Текст книги "Домработница царя Давида"

Убежала, через десять минут вернулась в ошеломляюще цветастом платье и с хрустальным лебедем почти в натуральную величину. Объяснила:

– Это не просто статуэточка бесполезная, это посуда, в хозяйстве пригодится. Видишь, Ань, как у него спина снимается? Вон какой ёмкий! В него хоть картошки можно положить, хоть конфет – всё красиво на столе будет. Хотя вообще-то, говорят, такую посуду раньше для икры делали. Это откуда ж столько икры взять, а? Не накупишься… Разве только ворованную?

– Ничего, наворуем, – успокоил тётю Лиду царь Давид. – А не получится – так и купим. Подумаешь, проблема! Туда же не больше полведра влезет, да? Главное – кому потом полведра икры скормить.

– Так хоть бы и мне! – Тётя Лида рассыпчато смеялась, трогала руками причёску и строила царю Давиду глазки.

Ане казалось, что тётя Лида ведёт себя не совсем… правильно. Тётя Лида была ровесницей Аниной мамы, так что строить глазки ей уже вроде бы не по возрасту… И царю Давиду уже семьдесят! Надо всё-таки думать, кому глазки строишь…

– Правильно, Лид, – сказала бабушка и подмигнула царю Давиду. – Вот тебе всю икру на свадьбе и скормим. Давид Васильевич женится – такую свадьбу закатим! Стол я сама готовить буду, а в середину стола – твоего гуся, а в гуся – полведра икры. Ты какую икру любишь, Лид? Чёрную, красную?

– Нино, девочка, ты как про свадьбу догадалась?! – закричал царь Давид. – Мысли читаешь, да?!

Бабушка засмеялась, тётя Лида погрустнела, мама сказала: «О господи», – две учительницы из маминой школы переглянулись, бывшая Анина одноклассница спросила: «Ань, ты замуж выходишь?» – и Аня неожиданно для себя громко сказала:

– Нет, я развожусь.

И ничего страшного не случилось. Никаких охов, ахов, сочувственных вопросов и многозначительных переглядываний. Мама сказала своё коронное:

– Вот и хорошо, вот и правильно.

Алина, тихо улыбаясь, рассказала, что давно всё знала, такой поворот событий предсказал её дружественный глюк, когда она лежала в психушке. Царь Давид предложил тост: «За свободу и независимость», – и все гости охотно подняли бокалы… И даже Аня выпила – и за свободу, и за независимость, и за то, чтобы мама не болела, и за то, чтобы царь Давид не хромал, а потом ещё за то, чтобы третьему котёнку типографской кошки нашёлся хороший хозяин, а потом ещё за что-то хорошее, а потом она проснулась в своей комнате, было темно и тихо, только где-то в саду едва слышно потрескивал костёр, и блики от его пламени время от времени осторожно трогали черное оконное стекло. Это сколько же времени прошло? Это как же она напилась, что даже не помнит, как оказалась в своей комнате, на своей кровати, кто её раздевал и укладывал, и вообще – чем закончилось празднование её дня рождения? Может быть, ещё и не закончилось? Ведь костёр в саду для чего-то горит? Наверное, все сидят у костра, едят шашлыки и рассказывают друг другу анекдоты из жизни алкоголиков…

Аня вдруг почувствовала, что страшно голодная. Её спать уложили, а сами шашлыки едят! Ну вот, мы так не договаривались…

На стуле рядом с кроватью лежал её старый спортивный костюм, в темноте она видеть его не могла, но безошибочно узнала на ощупь и очень обрадовалась: надо же, сохранился! Когда-то это была её любимая домашняя одёжка. Молодцы мама и бабушка, не выбросили. Надо этот костюм потом с собой забрать. И на кухне в нём удобно возиться, и во дворе рядом с чугунной оградой яблони сажать. А то новый, даренный царём Давидом, – очень уж роскошный, никак не предназначенный для кухни или сельхозработ. Вообще не известно, для чего предназначенный. Наверное, для фитнес-клуба. Или как это там называется? В общем, для глупостей всяких…

Смутно удивляясь тому, что голова кружится, а ноги как ватные, Аня не без труда оделась и не без труда же выбралась из дома, цепляясь за все дверные косяки и некстати подвернувшуюся на пути мебель. Вот как можно жить в такой тесноте?! И только оказавшись на крыльце, продышавшись свежим ночным воздухом и вдоволь наслушавшись глубокой ночной тишины маленького районного городка, Аня вспомнила, что практически всю жизнь прожила здесь. И ни разу не думала о тесноте рядом с мамой и бабушкой. А сейчас – вон что делается! Быстро она привыкла к хоромам царя Давида… Стыдно ей должно быть, вот что.

Аня постояла на крыльце, повздыхала, печально размышляя о своей испорченности, почти уже решила возвращаться в свою комнату, но мысли о шашлыке оказались сильнее, и она пошла к костру, заранее готовя речь в оправдание своего безобразного пьянства.

Но речь она готовила напрасно. И о шашлыке мечтала напрасно. Никто шашлык не жарил, да и не для кого его было жарить, никаких гостей возле костра не было. Были только бабушка и царь Давид, сидели рядышком на расстеленном на земле старом овчинном тулупе, с треском ломали хворост, бросали его в огонь и тихо разговаривали. Они не услышали шагов Ани, потому что хворост трещал громко, да и разговором бабушка и царь Давид были увлечены. Аня хотела покашлять, потопать, пошуметь как-нибудь, чтобы вежливо обратить на себя их внимание, прежде чем выйти из-за яблонь к свету костра. Но услышала обрывок разговора – и не стала шуметь.

– Мой ещё двадцать лет назад умер, – говорила бабушка. – Он на двадцать лет старше меня был, тогда ему семьдесят было, молодой ещё, жить бы да жить… Тогда от Надежды муж слинял, другую нашёл, побогаче… сам сказал: поперспективнее. Да и бог бы с ним, никчёмный мужик был, лёгонький. А Надежда распереживалась, заболела, слегла совсем. Ноги отнялись! Врачи что попало врали, сами не знали, что делать. Вот где страху мы натерпелись… Анька маленькая, ничего не понимает, папу-маму зовёт. Ну, у моего сердце и не выдержало, умер в одночасье, оставил нас одних. Тяжело было. Однако Надежду мы подняли, Аньку вырастили, выучили… Надежда сейчас ничего, держится. Прибаливает иногда, говорят, с щитовидкой у неё что-то непонятное, но всё-таки ничего, держится. Только за Аньку сильно переживает, а так – и в школе работает, и домой к нам ребятишки ходят заниматься. У некоторых родители богатые, хорошо платят. Сейчас мы не бедствуем, ты не думай. И Анюта нам без конца переводы шлёт. А ещё у нас тут сосед есть, в городе торгует. Как урожай – он у нас всё берёт, хоть яблоки, хоть картошку. И на своей машине – в город, на базар. Хорошие деньги привозит. Ну так и понятно: всё свеженькое, всё только что с веточки, с грядочки, всё своё, чистенькое, без химии всякой…

– Ты молодец, Нино, – задумчиво сказал царь Давид. – Ты очень молодец, да. И Надежда твоя тоже. И Анюта вон какая выросла… Нино, а чего ж ты ещё замуж не вышла? На таком хозяйстве без мужских рук тяжело.

– Давид, ты сам-то понял, что сказал? – удивилась бабушка. – Когда я овдовела, мне уже пятьдесят было. Замуж! Людей смешить… За Надей, правда, мужики ходили, да и до сих пор ходят, чего там. Но всё – мимо кассы. Не пойдёт она ни за кого, боится, не верит уже никому. Боюсь, Анька вот так же заморозится… Хотя Анька посильней Нади, посамостоятельнее… Бог даст, всё как-нибудь утрясётся… Давид, а ты-то сам чего ж опять не женился? Для мужика возраст – тьфу, говорить не о чем. Нашёл бы какую-нибудь хорошую женщину, хочешь – даже и с детьми. За тебя и молодая пошла бы. Погоревал – и ладно, и живи дальше, как положено. Разве мужику одному можно? Мужик без жены – полено с глазами, обязательно каких-нибудь глупостей наворотит. Да и по хозяйству тоже – чего мужик умеет?.. Хотя да, у тебя же домработницы. Ну да, ну да… А вот была бы жена – и домработниц не надо было бы, и платить никому не надо, и родная душа рядом.

– Ай, Нино, девочка, ты как ребёнок… – сердито сказал царь Давид. – Была у меня родная душа… три родных души рядом были. Ну, не смотри так, не смотри. Всё прошло, правда. Я что сказать хочу? Я хочу сказать: родная душа рядом была, когда я бедным был. Мы вместе всякого хлебнули, так что я всегда знал, что родная душа рядом. И когда на ноги встали – тоже знал, что она рядом не потому, что я уже богатый, а потому, что она родная. А сейчас я очень богатый. Не такой, как Сандро, но всё равно очень, очень богатый. У него заводы-пароходы, рестораны, типографии… не помню я всего. Настоящий капиталист. Мы с ним почти одинаково начинали – с отцовских мандаринов да с лаврового дерева. Только я в медицину пошёл, почти всё на учёбу тратил, ну, и на жизнь вообще… Когда отец умер, мне тридцать пять было. Сандро почти на двадцать лет моложе меня, вот так и получилось, что он у меня рос… Я хотел, чтобы он тоже в медицину пошёл. Но он уже в другое время рос, и хватка у него другая, да и цели с самого начала другие были. Он талантливый капиталист. Говорят, бизнес душу съедает. Но Сандро помнит, как я ему помогал. Так что я хоть и царь, а без него был бы голым. Нет, не совсем голым, я и сам тоже кое-что успел… Но без него всё равно таким богатым не был бы. У меня пять процентов всех его акций, понимаешь?

– Ну и что? – равнодушно спросила бабушка. – Мне мать рассказывала, как после войны ей зарплату облигациями платили. Голодали страшно, а в сундуке – облигаций целая куча, на много тысяч. Семью бумажками не накормишь.

– У меня бумажек на много миллионов, – хвастливо сказал царь Давид. – На много, много миллионов. Вот в чём беда.

– В чём же беда-то? – не поняла бабушка. – Всем бы такую беду… Нужны деньги – так продай сколько-нибудь, да и живи. Или их продать нельзя? Назад за деньги не берут, да?

– Не понимаешь! – констатировал царь Давид вроде бы даже с удовольствием. – А вот другие очень понимают. Вот и подумай: на ком мне жениться? Кто за меня пойдёт? Почему пойдёт? Потому, что мне семьдесят лет, или потому, что у меня семьдесят миллионов?

– Ах ты бедненький, – насмешливо сказала бабушка. – То есть богатенький. Семьдесят миллионов! Ладно, ну тебя, пошутили – и хватит. Первый час ночи, давно спать пора, а ты мне тут анекдоты рассказываешь. Не корми костёр больше, сейчас я его залью. Где тут ведро стояло? А ты тулуп прихвати, накроешься, если прохладно станет. У тебя радикулита нет? А то, может, правда лучше в доме поспишь?

– Ничего у меня нет, – ворчливо ответил царь Давид. – У меня только нога, и та уже срослась. А больше ничего нет.

– А семьдесят миллионов? – насмешливо напомнила бабушка.

Царь Давид засмеялся и что-то ответил, но что – этого Аня уже не слышала, потому что торопливо пробиралась к дому, стараясь не шуметь, чтобы царь Давид и бабушка не поняли, что она подслушивала. Подслушивала! Это потому, что пьяная. Фу, как стыдно. Сколько же она всего выпила? Сначала шампанское, потом какое-то красное вино из привезённых царём Давидом, а потом ещё и бабушкино самодельное вишнёвое… Стыдно как. Никогда больше она не будет пить.

Аня осторожно пробралась в свою комнату, разделась, легла и, слушая спокойное дыхание Алины, которая спала на раскладушке у противоположной стены, опять стала придумывать речь для оправдания своего пьянства. Речь придумывалась какая-то неубедительная. Наверное, такие речи следует придумывать на трезвую голову. Вот она сейчас проспится как следует – и утром в её трезвую голову придёт какая-нибудь светлая мысль… А то сейчас ни одной светлой мысли не дождёшься, кроме мысли о шашлыке. Как можно уснуть на голодный желудок? Надо подумать о чём-нибудь хорошем, а то так и не уснёшь.

Но ни о чём хорошем почему-то не думалось. Думалось о семидесяти годах и о семидесяти миллионах царя Давида. Хотя насчёт семидесяти миллионов он, конечно, пошутил. Таких чисел в природе не бывает. Но факт остаётся фактом: у царя Давида есть деньги, много денег. Так много, что это заставляет его думать, будто кто-то захочет выйти замуж не за него, а за деньги…

И Васька думает точно так же.

Примерно через неделю после того, как Васька ушёл из дома, царь Давид предупредил Аню:

– Сейчас Васька придёт. Домой наконец-то собрался. Шмотки свои забрать хочет. Ты на него не обращай внимания.

– Ладно, не буду, – согласилась Аня. – Я как раз в магазин хотела сбегать. Вы не против? Шампунь заканчивается, а я уже третий день всё забываю и забываю купить…

Никакой шампунь не заканчивался, ни в какой магазин Аня не собиралась, просто с Васькой встречаться совсем не хотелось.

Но встретиться всё равно пришлось. Прямо у выхода из магазина. Опять он за ней следил, что ли?

– Привет, Юстас, – сказал Васька как ни в чём не бывало и схватил её за руку. – Ишь, замаскировалась! Думала, не узнаю?

– Отпустите меня немедленно! – Аня попыталась освободить руку. – Вы себя ведёте просто неприлично!

– А маскировочка ничего, ничего… – Васька не обратил никакого внимания на её слова и на её трепыхания. – Это центр тебя такими костюмчиками снабжает? Или всё-таки царь Давид? Эх, кухарка, кухарка, повелась на миллионы… Да я так и думал. Вам всем – хоть столетний крокодил, абы с мешком баксов. Дура ты, Нюта. Ошибочка в расчётах. Царь Давид всё равно на кухарке не женится, даже не надейся. А я хоть молодой. И денег у меня не меньше, чтоб ты знала. Нет, я бы на тебе тоже не женился, но деньги – это пожалуйста, была бы вся в шоколаде…

Аня разозлилась. Кажется, очень сильно разозлилась, так сильно, что, наверное, сейчас смогла бы ударить этого противного Ваську по лицу. Или всё-таки не смогла бы? Лицо этого противного Васьки – слишком высоко, до него ещё дотянуться надо…

– Ишь, как она смотрит, – издевательским тоном сказал Васька, отпустил её руку и отступил на шаг. – Что, классовая ненависть душит? А на царя Давида не так смотришь! Я видел, как ты на него смотришь! Ждёшь и надеешься, да? Потому что старый, да? Умрёт – и всё тебе достанется, да? Так вот не надейся. Если с дядь Давидом чего случится – мы тебя навсегда закроем. Зона тебе будет, вот какое наследство тебе будет.

– Василий, да вы… ненормальный, – с испугом и удивлением сказала Аня. – Извините, я не хочу вас обижать, но мне кажется, что вам следует показаться Евгению Михайловичу…

Васькино лицо побагровело – мгновенно, будто его ошпарили. Аня повернулась и торопливо пошла прочь.

– Сама ненормальная! – крикнул ей в спину Васька ломким мальчишеским голосом.

Об этой встрече Аня царю Давиду ничего не рассказывала. Царь Давид несколько раз спрашивал, чем она расстроена, но она ссылалась на какие-то пустяки. Не могла же она сказать, что расстроена тем, как родной племянник – любимый племянник, между прочим! – сравнил родного дядю со столетним крокодилом… Нет, точно ненормальный. До сих пор вспоминать противно…

От этих противных воспоминаний долго не удавалось отделаться. И тогда, на второй день в гостях у мамы и бабушки, Аня почему-то то и дело вспоминала слова то глупого и злого Васьки, то умного и доброго царя Давида, с растерянностью и печалью признавая, что дядя и племянник, кажется, думают одинаково… Ну, может быть, не совсем одинаково, но похоже. На Ваську наплевать. И забыть. А царя Давида жалко. Несмотря на всю свою многочисленную родню, ещё более многочисленных друзей, учеников, коллег и просто знакомых, царь Давид был очень одинок. И если это его одиночество продиктовано какими-то страшными миллионами – тогда, выходит, царь Давид не такой уж умный, как Аня о нём думала…

– Ты о чём думаешь, девочка? – вдруг спросил царь Давид. – О грустном думаешь, да?

Аня только сейчас сообразила, что всю дорогу до дома они промолчали, что было событием редким и даже, можно сказать, исключительным. Царь Давид любил поговорить, и она давно подозревала, что домработница ему нужна не так для того, чтобы харчо варить, как для долгих ежедневных бесед на многоразличные темы… Это всё одиночество.

– Это всё одиночество, – нечаянно сказала она вслух. Спохватилась и попыталась уйти от темы: – То есть я хотела сказать, что надо бы к Алине съездить. А то она там одна… А если опять эти гении набежали – так это ещё хуже…

– К Алине съездим, – согласился царь Давид. – Или к себе позовём. А на гениев надо Михалыча натравить, да?.. Но ты не об этом думала. Может, ты о разводе думала? Может, ты жалеешь? Наверное, я зря вмешался? Если бы времени до суда побольше было – так ты бы и передумала, а?

– Ни за что не передумала бы, – решительно сказала Аня. – Никогда! Давид Васильевич, вы не представляете, как я благодарна вам за такой подарок. Если бы вы тогда не договорились, чтобы время перенесли, так я до сих пор… не знаю… от страха умирала бы. Вы мне просто роскошный подарок сделали! Просто роскошный!

Тогда, на её дне рождения в гостях у мамы и бабушки, царь Давид между прочим обмолвился, что подарок ждёт Аню у него дома. Ну, она и подумала, что подарком будет опять какая-нибудь одёжка, духи или – не дай бог – украшения. Правда, и одёжка была, и духи, и даже компьютер – тот самый, который без дела пылился на втором этаже. Компьютер! Аня страшно обрадовалась, тут же устыдилась своей неприличной радости и смутилась почти до слёз.

– Да, чуть не забыл! – небрежно сказал царь Давид, с удовольствием наблюдая её смущение. – Развод у тебя послезавтра. Ты не против? Я в суде договорился, время перенесли. Повестку твоему бизнесмену вчера вручили. Делом занялся Изя… это мой юрист. Да ты его уже видела, Машка его сюда приводила, да?

И Аня мгновенно забыла обо всём остальном, даже о компьютере. Развод – послезавтра! Её оглушило это известие. Она не могла бы сказать, что сейчас испытывает. Много всего: радость, облегчение, надежда… и страх. С тех пор, как Аня ушла от Вадика, она так ни разу и не позвонила ему. Каждый день думала, что позвонить всё-таки следует, но не решалась. Или боялась? Просто не хотела, вот и всё. Он ей тоже ни разу не звонил. По крайней мере, в типографии никто не передавал, что ей звонили…

– Эй, ты что это? – тревожно спросил царь Давид. – Ты не хочешь послезавтра? Ты переживаешь? Не надо было их торопить, да? Аня, девочка, скажи что-нибудь! Тебе плохо?

– Мне хорошо, – с трудом сказала Аня. – Только очень страшно.

– Не хочешь его видеть, да? – догадался царь Давид. – Ну, хочешь, мы такую бумажку сделаем, чтобы Изя был твоим доверенным? Без тебя разведут. По-моему, сейчас это возможно.

– Нет, это и вовсе как-то… странно, – возразила Аня. – Сама замуж выходила, так что и разведусь сама.

Хотя это было большим искушением – возможность развода без её присутствия в суде. Ане было не так страшно, как стыдно. Она представляла, как будет вести себя Вадик, что говорить, какие претензии предъявлять, – и заранее мучительно краснела. Его увидят и услышат все, и судьи, и посторонние зеваки, зачем-то приходящие на бракоразводные процессы совсем чужих людей, и юридический Изя там будет, и царь Давид… Особенно стыдно было представлять, какое впечатление Вадик произведёт именно на царя Давида.

А суд длился пять минут. Ровно пять минут! Правда, Вадик попытался было произнести речь на тему своего «серьёзного бизнеса» и абсолютного нежелания жены помогать ему материально, но судья, пожилая тётка с улыбчивым лицом и холодными глазами, в самом начале ласковым голосом прервала эту речь:

– Вы настаиваете, чтобы сейчас мы рассмотрели вопрос и о разделе имущества?

Вадик не настаивал, Аня – тем более, и через пять минут их развели. В коридоре суда Вадик подошёл, неприязненно спросил, глядя почему-то не на Аню, а на юридического Изю:

– Когда ты выпишешься? Умотала – и хоть трава не расти! А мне за тебя за квартиру платить?

– Анна Сергеевна выпишется сразу после того, как заберёт из квартиры все свои вещи, – предупредительным голосом сказал юридический Изя.

– Какие ещё вещи? – возмутился Вадик. – Она давно всё вынесла! Хата вообще пустая стоит!

– А половину стоимости квартиры вы ей выплатите потом, после оценочной комиссии, – тем же предупредительным голосом невозмутимо продолжил юридический Изя.

– Ага, разбежался! – Вадик стал говорить медленно и шепеляво. – Квартира моя. К тому же я под неё кредит брал. У меня серьёзный бизнес…

– Бизнес тоже придётся оценивать, – покладисто согласился юридический Изя. – Имущество, нажитое во время совместного проживания… ну, вы понимаете.

Вадик вдруг забыл все правила межличностного общения, выругался, повернулся и хотел уйти. Но наткнулся на царя Давида и Руслана, которые ждали в коридоре, когда закончится суд.

– Может, его прибить? – деловито спросил Руслан у Ани, с брезгливым удивлением разглядывая Вадика. – Сестрёнка, чего ты испугалась? Я же не здесь его прибью. Я же не совсем глупый. Вот выйдем из казённого заведения – тогда и…

– Не торопись, мальчик, – сказал царь Давид. – Нам у него Анины вещи ещё забрать надо.

– Не надо, – жалобно попросила Аня. – Ничего не надо, пожалуйста! Руслан, не трогайте его… И вещей мне никаких не надо, там почти никаких моих вещей не осталось, а если даже и остались – бог с ними, не хочу я туда. Лучше поехали домой скорее…

Руслан и царь Давид брезгливо посторонились, и Вадик быстро пошёл по длинному судейскому коридору, оглядываясь и что-то шепелявя на ходу.

– Поехали-ка, правда, домой, – сказал царь Давид. – Девочка, ты не плачешь, нет? Извини, показалось… Не расстраивайся. Из-за кого там расстраиваться, скажи на милость…

Аня и вправду чуть не плакала. И вовсе не потому, что расстроилась из-за… в общем, из-за всего этого. Просто она вдруг сообразила, что сказала: «Поехали домой». При всех назвала квартиру царя Давида домом. И все могли подумать, что она считает чужую квартиру своим домом. Было так неловко, просто чуть ли не до слёз.

…С тех пор прошло почти два месяца. Два месяца, каждый день которых был наполнен праздничным треском ломающихся старых стереотипов. Она уже почти привыкла к царю Давиду, к его размашистой щедрости, к его смешному «не спорь, а то уволю», к его острому интересу к её жизни, к её работе, к её друзьям – и даже к её бомжам! Она уже не впадала в замешательство, когда бабушка и мама спрашивали: «Дома-то у вас всё хорошо?» Она привыкла считать квартиру царя Давида своим домом, тем более что царь Давид давно прописал её у себя. Сказал: «Не спорь, а то уволю», – и прописал.

– Ты чего притихла, девочка? – осторожно спросил царь Давид, тормозя у ворот подземного гаража. – Устала, да? Недовольна чем-то, да?

– Я не устала, от чего бы мне уставать, – сказала Аня. – И я всем довольна. Очень. Знаете, Давид Васильевич, кажется, я счастлива.

– Вот и хорошо, вот и правильно, – мамиными словами и с маминой интонацией сказал царь Давид. – Я тоже счастливый буду. Хочу жениться. Как ты думаешь, девочка, Нино согласится за меня замуж пойти?

– Кто? – Аня сначала решила, что чего-то не поняла.

– Твоя бабушка, – нетерпеливо объяснил царь Давид. – Ай, девочка, ты чего такая бестолковая? Я на твоей бабушке мечтаю жениться, чего тут непонятного…

– Вы с ума сошли? – беспомощно спросила Аня.

– Ну… в общем, да, – серьёзно ответил царь Давид. – Наверное, сошёл. Не так, как в юности сходил, но всё равно хорошо. Я её люблю, Аня. Она родной человек, понимаешь?

Конечно, Аня понимала – ведь бабушка и для неё была родным человеком. А вот родные царя Давида – те вряд ли поймут. От этой мысли было очень неуютно…