Текст книги "Приоткрытое окно"

Скатерть

О ней уже где-то говорилось. Родилась в Будапеште. Принесли ее к Одвенту (Рождеству) в удивительно уютной коробке. Перевязанная подарочной лентой, прижимая к кружевной груди открытку, скатерть вплыла с посыльным в дом. Огромен был тот дубовый овальный стол. Ситец, шелка, лен, гобелены могли бы украшать его, своей тяжестью ниспадая к полу. Но он выбрал ее, хрупкую и кружевную. Через неповторимый ажур просвечивала красота, возраст и мудрость величественного дерева. А она – воздушна и прекрасна, в ее легкости – сила.

Потом скатерть вместе с семьей переехала из величественного Будапешта в маленький пряничный городишко Печ. (Fünf Kirche, фюнф кирхе, пять церквей. Или Печ (пету – пять). Прожив там около десяти лет, опять отправилась в путь. На этот раз – в Москву. Она не выцвела, не покрылась пятнами и разводами, нигде не надорвала своих узоров. Все так же свежа и хороша. Сейчас в Подмосковье… Господи, как прекрасна ее жизнь. Всегда в пути, всегда среди людей. Иногда, долгими ночами, в тиши, в одиночестве. И вот как романтично: она в уютном домике на берегу Волги. И не возлежит на дубовых столешницах, а смотрит во все окна на речные просторы, встречает зарю и провожает день. Она теперь не скатерть, а штора. Неизвестно, как сложится ее дальнейшая судьба.

Время

Золушка

Когда-то слова «иностранец», «заграница» для многих соотечественников были за пределом фантастики. Интеротель, девочки из оного – запретное и порочное… Что все-таки там, внутри этого загадочного интеротеля, находится? Непорочным созданиям очень хотелось бы знать. Вдруг удастся туда заглянуть, ну одним глазком, и тут же обратно, в тихий, как болотная вода, совковый мир.

Были зимние студенческие каникулы, и впервые – абсолютно явное ощущение беспредельной взрослости. Маша сказала, что едет в Питер к школьной подруге. Родители – в восторге. Выросла девочка, сколько всего увидит… Колыбель русской культуры: Эрмитаж, Царское село, Петропавловская крепость, Невский проспект, Исаакиевский собор…

Родители добавили своему чаду из своей скромной зарплаты к столь же скромной стипендии некоторое количество финансов на весьма познавательную поездку. Но мысли у чада уже были набекрень: молодые питерские студенты, еще более молодые московские студентки; наряды, культурная программа, включающая в себя далеко не только посещение музеев. Пройтись шумной толпой по Невскому – быть почти в центре внимания Вселенной. На ходу перекусить пирожками с мясом, запив бульоном (традиционное для Питера того времени блюдо) – это было круто. Быстро сколотившаяся вокруг двух юных и экстравагантных подруг компания засиживалась в одной из питерских коммуналок далеко за полночь. Пили чай, иногда вермут, и была удивительная банка с наивкуснейшим медом, присланная чей-то заботливой матушкой. Периодически дверью соседней комнаты скрипела старуха, напоминая персонаж известного произведения господина Достоевского. Днем бесконечно бродили по улицам, переулкам и дворикам, практически ни разу не прибегая к услугам общественного транспорта и тем более такси, везде пешком, иногда сокращая расстояния трамвайными маршрутами. Один раз удалось всем попасть на концерт подпольной тогда группы «ДДТ» и Гребенщикова.

Оставалась еще пара дней. Девочки были на высоте, сердца свободны, кавалеры – как на подбор. Вдруг один из них изрек: «Может, вечерком сходим, посидим в баре интеротеля?» Оказывается, у него там знакомый гэбист, он и проведет с черного хода. Все молча сглотнули слюну… Мужские взгляды устремились на суперподруг. Положительное воспитание и чувство ответственности за каждый вздох вызвали минутную паузу. Понятно, девушки боролись с искушением. «Принимается!» – радостно, в унисон ответили подруги. Начался адреналиновый «оживляш». Настроение улучшалось с каждой секундой. Необходим иностранный прикид, лихорадочно подсчитывались карманные деньги коллектива на такси и хотя бы на коктейльчик в баре. Решили надеть шляпы, их было три, правда, все мужские, добавили длинные шарфы, казалось, все выглядели дико эффектно.

В этот день действовали исключения из правил, пришлось воспользоваться услугами такси, интеротель обязывал. Да и не идти же по Питеру в столь чудаковатом прикиде. Гэбист получил свое вознаграждение, и вот команда уже на последнем этаже… «Удивительно, до чего виртуальна и активна вырвавшаяся мысль, как сильна ее энергия», – подумала московская леди Маша. В баре было темно и накурено. Те самые интердевочки сидели пока еще в одиночестве вокруг барной стойки. Иностранцы, со свойственной им непосредственностью, не подозревая, что в жизни могут быть какие-то запреты, шумели, танцевали, громко смеялись.

Утомленные содержательными дневными экскурсиями по Питеру, они с удовольствием уничтожали пиво, орешки, мартини… Маша, потягивая коктейль, размышляла про себя: «Родителям ничего не скажу, за такие штучки отца могут в 24 часа уволить с работы, почтовый ящик все-таки, а меня – отчислить из института. Как безмятежны и свободны иностранцы, наивные, всему верят, радуются и хохочут как ненормальные».

Подруги явно выигрышно выделялись, чувствовалось, что они из иной коллекции русских красавиц. Светлана первая стала распространять захватнически виртуальные мысли. Она только успела пискнуть, что за столиком в углу, кажется, англичане, один из них, вон тот блондин, дико похож на солиста из ее любимой группы Rubettes. Помещение было слишком маленьким, а мысль стремительна. Блондин уже шумно вылезал из-за низкого столика с целью пригласить Свету на медленный танец.

Супер, ведь она хорошо знает английский. Маша продолжала болтать с «провожатым» через тот самый, черный, ход, наблюдая за развитием событий.

В определенный исторический момент времени в дверном проеме нарисовался удивительный типаж. Элегантный, в возрасте где-то около тридцати (восприятие юности), в шикарных мягких ботинках, пуловере и ни с какой-то там сигаретой, а с самой настоящей дорогой сигарой. Такое девушки видели только в кино. Он попросил бармена отрезать у сигары кончик. С достоинством и мягкой иронией осмотрел присутствующих, наполняя пространство диковинным ароматом заморского табака.

В голове у Маши промелькнуло: «Миллионер!» Как в сказке про золушку, она мысленно уже отправлялась в далекие немецкие земли в качестве законной молодой супруги, а не какой-то там интердевочки!..

Естественно, миновав стены московского вуза, да и зачем жене миллионера образование. Миллионер мгновенно ощутил присутствие в баре чего-то весьма свежего и чистого. Их мысли с грохотом столкнулись в пространстве. Сложно понять, каким образом, но они уже танцевали. Он был родом из Австрии, а она великолепно говорила на немецком. От бокала мартини Маша так разболталась, что он невольно заулыбался. Девушка объясняла, откуда и почему так хорошо знает немецкий, смеялась, ухитрилась затронуть высокие материи и политику. Но потом спохватилась: скорее всего, каждый второй не танцующий из присутствующих в баре – представитель известных всем нам органов (такое было время). Австрияк явно был приятно удивлен. Совсем не плохо скрасить остатки командировки присутствием юной леди.

Между тем другая, питерская, леди, Светлана, кипела от переполнявших ее впечатлений и английской болтовни, она была уже куда-то приглашена настойчивой компанией. Интердевочки, не подцепив ни одного иностранца, бросали косые, озлобленные взгляды на непонятно откуда взявшихся соперниц. Это было уж слишком рискованно. Мальчишки тоже злились, но надо отдать им должное, они терпеливо наблюдали за триумфом подруг.

На полночный бой часов Маша отреагировала мгновенно, почти так же, как в той далекой детской сказке. Стало понятно: пора вспомнить о «провожатом через черный ход», и чем скорее, тем лучше. Еще правильнее ускоряться не посредством лифта, а бежать вприпрыжку через две ступени. Скорость исчезновения двух подруг из отеля весьма потрясла иностранные круги, но где им понять ту социальную выправку лучших идейных девушек советских времен. Перемешанные чувства усталости, радости и гордости за всех наших переполняли их юные сердца.

Старье

Возмутительно. Даже невозможно представить, что сожгут или выкинут «мою!» любимую кофту, мамин сервиз, который бесконечно дорог мне, уничтожат коллекцию кукол и щелкунчиков. А шляпы! Их десятки: смешные, строгие, разные. Да и другое множество милых мне вещей: фотографии, диски, книги, концертные наряды. Неужели все это, мной ценимое и любимое, кому-то помешает? То, что беспредельно дорого для одного, – полный безликий хлам для другого человека или даже поколения. Мой дед боролся за каждый гвоздь. Свекор не хочет делать ремонт, выбрасывать банки, газеты, старье, ковры, отслужившую свой срок посуду. Хотя моль давно дружит с его жилищем. Часто ходит на кладбище к любимой супруге. Кажется ему: тронуть чтонибудь – все равно что ей изменить. Ведь всю жизнь к этому шли: работали, копили, покупали… Мой отец все выбросил с уходом мамы в мир иной. Раздал нормальные вещи людям: одежду, мебель. Семейные реликвии, сервизы и хрусталь дарит нам с братом на разные праздники. Боится старости, чувствует себя молодым и любит женщин. В квартире – чистота, полно цветов и новых книг. Любит вино, еду вкусную, путешествия, деньги да подарочки – а кто же их не любит. Но и у него приходится порой выуживать из холодильника недельный супчик, иногда припухший кефирчик. Как пойманный шаловливый мальчуган, с веселостью скажет: «Ну очистится организм!» Бельишко драненькое может проскользнуть в гардеробчике, и это – при обеспеченных и заботливых детях. Понятно, какие-то вещи дороги: из Германии, Венгрии, где работал раньше, с мамой покупали. А продукты выкидывать жаль – война, голодное детство. Хотя потом и жил в Европе, ни в чем себе не отказывал. Но сидит в подкорке: мое, не трогать! Запрет! Но ведь есть же новое, зачем копить старое? А вот не шьют нынче такие кальсоны! Заграничные! Мы злимся. Вот старьевщики, жмоты, нафталинщики…

Помню у деда моего, на даче, пока он спал, сжигала, как можно быстрее, старье. Ему тогда уже было далеко за восемьдесят (он в девяносто четыре покинул нас). Проснется – и с палкой к костру, зола еще дымится. Ищет улики: газеты, журналы, старые телогрейки. Я искренне наводила порядок. Прогрызенные крысами, еще довоенные, вещи уже не подлежали ремонту, куча полиэтилена из-под удобрений, бутылки, которые не отмыть (их раньше сдавали), макулатура в мышином помете, тоже сдавали, не помет, макулатуру. Он не позволил бы ничего сжечь и навести порядок, грудью защищал бы каждый башмак, покрытый плесенью. А у меня грудной ребенок, семья, я люблю чистоту, хотя уважаю старое, родное. Но… Друг рассказывает о своей матери: в старье ходила, взял да и выкинул враз все, купил новое, думал, будет восторг, а получился конфликт, не разговаривают.

«Хочу то, что было», – говорит. Моя бабуля, ей сейчас девяносто четыре с копейками, мудрая. Отец ее к себе в Москву из Симферополя забрал, там все оставил, только один чемоданчик разрешил взять. Здесь обустроил ее как принцессу, свою спальню отдал, новые вещи купил. Может, она о чем-то и жалеет, но молчит. Стала книги читать, Шолохова, Шукшина… Говорит, до девяноста лет глаза берегла, а сейчас чего уж их беречь. Отец подбирает для нее книги про то, их, старое, время. Новости смотрит, в здравом уме. Есть у нее и свои секретики, смотришь, что-то спрячет под подушку, чтобы отец не выкинул, но это все мелочи. Хитрит она порой. Ножки крестиком, ручки бантиком сложит, сидит наблюдает жизнь, говорит: «Я теперь, как дитя, что сын скажет, то и будет. Накормлена, ухожена, и на том спасибо». Они в войну вместе эвакуировались, бабушка работала, а он – мальчишка совсем. Двадцать лет у них разница, но общие воспоминания, стиль жизни, уклад. Да, к порядку возвращаясь… Так в жизни происходит: одно поколение, сменяя другое, стремится навести порядок. Кому радость, кому боль. Это – вечное противостояние. Вот у меня сейчас – образцово аккуратненькие квартира и дача. Человек я творческий, поэтому дом полон милых мне вещей: бабушкина швейная машина «Зингер», один самовар, дореволюционные утюги, куклы. Но я уже чувствую, как к моему порядку, укладу и добру подползает новое поколение.

– Мама! Ну что ты надела?

– В смысле? Это классика!

– Ужасно, сними немедленно!

Вещи я ношу аккуратно, и они в прекрасном состоянии, классика всегда в моде. Нет, для них это – отстой! И шляпа, и сумка, – все подвергается критике. Вот буду лет через двести старушкой, в костер ничего своего не дам, как дед, оборонять стану. Вечные ценности у каждого свои.

* * *

Она в определенном возрасте просто надо мной издевалась.

Так бывает у детей с пяти и до пятнадцати лет. Бессознательно, конечно, хотела меня, всю, без остатка, подчинить себе. Я не высыпалась. Ела не то, одевалась не так, как хотелось бы. Дочь просто пожирала меня, превратившись в маленького прехорошенького монстра. И я ей позволяла это. Возможно, для матери такая слепая любовь – как наркотик. Нет, отпор я ей все-таки давала, но уж очень незаметно.

Сегодня я могу надевать то, что хочу. Дочери уже за 15… она меня любит! Я покрасила волосы в рыжий цвет. Сижу на диете. Хочу сделать тату на копчике. Она не понимает, зачем мне это, но непротив. Думаю, вишенку с листочком. Могу подпрыгнуть на улице и глупо хихикнуть, она не будет ругаться, просто улыбнется, скажет, что я глупая, хотя знает, что я самая мудрая. Никто не верит, что она – мой поздний долгожданный ребенок. Многие говорят: «Вы как сестры». Я ее люблю.

* * *

Какое волшебное ОРЗ… Она сидит, родная, напротив, и мы с удивлением смотрим друг на друга. Дочь, я это вижу, так же чувствует: что-то произошло. Я не хмурая и бледная, с великомученическими глазами, в вирусе по самые уши. А я – пахну вьетнамским бальзамом «Звездочка», упакована шарфом, всякой шерстью и носовыми платками. Я, напоенная теплым клюквенным морсом с медом, – просто свечусь от счастья.

– Ты не уедешь на дачу?

– А зачем? У меня температура, горло, я болею… Зачем мне уезжать?

– Я вдруг понимаю, что она не пойдет сегодня тусоваться, не будет звонить по телефону, не закроется демонстративно в комнате и больше не спросит: «Мам, а ты скоро уедешь?» До меня доходит, как жар, как удушливая волна, – я сегодня нужна, меня любят. Дочь повзрослела в очередной раз. Конечно, будет еще, будет всяко. Но это уже другие этапы нашего с ней пути. Дача… Дом, где я пишу песни и стихи, там меня понимают и ценят. Природа, спокойная творческая обстановка, но… Казалось, она не понимает, насколько я смогу больше и лучше всего сделать, чувствуя ее любовь, не отвечая на вопросы: «скоро и надолго ли уеду». С подтекстом: «поскорее и подольше – было бы лучше», или: «вернись быстрее, ты нужна», в зависимости от ситуации.

Нужна не для того, чтоб покормить или убраться, не для шопинга, не из-за денег… А просто «ты – нужна, мама!». Родившись однажды, человек в течение своей жизни много раз взрослеет. Для карапуза слова «старше, взрослее» неуместны. Этапы таковы: уже годик; нам три; скоро в школу; подросла; нам трудно, у нас «переходный возраст»; подросток; повзрослела; девушка; умная девушка; взрослая совсем; женщина; мудрая. Что-то в этом роде. Один раз мне удалось зафиксировать остро этап взросления. Ей исполнилось восемь лет. Мы ехали на поезде в Венгрию, где она родилась. Медленно проплыл перрон, замелькало ближайшее Подмосковье, поезд набирал ход. Я вздохнула и взглянула на дочь. Она меня не замечала. Деловито, словно маленькая женщина, она разбирала вещи. Выложила на стол билеты, достала пакетики с продуктами, мой и свой спортивные костюмы, туалетные принадлежности. Она все делала, как это обычно делаю я, с моим выражением на лице, моими присказками и повадками, она была – «моя копия». Я еле-еле подавила улыбку и слезы. Подросла! Уже не надо будет вздрагивать по ночам, подставлять ладошку, чтобы не ударилась головой о край стола. Подкладывать на ночь ботинки под матрац для создания мнимого бортика, чтобы при торможении поезда не упала.

Не стоит эти этапы пути взросления путать с черными и белыми полосами в жизни человека. Полосы – невезение, финансы, смерти, пожары, наводнения, браки, разводы, счастье, горе, судьба. Полутона, отношения твои с ребенком, понимание, обиды, дружба – все это и трудно, и сладостно, и грустно, и хочется, чтоб длилось вечно… Сколько же всяких историй из нашей с ней жизни я могу рассказать…

Ежка и Йолика

Время – понятие относительное. У кого-то оно летит. А у других – оно емкое и неторопливое. Ежка Пинтер защитил докторскую диссертацию в Ленинградском горном институте, работал в СЭВе. И уже перед самой пенсией его назначили руководителем химической промышленности Венгрии. Он уже тогда был старше моих родителей. Очень энергичный, с отличным чувством юмора, добрейшей души человек. Знал несколько языков, миллион анекдотов и баек. Если Ежка где-то рядом, то слышен хохот. Очень позитивный человек. Думаю о времени, его течении… Когда-то родители говорили, что пронеслась большая часть жизни. Мужчины вздыхали, уходили на пенсию, посещали урологов, пили тыквенное масло. При встрече вспоминали, кого в их рядах уже нет. Представьте себе, в это, уже якобы прошедшее время, Ежка женится… Так случилось, он полюбил молодую, красивую, умную женщину. Йолика – ученый. Ее любовь и энергия окрылили Ежку, у них родилась чудесная девочка.

Недавно Ежка отметил свое восьмидесятилетие, радуется жизни и приносит радость своим близким. Появились внуки. Несколько поколений втиснулись, казалось бы, в уходящую жизнь, и все реальное время Ежки стремительно улетает лет на тридцать назад. Он бодр, подтянут, полон сил. А его ровесники сидят в пивной или на скамеечке у подъезда. Действительно, только сам человек может сделать себя здоровым и счастливым. Жили же раньше люди на свете и более ста лет, в Японии, древнем Китае, в Сибири, на Кавказе, да и сейчас живут… И еще такой пример: рождается у пятидесятилетней женщины ребенок. И вот стоит она с коляской, счастливая, цветущая, болтает о пеленках с восемнадцатилетними мамами. Бежит с детьми в песочницу, не спит ночами… Тяжелая поступь становится легче. Исчезают бабские наряды, появляются удобные брючки, кроссовочки, шапочки. Дружба с восемнадцатилетними мамочками накладывает свой отпечаток молодого поколения, делает моложе. На родительском собрании в школе такая мама старается быть молодой и активной. Надо! Ради ребенка! Ради себя…

Юдит и Белла

Она. Дико близорукая, очень сексуальная, с хорошей фигурой, большой грудью. Юдит любила плавать в бассейне, растила троих детей, собаку и Беллу. У них был сад, и не один, винный подвальчик, как у всех венгров. Позже дети переехали в Будапешт, появились внуки, всегда была любимая работа. Она. Вечная медсестра из аналитической лаборатории. Дежурство, анализы, капельницы, уколы, операции. Но дома – полный порядок. Профессионал в области кулинарных дел. Семья, варенье, выпечка, рыба, дичь… Венгры любят готовить. Угощала нас необыкновенными венгерскими блюдами. По-русски Юдит не говорила, но понимала все, немного знала немецкий. Улыбалась, кивала головой. Порой неожиданно встревала в беседу и говорила по-венгерски или по-немецки.

Он – вылитый Коломбо. Те же плащ, портфель, рост и прическа. Каждый раз, когда я смотрю детектив с капитаном Коломбо в главной роли, вспоминаю Беллу. Белла – профессор химических технологий, защитил докторскую диссертацию в Москве, в Менделеевском.

Они были замечательной парой и любили всю нашу семью от чистого сердца. Когда закрыли заводоуправление, рудники, Беллу, профессора горного дела, пригласили в Мишкольц читать в университете лекции. Ездить из Печа четыре часа трудно. Белла уезжал на неделю, жил в комнате в общежитии, а на выходные возвращался домой. Ему тогда уже за семьдесят было. В Пече он получал бы одну пенсию, а здесь – интересная работа, достойная зарплата. Выходных стало не хватать, столько дел по дому, в саду, винных погребах. Семья без него скучала, но что делать. Раз в год, а то и реже нам случалось бывать у них в гостях. Один раз они всей семьей ездили в отпуск к нам через всю Венгрию, в Россию, в Киев и потом – обратно. Белла – за рулем. Было очень интересно. Юдит немного говорила на немецком. Белла учился раньше в Ленинграде, посетил места своей молодости. Как-то нам позвонили друзья из Печа и сказали, что Беллу рядом с его домом сбил автобус. Господи, как это могло случиться, вероятно, он задумался, там и машин-то не бывает более трех на дороге. Как же так! Потом мне кто-то сказал, что у Юдит год спустя поселился какой-то ее старый знакомый, давно они, видимо, имели взаимные симпатии. У них много детей, внуков, садики и винный погреб. Она – страшно близорукая и очень сексуальная. Я приду к ней в гости, я люблю эту семью. Мы вспомним Беллу. Моя дочь родилась в Венгрии. Тогда, в 90-х, мой муж и отец работали в Москве. Из роддома в г. Печ меня с новорожденной забирали мама и Белла. Это было! Спасибо тебе, Белла.