Текст книги "Стрелок. Митральезы для Белого генерала"

– Есть, ваше благородие! – вытянулись матросы.

Берг, в свою очередь, приказал комендорам пробанить орудия и зарядить их на всякий случай картечью. Остальные офицеры вновь собрались у бруствера, пытаясь понять, что же все-таки произошло. В этот момент к прапорщику робко подкрался Абабков и заискивающим тоном спросил:

– Кушать-то будете?

– Что? – не понял тот.

– Я говорю, остыло…

Утро 28 декабря выдалось ясным и погожим. Едва поднявшись над горизонтом в нестерпимо лазоревое небо, ласковое солнышко начало пригревать замерзшую землю и сбившихся в кучу упрямых и озлобленных людей в военной форме. Многие из них прошедшей ночью были ранены, другие потеряли в жарких стычках своих товарищей, третьи просто не могли взять в толк, как такое вообще могло случиться?

По описаниям немногих уцелевших, накануне вечером саперный поручик Санденецкий со своими людьми занимался разбивкой на местности очередной параллели, которая должна была пройти ближе к Геок-Тепе и тем самым еще больше стеснить неприятеля.

Работа шла своим чередом, сначала выполнили разметку на местности, потом взялись за лопаты, а между тем, едва ночная темнота вступила в свои права, несколько тысяч туркменских воинов вышли из крепости и в полном молчании направились к русскому лагерю. Сначала им приходилось красться, затем и вовсе передвигаться ползком, но ни один из них не издал ни звука. Ни у кого не звякнуло снаряжение, никто не кашлянул, не чихнул и вообще никак не выдал своего присутствия, и только когда до проклятых «белых рубах» оставалось уже рукой подать, кто-то из солдат заприметил непонятную темную массу, неумолимо надвигавшуюся на них.

– Чего это? – недоуменно спросил он у товарищей.

– Тебе лишь бы по сторонам пялиться, а не работать! – с досадой пробурчал отделенный командир. – Ну чего там может быть?

– Текинцы… – только и смог ответить сапер, увидевший, как в скупом свете звезд блеснуло лезвие туркменской шашки.

– Тревога! – заорал что есть силы унтер и, отбросив в сторону лопату, бросился в сторону стоявших пирамидой винтовок.

В три скачка добравшись до оружия, он успел схватиться за ствол берданки, но в этот момент в его спину вонзилось копье, с силой брошенное одним из нападавших. Холодеющие пальцы еще пытались нажать на спуск, но сил уже не хватало, и обливающийся кровью унтер-офицер неловко повалился в неоконченную траншею. Остальные солдаты не последовали его примеру, да и что они могли сделать против нескольких тысяч врагов, подобравшихся так близко? Единственным выходом для них было бегство к укреплениям, занятым батальоном апшеронцев.

Заметив, что их обнаружили, текинцы разом поднялись и, по-прежнему сохраняя молчание, бросились вперед. Один за другим настигали они бегущих в ужасе солдат и с яростным азартом рубили их. Единственным, кому удалось достичь русских укреплений, оказался поручик Санденецкий.

– Стреляйте, позади неприятель! – успел крикнуть он, вскакивая на бруствер, но в этот момент поравнявшийся с офицером джигит ловко полоснул его по шее, едва не отделив голову от плеч.

Занимавшие передовой редут апшеронцы оказались в замешательстве. Командовавший ими подпоручик Готто, зная, что впереди свои, так и не решился отдать приказ стрелять, а через несколько секунд стало поздно. Ворвавшиеся в траншею враги начали резню. Сабли и кинжалы оказались в свалке куда действенней, нежели штыки. К тому же жители пустыни весьма ловко орудовали ими. В какую-то минуту погибло не менее сотни человек, а со стороны Геок-Тепе к ним все прибывали и прибывали подкрепления. Почти не встречая сопротивления, они занимали параллели, убивая всех на своем пути, пока не наткнулись на командира батальона князя Магалова, спешащего узнать, что происходит.

Потомок древнего грузинского рода[61]61
  Магалов – русифицированная версия грузинской фамилии Магалошвили.


[Закрыть] не успел собрать вокруг себя людей, но все же погиб, не посрамив своих предков. Выхватив револьвер, князь хладнокровно опустошил барабан в набегавших на него со всех сторон противников, а когда кончились патроны, продолжил драться кинжалом и шашкой, пока не пал под ударами противника.

На другой стороне редута стояло горное орудие, вокруг которого развернулось целое сражение. Оказавшиеся в критический момент без винтовок канониры не растерялись, а схватившись за гандшпуги[62]62
  Гандшпуг – лом.


[Закрыть] и другие подручные средства, отбивались, пока не смогли зарядить свою пушку и выстрелили в упор, проделав картечью целую просеку в рядах нападавших. Увы, этот успех оказался единственным. Верно оценившие опасность, исходящую от артиллерии, враги со всех сторон навалились на горстку храбрецов и, не считаясь с собственными потерями, дрались, пока не покончили с ними. Вместе с расчетом погиб и начальник артиллерии подполковник Мамацев, до последнего командовавший своими подчиненными.

Успех вражеской вылазки был полным. Им удалось разбить весь левый фланг русской позиции и даже захватить батальонное знамя. Прояви нападавшие больше дисциплины, и кто знает, не последовало ли бы за разгромом апшеронцев поражение всего Закаспийского отряда, но почувствовавшие вкус победы текинцы были не солдатами, а налетчиками. Никто не мог бы упрекнуть воинов пустыни в отсутствии храбрости, но дисциплины им не хватало, и когда поле битвы осталось за ними, привычка к грабежу взяла верх.

Вместо того чтобы продолжать атаку и, пользуясь возникшей паникой, ворваться в главный лагерь русских войск, навязывая им единственно выигрышный сценарий ближнего боя, они рассыпались по занятому ими укреплению и предались самому безудержному мародерству. Обирая до нитки и мертвых, и еще живых, поминутно ссорясь из-за добычи, защитники Геок-Тепе упустили главное – инициативу и время.

Напрасно предводители в дорогих красных халатах хлестали плетями нерадивых подчиненных, то грозя им казнями и небесными карами за неповиновение, то обещая райские кущи, если они снова пойдут в бой. Превратившиеся в неуправляемую толпу воины не слушали, а продолжали рыскать вокруг в поисках ценностей, а добыв что-либо стоящее, тут же бросали все и тащили трофеи в крепость, пока русские или собственные товарищи не вздумали отнять захваченное добро.

Наконец, добыча кончилась, и шайка разбойников снова стала превращаться в подобие войска. С трудом вернув управление, командиры снова погнали его в бой, но благоприятный момент оказался безнадежно упущен. В следующей линии уже стоял наготове батальон туркестанцев под командованием полковника Куропаткина.

Алексей Николаевич был не только дельным генштабистом, но и храбрым, можно даже сказать решительным офицером, и сейчас вокруг него собрались такие же храбрецы. Ни тени страха, ни капли замешательства не мелькнуло в глазах бойцов, когда толпы текинцев с криками «Алла» хлынули на редут. Вал нападающих уже почти достиг бруствера, когда хлестнувший подобно огромному бичу залп сотен винтовок выкосил первые ряды. Последующие залпы загремели с убийственной частотой. Пистолетная дистанция почти исключала промахи. Каждая тяжелая тупоконечная пуля находила себе жертву, а то и не одну, круша кости, разрывая и калеча тела, выбивая фонтаны крови и оглушая силой удара, пока, наконец, оказавшийся в безумной мясорубке противник не дрогнул.

Тонко почувствовавший этот момент полковник скомандовал атаку, и ощетинившаяся штыками стена разом поднялась из траншей.

Напрасно отдельные храбрецы бросались на них, пытаясь увлечь своих товарищей. Залп, затем несколько шагов, затем снова залп – и текинцы побежали назад, устилая землю телами павших. Тех, кого миновали пули, добивали штыками. Поле боя осталось за русскими, вылазка была отбита.

Едва наступило утро, оставшийся верным своим привычкам Скобелев вызвал оркестр и приказал ему играть бравурные марши, попеременно чередуя их. Собранные со всего лагеря санитары помогали легкораненым и выносили на носилках тяжелых. Тех, кому посчастливилось еще меньше, собирали специальные похоронные команды. Так что вскоре только тела нападавших оставались лежащими на земле, обильно пропитанной кровью сражавшихся. От этого казалось, что потери у противника много выше, каким бы слабым утешением это ни звучало.

Отдельно был поставлен небольшой навес, под которым стояло несколько носилок, накрытых толстой парусиной. На них покоились останки погибших офицеров. Санденецкого, Магалова, Готто, батальонного лекаря Троцкого, Чикарева и, наконец, Мамацева. Тело бравого подполковника было до того изрублено, что пришлось собирать его по частям. Рядом стояла грубо сколоченная лавка, на которой с безумным видом сидела молодая вдова.

– Катенька, милая моя, родная, ну нельзя же так, – пыталась привести ее в чувство Люсия. – Пойдем. Тебе нужно привести себя в порядок или хотя бы умыться.

– Нет. Лучше ты иди, – тихо отвечала та каким-то совершенно безжизненным голосом. – Я еще немножко посижу с Димочкой.

– Что? – вздрогнула баронесса.

– С Димочкой, – тускло повторила Катя. – Я никогда не называла его так прежде, хотя очень хотелось. Нет. Только Дмитрий Осипович, или «мон лейтенант-колонель»[63]63
  Mon lieutenant-colonel – мой подполковник (фр.).


[Закрыть], когда мы были одни. Ему нравилось это сочетание: лейтенант и колонель.

– Ах вот что.

– Да. Теперь мне уж поздно, а тебе еще нет.

– О чем ты? – удивилась сестра милосердия.

– Мой Дима погиб, а твой еще нет. Скажи ему, а не то потом жалеть будешь. Ступай, найди его.

Вспыхнувшая как маков цвет барышня хотела что-то возразить, но горе подруги было так неподдельно, да и место для отповеди совершенно не подходило. Поэтому она, не будучи в силах выдерживать это напряжение, поспешила уйти.

Возвращаться в госпиталь пришлось через редут, по которому туда и сюда сновало множество народа. Солдаты занимались наведением порядка, посыльные разносили распоряжения начальства. Санитары все еще искали раненых. Все они переговаривались, шумели, иногда даже смеялись, как будто не было вокруг ни смертей, ни запустения, ни потерь товарищей. Но всего громче звучала музыка полкового оркестра, игравшего скорый марш № 6[64]64
  Любимый марш Скобелева.


[Закрыть]. От всей этой какофонии голова барышни шла кругом, и она поневоле остановилась.

– Сестричка! – отвлек ее чей-то хриплый голос.

– Что?! – испугалась она.

– Помоги, сестричка, – почти прошептал раненый. – Мочи уж нет терпеть.

– Что с вами?

– Яви божескую милость, дай водицы испить. В горле пересохло, сил нет.

– Я… я сейчас принесу, – пообещала она.

– Глоточек, – продолжал причитать солдат. – А там и помереть не страшно…

Охваченная состраданием Люсия бросилась бежать, но не успела она сделать и нескольких шагов, как налетела на какого-то офицера и, не удержав равновесия, едва не упала наземь.

– Простите! – вырвалось у нее.

– Куда это вы так спешите? – поинтересовался тот, подхватывая девушку.

– Я? Там раненый, ему надо помочь…

– И кроме вас это сделать больше некому, – хмыкнул прапорщик.

– Будищев, это вы? – изумилась она, узнав, наконец, его.

– Я, – просто ответил тот.

– У вас есть вода?

– Держите, – ничуть не удивившись вопросу, отвечал он, снимая с пояса флягу.

– Это не мне, это солдату.

– Что же, пойдемте к вашему солдату, – пожал плечами Дмитрий. – Только быстро.

– Вы торопитесь?

– Федьку надо найти.

– Кого, простите?

– Федора Шматова.

– Ваш слуга, – сообразила баронесса. – А что с ним?

– Не знаю, – еще больше помрачнел и без того хмурый моряк.

– Вот он, – остановилась перед лежащим в траншее солдатом Люсия. – Давайте свою флягу.

– Воды! – прошептал тот, явно теряя силы.

– Ну что же вы? – протянула руку сестра милосердия.

– Нельзя ему пить, – покачал головой Будищев.

– Что?!

– Ранение в живот, – пояснил свои слова Дмитрий, показывая на окровавленные ладони солдата, которые он прижимал к пятну крови на грязной гимнастической рубахе. – Его надо к доктору, причем побыстрее.

– Но что же делать? – ахнула барышня, со стыдом понимая, что он прав, а она даже не подумала осмотреть пострадавшего.

– Эй, военные! – неожиданно повысил голос прапорщик, обращаясь к проходящим мимо солдатам.

– Слушаем, ваше благородие! – отозвались те, вытянувшись во фрунт.

– Хватайте раненого, – приказал он, – и тащите к околотку. Да смотрите не растрясите!

– Есть!

– Вот бардак, – устало покачал головой Дмитрий, – оркестр пригнать время нашлось, а раненых собрать – нет!

– А отчего вы ищете своего Федора здесь? – внезапно спросила Люсия. – Разве он не должен был быть с вами во время нападения?

– Его вообще здесь не должно было быть, – с досадой отозвался прапорщик. – В принципе!

– Но разве он не служит вам?

– Он мне не слуга, а друг! – немного грубовато отрезал Будищев, но заметив неподдельное удивление на лице мадемуазель Штиглиц, смягчился. – Федька добровольно поехал со мной на войну. Бросил все, невесту, работу, мирную жизнь… А я его не уберег… впрочем, не берите в голову, Люсия Александровна. Ни к чему вам это.

– Вы думаете, что я бесчувственная кукла? – возмутилась барышня. – Полагаете, что я не способна оценить вашу потерю? Понять такое чувство, как дружба?!! Я… я… да вы болван, месье Будищев!

Выпалив в лицо Дмитрию все, что она думала, девушка хотела развернуться и уйти с гордо поднятой головой, но тут появился солдат артиллерист с ефрейторским басоном на погонах.

– Дозвольте обратиться, ваше благородие!

– Чего тебе, Филимонов? – узнал бомбардира[65]65
  Бомбардир – ефрейтор в артиллерии.


[Закрыть] прапорщик.

– Туточки рядом нашли еще цельную гору побитых. Будете глядеть?

– Пошли, – оживился моряк.

– Я с вами! – решительно заявила Люсия, сама от себя не ожидавшая такого и на всякий случай пояснила: – Возможно, там есть раненые, которым понадобится помощь.

Идти и впрямь пришлось недалеко, до небольшой площадки перед бруствером, на котором еще вчера стояла горная пушка, утащенная текинцами. Судя по всему, это место послужило ареной яростной схватки. Кругом валялись еще не убранные тела, рядом с ними целые лужи запекшейся крови. Опытный глаз Будищева сразу же определил, что орудие успело выстрелить по меньшей мере один раз, и разорванные в клочья трупы духов указывали направление разлета картечи.

Присланные для восстановления позиции артиллеристы и саперы уже начали разбирать их, под руководством фельдфебеля Богачева.

– Здравия желаю вашему благородию, – поприветствовал он прапорщика.

– Здорово, Евдоким, – кивнул ему как старому товарищу Будищев. – Рассказывай, что нашли?

– Тут вот, Дмитрий Николаевич, какое дело. Наших-то мы сразу постарались прибрать, – пояснил Богачев. – А теперь, значит, и до этих вот руки дошли. Взялись было, а слышим, кто-то стонет. Ну я и послал за вами.

– И много наших?

– Много, – тяжело вздохнул Богачев. – Одних комендоров шестеро, а также их высокоблагородие, командир батареи…

– Мамацев погиб? – удивился Будищев.

– Так точно, – вздохнул Евдоким.

– Его изрубили саблями, – пояснила Люсия. – Я сама видела.

– Эх, барышня, не надобно бы вам на такое глядеть! – жалостливо заметил один из саперов.

– А вам?

– Наше дело служивое, а вот барышня, это нехорошо!

– Хорош базлать, – пресек разговоры Дмитрий, – начинайте растаскивать.

– Есть, – отозвались нижние чины, берясь за работу.

Сверху вповалку один на другом лежало несколько текинцев. Судя по отметинам на халатах, большинство из них попало под залп шрапнели, но встречались и заколотые штыками.

Потом на божий свет извлекли русского солдата, сплошь иссеченного шашками, так что определить принадлежность его смогли только по армейским сапогам и шароварам. Лицо и грудь его были изрублены, но, несмотря на это, руки продолжали сжимать банник, которым он и дрался. Артиллеристу удалось дорого продать свою жизнь, разбив своим противникам несколько голов.

– Не знаете, кто он? – поинтересовался Будищев, стаскивая с головы кепи.

– Кажись, Федотов, ваше благородие. Из горной батареи. Царство небесное новопреставленному воину!

– А это что? – ахнула Люсия.

К всеобщему удивлению, следующей жертвой войны оказалась женщина. Густые волосы цвета воронова крыла ее были распущены и закрывали лицо, но вздумавший поправить прядь солдатик так и отшатнулся в сторону, когда увидел гримасу ненависти, исказившую черты, возможно, прежде не лишенные привлекательности.

– Ведьма! – перекрестился сапер. – Как есть ведьма!

– А вот ее метла, – хмыкнул Будищев, подобрав палку с привязанной к ней половинкой ножниц.

– Это что же, – удивился кто-то из солдат, – оружие ейное?

– Если эдакой пакостью в брюхо пырнут – мало не покажется! – наставительно заметил фельдфебель, искоса поглядывая на офицера.

– Это точно, – согласился он, отбрасывая в сторону импровизированное копье. – Одно непонятно, кто стонал?

– Что?

– Вы сказали, что из кучи убитых доносился стон.

– А ведь верно, – озадачились солдаты.

– Очевидно, звуки издавала женщина, – сказала Люсия, с явной жалостью наблюдавшая за текинкой. – Похоже, она еще жива.

– Могет быть, – задумался Богачев. – Баба она завсегда крепче мужика!

– Особливо если ведьма! – опасливо добавил сапер.

– Ее надо срочно доставить в госпиталь! – строго заявила сестра милосердия, но наткнувшись на сразу посерьезневшие лица солдат, осеклась.

– Оно, конечно, так, – задумчиво протянул Богачев, вопросительно поглядывая на прапорщика.

– Тащите, – махнул он рукой. – И госпожа Штиглиц пусть с вами идет, а то мало ли.

– Благодарю, – сухо кивнула баронесса и хотела уже последовать его совету, но потом остановилась и, немного помявшись, сказала на прощание: – Желаю вам найти своего друга… живым.

Едва договорив, она повернулась и побежала вслед за солдатами, несшими без особого, впрочем, бережения, раненую в госпиталь.

– Вашбродь, – немного нерешительно обратился к Дмитрию Богачев. – Тут такое дело…

– Что еще?

– Сказывают, текинцы, чтоб им ни дна, ни покрышки, кого-то из наших с собой уволокли.

– Кого именно?

– Да кто же его знает… может, и Федора вашего.

– Типун тебе на язык! – разозлился Будищев. – Или не знаешь, что лучше уж в бою быть на куски изрубленным, чем к этим живодерам попасть?

Надо сказать, что такая мысль уже неоднократно приходила в голову и самому прапорщику, но он усиленно гнал ее от себя. Но вот теперь, когда ее озвучил Богачев, ужасная перспектива показалась ему не просто реальной, а единственно возможной, и от осознания ее хотелось выть волком. И все же он не переставал надеяться, снова и снова обходя отбитую у врага позицию в поисках пропавшего товарища.

Удачная вылазка привела защитников Геок-Тепе в состояние совершеннейшей эйфории, почему-то совершенно уверившихся, будто им удалось в ночном бою перебить едва ли не половину русского отряда. Обрадованные текинцы выскочили на стены и принялись выкрикивать оскорбления своим противникам, перемежая их неприличными жестами.

Первым это непотребство заметил капитан Полковников, снова вступивший в командование четвертой батареей после гибели Мамацева. Не тратя времени даром на получение разрешения от начальства, он приказал развернуть орудия и обработать наглецов шрапнелью.

– Так их, Петр Васильевич! – восторженно воскликнул поручик Томкеев, наблюдая, как над стенами древней крепости вспухли разрывы снарядов. – А то радуются, сукины дети…

– Ничего, пусть порадуются, – усмехнулся в усы капитан. – Помяните мое слово, недолго осталось!

– Вы думаете?

– Хотите пари? – вопросом на вопрос ответил Полковников.

– Нет уж, увольте, – засмеялся поручик. – Вам и в карты черт ворожит, а уж тут и говорить нечего. Тем паче что я и сам думаю схожим образом. Не может быть, чтобы Михаил Дмитриевич оставил подобную дерзость без ответа.

И в самом деле, скоро прибежал посыльный из штаба с приказанием от командующего всей артиллерии, кроме нескольких горных орудий и ракетных станков, выйти из лагеря и занять позиции перед так называемыми «Великокняжескими Калами». Это была группа небольших отдельных укреплений, лежащих в пятидесяти саженях от основной цитадели Геок-Тепе. Великокняжескими их нарекли еще во время неудачного похода генерала Ломакина, а почему – уже никто толком не помнил.

Следом за пушками в поле стала выходить пехота, а за ними несколько сотен казаков и эскадрон тверских драгун. Стало ясно, что готовится штурм.

Геок-Тепе уже несколько раз подвергался бомбардировке со стороны русских, но еще никогда она не была столь ожесточенной, как в первую половину дня 29 декабря. Словно мстя за пережитое унижение, артиллерия Закаспийского отряда утюжила Великокняжескую Калу, перемежая гранаты шрапнелью. Особенно отличилась мортирная батарея, стрельба которой, возможно, была не такой точной, как у новейших дальнобойных пушек, но мощность бомб с лихвой компенсировала этот недостаток. К обеду, когда готовые к штурму колонны уже стояли перед вражескими укреплениями, в их стенах уже зияли внушительные бреши, башни и другие более или менее высокие строения разрушены, а прятавшийся по щелям гарнизон полностью деморализован.

– Прикажете начинать, ваше превосходительство? – обернулся к Скобелеву Куропаткин.

– С богом! – отозвался командующий, не отрываясь рассматривавший картину разрушений вражеского города в бинокль.

Услышав его, Алексей Николаевич как-то внутренне преобразился, будто даже став несколько выше ростом.

– Господин полковник, извольте прекратить огонь по Кале, – начал приказывать он стоявшему рядом начальнику артиллерии. – Далее, вам следует перенести огонь дальнобойных пушек четвертой батареи двадцатой бригады и двум взводам девятнадцатой батареи и мортирам по Геок-Тепе…

Трудно сказать, зачем было отдавать столь подробные распоряжения опытнейшему Вержбицкому, начавшему служить, когда еще Куропаткина и в помине не было. Тем более что диспозиция была разработана заранее, все и без того знали своего место и порядок действий, и уж тем более это знал Антон Игнатьевич, но…

– Есть! – по-военному коротко отозвался Вержбицкий.

Людям, не слышавшим вблизи канонады, никогда не понять, отчего тишина может быть оглушительной. Но сейчас, пока расчеты разворачивали свои громогласные машины для убийства, она была именно таковой. Впрочем, недолго.

Получившие приказ колонны пришли в движение. Сначала размеренным шагом, но постепенно ускоряясь и переходя на бег, двинулись они к полуразрушенным вражеским укреплениям. Заметив это, защитники стали выходить на стены и стрелять по наступавшим «белым рубахам», но их огонь был слишком разрознен и неточен, чтобы остановить натиск русской пехоты.

– Ура! – крикнул возглавивший ее Куропаткин.

– Ура! – вторили ему солдаты, врываясь в Калу.

Всюду слышались звуки выстрелов, металлический лязг сабель о штыки, яростные крики сражающихся и жалобные стоны умирающих. Не прошло и десяти минут, как все было кончено, занятые укрепления совершенно очищены от неприятеля и только кое-где еще вспыхивали короткие схватки, когда обнаруживался скрывшийся в щели или подвале противник. Пощады никто не давал и не просил. Выстрел или удар штыка – и все было кончено.

Отдельно шли охотничьи команды, чьей задачей было занять стену, выходящую на Геок-Тепе, и держаться, если текинцы вздумают оказать помощь гарнизону Великокняжеской Калы. К одной из них, находившейся под командованием штабс-капитана Слуцкого, присоединили взвод Будищева с митральезами.

– На пролетках в бой пойдете? – усмехнулся командир охотников при виде пополнения.

– Так точно, – хмуро буркнул прапорщик, спрыгивая на землю.

– А где ваш верный спутник?

– Там, – показал рукой на вражескую цитадель Дмитрий, еще больше помрачнев при этом.

– Жаль, – немного смутился Слуцкий. – Хороший был парень, толковый.

– Рад вас видеть, камрад, – осклабился во все тридцать два тевтонских зуба фон Левенштерн.

– Взаимно, – крепко пожал протянутую руку Будищев.

– Где есть ваша знаменитая винтовка?

– Обойдусь винчестером, – отмахнулся моряк, не желая пускаться в подробные объяснения.

Для большинства знакомых ему офицеров он был просто метким стрелком. Чрезвычайно удачливым, разумеется, но не более того. В сущности, так оно и было, поскольку Дмитрий и впрямь ловко управлялся и с пулеметом (благо тот стоял на станке), и с любой винтовкой, и с револьвером. Но помимо этого у него был Шматов…

Хоть и не сразу, но у них с Федором сложился тандем. Один стрелял, а другой вел наблюдение, выбирал цели, предупреждал об опасности. Наконец, при необходимости, просто прикрывал спину. А вот теперь его не было…

Когда закончилась канонада и охотники бросились вперед, моряки из взвода Будищева первыми добрались до ближайшего к ним пролома на своих тачанках. Несколько коротких очередей выкосили немногочисленных защитников, открыв тем самым путь основным силам.

– Ловко! – похвалил запыхавшийся Слуцкий, увидев, как матросы разбирают на части пулеметы. Первый номер тащил ствол, второй станок, на долю остальных достались жестяные коробки со снаряженными лентами.

– Не отставайте, – отозвался Дмитрий.

Пока основные силы зачищали Калу, охотники бегом прошли ее насквозь, пока не оказались у тыловой стены, почти не пострадавшей от обстрела. Узкие ворота, больше похожие на калитку, оказались приоткрыты, а какой-либо караул и вовсе отсутствовал.

– Сбежали, сукины дети, – неодобрительно покачал головой штабс-капитан.

– Соскучились? – мрачно осведомился Дмитрий.

– Да не особо, – ухмыльнулся тот и принялся командовать подчиненными, расставляя их по стенам.

– Где прикажете встать нам?

– На ваше усмотрение, господин прапорщик. Вы все-таки лучше знаете свое оружие.

– Тогда на башнях, и это… ворота не закрывайте.

– Но почему?

– Чтобы видели, куда идти, – одними губами улыбнулся Будищев, но глаза его остались мрачными и холодными.

– Хорошо, – кивнул Слуцкий.

– Задача ясна? – обернулся к своим подчиненным Дмитрий. – Тогда первый расчет налево, второй – направо. Вопросы?

– Водицы бы, вашбродь, – подал голос один из номеров.

– Своевременно! – кивнул офицер. – Значит так. Вы занимаете позиции, а я с Петровым осмотрю колодцы. Бурдюки, надеюсь, не забыли?

– Вот, – простодушно протянул ему кожаный мешок один из матросов.

– Молодец! – выразительно похвалил его прапорщик. – Пойдешь с нами.

– Рад стараться, – смущенно ответил тот намертво затверженной на занятиях фразой. – Слушаюсь.

– Напоминаю всем, – продолжил Будищев, – что вы не у тещи на блинах, а на войне. А потому держитесь настороже, и вообще, сначала стреляйте, а потом думайте.

Колодец Дмитрий заметил, еще пока они короткими перебежками двигались по Кале. Источник водоснабжения, как водится, находился на небольшой площадке, окруженной со всех сторон домами. Вероятно, в мирное время здесь любили собраться и посудачить пришедшие за водой женщины, но теперь вокруг было пусто и тревожно. К тому же в пострадавших от обстрела строениях вполне могли прятаться враги.

– Есть, ваше благородие! – обрадованно прошептал Петров, зачерпнув с помощью нехитрого устройства, именуемого в России журавлем, воды. – Пущай на дне, но есть!

– Может, ее отравили? – опасливо пробубнил второй матрос. – Мало ли что этим басурманам в голову придет.

– Может, – охотно согласился с ним Будищев, напряженно озирая окрестности. – Вот мы на тебе сейчас и проверим!

– Слушаюсь, вашбродь, – потерянно отозвался парень, наклоняясь к кумгану.

– Ты что, дурак? – отпихнул его в сторону прапорщик и покрутил пальцем у виска. – Очнись, боец! Пулеметам пофиг, какая вода, а у тебя во фляге с собой должна быть. Или просохатил уже?

– Никак нет! – обрадовался тот.

– Деев, ты меня эдак до кондрашки доведешь! – покачал головой припомнивший наконец-то его фамилию Дмитрий. – Набирай скорее бурдюк и дуй с ним к первому расчету, а ты – Петров, ко второму…

Не успел он договорить, как из соседнего двора раздался выстрел. К счастью, неведомый стрелок взял слишком высоко, и пуля только свистнула над головами матросов.

– Пригнитесь! – рыкнул на подчиненных прапорщик, приставляя к плечу приклад.

– Вон он, вашбродь, – показал рукой Деев, заметивший дым от вражеского выстрела.

– Вижу, – нехотя процедил Будищев, нажимая на курок.

– Попали? – с блеском в глазах спросил матрос.

– К расчетам – бегом, вашу дивизию! – вызверился на него Дмитрий, но потом добавил уже спокойным тоном: – Я прикрою.

Гулко бухая сапогами по утоптанной до состояния камня земле, моряки умчались прочь. Дождавшись, когда моряки покинут опасный участок, прапорщик осторожно двинулся к забору, из-за которого палил один из последних защитников Калы. Едва он успел добраться до дувала, как сверху показался шестигранный ствол старинного карамультука. «Так вот почему ты так редко стрелял», – подумал про себя моряк.

Была бы у него граната, он не раздумывая бросил ее через забор, но как говорили казаки-таманцы, «чого нема – того нема»! Стрелять тоже было несподручно, поэтому он, не тратя времени даром, схватился за вражеское ружье и что есть силы дернул его на себя. Оно неожиданно легко поддалось, и в руках у Будищева оказался трофей.

– Эй, выходи! – позвал моряк обезоруженного противника.

На этот зов из калитки с трудом вышел старик, одной рукой опиравшийся на палку, а второй сжимавший кривой кинжал. Судя по всему, вздумавший пострелять аксакал был таким же древним, как и отобранное у него кремневое ружье. Дряблая кожа цвета высохшего пергамента, голый череп, несколько седых волос, оставшихся от бороды, слезящиеся выцветшие от времени глаза указывали на более чем почтенный возраст. Но дух его был еще крепок.

– Шайтан! – прошипел он, ощерив беззубый рот, и попытался ткнуть своего врага кинжалом.

– Не дури, дед! – нахмурился прапорщик, клацнув затвором и одновременно делая шаг в сторону.

Увы, воспринявший его отход как признак слабости, старик и не думал останавливаться. Выставив вперед лезвие, он посеменил в свой последний бой, очевидно, намереваясь дорого продать свою жизнь. Но в этот момент из-за угла показались проводившие зачистку русские солдаты. Заметив, что не в меру прыткий абориген пытается напасть на офицера, один из них подбежал и ловко ткнул аксакала штыком. Тот мгновенно рухнул на землю и затих, как будто острие штыка перерезало последнюю нить, прикреплявшую к этому дряхлому телу его бессмертную душу.

– Никак патроны кончились, вашбродь? – участливо поинтересовался солдат.

– Осечка, – хмуро отозвался Дмитрий, не желая вдаваться в подробности.

Человеческая психика – странная вещь! Идя в бой, озлобленный потерей товарища Будищев был готов рвать своих противников голыми руками, а если понадобится, то и зубами. Жизнь вообще и вражеская в особенности никогда не имели в его глазах сколько-нибудь большой ценности. Но в число его врагов никогда не входили старики, женщины и дети. Хотя, конечно, он был не из тех, кто дал бы себя зарезать, как барана, ради торжества принципов гуманизма.

Текинский сердар, разумеется, заметил опасность, угрожавшую Великокняжеской Кале и, как только начала стихать канонада, послал помощь своему пригороду. Однако для этого сначала нужно было собрать воинов, привычно укрывшихся в подвалах и щелях от обстрела, а это оказалось не таким уж простым делом. Тем более что дальнобойные русские пушки вскоре возобновили огонь, но уже по самому Геок-Тепе. Тем не менее вскоре его бекам удалось собрать чуть более полутора тысяч человек, которых они и повели на выручку своего предместья.