемся к домам. Не помню, сколько длился весь этот ужас и наш дурацкий диалог. К нему примешивался ещё страх за Вильку – если подзову собаку, схватит, вцепится в пса. Ну не собака же в него? А пёс у нас миролюбивый и настоящий красавчик, серебристый малый пудель. Но мы всё же с разговорами движемся в сторону дома. И вот, когда расстояние становится приемлемым, я что есть силы толкаю пилота в бок и бегу к дому, Вилька следом. Сердце выскакивает, давление зашкаливает. Вот она, спасительная дверь, светящийся фонарь холла и такой нужный и важный в этой ситуации консьерж. Погуляли!

Голос и голоса

Конечно, трудно оценить всё величие избранника с близкого расстояния. Артист. Певец. Сцена. Идеал. Его социальная роль. С близкого – он совсем другой, родной, юморной, заводной, распевается то на «а-а-а», то на «вьени-вьени»! Словом, совсем не тот телевизионный отполированный его же клон, вот в того можно влюбиться, не выходя из дома. Включаешь телевизор, смотришь, слушаешь и влюбляешься. Глаза в глаза. Я и ты, и ты, и я. Идеальный артист, экранный певец, очень удобно, и никаких не надо ему готовить дома пирожков с мясом, кстати, его любимых.

Когда складывались мои музыкальные предпочтения, советской эстрады в них не было. Сама не знаю почему. Может, оттого, что, когда пришло время увлекаться и фанатеть, я была в другой стране. То ли тексты были слишком поэтическими или плакатно-призывными. Зашла лишь Пахмутова: «И снег, и ветер, и звёзд ночных полёт. Меня моё сердце в тревожную даль зовёт». Зашла и осталась. Редкий у неё всё же вневременной музыкальный талант.

Конечно, телевизор в школе я уже смотрела и видела сделанные по определённому стандарту праздничные концерты: немного классики, народных плясок и вишенкой на торте – Сличенко и Магомаев, мама фанатела и от того, и от другого, особенно от цыганской музыки, для меня эти рвущие душу звуки «ай-нэ-нэ» были излишне сентиментальными. Царила тогда Зыкина с её распевными «Издалека долго течёт река Волга» и «Оренбургский платок». Но это было так, вполуха и вполглаза. Лещенко ещё тогда на экране не водился!

Когда же пришло для меня время танцев, я уже благополучно была в Венгрии, и диск-жокей выбирал другую музыку: «Роллинг Стоунз» («I can’t get no satisfaction»), Smokie («Living next door to Alice»)… Первую советскую песню Тухманова экспортировали в Венгрию вновь прибывшие студенты.

«Если на чужбине я случайно не помру от своей латыни. Вспоминайте иногда бедного студента!» Содержательно, но не танцевально. Когда её ставили на танцах, ряды венгров редели.

Из того, что предлагал телевизор, мне в старших классах активно не нравились артисты оперетты. Как-то мне было неловко за них. Взрослые мужчины и… такое. Старушка, жившая во мне, всё это не одобряла. Я до поры до времени с ней была согласна! Вот уж точно не могла бы представить себе мужа из оперетки, поющего и подпрыгивающего себе козликом по прихоти режиссёра! Не солидно это было в моих тогдашних представлениях!

И вот надо же: именно у меня дома и на кухне живёт артист и он мой муж. Осознать до конца я это долго не могла, но стоило с ним где-то появиться… Слава богу, я была близорукая. Детали расплывались. Как-то раз в ресторане, на программе варьете – тогда это было актуальное празднование чего-то, – я надела всё ж очки и поняла: все смотрят на нас. Стало так неуютно, что опыт «очковой змеи» я больше на людях не повторяла! Пусть они все расплываются. Знаете, как ребёнок закрывает глаза – и всё: «Меня никто не видит, я в домике!» Была я как-то у ветеринара с собакой на про цедуре, он мне говорит: «Придержите собаку, отведите голову ей в сторону. У неё интеллект четырёхлетнего ребёнка, если она что-то не видит, то думает, что спряталась, и не так боится». Эти опыты с отведённой головой можно продолжить и в других сравнениях.

Лёва много работал, учил и впевал новый репертуар. В те времена ошибаться в прямом эфире было нельзя, ездил к аккомпаниатору. Как говорила моя мама: «Лёва опять тренироваться поехал!» Именно так, репетиции шли постоянно. Просыпался утренний Лев и сразу же пробовал свой голос: проснулся ли, как себя чувствует? «Ура, звучит, значит, день задался!» Чаще было не так радужно. К себе самому, своему здоровью и телу он относился с меньшей любовью, как к младшему брату, есть и ладно, жаль только, что побаловать своего младшего брата не всегда удавалось. Они вдвоём с младшим очень любили всякое сладкое, особенно мороженое. Но форма, пресловутая форма, она маячила над любителями сладкого дамокловым мечом. Конечно, сама форма не была такой страшной, а всего лишь представляла собой концертный костюм, но в него надо было не только влезть, но и как-то в нём двигаться и ещё петь. Там было два проблематичных и удушающих момента: воротник рубашки с бабочкой и пояс в брюках.

А вообще так для жизни и особенно для семейной жизни любители молочного и сладкого очень даже годятся! Из рекомендаций американской, почти что кажущейся теперь юмористической книжки, популярного чтива для охотниц за мужьями: «Мужчины, любящие сладкое и молочное, лучше поддаются приручению!» Значит, всё правильно пишут. Удовлетворённые сладкоежки и молокососы добры и податливы.

А то: «I can’t get no satisfaction…» Ты бы сладенького поел, Мик!