Текст книги "Приоткрытое окно"

* * *

Отец ходил, мерил шагами коридор. И кто его просил связываться с водителем? Проще ни от кого не зависеть. Машина – это стопудовые пробки. Здесь до станции я всегда подброшу, одна минута. А далее – электричка по расписанию. Электрички не стоят в пробках. Полчаса до центра, и там еще минут двадцать. Удобно: выехал с утра и, как планировал, уже к обеду – обратно. Нет! Нате вам! Карету. Вот и ждите теперь… А от водителя классические звонки: «Да, да, уже практически выехал. Пришлось на мойку заехать, но была очередь». Через десять минут: «Решил подзаправиться, не рассчитал, попал в пробку».

Отец мерит шагами коридор. Сам виноват. Не надо ни с кем связывать свои планы, уже ехал бы обратно. Очередная проблема, выехал из пробки, вдруг вспомнил про справку, заехал по пути… Я нервничаю больше, чем отец, злая на водителя и на всю вселенную.

Вспоминаю детство. Наш дачный кооператив находился в Подмосковье. Подольск, Красная горка, деревня Ерино. Ездили по садовым улицам на велосипедах. Каникулы – три месяца. Свои традиции, правила, тонкости. Один поселковый деревенский магазин. Соседка кричит: «Доченька! Вы с Танюшкой за молочком не съездите? Вот бидончик. Молока возьми три литра и сойку с маком. Вот, бидон и 25 копеек. Давайте к обеду не опаздывайте!» Ехать на велосипеде 5 минут. Очередь – максимум 20 минут, и обратно… Но только выехали за периметр – свобода, свои потаенные радости. Есть на 5-й Садовой пруд с лещиками, туда просто так не отпустят, страшно. А тут такая возможность, надо обязательно зарулить по дороге. За деревней – река Пахра, там классно посидеть минут пять, так красиво. Но где пять минут, там и тридцать за разговорами пройдут. А темы для разговоров у нас с Танюхой, пухлой девочкой с соседнего участка, всегда были. Можно заскочить в гости к девочке с 3-й Садовой на пять минут. Но где пять минут, там и тридцать за разговорами пройдут. По дороге несколько раз останавливались и отпивали из бидона молоко. Сверху вкусное – сливки там собираются. Нельзя так пить, бабушка нас предупреждала. Водой бы разбавить, но нет, это уже слишком… Есть же совесть октябрятская. Ладно, скажем, что камушек под велосипед попал, расплескалось молоко. Да и булка уже не целая. Булка «хала» называлась, точно, вспомнила. Когда по дороге пыльной едешь на велике, то нет ничего вкуснее, чем эта булка с молоком. Это – не то что дома, за обедом… Конечно, опаздали на обед. Оправдываюсь: «Мамуль! Совсем недавно выехали. Бабушка Тома увидела, что мы едем, свой бидончик нам дала, вот мы ей молоко и завозили. Очередь была сегодня очень большая».

Появился водитель. Понервничали – это плохо. Закрыла двери. Теперь буду ждать от отца звонка. И когда еще доберутся, вроде не так и далеко, но пробки… В капризной Москве электрички выручают, но были бы они почище и в расписании более удобны. Дорога в нашей стране – извечная проблема, ну да ладно, проехали…

* * *

Она была уже в этой жизни старая. Посмотрела не так давно фильм, где Бред Питт играет старика-младенца, который молодеет всю свою жизнь и умирает опять ребенком, и поняла, это возможно, на себе ощутила. Когда открывались первые кооперативы, после бесконечных стрессов и диких утрат, у нее болело все. Истощение и изможденность, духовная и физическая боль. Смешно вспоминать, но ведь было время, когда она буквально ноги волочила на прием к какому-нибудь платному доктору. Зима, холод, старая мамина шуба. Панталоны, дада, реальные панталоны под юбкой. Ну не могла она, молодая, такое нацепить. Была старая. На голове – дикая пережженная химическая завивка. Нашли как-то фото тех лет – хохотали, но чувство возникло странное, как будто на фото действительно старая женщина, а ведь, на самом деле, было ей до 30 лет. И взгляд, и походка, и сумка, и обувь – все допотопное. Странно, очень странно. Сейчас за… Вот лежат с дочкой на пляже, загорают, в купальниках-стрингах одного размера Small. Римма не пытается специально казаться моложе. Да, есть какието там морщинки на лице, ботоксом принципиально не пользуется. Но одежда, взгляд, осанка – все стало моложе. И на фото, как и в кино, в младенчество впадает. Дурачится, веселится.

И почему так было тяжко? Придавила Москва, она – не ее житель. Римма в Европе взращивалась, ей трудно давались первые зимы российские, холода. Реально, было это сто лет назад и не с ней. И почему была уверена, что пойдет дочь в школу, она тогда теткой старой станет… Сейчас дочь институт заканчивает, а Римме, не льстя, говорят: «Вы – как сестры!» Возраст называют тот же, что и в ту холодную зиму… Только нет панталон под юбкой и жуткой химии на голове. Лыжный костюмчик Bogner размерчика S, престижный автомобиль. Она многому научилась в России и продолжает открывать интересное вновь и вновь. Да, человек может молодеть, это факт. Должен быть внутренний позитив, тогда происходит консервация на годы. И уже не понять, сколько тебе зим, сколько лет. Действительно, тело – лишь оболочка. Если изнутри льется свет, то тебя, светлую, и видят окружающие.

Груша и Мерседес

Ее сюда тянуло. Пройдясь по внешнему периметру огороженного двора, Кира подумала, что после реставрации здание уже не будет музыкальной школой. Хотя как знать? Тогда, в советское время, директор всеми силами старался найти средства для решения бесконечных проблем: сантехнических, замены старой мебели, покупки музыкальных инструментов, повышения зарплаты сотрудникам и поиска талантливых кадров. Хорошо, что здание наконец-то реставрируют, в прошлом здесь была графская усадьба, вероятно, это сыграло свою роль. За последние годы Москву неплохо почистили и причесали. А когда-то казалось, что кирпичные завалы не разгрести, ремонт всех зданий не свершить.

Всегда уютная, теплая, даже в каком-то смысле домашняя обстановка объединяла многих детей, спешащих сюда со скрипками, виолончелями и нотными папками. Мамочки и бабушки спокойно сидели в коридорчиках, беседовали в ожидании своих чад. Из музыкальных классов доносились многообразные звуки – от чарующих до визжащих. При входе, как и положено, трудилась пожилая гардеробщица, которая знала каждого ребенка по имени.

Много цветов. И уже устойчивый запах уходящей эпохи с ее культурными традициями, которые вряд ли повторятся. Кира вдруг вспомнила одну историю, связанную с этим чародейным зданием. В начале 90-х, в один из летних жарких дней, Кира, очень рано выскочившая замуж, но вполне состоявшаяся творчески личность, случайно оказалась поблизости. Ведомая понятными с детства кодовыми звуками музыки и поющих голосов, она подошла к дверям знакомого здания. Внимание привлек белый лист при входе: «Объявляется набор на вокальные курсы. Педагог – выпускник Московской консерватории, поет в хоре Большого театра. Собеседование, тел…» Кира машинально записала номер телефона, но, передумав заходить в здание, резко обернулась и пошла к машине.

Вокал, вокал, вокал… В суете жизни Кира то приближалась к своему наркотику, то снова удалялась на месяцы и годы. И вот опять ей, до дрожи в пальцах, захотелось достать старые ноты, вспомнить весь наработанный репертуар, выучить новые произведения. Возникло желание поработать с концертмейстером, распеться. Послушать себя, ощутить всю силу своего голоса. Зачем? Да просто так, для себя, для души. Она стала лихорадочно выдвигать ящики комода, перебирать папки в шкафах. Ноты, ноты, ноты… да куда же вы запропастились, черт возьми! Наконец она нашла нужную папку, сверху лежала целехонькая брошюра Зейдлера

«Искусство пения. 40 прогрессивных мелодий». Вот и они, любимые старые нотные тетрадочки с песнями, еще из детской музыкальной школы, с распевками, старательно выведенными любимой учительницей по вокалу. Кира все еще помнила девичий восторг от исполнения восхитительных вокализов, первых романсов, арий, народных песен. Где теперь все это? Был и другой, более взрослый период жизни, и совсем другой репертуар.

Суета, заботы, домашние обязанности, маленькая дочка. Кира старалась, все успевала, но чего-то ей явно не хватало… Вдруг вспомнила о вокальных курсах. Позвонить?! Неделя, другая проходит, ближе к сентябрю поняла: дальше откладывать невозможно. Вскоре состоялся волнующий для нее диалог.

– Скажите, летом вы давали объявление о наборе на курсы по вокалу?

– Да.

– Я опоздала? Это только для детей?

– Да нет, что вы, как раз наоборот, скорее всего – для взрослых. Но у нас конкурс, новый проект, прослушивание обязательно.

– Мюзикл?

– Нет, вы не так меня поняли. Мы берем подготовленных…

– Хорошо. Я приеду.

Ее сердце бешено заколотилось, адреналин начал свою работу. «Завтра, завтра же поеду», – решила Кира. Постоянно совершенствуясь в вокальном мастерстве, ей нравилось знакомиться с редкими произведениями, достигать все новых высот. Хотя она часто задумывалась, что же в этой жизни ей ближе – искусство или техническая инженерная специальность, полученная в хорошем московском вузе. А может, она еще не нашла себя… Ведь кто-то всю жизнь ищет, развивается, любопытствует, как ребенок; пробует новое, погружаясь в многообразие красок вокруг.

Как волны, приближаясь и удаляясь, музыка нежно касалась ее души. Вот оно, наслаждение: на пике волны приходит профессионализм, улетучиваются сомнения и тревоги, забываются нелепые случайности, иные дороги в сторону от своего основного предназначения. Как хорошо, что серьезные занятия музыкой возобновились. Так приятно вновь окунуться в атмосферу вокальных чудачеств… Занимались два раза в неделю, к Новому году планировали от класса представить небольшую программу для общего концерта. Дама-концертмейстер попалась замечательная. Всю жизнь она прожила рядом, в доме на горке. Как-то Кире довелось побывать в этом доме у одной известной балерины. Дом находился в ведении Большого театра. Педагог по вокалу, Игорь Павлович, очень внимательно относился к Кире, по совместительству он пел в хоре Большого театра. Вообще при словах «Большой», «консерватория», «Концертный зал Чайковского» у Киры от чрезмерного волнения краснело лицо. Ей казалось, это так круто… Она приезжала на занятия с водителем, на белом «мерседесе». В начале 90-х это тоже было круто… Социалистическое воспитание строгими родителями, бесспорно, взывало к скромности, поэтому Кира, стесняясь своего благополучия, просила водителя остановить машину в квартале от музыкальной школы. Новые друзья казались ей единомышленниками, друг другу давали добрые советы, доставали нужные клавиры, партитуры, тексты. Специально приходили раньше или, наоборот, задерживались, чтобы послушать урок товарища, чему-то научиться, сделать выводы. Часто приносили вкусные мелочи: конфетки, печеньица, варенье, и после уроков пили чай, оживленно беседуя. Кстати, Кира никогда не позволяла себе сытно обедать перед уроком.

Холодный зимний день. Занятия идут полным ходом. Девушка, чутко внимая рекомендациям педагога, пела, смешно растопырив ноги, стоя на голенищах собственных сапог. Причины две: чтобы было не жарко и чтобы не на каблуках. Якобы каблук мешает правильному звукоизвлечению. Кира, соприкоснувшись с зарубежной вокальной школой, понимала, что хорошо подготовленному вокалисту ничто не может помешать, он – споет, хоть на голове стоя. В тот день Игорь Павлович принес каждому ученику по груше, которые сам вырастил на своем садовом участке. Груши уже полежали с месяцок. Кстати, они хорошо сохраняются в обычных газетах. Крепкие, сладкие, настоящий деликатес. Кира искренне сказала: «Спасибо!» Но съесть грушу не смогла, так как была ее очередь петь. Девушка, спевшая свой урок, небрежно сбросила сапоги и болтала ногами сидя на подоконнике. Она и концертмейстер с удовольствием грызли созревшие груши. «Ничего, я съем свою после занятий», – подумала Кира и отправилась на урок. Для Игоря Павловича, оказывается, было очень важно не только, как поют ученики, но и насколько хороши его груши. Садовод – известная болезнь многих дачников и огородников. Все завершили дегустацию груш, а Кира еще пела, долго и с наслаждением: распевки, потом основной репертуар. Стемнело. Наконец, уставшая, но довольная собой, Кира вышла из класса. Народ суетливо засобирался. Шарфы, шапки, шубки – вокалист всегда боится холода, а уж разогретое горло особенно беречь надо. Кира торопилась особенно, ведь ее ждал водитель. Ехать в спальный район неблизко, да и родные дома волнуются. Она первая всем сказала: «Пока!» И, сбегая вниз по старой красивой лестнице родной музыкальной школы, мимо мам, бабушек, будущих великих музыкантов, стремительно вырвалась в заснеженную Москву. Настроение было самым прекрасным! Проскочив свой конспиративный квартал, Кира буквально влетела в уже открытую для нее дверь белого «мерседеса». В этот самый момент она услышала знакомый голос Игоря Павловича. Он стоял буквально в десяти метрах в своем единственном поношенном костюме, остолбеневший, без пальто и шапки. И, то ли удивленно, то ли просительно, протягивал руку, на которой торжественно возлежала любовно выращенная им и безжалостно забытая Кирой груша. Кира залилась краской. Глупо промямлила: «Спасибо. Ну что вы, холодно, идите, простудитесь…» Водитель с достоинством передал своей хозяйке бесценную грушу. По дороге Кира все думала, зачем этот благородный талантливый педагог выскочил на улицу с грушей.

– Так сильно хотел, чтобы я ее съела, действительно голодная после вокала?

– Жалко было, что если я не съем, то не съест никто другой и она пропадет?

– Жаждал славы и похвалы как садовод?

– Возможно, я ему нравилась как вокалистка?

– Но тогда почему он так сразу изменился?

Буквально на следующем уроке Киру встретил не прежний педагог, а заискивающий молодой человек. Как будто наличие у нее «мерседеса» совершило культурную революцию, а ее вокал внезапно стал лучше, открыв нереальные перспективы. После урока Игорь Павлович с волнением объявил, что с Кирой очень хочет поговорить сам директор. Уже не было чая с вареньем. Все ученики странно молчали и, как на что-то инородное и чужое, взирали на владелицу белого «мерседеса». Игорь Павлович, петляя по коридору и путаясь в дверях, стремился к кабинету директора. Периодически он забегал вперед, потом вдруг останавливался, не зная, как ему следует себя вести с такой редкой находкой для школы. Кира не сразу поняла, почему и зачем ей надо к директору. Когда ты в школе, не важно, сколько тебе лет, очно или заочно ты учишься, к директору все равно страшновато идти. Вот и взрослая девушка Кира, стоя перед огромным директорским столом, смущалась, как школьница. Директор тоже странно себя повел: резко вскочил, стульчик ученице подставил.

– Извините, может, что-то не так?

– Говорите, говорите.

– У вас хорошие данные, Кира, вы молодец, молодец. Какие у вас планы на вокальную карьеру? Есть связи?

– Ой! Не знаю, я не думала…

Да, да, подумайте, обязательно подумайте! И заходите почаще. Кстати, школа совсем в плохом состоянии, не могли бы вы пожертвовать на ее восстановление? Кира покраснела, совсем растерялась, ее ноги стали непослушными. Она что-то сказала в ответ, мол, сейчас она – простая домохозяйка и молодая мама, но обязательно обсудит этот вопрос с мужем. Про себя подумала: «Не такого я полета птица, чтобы помочь с целой реконструкцией здания. А людям, кому-то из детей талантливых, на учебу, помогла бы…»

Кира, наверное, так и продолжала бы ходить на эти прекрасные занятия, да и с директором можно было что-нибудь хорошее, в пределах ее возможностей, сделать. Но, понимая, что изменить в обратном направлении Игоря Павловича и когда-то столь дружественную к ней группу вокалистов она не в силах, с грустью решила, что занятий больше не будет. И уже не прячась за углом, уверенно села в свою машину. Вспомнила, что груша была действительно хороша на вкус. Последний раз, с какой-то щемящей тоской, Кира взглянула на окна еще вчера такого нужного класса и тихо сказала водителю: «Андрей, в пятницу отдыхай, занятия отменяются…»

Вот тебе, груша, и белый «мерседес»…

Подруги

Она живет в старенькой двушке в пятиэтажке, блочные дома на сегодняшний день выглядят, как бараки, того и гляди развалятся. Крышам, подвалам трубам – конец, ремонта не ожидается. Да и контингент, проживающий в блочных трущобах, за последние годы так сильно изменился, что дикое слово «бомжатник» так и норовит слететь с языка. Светлане посчастливилось, что после развода с мужем у нее осталась эта родительская квартирка. Отец получал ее в советское время, тогда казалось – хоромы. Соседи замечательные: врачи, учителя… Дом считался привилегированным. Странно подумать, половина жизни прошла в этих стенах и родном дворе. Детям посчастливилось уехать в столицу. Муж, в очередной раз пытаясь самоутвердиться, окончательно ушел к другой. Но и та, другая, не смогла спасти мужика от всеобщего вируса… Как его ни тянули – спился. А ведь не дурак, да и красив был. Друзья работу, помощь столько раз ему предлагали; холили, лелеяли, помогали кодироваться, не одумался, и все стали его сторониться. Светке одной вроде бы легче и спокойнее. Говорят, мужики не могут жить в одиночестве, а женщины как-то привыкают. Светлана и Наталья – уже двести лет подруги. Их родители работали вместе в стратегически важном министерстве. Они получили хорошее образование. У них столько общего, есть что вспомнить. И хотя живут они в разных городах, раз или два за год все-таки удается встретиться. Наталья с семьей живет в огромном коттедже на Рублевке. Света смеется: «Ну и пишут про твоих звездных соседей всякое… Обхохочешься». – «Да уж пишут!» Хотя и здесь большая часть проживающих знает про «совок» не понаслышке. А почитаешь интервью да опусы, куда там – другая гламурная планета. Дети – те ладно, действительно другие…

Когда Света приезжает к Наталье, то наслаждается загородным воздухом и простором. Это уже не ее двушка, места хватит для жителей микрорайона. Подруги смотрят старые фотографии, болтают, смеются. Наталья демонстрирует самые модные наряды, привезенные из Италии. Света не завидует подруге. Соберут кучу надоевших вещей и обуви для третьей подруги. Хорошо, что размеры одинаковые, и детям кое-что подойдет. Гуляют девчонки по приусадебному парку, наслаждаются красотой вокруг. Засиживаются допоздна, обсуждая разные женские темы и, кажется, понимают друг друга. Пока понимают. Одна не пытается завидовать, другая излишне сострадать. Хотя чужая душа – потемки. Странное у нас время. Наверное, следующее поколение уже не будет терзать себя многими философскими и вопросами человеческих отношений. Все будет на своих местах и полочках. Будет понятно, кто есть кто. А сегодня некоторым надо или слишком быстро измениться, или быть слишком мудрым, или до безобразия тупым…

Логика

Водитель такси рассказывает: «В восьмидесятых я работал в Теплом стане на „скорой помощи“. Там тогда было всего три улицы, да и те постоянно переименовывали. Выходят люди из подъезда, спрашиваешь: „Какой у вас адрес?“ Отвечают: „Живем мы тут, зачем нам адрес“. Извините».

И продолжает, будто погружаясь в ту эпоху: «Представьте, мы – на „скорой“, мобильников нет, громкоговорящей связи с диспетчерской нет, одна бумажка-разнарядка в руках. Бегаем, ищем, где эта улица, где этот дом, а человек остро нуждается в помощи». Через полчаса стояния с этим таксистом в пробке на Кутузовском, спрашиваю: «А вы и сейчас живете в Теплом стане? Какой у вас график работы, сутки через двое?»

«Да», – говорит, – «Я сегодня на сутки заступил». И удивленно спрашивает: «Откуда вы узнали, что я живу в Теплом Стане?» «Логика», – отвечаю. Таксист внезапно умолкает. Задумался бывший водитель «скорой помощи». Через сорок минут стояния в пробке я не выдерживаю, стресс… Наверное едет кто-то, все перекрыли. Безумие, уже ночь. И я специально ее дождалась. Орет диспетчерская связь, звенит мобильник, но мы стоим. Логика! Простая. Не устраивались раньше, в восьмидесятых, проживая в Теплом стане, работать в Митино или в Кимры Тверской области. Вот сегодня это почти норма: из Кимр в Москву и обратно. Чем дальше живут, тем дальше работают. Как тут пробкам не быть… К тому же дороги перекрывают, плюс аварии. Стоим, ночь. А я ведь у того самого диспетчера, который сейчас по рации кричит всем пассажирам и таксистам, спрашивала: «Как там, Москва стоит? Может, мне целесообразнее часа через два выехать, посоветуйте…» В общем, ему какое дело, диспетчеру в пробке не стоять. Объясните, зачем тогда спутниковая навигационная система существует, спецсвязь, если все равно никто помочь друг другу не может или не хочет. Когда к глубокой ночи наконец-то доехали до Перхушково, я расплатилась, подарила водителю диск со своими песнями на обратный нелегкий путь и объяснила, в чем секрет с Теплым Станом. Логика…