Текст книги "Диалоги с собой"

Пионерский лагерь

А свою первую смену в пионерском лагере я проводила в подмосковном Тучково. Первую, потому что мама принимала заключительные экзамены у своих студентов, и только потом наступал длинный летний педагогический отпуск. Первые воспоминания от Тучково были не очень: сначала нужно было таскаться по врачам, раздеваться и показывать разные части тела (его рассматривали, замеряли, взвешивали), а потом мирно сидеть и терпеливо ждать, пока врачом заполнялась карточка «отдыхающего». Писанина. Потом сборы, что взять, маме давали списочек с необходимым. Вереница автобусов, впереди милицейская машина, на автобусах крупно: «ДЕТИ».

Размещение, выбор места, кровати и тумбочки. Всё белое-пребелое и… страшилки – рассказы на ночь или в тихий час. Принудительный послеобеденный горизонт. Очень удобно для персонала. Нагнетание, кульминация – и вот звучит: «Та-та-та-дам. Чёрная комната, а из неё к тебе тянется чёрная-пречёрная рука!» Она грозится тебя схватить, удушить или ещё что, а что будет дальше, не додумывалось до конца… В ужасе под одеяло… Скорее заснуть.

В лагерях нас как-то организовывали в группы, чаще для спортивных игр. Мы бегали, прыгали, играли в мяч и пели хором: «У дороги чибис, у дороги чибис. Он кричит, волнуется, чудак» (невидимый чувак). Никто его взаправду не видел. И ещё вечная заунывная «Сулико». Было много кружков, надо было записываться. Конечно же, я отправилась в кружок мягкой игрушки. Были представлены образцы пошиваемых зверушек. Большие и сложные и попроще: мыши, зайцы. Условие было таково: надо было сшить две игрушки – одну оставляешь в лагере, другую забираешь с собой. Очень привлекательное предложение, и, главное, по-честному, пополам! Ну конечно же, лагерю маленькую мышь, а себе домой – большого зайца. Учат, как сшивать клочки искусственного меха на тканевой основе. Ровный обмёточный шов, стежок к стежку… Папа меня увековечил с этим трофейным зайцем на руках. Моё достижение на моей личной стене славы!

Шить, кроить и вязать

Этому всему меня научила мама чуть позже и дома, после того как я «размялась» на лагерных мышах и зайцах. Такие навыки были тогда необходимы почти как говорить, считать и писать.

Потом в школе добавилось ДомоВедение, только для девочек (мальчиков в это же время водили в мастерские), неважный такой предмет, ему отводилось мало часов, но был он особо ожидаем, хоть и раз в неделю. А всё оттого, что приходящая учительница с приятной внешностью и с обтянутым узкой юбкой бразильским задом учила нас пóходя и всё больше не самому предмету, а… как бы это выразиться? Пока не могла оформить мысленно: чему-то такому ещё непонятному, но невероятно взрослому, наверное, отношениям полов. Вскользь, но неизменно – это была её фишечка – она нам пересказывала взрослые любовные романы. Она была правильная учительница для шитья: глядя на её формы, мы все захотели такую же юбку, как у неё, не осознавая, что такого, как у неё под юбкой, нам не достичь! Гены другие. С другой стороны, где-то теплилось: нас будут учить портновскому делу, а ведь искусство портного – показать преимущества фигуры и скрыть недостатки.

Думаю, фигуристую учительницу до конца понимала лишь рано созревшая второгодница с первой парты. Мальчики в классе явно оживлялись, когда её вызывали к доске. Знаниями она не блистала, зато обрела уже ранние черты женственности; когда она вставала, заметное расширение ниже талии становилось обозреваемым, что нас, девочек, естественно, раздражало, а вот вторую половину класса разогревало, это было точно. А сама учительница волновалась, что в этот момент теряет бразды правления в классе, сама краснела и заметно нервничала. Ставила ей привычную тройку и поскорее усаживала её от греха подальше, отвоёвывала власть на своей законной классной территории. Все постепенно успокаивались, и опять становилось скучно.

Так вот, на этом домоведении мы делились секретами приготовления винегрета (это было домашнее задание). Высшим шиком, по мнению учительницы, было не просто приготовить, а украсить верх этого салата-винегрета «грибами» – помидорная шапочка на яичной ножке и выпуклые капельки майонеза. Они мне напоминали несъедобные токсичные мухоморы (прямо по Фрейду)! Потом мы шили безразмерные штаны для купального костюма из сатина (мерки делались поверх школьной формы в банковую складку и рейтуз, плюс припуски на облегание). Вставляли резинки в верх и в низ штанов (а подразумевалось бикини), и они превращались почти что в шароварчики моего детства времён игры в песочнице.

Урок был короткий, действие в рассказах только закручивалось, надо было ждать следующую неделю для продолжения. Меня удивила на этих занятиях классная троечница Раиса. Она оказалась очень ловкой с ниткой и иголкой. Изнанка её юбки, сшитой на машинке в классе, была обработана петельным швом так аккуратно, что могла бы стать лицом. Стало очевидно: путь её – в рукоделие. Тогда любили всякие навыки и умения. Девиз «Сделай сам!» очень соответствовал уровню развития нашей лёгкой и всякой промышленности.

Уклон

Как мне казалось, все школы тогда были с каким-то уклоном. Наша, 202-я, имела радиотехнический уклон. Мы учились делать радио. Выглядело оно очень своеобразно: дощечка, на ней установленная вертикально катушка с намотанной вручную проволокой и паяльником припаянные контакты. Я-то знала, как выглядит настоящее радио: это красивый полированный ящик с матерчатой мембраной, несколько ручек и шкала-бегунок, на которой устанавливались волны. Был отмечен весь диапазон. С этой голой дощечкой никакого сравнения!

Была ещё в школе слесарная мастерская. Грубые станки с хватами, словно для пыток – в них зажимали кусок железа и давай его пилить, точить. Не моё.

Природное

БиоЛогия, Ботаника. ЗооЛогия. Ботаника – это приятно. Листики, растения, гербарий. Сколько книг безнадёжно испорчено, пострадало от вложенных между страницами листов-листиков для просушки и распрямления! Выбор был большой – уже была дача и рядом лес в Хотьково («Хоть кóго» – так шутил папа). Хорошо сушились листья акации и рябины, более сложными в этом деле были смородина и клён. За лето набиралась приличная коллекция. Надо было потом укрепить на листах бумаги и подписать, что есть что, по-простому, без научной классификации: вид, сорт, уже не помню, семейство… Клали под микроскоп срез листа, капали на него раствором йода, прокрашивали и застывали над стёклышком. Там, словно живая, подёргивалась протоплазма. Было удивительно и интересно.

Нам объясняли, как из подобного вырастает подобное. Примером была пара «жёлудь – дуб». Можно было бы и каштан привести в пример, да в этом климате каштан особо не рос. У остальных деревьев плоды-семена не впечатляли – «легкомысленные» крылатки. Тут уже надо было разбираться с генами, но принцип «от подобного подобное» в природе сохранялся везде.

Тут вспомнился непонятливый царь Салтан, когда ему сестрицы отписали: «Родила царица в ночь не то сына, не то дочь, не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку». Как он мог поверить в такое? Как такое вообще возможно? Я была возмущена ещё тогда, в свои пять или шесть (в то время ещё мама читала мне сказки). Как его обвели вокруг пальца. И вообще в той сказке ситуация в семье (между сестрицами) и в коллективе, как в капле воды, показывала, что такое самая страшная внутривидовая агрессия и борьба. Пушкин всё знал и очень точно описал!

Когда стала чуть постарше, мы мучили горох Менделя: почему он то желтел, то зеленел?.. Гены. Внутреннее одно и то же могло внешне проявляться в разном виде, смотря какой признак был главным, то есть доминантным. Затем пришли животные, выстроились в цепочку эволюции. На её вершине стоял человек, по своей сути кентавр. Обзавёлся непонятно как бóльшим мозгом, а значит, оперативной рабочей памятью и отскочил от человекообразной обезьяны на недосягаемое расстояние. Дарвин всё подсмотрел, как они приспосабливались и меняли внешность. Облазил все острова и нашёл там эндемиков. Дошли и до приматов, второй ветки от нашего общего предка. Это как-то особенно всех в классе смешило и верилось с трудом. Что ж, обезьяны сейчас в лучших условиях не становятся человеками? Задачка! Было такое домашнее задание: написать, почему они в современных условиях к нам не стремятся примкнуть, а всё ещё сидят на деревьях. Все писали, что-то выдумывали. Вот бы почитать сейчас детские заметки на этот счёт!

Дошли и до основной загадки начала жизни, оплодотворения. Ну слились две разнополые клетки в одну, и начала она делиться, производя то комочек клеток, то что-то похожее на рыбку и так далее. Пробегая всю эволюцию в матке – в животике у мамы. Повзрослевшие мальчишки хихикали, розовели и багровели, толкали меня в спину: подскажи, что значит «оплодотворение». Я: «Слияние яйцеклетки и сперматозоида!» Заходились в удушливом дурашливом смехе. Но не я, не на ту напали, я, конечно же, тоже смущалась, но только про себя, внешне это никак не проявлялось. Наука есть наука!

Про живое шло легче и училось веселее. Но оказалось, что в мире намного больше неживого. Добрались и до него: неорганическая химия и физика. Сначала из чего состоит предмет: молекулы-атомы-ядро-электроны. Электрический заряд: плюс-минус, дружат – не дружат. А на химии постигали, как вещества уже по-взрослому, по-крупному молекулами между собой взаимодействуют! Валентности. Добавил в пробирку вещество, добавил реактив, взболтал – и всё зашипело, дурно запахло, преобразилось. Выглядело опасно! Откуда ни возьмись выделилось тепло. Была кислота, стала щёлочь! Как-то так.

Но вот эту неорганику я как-то много пропускала, недоучила. В тот год много болела. Поэтому мало что помню.

Физика. Масса тела, скорость, действие и противодействие, силы и точки приложения силы. Схемы и лабораторные. Тоже не просто неживым телам «выживать» в этом силовом мире. Все они (на примере небесных тел) вращаются, словно закрученные детские волчки, и ещё летят по своим заданным траекториям не просто кто куда (по делам), а по заданным силами притяжения и отталкивания орбитам. Но это не то отталкивание: пнул соседа локтем, он и отлетел, а силовое, значит, дистанционное. Культурненько пинаются. Издалека. Вроде всё понятно, но… Не моё! Хотя всё очень стройно и логично. Химо-Логия, ФизикоЛогия.

Взросление

На второй год летних каникул я увидела в Агое всех старых знакомых. Мы опять собрались вместе и встретили друг друга радостно. Сплотились в тесный кружок. Поселились в один домик, он был на самом краю туристического лагеря, а за ним редкий лесок с колючками, непролазными зарослями ежевики. С вожатыми нам в тот год повезло. Одной из них стала сотрудница папиного отдела в Госплане СССР. Ей было всего-то лет двадцать восемь, она была хороша собой, с модной стрижкой и чёлкой, с яркой помадой на губах (таким же оттенком по праздникам пользовалась моя мама – это была помада французской марки Coté), а мне к тому времени было лет четырнадцать – пик укрепления мышц и спортивной формы. Ноги и руки от постоянного плавания, когда я их напрягала, становились крепче камня. Она, узнав мою редкую фамилию Багудина, спросила: Павел Багудин кем мне приходится? И, узнав, что это мой папа, вмиг ко мне переменилась. Стала ласковой и внимательной. Я даже заволновалась из-за мамы, сразу женским чутьём распознав подвох. Ведь папа – мой и ещё больше мамин! Что-то сдвинулось в душе после её летучих слов. Вот оно как: мой папа, оказывается, хорош собой и нравится не только маме, а ещё другим женщинам! А вдруг… сердце забилось, всё не так просто. Ревность, я испытала настоящую женскую ревность.

В этот заезд возмутителем нашего женского спокойствия стала ещё одна девочка, только что вернувшаяся из Англии. С собой она привезла кассетный магнитофон и записи «Битлз». Отряд сразу поделился пополам: на её обожателей и любителей «Битлз» – и нас, любителей здорового образа жизни с купаниями, спортом, но без кассетного магнитофона. Была она внешне непривлекательная: бледная, незагорающая кожа, тонкие ноги-спички из-под невероятно короткой юбки. Вместе с «Битлз» она привезла из Англии моду на мини-юбки. А мы-то, все остальные, получается, враз стали немодными без таких подпорок. Я рассматривала свои загоревшие ноги, каменный пресс и бицепсы под коричневой кожей, и мне, похоже, это переставало нравиться. Я завидовала и стала мечтать о дряблых ляжках… вот, правда, как этого добиться, не знала и не понимала. Вот они, подростковые страдания взросления!

Как-то раз в тихий час я встала и вышла из домика. Пошла по узкой тропе направо и через некоторое время оказалась на городском пляже. Вышла за дозволенные периметры контура. Сбросила халатик. Вот она, свобода. Бросилась в море и поплыла. Плыла я долго, не останавливаясь и не давая себе времени на передышку, голова в воде, вдох-выдох, скольжение. Вволю насладившись этим движением, остановилась, оглянулась. Берег бледнел дальней полоской позади. Вдруг пришло осознание: я одна, совсем одна, далеко от берега. Никому не сказала. Стало страшно. Разум забил тревогу. А если ногу сведёт судорогой (ходила тогда такая байка, что надо брать с собой булавку и колоть в сведённую ногу)? От этих мыслей чуть не пошла ко дну сразу. Вот что такое паралич страха. Собралась и поплыла к берегу, стараясь не думать ни о чём таком. Всё обошлось. Вернулась назад никем не замеченной.

По вечерам у нас были музыка и танцы, иногда кино. Стрекотали цикады, парило, и опускалась ранняя вечерняя темень. Всё становилось незнакомым и романтичным. Мне понравился один мальчик. Фамилия у него была знаковая, в честь него был назван мыс – то ли Дежнёв, то ли Канин. И сам он был уже взрослым, старше меня. Конечно, это ничем не закончилось и даже не началось. Только сложились вместе ощущения тёплого южного вечера, звуков музыки и непонятного волнения, ожидания чего-то, того, что могло бы оправдать всё это совершенство мира и природы.

Мои страхи и боль

В школе нам делали прививки. Запомнилась сама процедура. Школьная медсестра капала из пипетки жидкость, а потом стальным пёрышком процарапывала кожу до крови. Или были ещё мелкие горошки, которые глотали внутрь.

Замет ных изменений в самочувствии это никаких не приносило! Страшней были уколы, их делали редко, и это становилось целым событием. Их все боялись, однако шли покорной вереницей вниз, на второй этаж, в медкабинет. Те, кто возвращался в класс, делились впечатлениями, остальные, ещё не уколотые, дрожали и ожидали. Уколы для всех детей были самым неприятным испытанием.

Кроме того, регулярно наваливались эпидемии гриппа и моё фирменное заболевание – ангины. Они-то и довели меня до операции по удалению гланд. Положили в больницу. Родители успокаивали: потом тебе дадут мороженое. Но неизбежность пугала. Описывать подробности я не буду, они и так навечно высечены в моей памяти одним словом – «боль». Боль эта долго не уходила и дома, мешала спать, жить и глотать. Потихонечку всё зажило.

Как-то утром я встала в школу, пошла в ванную умываться. Кровь отхлынула, в глазах потемнело, и я повалилась на пол. Помню нестерпимую, пронизывавшую иглами боль в животе. Приехала наша ведомственная скорая помощь и отвезла меня в больницу в Кунцево. Я лежала на носилках, ехали очень долго. Боль была такой, что уж лучше бы было умереть! Прооперировали в тот же день, ждать было нельзя: оказалось, ночью у меня прорвался аппендикс, кровь и гной смешались в брюшине, началось воспаление – перитонит. Живот горел под бинтами, а когда делали перевязки, я увидела большой серповидный (как турецкая сабля ятаган) рубец в четырнадцать швов. Пробыла я в больнице три месяца на обезболивающих. Желание было только одно: избежав боли, провалиться в спасительный сон. Воспаление не отступало, переливали несколько раз кровь, запомнился только первый донор со смешной фамилией Хрюков. «Что же, я теперь частично стану Хрюковой?» – думалось мне. После переливания знобило, было холодно, чужая кровь смешивалась с моей и приживалась с трудом. Крови моей группы было достаточно – первая с резусом плюс.

Поскольку я там залежалась, была уже своей, лечили меня долго, на меня ходили смотреть, как на чудом выжившую, и водили ко мне студентов. «Какие бывают вливания?» – спрашивал профессор группу. «Капельные и струйные», – из кровати подсказывала я. Гноя всё прибавлялось, меня уложили на операционный стол во второй раз, гной откачали. Пришло время антибиотиков. Иглы в шприцах были толстыми, а я всё худела. Есть совсем не хотелось. «Кормили» меня разными капельницами. Приходил в палату мой врач, нажимал на болевший живот. «Вот кем надо быть – врачом, только они спасают людей», – думала я, хотя крови и уколов я боялась отчаянно!

Приходила навещать мама, она была усталая и поникшая, приносила мне апельсины, яблоки, но я как-то и не особо радовалась ей, стремилась скорее провалиться после укола в безвременье-сон, где нет ничего и боли тоже нет! Сил не было ни на что. Однажды она всё-таки принесла мне мои школьные учебники. Всё боялась, что я отстану от школьной программы. А это сейчас было так от меня далеко, заниматься совсем не хотелось! Хотелось избавиться от перманентной боли и поскорее выздороветь. Мир поменялся, поделился на до и после. Вот тогда-то я основательно и пропустила неорганическую химию, да и бог с ней.

Другая программа

Вернулась я в класс совсем другим человеком. Худая, бледная, с заметным желтоватым оттенком кожи. От физкультуры меня освободили на полгода. Ходила я теперь, всегда прикрывая живот правой рукой. Страховала свой шов от случайного толчка. Мне купили новое пальто и одежду – минус восемь килограмм. Одноклассники смотрели на меня с настороженным интересом. И вот первый урок математики за последние три месяца. Константин Сергеевич вызывает к доске. Вот зачем он это сделал? Я ещё совсем не обвыклась с обстановкой. Почему-то первое, что мне пришло в голову… недоброе: он хотел меня унизить перед классом. Показать, что я много пропустила и очень отстала. Все затихли в предвкушении. Я же на удивление самой себе справилась с заданием, решила всё правильно. Села на место и успокоилась. Совсем я не отстала. Всё нормально и хорошо.

Весна, лето, каникулы. А затем девятый класс. Прошло время… Я стою в строю на уроке физкультуры. Тогда наш класс «Б» соединили с остатками класса «В». Образование было обязательным до восьмого класса. Кто-то ушёл дальше учиться в техникум, кто-то – осваивать профессию. Физкультурница вызывает меня показывать новый прыжок через козла. В своём «Б» я была самой спортивной. Поэтому новое чаще всего показывали на мне. Я разбегаюсь, касаюсь толчковой ногой трамплина и не прыгаю, а торможу, упираюсь двумя руками в фигуру козла. Учительница: «Ну ничего-ничего, сейчас попробуем во второй раз». Я разбегаюсь. Толкаюсь и стопорюсь, инстинктивно страхую рукой живот. И так в третий раз! Меня отправляют назад в строй, а демонстрировать новый прыжок приглашают лучшую «спортсменку» из бывшего класса «В». Вот так в этот памятный для меня день и закончился мой спорт и спортивный настрой. Словно что-то навечно сломалось внутри. Новое тело стало другим и совсем не откликалось желанием быть быстрым и сильным! Включилась другая программа – сбережения.

Пластиковое пророчество

Наша химичка, иначе её никто не называл, была женщиной стройной, можно было бы назвать её привлекательной, если бы не одно «но»… Её глаза были как бы с обратной перспективой. Верхние веки нависали, частично прикрывая глазное яблоко, и словно стремились своими наружными краями вниз, противоестественно вниз. Такая история обычно происходит в возрасте с кончиками губ, когда их хозяин проводит жизнь в печали и тоске. Так вот, её глаза тосковали по неизвестной мне причине и очень её выделяли и отличали от других учителей. Я сначала подумала: может, она не русская? Восточных примеров в школе не водилось! Дело, как оказалось, было проще и намного естественней. Она пострадала при постановке опыта. Может, кто из учеников не то подмешал? История умалчивает. Словом, был взрыв, не такой внушительный, чтобы снести всю школу или кому-то ненавистный предмет. Но… глаза её пострадали и приобрели неулыбчивый вид.

Да и сама учительница никогда не улыбалась, относилась к предмету серьёзно. К нам – требовательно. Поскольку я много болела и много пропускала, неорганическая химия пошла под нож! Поэтому я на первом же уроке органической для себя решила: буду читать учебник, не буду запускать. Эта химия оказалась линейной, хоть молекулы были длинными, но состояли из простых кирпичиков-оснований. Они складывались в простые цепочки, иногда сворачивались кольцами. Были схематичными и простыми по содержанию. На бумаге одни чёрточки и символы, а вот как они на самом деле выглядят в природе, эти белки, или в нашем теле 3D, – вопрос из вопросов. Почему я вспомнила эту учительницу? Да вот по простой причине. Рассказывала она нам, что история органического синтеза углеводородов превзойдёт все наши ожидания и мечты. Буквально спасёт человечество. Сделает жизнь удобной и комфортной. Появятся новые материалы с необычными свойствами.

Пластиковый мешок в те времена был ещё только в стадии разработки. Пластмасса уже была, а вот пластик – ещё нет! В начале шестидесятых появились чулки из дралона, у меня были серебристо-голубые, а следом и колготки. Кокоткой с подвязками под платьем… ходить не хотелось. Колготки показались чудесным достижением и спасением от этой участи. Следом больше: появилась пластиковая тара. Помню стаканчик из пластика. До одноразовой роскоши на выброс было ещё далеко, у папы было несколько складных пластмассовых многоразовых стаканчиков. Они состояли из трёх колец разного диаметра и словно схлопывались, а потом в рабочем состоянии выдвигались, вытягивались в рожок.

Теперь я привычно держу в руках пластиковые бутылки, пластиковые пакеты, пытаюсь их по возможности скрутить и нивелировать. Чудо удобства и упаковки превратилось в бич современного мира. Долговечные частички вошли в наши тела, внедрились во всё живое. Раньше пелось: «Оранжевое небо, оранжевые люди, оранжевый верблюд». Теперь же в страшном сне вижу пластиковый ландшафт. Пластиковые деревья. Пластиковые кусты. Полупластиковые животные и мы с ними такие же. Нетленные, как пластиковые тазики. А ведь это всё нам наша химичка напророчила!