Текст книги "Я вернусь через тысячу лет. Книга 3"

– Что же нам делать?

– А ничего! – Розита махнула рукой, – Мы в таком глухом и тёмном тупике, что ничего не придумаешь и ничего оттуда не увидишь. Нормального выхода нет. И потому – будь что будет! Куда-нибудь вынесет…

Мы немного поостыли, успокоились, оделись, и Розита вышла из вертолёта, поснимала прекрасное безмолвное и гладкое голубое озеро среди зелёных холмов, и нависшие над прозрачной водой скалы, и чёрное кострище, возле которого недавно грелась семья Тана, и неподвижные кусты, в которых прятались его дети.

– Обратно пойдёшь тем же путём? – спросила Розита.

– Хотел показать тебе ещё и селение айкупов. Хотя бы с воздуха.

– Покажи, – согласилась она. – Бруно и Нат его упоминали. Сниму, что удастся…

Когда вертолёт развернулся на восток, я спросил:

– Хочешь, спою тебе старинный романс? Он ходил только в моём родном городе. Из поколения в поколение! Я слышал его от отца. Отец разучил его в школе. Ну, и так далее… А написан был для какого-то спектакля.

– Что-нибудь про нас? – сразу догадалась Розита.

– Не совсем. Но…

– Спой, – согласилась она. – Интересно! Не думала, что ты поёшь романсы…

– Тогда слушай:

 
В этом парке
Пустом,
Где с тобой
До рассвета бродили,
Я хожу и ищу
От меня ускользающий
След.
Я деревьям шепчу:
«Где вы нашу любовь
Схоронили?»
А деревья молчат,
Не решаясь открыть мне
Секрет.
 

В пилотском зеркале я ловлю глаза Розиты – тёмные, напряжённые и нежные одновременно. Она как бы пытается понять: что сулит ей эта песенка? Какой секрет в ней?

 
Между мной
И тобой
Опустилась
Глухая завеса.
Нам теперь
Не найти
Человечных и искренних
Слов,
За деревьями мы
Второпях
Не увидели леса.
Из-за малых проблем
Проглядели
Большую любовь.
 

Слегка, чуть-чуть, я редактирую текст. В романсе было: «Из-за малых обид». Но какие у нас обиды? Не было обид. Шли проблемы. На самом деле малые. Но мы их не разрешили…

 
В этом парке
Пустом,
Где с тобой
До рассвета бродили,
Я пытаюсь найти
От меня ускользающий
След.
Я деревьям шепчу:
«Где вы чашу любовь
Схоронили?»
А деревья молчат,
Потому что печален
Ответ…
 

И опять невольно я редактирую текст, как когда-то сама Розита редактировала свою песню для срочной телепередачи на племя купов. В моём городе поют: «Потому что любви больше нет». Но для нас это было бы неправдой. И это оскорбило бы Розиту.

Однако, похоже, она думает не об этом. Или притворяется, что думает не об этом.

– Ты помнишь авторов? – спрашивает она.

– Юрий Мячин – слова, Евгений Родыгин – мелодия. Для нашего города они обессмертили себя этим романсом.

– Они написали песню любви и отчаяния, – жёстко произносит Розита. – Но – в ритме вальса. А это тема танго. Для вальса годятся радость или лёгкая грусть. Вспомни Штрауса, Шуберта, Вальтейфеля, твоего любимого Шопена… Мне кажется, вальс и отчаяние – несовместимы. Запиши этот романс прямо сейчас. Попробую переложить его на танго. Может, получится? Для нашего Города это будет новинка.

«Значит, Женька ей этого не пел, – думаю я. – Хоть мы с ним и из одного города…»

Розита явно не хочет говорить о содержании песни, только о ритме! И, значит, молча отметает «глухую завесу» между нами, не верит, что не найти нам подходящих слов. Не так уж это и худо!

– Давай маг, – соглашаюсь я. – Но по вальсу у меня есть теоретические возражения.

– Возражения – потом, – жёстко командует Розита. – Сначала романс!

Она прикалывает на мою рубашку обычный микрофон, проводок от которого тянется в её сумку. Видно, там второй маг – кроме того колье с зелёным глазком… И я повторяю старинный уральский романс – для будущих выступлений Розиты. С танго там или с вальсом… Было бы ей хорошо!

– А теперь слушаю возражения, – опять командует Розита.

– Ты ещё помнишь свою песенку? «На планету, где нет зимы…»

– Странный вопрос! Я не забываю своих песен.

– А нашу «малахитскую» любимую? «Я вернусь через тысячу лет…»? Ты же пела её…

– Пела. И что?

– Это ведь вальсы. И в них отчаяние. И в них любовь.

Она молчит. Только губы её чуть шевелятся и голова чуть покачивается. Словно в ритме вальса.

– Отчасти ты прав, – наконец соглашается она. – Хотя в моей песне нет любви. Одно отчаяние! А уж как оно выскочило вальсом, сама не пойму. Вторую же песню привезли на Землю космонавты «Немана». Может, ты помнишь… Для космоса земные музыкальные законы не обязательны… Выходит, обе песни – исключение.

– Таких исключений в России знаешь сколько!.. Целый поток вальсов перед первой мировой войной. Один прямо похоронный – «На сопках манчжурских воины спят…» И целый поток вальсов второй мировой войны. Все – с отчаянием и любовью. Среди них несколько бессмертных. Что это – российская особенность вальса?

– Может, и так, – быстро соглашается Розита. – Я почти не знаю ваших старинных вальсов. Трудно мне о них судить. Меня воспитывали танго. Они способны сказать всё главное о жизни и любви. Может, это наша, латиноамериканская особенность? Так ты не хочешь, чтобы я перекладывала ваш знаменитый уральский романс?

– Почему? Делай с ним что хочешь, милая моя! В моём городе никто никогда этого не узнает. И не обрадуется, и не возмутится… Пусть будет у тебя полный успех с этим романсом! Коли уж нет у нас с тобой полного счастья…

13. Ни за что не угадаешь!.

«Вихрь» быстро бежит на юг на широких подводных крыльях. Бурный пенный след тянется за ним на север и тает вдали. На рассвете мы вышли из дельты Аки. К темноте должны вернуться из дельты Жога. Маяков по пути нет. На ночное путешествие вдоль берега рассчитывать не приходится.

Вчера вечером трижды набирал я на радиофоне номер Гро – вождя племени килов. Такая у нас с ним условная сигнализация – тройной вызов, тройной зуммер на его радиофоне. Это значит: завтра мы придём за рыбой. Это значит: сегодня к рассвету килы на всех лодках выйдут в море, в протоки Большого и Малого Жогов, и весь утренний улов задержат в садках. А днём выплеснут его в холодильники «Вихря».

Даже если сам Гро ушёл на дальнюю охоту в леса, радиофон будет зуммерить в хижине, и его жена сообщит об этом рыбакам. Так условлено.

К сожалению, поговорить по радио мы с Гро не можем. Языка килов я не изучил, а мыслеприёмник тут не помощник. И потому только зуммером и способен предупредить о визите.

За свою рыбу килы получат капроновые сети, яркие ткани, различную посуду и те же инструменты, которые получают здесь другие племена. А сверх того – крупные долота для долбления лодок и кувалды для забивания свай. Топоров они не видели и не скоро увидят. Спокойнее проживут… Перочинных же ножей у них немало. И беды от этого пока не случалось. По крайней мере, меня не извещали…

Рыбка от килов на Центральном материке далеко не лишняя. Рыбы там не хватает. Черпают её только из двух искусственных прудов на ферме да привозят из нерегулярных рейсов на катерах вдоль берега. Любители рыбной ловли сбиваются в небольшие бригады, весьма непостоянные, берут сообща выходные и уходят с ближнего причала куда кому вздумается. А потом раздают рыбку друзьям, привозят в интернат детишкам, хвастаются на работе громадными уловами, которых на самом деле не бывает.

На этом фоне улов килов – хоть и не частое, зато самое крупное рыбное поступление в продовольственный фонд Материка. Именно оно пойдёт в большие столовые и обязательно достанется всем детям. Им рыба нужнее, чем взрослым.

Мы сидим с Розитой в небольшом салоне «Вихря» и разглядываем сквозь стёкла быстро убегающий назад берег. В основном он каменистый, обрывистый и не очень высокий. Море бьётся в ровное древнее плато с покатыми заросшими лесом холмами. Они разделяют бассейны Аки и Жога. Спокойный берег.

Изредка прорезают его небольшие бухточки и живописные зелёные ущелья, по которым скатываются в море ручьи и мелкие пенистые речки. В маленьких устьях желтеют песчаные пляжи.

– На Земле, – замечает Розита, – почти все такие прелестные приморские ущелья застроены. Пансионаты, гостиницы, виллы, кемпинги, санатории – чего только нет! А тут – стерильная пустота! Никак не могу привыкнуть! После своей Кубы… Даже и на нашем обжитом материке – пусто!

Я вспоминаю Зону отдыха – единственную обжитую тёплую бухточку нашего Материка – и соглашаюсь с Розитой. Даже на живописном южном мысу полуострова Бируты, где уже стоит причал, пока пусто. Там ещё не отдыхают, не живут, а только сбрасывают на берег надёжно упакованные грузы, которые понадобятся будущей стройке. Развернётся же она после того, как сомкнётся силовая защита у основания полуострова, после того, как весь он станет изолированным от диких охотников-ра и их отравленных стрел, и будет просмотрен не один раз, днём и ночью и во всех направлениях. Если кого затаившегося и обнаружат – выпустят, вывезут и больше не впустят.

Будет это скоро, но не сейчас. Силовая защита строится медленно. И ещё медленнее – её энергообеспечение, две небольшие электростанции на мазуте. Лишь когда они дадут ток, такую же станцию начнут строить в дельте Аки. Уже для здешнего силового полукольца.

– Всё-таки перебор у нас одновременных строек. Тебе не кажется? – спрашиваю я Розиту. – Четыре порта, две ТЭС, урановая фабрика и её рудник… А ещё ведь Нефть, Город… Не много ли сразу?

– Так ведь всё вынужденно! Всюду подпирает! – Розита, видимо, задета за живое. Увеличить количество строек предложила именно она. – Что толку годами сооружать один громадный порт, из которого некуда плыть? Да к нему четыре ленты дорог. Из которых используется одна…

– Тебе же нравилось это величие! Ты же сама делала репортаж!

– Потому что не понимала! – Розита машет рукой. – А подежурила в Совете и поняла. Эти три пустые ленты – омертвлённый труд. Вместо них можно построить живую дорогу на рудник. И не возить руду дирижаблями… Когда-то я успела ухватить на юридическом основы мировой экономики. Но главную экономическую формулу вывела здесь. И недавно.

– Свою собственную?

– Не знаю. – Розита улыбается. – Может, я велосипед изобрела…

– И как это звучит?

– Коротко. – Розита хмыкает. – Как всякая формула… Труд должен давать отдачу максимально быстро. Чем быстрее отдача, тем выгоднее труд. Только и всего. Построили бы порт Чанда в первую очередь – полностью, под ключ! – получилось бы великое омертвление результатов труда. Он бы полностью-то не работал… А мелкие причалы в разных местах уже дают отдачу. «Вихри» снуют между ними, и сразу развиваются несколько районов. Кому бы это объяснять, но тебе!.. Резников давно твердит: «Сосредоточиться! Сосредоточиться!..» Ещё Марат, помню, возмущался: «Сосредоточиваться на собственных удобствах мы можем всю жизнь!..» Но спорить с Резниковым Марату было негде. А мне вы любезно предоставили такую возможность!

Розита разгорячилась, раскраснелась и, мне кажется, выкладывает те доводы, которыми оперировала в Совете. Ни для кого не секрет, что споров в Совете всё больше, что они всё острее. Но наружу не выплёскивается ничто, кроме добровольной отставки Аркадия Резникова. Возможно, Розита спорила с ним яростнее других. Лишь теперь это доходит до меня… И, значит, ТАМ она отстаивала мои интересы. А главный мой интерес – развитие Западного материка. Если победила бы точка зрения Резникова, немногое смог бы я тут сделать. Может, стал бы ещё одним Нур-Нуром…

Тёплое чувство благодарности к прелестной этой женщине ощущаю я почти физически. Оно буквально согревает грудь. Всегда и во всём Розита помогает – даже когда ни о чём я не прощу и ни о чём не догадываюсь. Как истинный друг, она сама понимает, что сейчас необходимо. И, значит, постоянно думает об этом. Может, и нет на всей планете у меня другого такого яростного друга, как она.

И в то же время никто на этой планете не причинил мне такой невыносимой боли, как она. Оказывается, боль не умерла, а лишь спряталась, затаилась на время, и теперь снова живёт, пульсирует, набухает другой, новой болью – из-за сына, которого я не имею права назвать своим и приласкать по-отцовски.

Однако не только боль в моей жизни от Розиты, и не только благодарность ей, но ещё и сладкое, хоть и короткое счастье. Оно ведь тоже от неё! Поначалу просто сладкое. Теперь ещё и с едкой горечью. И каждая «остановка» с нею в пути привычно кажется последней в жизни. И каждая ночь – как сегодняшняя, в гостинице на причале – кажется чуть ли не предсмертной. Когда всё остальное – трын-трава, и завтра жизнь кончится…

Как страшно всё запуталось в нашей с нею судьбе! Безнадёжно, бесповоротно и беспросветно… Куда ни кинь – всюду клин. Как ни повернись – всё будто слон в посудной лавке. Единственная в моей жизни сфера, где не знаю, что и делать. И потому невольно отдаюсь стихийному течению. Плыву, куда кривая вывезет.

Но говорить об этом с Розитой невозможно и ненужно. Оно не любит объяснять себя, и я – тоже. Весь в мамочку… Да и что она могла бы добавить? Что сердце у неё на куски рвётся? – Это уже выплеснулось. Что темно ей и страшно, хоть она такая умная и смелая? – Это я и сам понимаю. И она отлично знает, что я понимаю. Не было бы понимания в этих пределах, не было бы у нас и никакой любви. И даже дружбы… И болтались бы мы в мире так же далеко друг от друга, как туманность в Андромеде от нашей Галактики…

Говорить с Розитой лучше об экономике. Этим она сейчас больна, и выговориться ей не мешает. Если брякнет лишнее – пусть лучше мне, чем кому-нибудь другому. Если станет отшлифовывать какие-то доводы, опять же пусть лучше потренируется на мне. Безопаснее… Я-то её не подведу!

– И всё же, ты не боишься, что мы надорвёмся? – Я стараюсь подначить её на самой острой проблеме, – С таким количеством строек… При наших-то скромных возможностях…

– Не боюсь! – гордо отвечает она. – Я вообще ничего не боюсь. Я теперь железная. И экономика наша – тоже. Она построена так, что надорваться мы не сможем. Даже если бы очень захотели… У нас нет ни внешней угрозы, ни стремления к личной наживе, ни жёстких неумолимых сроков, ни долгов кому-нибудь. А именно эти причины и были всегда основой экономических срывов и кризисов на Земле. И все кризисы сводились в конечном счёте к тому, что сильные отнимали деньги у слабых, богатые – у бедных. Денег всегда и всем не хватало. Или казалось, что не хватает. Это едва ли не главное свойство денег. Отсюда – жажда неограниченней наживы. И, конечно, прежде всего – за счёт других. Отобрать у слабых легче, чем заработать самому.

– Розита, милая! Это было ещё и до денег. На этом основаны почти все войны с глубокой древности: напасть, ограбить, нахапать…

– Так ведь экономические кризисы – те же войны! Неужели ты не понимаешь? – Розита горячится. – Только другими средствами. Не пушками и ракетами, а денежными изъятиями. Даже и у лучших друзей… Деньги в кризисы никуда не деваются. Просто переходят в другие карманы. Есть у тебя силы устроить кризис – обогатишься. За счёт слабых. Нет – терпи. Как терпишь, когда тебя примитивно грабят. Наш профессор в Гаване формулировал это так: «Всех денег не захапаешь, но стремились к этому все. Любыми средствами. Пока существовали деньги». А у нас тут некому, некого и незачем грабить. Денег нет, золото не копим. Развиваемся естественно. Поэтому никогда не надорвёмся.

– Твоими бы устами… – вставляю я.

– А что – и моими! – соглашается Розита. – В меру своих сил и я хорошему помогаю, плохому – мешаю. Возрождения денег в любой форме постараюсь не допустить. Ты представь себе, сколько сотен миллионов людей на Земле тысячелетиями делали деньги и деньги из денег, то есть, из воздуха; считали и хранили деньги, выдавали и собирали, перевозили и охраняли, рисовали и печатали, делали для них бумагу, краски и металл, создавали печатные машины и чеканящие станки, придумывали, собирали и считали налоги, искали и наказывали их неплательщиков!.. Самая громадная армия людей на Земле не создавала ничего полезного. Занималась только деньгами. По сути, была полным паразитом. Ума не приложу: как могла держаться такая уродская экономика!

– Добавь сюда ещё и армию фальшивомонетчиков…

– С удовольствием! – Розита улыбается. – Твой Урал, кстати, тоже этим славен. Показывали нам на лекциях слайды ваших ужасных подземелий, где чеканили фальшивую монету… Но и ловила фальшивомонетчиков тоже целая армия!.. А сколько было других финансовых преступлений! Никакая статистика не сосчитает! Сотни миллионов людей из-за денег были убиты. Ещё сотни миллионов стали профессиональными преступниками и полностью выпали из прогресса планеты. Хотя могли бы работать на него… Вся Земля днём и ночью считала деньги, свои и чужие, и никто не брался подсчитать убытки от самого существования денег. Они оказались самым разорительным мероприятием в истории человечества. Никуда от этого не денешься…

Я слушаю Розиту и вспоминаю заученные в школе бессмертные пушкинские строки:

 
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита,
И был глубокий эконом,
То есть, умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живёт, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет…
 

Не знаю, читала ли Розита на своём юридическом Адама Смита, подобно Евгению Онегину… Вряд ли, конечно… Мне, увы, Смит тоже не достался. С основами мировой экономики знакомили в «Малахите» поверхностно. Видимо, полагали, что весь её грабительский и кровавый земной опыт на другой планете не понадобится, что там экономика будет сразу основана на простых и естественных принципах, по которым Земля живёт в двадцать третьем столетии.

А принципы эти денег не ведают, и золото учитывают только как необходимый технологический металл. В космических и авиационных приборах без него не обойдёшься…

У Розиты тем временем свой ход мыслей – профессиональный:

– Я как журналист тебе скажу, – произносит она. – Ни в каких политэкономиях этого не прочтёшь… Целая армия журналистов веками писала только о деньгах, выпускала тьму газет, журналов и книг только о деньгах. О том, как их наживать и грабить, как тратить и сберегать. Извечный спор, гениально сформулированный Бальзаком: «Деньги плоски, чтобы лежать, деньги круглы, чтобы катиться»… И сотни миллионов людей почти всю жизнь читали эту финансовую ахинею. Вместо того, чтобы читать более интересное и полезное… Мне кажется, общий ущерб от денег сопоставим с ущербом сразу от всех войн, которые пронизывали земную историю.

– Наверное, – тихо вставляю я, – ты могла бы написать целую книгу о разрушительной роли денег.

– Запросто! – Розита кивает, усмехается. – Если бы осталась на Земле. А здесь… Кому это надо? Но ведь на Земле отыскались бы журналисты, которые написали бы контркнигу – о великой регулирующей роли денег. О том, как они заставляли работать даже самых ленивых. Будто другого средства нельзя найти… О том, как они экономили транспортные усилия. Поскольку деньги, понятно, возить легче, чем товары… И в той контркниге непременно доказали бы, что любые человеческие жертвы оправдываются прогрессивной ролью денег в истории. Так же, как можно оправдать здешние жертвы величием освоения новой планеты. Только пойди – объясни это Бируте, Марату, Ольге, Чанде, Вано…

Я молчу. Говорить о Бируте не могу ни с кем. Это будет кровоточить до конца. Да и о Марате. Пока он был жив, он был темой для разговоров. А теперь стал только темой воспоминаний. Мы учились в соседних школах, жили в соседних дворах, всегда встречались с удовольствием, хотя и не были близкими друзьями. Теперь это отзывается болью – оттого, что упустили тогда шанс стать друзьями. Он и тогда был бы прекрасным другом – надёжным и преданным. Таким, каким и стал в конце концов. Но позже – в «Малахите»…

– Ты помнишь новеллу про итальянское золото? – вдруг спрашивает Розита. – В той книге…

– Помню, конечно? Спасибо, что дала почитать.

– Как жутко жили люди! – Розита вздыхает. – Как легко погибали за металл! Может, нам не лишне хоть изредка вспоминать об этом?.. Что, если попросить Ренцела разучить арию Мефистофеля? «Люди гибнут за металл!..»

– У него получится. Роскошный бас!

– Он, кстати, скоро приедет в твою дельту выпускать кастрированных комаров. Уже облучены тысячи яиц.

– Что потребуется от меня?

– Не знаю. – Розита пожимает плечами. – Он ни о чём не просил. Может, сам тебя вызовет?

На подходе к дельте Жога я вдруг вижу на высоком берегу громадный паукообразный ком из матово поблёскивающих металлических балок и коричневых супердековых плах. И не сразу понимаю, что этот искорёженный невероятной силой металл – наш причал. Тот самый, что после прошлого разлива торжественно и радостно поставили мы тут для торговли с килами.

– Ты видишь? – с ужасом спрашиваю Розиту.

– Я это ещё раньше видела, – как-то отрешённо отвечает она.

– Где?

– На фото со спутника. После свеженького землетрясения.

– Почему мне не сообщила?

– Спроси у Омара. Я дежурила в Совете… Ты был занят бегущим племенем… Возможно, поэтому… Остановить цунами ты всё равно не мог бы…

– Сейсмологи предупреждали о землетрясении?

– Да. Но полагали, будут обычные два-четыре балла.

– Теперь всё восстанавливать?

– Пока не будем. – Розита мотает головой. – Подкопим сейсмические наблюдения. Нет смысла ставить причал от разлива до разлива. Шлюпками обойдёмся. Рон поставил на наш «Вихрь» вторую шлюпку.

Рональд Робинсон из Бристоля, наш главный ихтиолог, сейчас в капитанской рубке – учится водить «Вихри». Он по-крестьянски тяжеловесен, широкоплеч, с квадратным подбородком, и неторопливо, основательно руководит всеми рыбными делами – от разведения карпов в искусственных прудах до торговли с килами и случайных рейсов любителей-рыболовов. Он главная их пружина, заводила. Прилетел он на первом корабле и когда-то знакомил нас, только что прибывших, с невеликим своим рыбным хозяйством. В тот день Марат тихо, за чужими спинами, прозвал его «Рыбинсоном». Но шутка эта удержалась только среди тех, кто свободно говорил по-русски. Остальные её не заметили. Поскольку за два года жизни в «Малахите» русским овладели далеко не все. И преподавание, и бытовые разговоры велись там на «глобе». Даже неудобно было говорить на людях с тем же Маратом, или с его Ольгой, или с Анютой, на чисто русском. Это могло бы обидеть остальных. На русском чаще говорили вдвоём. Как мы с Бирутой, как Марат с Ольгой… Анюта точно сказала однажды: русский был для Бируты языком любви.

А с Розитой мы говорим на «глобе».

А с Лу-у – на языке купов.

Три языка любви сложились в невеликой моей жизни. Видит Бог, я так много не хотел!

Бедная моя Лу-у! Невыносимо жалко её! И только одно утешение: никогда и ничего она не узнает, до конца жизни останется в полном неведении. Так ей будет легче. И на её судьбе случившееся никак не отразится. Будто ничего не было!

И больше ничем не в состоянии я ей помочь.

…Пока Рон ведёт обмен с килами – им сети, посуду, лопаты, каёлки, кувалды, пилы, молотки, долота, нам содержимое их садков, – мы с Розитой ведём спокойную беседу в хижине вождя Гро. Собственно, ради неё Розита сюда и приехала.

Хижина квадратна, составлена из переплетённых лианами стенок, которые с обеих сторон укрыты широкими и толстыми пальмовыми листьями. Наложены они аккуратными рядами, слегка перекрывающими друг друга. Почти как красная черепица на крышах в Латвии. В хижине нет очага, стены её не утепляют шкурами. Сказывается сотня с лишним километров к югу от селения купов. Холодные ветры с севера, которые изредка добираются до купов и вынуждают их жечь костры в хижинах, сюда, к килам, вообще не доходят. И поэтому хижине достаточно уберечь здешнего жителя только от дождя да от зноя.

Розита интересуется, почему не затронула волна цунами узенькие деревянные причалы килов.

– Они спрятаны глубоко в протоке, – объясняет Гро. – И всегда – торцом к течению. Мы давно знаем эти страшные морские волны. И знаем, где они теряют силу.

– Почему же мы не поставили причал там же? – Розита спрашивает уже меня. Хотя и не я определял место для причала. Этим занимались моряки.

– Может, потому, – пытаюсь я объяснить, – что «Вихрь» не развернётся в протоке? Ни по осадке, ни по размаху крыльев. Причал, наверное, ставили там, где способен развернуться «Вихрь».

– Значит, всё безнадёжно… – Розита опускает голову. – Пока безнадёжно.

– Может, поискать другие решения? – вставляю я. – Безнадёжных положений не бывает.

– Ты так считаешь? – Розита поднимает на меня взгляд удивительной пронзительности. Карие её глаза даже посветлели от этой пронзительности и кажутся чуть ли не жёлтыми. Никогда не видел у неё таких светлых глаз! Возможно, думает она сейчас не столько о причале, сколько о наших с нею судьбах. – Не бывает безнадёжных положений? – тихо переспрашивает она словно с затаённой надеждой.

А я молчу. Потому что как раз наше с нею положение кажется мне совершенно безнадёжным.

– Я заметила у вас новенький причал. – Розита вздыхает и переводит взгляд на Гро. Уходит от грустной темы. – Его стойки врыты необычно. Вверх комлем. А на остальных причалах – вниз комлем. Почему не везде одинаково?

– Так посоветовал Сан. – Гро показывает рукою на меня. – Сказал, так причал простоит дольше. Мы решили попробовать. Пока стоит.

– Это древний уральский опыт, – объясняю я Розите. – Хвойный ствол, поставленный вверх комлем, задерживает почти всю смолу в капиллярах. Они ведь к вершине сужаются… Смола не уходит, и ствол в воде не гниёт. Так построены все уральские заводские плотины. Сотни лет стоят! На уральской лиственнице, поставленной вверх комлем, веками стоят многие здания Венеции.

– Как интересно! – удивляется Розита. – Как просто! Почему же я так поздно узнаю об этом?

Опять я молчу. Вроде бы упрёк не ко мне… Женька был с нею почти два года. Мог бы рассказать, если бы знал, конечно. А нам с ней и так не хватило времени для более важных разговоров.

Впрочем, вот всё-таки рассказалось. Хоть и случайно. Глядишь, и обернётся когда-нибудь практической пользой в архитектурных достижениях Теодора Вебера…

Ах, как всё у нас горько и запутанно! Едва вспомнишь – сразу холод в груди.

 
…И только когда ушла ты —
Во сне,
Остался холодный камень —
Во мне.
 

Это я в юности написал. После разрыва с Таней. Долго она мне снилась…

…Вождь Гро казался суетливым, когда при первых встречах водил меня по селению, показывал хижины и причалы самых удачливых рыбаков. Хороший рыбак здесь старается поставить особый причал – для себя и своих помощников. Потому что свой причал даёт свободу действий, бережёт время, увеличивает улов. А килы умеют ценить время! И вокруг каждого причала объединяется бригада. Хотя здесь и не знают этого слова. В селении сорок хижин и восемь причалов. И никто никого не ждёт – ни с пустыми лодками, ни с полными рыбы. Все вкалывают.

Однако суетливый в селении Гро солиден и спокоен сейчас, в своей хижине, в неторопливом разговоре с первой женщиной из племени сынов неба, которая сама пришла в его дом и принесла в подарок прекрасный охотничий нож с цветной яркой рукояткой и поблёскивающие синеватыми загадочными огоньками бусы для его жены. Да и на груди самой этой женщины загадочно мигает живой зелёный огонёк, притягивающий к себе взгляд.

Гро худощав, остронос, тёмные глаза его быстры, движения рук с тонкими пальцами стремительны. Вождь айкупов Лар говорил мне, что Гро не только удачливый рыбак, но и меткий охотник. С пустыми руками из леса он не приходит, в пустой лодке с моря не возвращается.

Может, потому килы и жили спокойно, никого не задевали, ни с кем не ссорились – до появления племени оли в среднем течении двух рек?

– Как ведут себя оли? – спрашиваю я. – И откуда они тут взялись?

– Ведут себя как трусливые крысы. – Гро усмехается. – Наловят в нашей воде сеть – и удирают. Поймаем – отнимаем рыбу.

– А лодки?

– Топим. У нас своих хватает. Наши лодки лучше. На их лодках в море не выйдешь.

– Откуда они?

– С тепла. Тем часто трясёт землю. Люди падают в пропасть. Вместе с шалашами. Мы не гоним этих оли. Жалеем. Не лезли бы только в нашу воду.

– Ты знаешь их вождя?

– Знаю. Его зовут Нап. Он не раз обещал, что больше не полезут в нашу воду. Но опять лезут.

– А как зовут жену Напа, ты знаешь?

– Напи. У них жену всегда зовут по имени мужа. А сестру – по имени брата. Пока она не найдёт себе мужа. Своих имён женщины там не имеют.

Ну, вот, собственно, всё и выяснилось… Нап – Напи, Тан – Тани, Тат – Тати, Тата… Это одно племя!

И Розита сразу всё поняла, и с таким ужасом глядит на меня, разорвавшего один народ надвое… Теперь придётся выкладывать ей все доводы «pro» и «contra»… Но факт неумолим: народ разорван даже не надвое, а натрое. За пропастью тоже остались ори… И соединится ли когда-нибудь это несчастное племя на едином пространстве, только Бог знает.

…Входит в хижину Рон и докладывает Розите:

– Мы всё погрузили. Ждём вас.

Гро протягивает ему на вилке кусок жареной рыбы. Вилками тут научились пользоваться куда быстрее, чем у купов и ту-пу. Для рыбы вилки особенно удобны. Килы схватили это на лету. И поэтому среди посуды, которую сегодня выгрузили на причалы, целая коробка пластмассовых вилок. Примерно по десятку на каждый местный рот. И не впервые… Поскольку вилки ломаются и теряются.

Рон пробует и хвалит рыбу. Она нежна и ароматна. Мы с Розитой уже пробовали. Что-то вроде земной форели.

Розита поднимается с мягких пятнистых шкур, я встаю вслед за нею, и мы прощаемся здешним пожеланием удачи:

– Уша! Уша!

Как и купы, килы желают удачи и при встрече и при прощании. Розита всё записывает, а кое-что и незаметно снимает. Вскоре всё прозвучит по радио, пройдёт по телевидению, и может, мальчишки в Городе вместо «ухр» начнут говорить «уша!»

Шлюпка быстро бежит по главной протоке Большого Жога, негромко, чисто и даже как-то музыкально журчит мотор, селение килов скрывается за поворотом, исчезает за лесом, и только новенький последний причал на поставленных по-уральски вверх комлем хвойных стволах ещё выглядывает оттуда. Но вот и его закрывают прибрежные кусты и деревья. Всё! Стремительный визит к килам окончен, и впереди рокочет «Вихрь», греет моторы, развернувшись носом на север, нетерпеливо дрожит всем серебристым акулообразным корпусом. Сейчас он поднимет на верхнюю палубу нашу шлюпку и рванёт с места, выбросив за собою пенный след. Выбираться из шлюпки мы будем на ходу. Минутки дороги. До темноты нужно успеть в дельту Аки. На рассвете – погрузить на палубу очищенные от сучьев стволы и уйти в море. И опять же до темноты – успеть в порт Чанда. А там за сутки разгрузиться, загрузиться вновь и уйти к причалам урановой обогатительной фабрики или к полуострову Бируты. Работы много, «Вихрей» мало. Отдыхать им некогда. И потому на каждом – по четыре команды. Иначе морякам не отоспаться.

А у нас с Розитой впереди последняя ночь в гостинице на причале. То ли последняя в жизни, то ли последняя неведомо на сколько… Темно впереди. Ничего не видать! И ни за что не угадаешь, когда настигнет тебя последняя ночь или последняя «остановка» в пути с прекрасной женщиной. Ни за что не угадаешь!