Текст книги "Стрелок. Митральезы для Белого генерала"

Жара. Скука. Из развлечений лишь редкие вечера в офицерском собрании да рассказы о стычках с воинственными туземцами. Последних, впрочем, тоже приструнили. Так что известия о нападениях на транспорты и отдаленные посты не приходили уже целую неделю.

И вдруг как гром среди ясного неба грянуло:

– Едет!

– Как? Уже? Слава тебе, Господи! – раздавалось со всех сторон, и сонная апатия мгновенно сменилась лихорадочным возбуждением.

– Да кто едет-то? – спросит непонятливый, и ответом ему будет гордое имя: – Скобелев!

Да, Белый генерал наконец-то закончил инспектировать линии снабжения и теперь возвращался к своей заскучавшей в диких песках армии.

Не успели нарочные принести эту весть, как только что сонный русский лагерь превратился в разворошенный палкой муравейник. Все куда-то бежали, всем сразу же нашлось дело. Военные приводили в порядок амуницию, интенданты документацию, маркитанты и те постарались прибраться у своих лавок и спрятать подальше залежалый и некачественный товар.

Не остался в стороне от всеобщего возбуждения и госпиталь. Хотя при докторе Студитском там и без того царили чистота и порядок, но все же у больных поменяли белье, а в кибитках лишний раз прибрались и проветрили. На первый взгляд все выглядело если не идеально, то максимально близко к этому, а стало быть, начальник госпиталя мог облегченно вздохнуть и присесть.

– Добрый день, Владимир Андреевич, – поприветствовал его непонятно откуда взявшийся Будищев.

– Добрый, Дмитрий Николаевич, – устало отозвался врач. – Вы к нам какими судьбами?

– Да вот, зашел моего обормота проведать.

– Кого, простите? Ах, вы, верно, про денщика. Шматов, кажется?

– Да-да, про него родимого. Как он?

– Как сказать. Раны все еще не хороши, но уже заживают.

– Да разве же это раны? Так царапины.

– Если бы сразу обработали, были бы царапины. Удивляюсь вам, Будищев. Вы вроде бы человек неглупый и нельзя сказать, чтобы безграмотный. Неужели у вас не нашлось никакого антисептика?

– Нашлось, – пожал плечами кондуктор. – Спирт.

– И что же вам помешало?

– Ничего не помешало. Взял и вылакал, подлец.

– Выпил, что ли?

– Ага. Решил изнутри обработать.

– Понятно. Что тут скажешь, бывает. Ладно, парень он у вас, слава богу, здоровый, крепкий, но на будущее заведите что-то более действенное и менее пригодное к употреблению внутрь. Да хоть настойку йода!

– Вы полагаете, если бы он выпил йод, было бы лучше? – ухмыльнулся Дмитрий.

– А что, мог?

– Да как два пальца… об песок.

– Однако! Ну что же поделаешь в таком случае. Будем лечить, тем более что мадемуазель Штиглиц окружила вашего денщика такой заботой, что лучшего и желать нельзя.

– Вот как?

– Говоря по чести, я поначалу и сам удивился. Но потом Люсия Александровна поведала мне о его поведении во время крушения поезда и прочих обстоятельствах, так что…

– Ладно, доктор, если вы не против, я проведаю этого засранца да побегу дальше. Дел невпроворот.

– Вы поэтому такой нарядный? – иронически изогнул бровь Студитский.

– Что, нравится? – улыбнулся в ответ Будищев, одетый, против обыкновения, в тщательно вычищенный мундир и сапоги, а чехол на кепи просто пугал своей первозданной белизной.

– Очень! Если бы мы не ожидали приезда Михаила Дмитриевича, я бы подумал, что вы собрались свататься к одной из моих подопечных.

– Боже избави! – засмеялся в ответ Дмитрий и пошел к знакомой кибитке.

Внутри импровизированной больничной палаты было чисто и по утреннему времени почти прохладно. Немного похудевший Шматов лежал на деревянной кровати, накрытый вместо одеяла простыней. Завидев товарища, он широко распахнул глаза и сделал попытку приподняться, но тот его остановил.

– Ну как ты?

– Живой покуда, – с постным видом отозвался Федор.

– И кто тебе виноват?

– Простите, Митрий Николаевич. Видать, наказал меня Бог за грехи. Верите ли, спасу нет, как захотелось этого самого, как его… антистрессу, вот.

– Тьфу, блин! Тебе что, кто-то запрещал? Промыл бы раны, а после того лакай во все три горла, пока обратно не польется…

– Не ругайтесь. Я, может, вот-вот богу душу отдам…

– Это вряд ли, – покачал головой Будищев. – Доктор сказал, что ногу тебе оттяпает, и тогда будешь жить… наверное.

– Как это ногу оттяпает? – выпучил глаза Шматов.

– По самые яйца, – охотно пояснил кондуктор, – а может, и вместе с ними. Потому как таким бестолковым лучше не плодиться!

– Да как же это! – резко понялся на кровати Шматов. – Я не согласный без ноги, а особливо без этого… я лучше сбегу!

– Гляди-ка, ожил!

– Чего?!

– Ничего-ничего, лежи. Скоро за тобой придут.

– Шуткуешь? – сообразил, наконец, Шматов, от волнения переставший выкать. – Вот злой ты человек, Граф!

– Ну, раз тебе голову до сих пор не отбил, значит, добрый!

– Напугал, проклятый, – продолжал бурчать Федя, опускаясь на свое ложе. – А я и поверил…

– Другой раз головой будешь думать, паразит. А то пристроился тут в госпитале. Тепло, светло и мухи не кусают.

– Кусают, – печально вздохнул парень. – А еще скучно, даже поговорить не с кем. Карим, ну тот парнишка, что мы в плен взяли, по-русски ни бельмеса. Санитар разве зайдет или госпожа Штиглиц.

– Проведывает, значит?

– Ага. Добрая барышня. Письмо помогла мне написать для Аннушки.

– Письмо? – удивился Дмитрий.

– Ну да. Почта-то работает. Чего же не написать, коли есть кому?

– Вот же, – чертыхнулся про себя Будищев, которому и в голову не пришло написать Гесе или Стеше хоть строчку.

– Не беспокойся, – поспешил успокоить его Шматов. – Я просил отписать, что ты, дескать, службой сильно занят, но просил всем кланяться. И госпоже Берг, и Степаниде Филипповне, и Семке.

– Спасибо, – досадливо буркнул Дмитрий.

– Так не за что, – развел руками Федя.

– А где твой сосед? – поспешил перевести разговор на другую тему Будищев.

– Карим-то? Да кто его знает, – пожал плечами денщик. – Небось, опять пошел за сестрами милосердия следом ходить.

– В смысле?

– А без смысла! Ходит за барышнями ровно телок, только глаза злые, как у волчонка.

– А они что?

– Да ничего. Госпожа Штиглиц жалеет его, а Сутолмина, бывает, подшучивает над мальцом. Он когда поймет, ажно зубами скрипит, а она хохочет… дурочка.

В этот момент в кибитку вошел фельдшер в чистом переднике поверх формы и почтительно обратился к Будищеву.

– Прошу прощения, господин морской подпрапорщик, только вашему денщику пора делать перевязку.

– Я уже ухожу, – кивнул Дмитрий, затем вытащил из кармана несколько монет и, не считая, протянул солдату: – Он мне не только денщик, так что заботься о нем хорошенько!

– И охота деньги тратить, – пробурчал при виде такого расточительства экономный Федор.

– Ой вэй, – всплеснул руками фельдшер, – можно подумать, что он из Бердичева, а не я. Большое спасибо, господин морской подпрапорщик, мы и так ухаживали за вашим другом, как за родной мамой, а теперь и вовсе будем носить на руках!

– Так ты из Бердичева? – заинтересовался Будищев.

– Конечно! А вы там бывали?

– Случалось. Поганый городишко.

– Оно так, – вздохнул солдат. – Но только там моя родина, и я что угодно отдал бы, чтобы хоть одним глазком увидеть его грязные улочки. Услышать родных людей: маму, сестренку, живших по соседству тетю Риву с ее ребятишками, которые наверняка уже совсем большие, дядю Изю с его ревматизмом и даже поляка Яцека, с которым мы постоянно дрались…

– За тетю Риву не скажу, а улочки там по-прежнему грязные, – усмехнулся Будищев. – Как тебя зовут, служивый?

– Марк, ваше благородие.

– Я не «благородие».

– Так будете!

– Твои слова бы, да богу в уши, Марк…

– Барнес, господин морской подпрапорщик.

– Как ты сказал?

– Марк Барнес, ваше благородие.

– Охренеть! Так вот ты какой… северный олень!

– Что, простите?

– Ничего. Делай перевязку.

– Слушаюсь, – растерянно отозвался вслед уходящему Будищеву фельдшер. Потом повернулся к ничего не понимающему Феде и спросил: – Что это с ним?

– Да кто его знает, – пожал плечами Шматов, всем видом показывая, что барин он и есть барин.

Как ни готовились к приезду Скобелева, но появился он все же внезапно. Вроде только что просигналили с вышки, что видят генеральскую кавалькаду, как она вихрем промчалась по кривым улочкам Бами, подняв при этом тучи пыли. Первым делом Михаил Дмитриевич посетил церковь, но полностью стоять службу не стал, а, получив отпуст от батюшки, направился в госпиталь. Найдя его в полном порядке, он тепло поприветствовал Студитского, приложился к ручкам сестер милосердия, едва не доведя этим мадемуазель Сутолмину до обморока, и проведал юного Карима, оказавшегося таким важным заложником.

Закончив дела в госпитале, генерал в сопровождении свиты отправился в штаб, где его с трепетом ожидало все местное начальство. Впрочем, находившийся в добром расположении духа Скобелев выслушал их доклады вполне благожелательно и разносить, против обыкновения, никого не стал. Во всяком случае, пока. Вообще, Михаил Дмитриевич был одинаково скор на расправу и щедр на награды. Бывало даже, что он, не разобравшись хорошенько, наказывал не тех, кого следовало, а потом гордость не позволяла ему признать ошибку. Впрочем, подчиненные никогда на него не обижались, ибо стоило проявить должное усердие и храбрость, как за взысканием следовала заслуженная награда.

Вдобавок ко всему вместе со Скобелевым прибыла почта, а в ней, помимо всего прочего, императорский рескрипт о награждении отличившихся во время ставшей уже знаменитой рекогносцировки Денгиль-Тепе. Каковы будут эти награды, доподлинно никто не знал, но слухи ходили самые разнообразные, так что теперь все заинтересованные лица с нетерпением ожидали оглашения царской воли. И государь не поскупился…

Помимо монаршего благоволения на верные войска пролился дождь наград. Особенно щедро наградили артиллеристов. Полковник Вержбицкий стал георгиевским кавалером, капитан Полковников получил орден Святого Владимира с мечами и бантом. Не забыли и моряков, лейтенант Шеман получил разрешение добавить мечи к имевшемуся у него ордену Святой Анны, а гардемарин Майер неожиданно стал кавалером знака отличия военного ордена. Фамилии Будищева в списках награжденных не было…

Впрочем, совсем без монаршей милости он не остался. Уже поздним вечером, когда поток посетителей к Белому генералу иссяк, выглянувший из штабной кибитки адъютант поманил изрядно заскучавшего и проголодавшегося кондуктора.

Изнутри штабная кибитка освещалась двумя пятилинейными керосиновыми лампами, одна из которых висела под потолком, а вторая стояла на походном столе. В углу стояли два кресла, на одном из которых сидел вымотанный за день Вержбицкий, а расхаживающий по кибитке Скобелев вполголоса что-то ему рассказывал. Престарелый полковник честно пытался слушать своего командующего, но у него плохо получалось. Тем более что в это время два благообразных денщика накрывали для них ужин, уставляя стол умопомрачительно пахнущими блюдами и закусками.

– Кажется, вы меня совсем не слышите? – усмехнулся генерал, заметив это.

Несмотря на долгую дорогу, проделанную в седле, на его лице не было и тени усталости. Напротив, Михаил Дмитриевич выглядел собранным и энергичным.

– Не ругайте старика, – развел руками Вержбицкий. – Умотался…

– Полноте, Антон Игнатьевич, – усмехнулся Скобелев, – уж поругать-то я найду кого и без вас.

Договорив, он резко развернулся на каблуках в сторону только что вошедшего моряка и грозно нахмурил брови.

– Ваше превосходительство, кондуктор Будищев по вашему приказанию прибыл!

– Вижу, что прибыли, – хмыкнул командующий. – Только не знаю, что с вами делать!

На языке Дмитрия, не знавшего, что ему ожидать, так и вертелось «понять и простить», но невероятным усилием воли он смог удержаться от ерничанья и продолжал стоять перед генералом навытяжку, всем своим видом демонстрируя усердие и непоколебимость.

– Вы должны были вместе со своим взводом усиливать пост на Бендессенском перевале, а сами вместо того изволили шляться с охотниками.

Лицо Будищева в ответ на эту претензию осталось бесстрастным. Во-первых, такое нарушение на отдаленных постах не считалось чем-то выходящим из ряда, а во-вторых, во время этих поисков было уничтожено несколько партий текинцев, а победителей, как известно, не судят.

– Во время последнего дела вы и ваша команда оставили вверенный ее попечению транспорт и, вместо того чтобы охранять его, погнались за текинцами, убившими местного джигита, – продолжал Скобелев, внимательно наблюдая за выражением лица Дмитрия. – Правда, тут больше «заслуга» капитана Слуцкого, но уверен, что и без вас не обошлось.

– Так точно! – гаркнул Будищев, не выдержав совсем уж несправедливого наезда начальства.

– Что так точно? – удивился генерал.

– Не обошлось, ваше превосходительство, – уже более спокойным тоном отвечал кондуктор. – Нужно было кое-что проверить.

– И что же? – не предвещавшим ничего доброго голосом поинтересовался Скобелев.

В ответ Дмитрий сунул руку в карман и, вытащив на свет какой-то сверток, высыпал его содержимое на генеральский стол. К изумлению присутствующих, в нем оказались обычные бердановские патроны – точно такие же, как в сумках любого пехотинца.

– Как прикажете это понимать? – раздувая ноздри от гнева, спросил командующий.

– Эти патроны, ваше превосходительство, я нашел у перебитых нами текинцев, во время крайнего дела.

– Послушайте, кондуктор, – едва сдерживая себя, процедил генерал, – если вы хотите поведать мне о том, что масса текинцев вооружена нашими винтовками, ставшими их трофеями после неудач прошлогодней экспедиции, я прекрасно осведомлен и без вас!

– Эти патроны не могли быть захвачены во время экспедиции генерала Ломакина, – почтительно, но твердо возразил Будищев. – Они изготовлены в этом году и только что доставлены в Закаспийский край.

– Что?!!

– Посмотрите на маркировку.

Некоторое время Михаил Дмитриевич яростно смотрел на наглого моряка, как будто хотел прожечь в нем дыру, но встретившись с не менее упрямым взглядом, нервно дернул плечом и протянул руку к все еще лежащим на столе огнеприпасам. Причем сделал это так резко, что большая часть их раскатилась в разные стороны и попадала на земляной пол.

– А ведь верно, – озадаченно хмыкнул он, разглядев на донце гильзы цифры 80. – Может, в этом году захватили?

– Может, – не стал спорить Будищев, – вот только я уже у третьей банды нахожу новенькие патроны. Даже латунь не успела потемнеть.

– Разгромов наших транспортов давно не случалось, – поспешил вмешаться заметивший, что генеральский гнев миновал, Вержбицкий. – Разве что с убитого часового могли снять или посыльного казака.

– Нет, ваше высокоблагородие, больно много патронов для того, чтобы с одного часового снять. Ладно, внутри шайки поделились, но чтобы с тремя другими…

– Полковник, распорядитесь провести следствие, – решительно приказал Скобелев, прекращая дискуссию.

– Слушаюсь!

– Теперь с вами, господин изобретатель. Как выяснилось, у вас немало доброжелателей и заступников в Петербурге. Один из них, небезызвестный господин Путилов, любезно переслал мне копию именного указа о награждении вас орденом Святого равноапостольного Владимира четвертого класса. Как сказано в указе – «за изобретение беспроволочного телеграфа и прочую деятельность, послужившую к вящей славе Отечества».

– Ох… – удивился Дмитрий, но затем пришел в себя и внезапно охрипшим голосом ответил по уставу: – Покорно благодарю, ваше превосходительство!

– Меня не за что, – ухмыльнулся в густые бакенбарды генерал. – Это награждение произошло, когда вы уже находились в Закаспийском крае, и породило некоторые, скажем так, обстоятельства.

Договорив, Скобелев пытливо и даже с какой-то лукавой смешинкой в глазах посмотрел на растерянного кондуктора, как будто ожидая от него чего-то необычного.

– Простите, но я вас не понимаю, – искренне признался тот.

– Да что же тут непонятного, – не выдержал Вержбицкий, с тоской поглядывавший на уже накрытый стол. – Ты теперь дворянин и офицер!

– Как?!

– В Российской империи, – наставительным тоном начал объяснять полковник, неожиданно для себя перешедший с моряком на «вы», – есть два ордена, любая степень которых возводит кавалера в потомственное дворянство. Святого Георгия и Святого Владимира. Жаль, конечно, орден ваш без мечей, однако же, как ни крути, вы – дворянин и кавалер, а посему можете быть произведены в офицеры. Радуйтесь, кондуктор, вы стали человеком!

– Человеком? – нахмурившись, переспросил Будищев.

– Конечно!

– К копии указа приложен приказ по морскому ведомству временного управляющего вице-адмирала Пещурова о допуске кондуктора Будищева к экзамену на чин гардемарина, – добавил улыбающийся Скобелев. – Жаль только, сдавать его тут негде. Разве что оставите свою батарею и вернетесь на флотилию…

– Никак нет, ваше превосходительство, – мотнул головой свежеиспеченный «кавалер». – Я пулеметы не брошу.

– А вот за это хвалю! – по-своему истолковал отказ Дмитрия генерал. – Тогда сделаем так. Я как главнокомандующий имею право произвести унтера в обер-офицерский чин. Взаправду сказать, правом этим со времен Отечественной войны никто не пользовался, но тут – дело верное. Как-никак, кавалер и бантист. Это производство государь утвердит. Приказ будет готов завтра с утра, а пока поздравляю вас офицером, господин прапорщик!

С этими словами Скобелев протянул Будищеву руку, как бы показывая, что они теперь ровня. Почтительно пожавший ее Дмитрий не без удивления отметил, что генеральская ладонь оказалась мозолистой и крепкой, а рукопожатие получилось по-настоящему мужским, а не как обычно, когда начальник снисходительно протягивал подчиненному три вялых пальца.

– За такое грех не выпить, – подал голос поднявшийся со своего кресла полковник.

– И то верно, – охотно согласился генерал. – Шампанского, правда, нет, но кахетинское весьма недурно…

– Если можно водки, – охрипшим голосом попросил новоиспеченный офицер, отчего-то поморщившийся, когда услышал про «кахетинское».

Денщик, уловив пожелание господ, с видом заправского метрдотеля разлил прозрачную жидкость из графинчика по серебряным стопкам, после чего те дружно чокнулись и выпили по-гвардейски, не закусывая.

– Отдельная благодарность, – доверительно склонившись к Будищеву, продолжил Михаил Дмитриевич, – за пленного мальчишку. Ваше благородство разом уменьшило текинское войско на несколько тысяч человек, так как его родственники согласились держать нейтралитет. Я во всех подробностях написал об этих обстоятельствах его величеству, так что можете ожидать награду и за это.

– За Богом молитва, а за царем служба не пропадают, – вставил с усмешкой Вержбицкий.

– Что скажете об этом молодце? – поинтересовался Скобелев, когда новоиспеченный прапорщик вышел из кибитки, и они с начальником артиллерии смогли, наконец, поужинать.

– Странный молодой человек, – пожал плечами умудренный жизнью полковник, поддевая кусок жаркого вилкой.

– Чем же?

– Да как вам сказать, ваше превосходительство. Не трус, но в пекло дуриком, как это часто бывает с господами-офицерами, не полезет. Осторожен и ничуть этого не стыдится, однако если угодит в передрягу, то дерется отчаянно, а уж стреляет и вовсе так, будто ему черт ворожит. Еще очень внимателен к разным мелочам. Взять хоть эти патроны, будь они неладны! Никто ведь не приметил, а он углядел. При всем при этом еще и хитер, как десять маркитантов. Они, кстати, уже на него жаловались.

– Даже так?

– Случалось, – скупо усмехнулся Вержбицкий.

– И говорит странно, – припомнил Скобелев. – «Крайнее дело»…

– Точно. С его легкой руки теперь все охотники говорят не «последнее», а «крайнее».

– Но почему?

– Даже не знаю, Михаил Дмитриевич. Вроде как примета плохая.

– Стало быть, суеверен?

– В том то и дело, что нет.

– И впрямь странно. Ладно, поживем – увидим. Впереди поход, а вояка он знатный и офицер из него получится толковый.

Выйдя от командующего, Дмитрий с трудом перевел дух. За время ожидания он успел изрядно проголодаться, а поднесенная генералом теплая водка, оказавшись в желудке, настоятельно рекомендовала закусить и… выпить еще! Делать было нечего, и новоиспеченный прапорщик отправился к маркитанту.

После того как Шматов угодил в госпиталь, быт его пришел в полное расстройство. Денщика, или, как говорили на флоте, вестового, ему как унтеру не полагалось. Поэтому готовить и следить за платьем теперь приходилось самому, на что категорически не хватало времени. Хорошо хоть в Бами вернулся Майер, и его верный Абабков за скромное вознаграждение привел в порядок мундир к приезду Скобелева.

– Чего изволите? – скривился как от зубной боли при виде Будищева торговец, совсем недавно имевший неосторожность пожаловаться начальнику гарнизона на бравого моряка.

Конфликт, в сущности, был пустяковым. Карапет Арутюнов, так звали незадачливого коммерсанта, случайно продал кондуктору бутылку уксуса, по недоразумению назвав оную кахетинским вином. Дмитрий хотя и не был большим знатоком вин вообще и кавказских в частности, все же сумел по достоинству оценить вкус и букет, после чего вылил столь изысканный напиток в глотку маркитанта, а в качестве штрафа забрал из лавки две бутылки водки. Казалось бы, зачем поднимать шум? Увы, унтер-офицерские погоны Будищева ввели в заблуждение несчастного торговца, и он пошел искать правду к начальнику гарнизона. На его несчастье, Вержбицкий в тот день отлучился и жалобу принял замещавший его полковник Арцышевский, славящийся своей свирепостью к жульничающим маркитантам. В общем, дело кончилось тем, что Будищева попросили более не шалить, а Арутюнова выпороли.

– Как здоровье? – участливо поинтересовался Дмитрий у пошедшего пятнами торговца.

– Спасибо, хорошо, – прошипел тот.

– Что-то ты бледный, давай, может, присядем?

– Мэст нэт! – с явным удовольствием в голосе процедил маркитант, ни разу не садившийся со времени экзекуции, даже спавший исключительно на животе.

– Будищев, это вы? – неожиданно позвал моряка сидевший в компании артиллеристов прапорщик Панпушко. – Идите к нам!

– Почту за честь, – охотно согласился тот.

Большинство из присутствующих офицеров хорошо знали Дмитрия, а потому возражений с их стороны не последовало. Напротив, они дружно сдвинулись, освободив боевому товарищу место. Еще через секунду перед ним оказалась глиняная тарелка с немудреной закуской и сделанный из бутылки стакан.

– Выпьете? – поинтересовался поручик Хомиченко, бывший старшим за их столом.

– Запросто, – кивнул Будищев. – Тем более есть за что.

– О, у вас повод! И какой же, позвольте полюбопытствовать?

– Я только что был в штабе и получил известие, что уже почти два месяца являюсь кавалером ордена Святого Владимира.

– Каково! Да точно ли это?

– Не знаю, но вряд ли бы Скобелев стал так шутить.

– Вы были у его превосходительства?!

– Ага. И он произвел меня в прапорщики. Завтра будет приказ. Давайте и вправду выпьем, что ли?

– Погодите, Дмитрий Николаевич! – решительно возразил Хомиченко. – Нет, мы, разумеется, выпьем, но сделать это надобно с выполнением всех положенных ритуалов. Господа, у кого есть звездочки?

– Возьмите мои, – со смехом заявил Панпушко и, скинув сюртук, быстро выковырнул звезду из погона, после чего бросил ее в стакан Будищева. – Теперь выпей до дна и представься нам уже как офицер!

– Смелее! – поддержали его остальные.

Дмитрий в ответ пожал плечами, затем, взяв двумя пальцами довольно-таки немаленькую чарку, одним махом опрокинул в рот вторую за сегодняшний вечер порцию водки натощак.

– Господа, – заявил он немного заплетающимся языком, – позвольте представиться вам по поводу получения, ик, чина. Ура!

– Нашего полку прибыло, господа, – поддержал его Хомиченко. – Ура!

– Ура! Ура! – закричали присутствующие и принялись чокаться и поздравлять своего товарища.

Пока они обнимались и выпивали, к ним подошли несколько казачьих офицеров в форме Таманского полка.

– Я смотрю, тут весело! – насмешливо сказал один из них – молодой хорунжий с неприятным выражением лица.

– Празднуем производство в офицеры, – пояснил ему подпоручик Артамонов, недавно прибывший с Кавказа и не знавший еще толком местных обстоятельств.

– О, повод более чем достойный, господа артиллеристы! Не могу не присоединиться к поздравлениям…

– И вам, добрый вечер, господин Бриллинг, – скривился в усмешке Будищев. – Хотите со мной выпить?

– Вы?! – округлил глаза офицер, сообразивший, кого именно он только что поздравил, но потом собрался и с вызовом в голосе ответил: – А почему бы и нет!

– Тогда добро пожаловать, – ухмыльнулся Дмитрий и, развернувшись в сторону маркитанта, крикнул: – Эй, Карапетка! Подай водки и закуски господам офицерам. Да снаряди кого-нибудь в лагерь, позвать моряков. А то они обидятся, чего доброго, что все пропустили.

Шаловливый солнечный зайчик проскользнул сквозь прореху на парусиновом пологе и остановился на лице мирно спящего Будищева. Не желая просыпаться, новоиспеченный прапорщик попытался прикрыться рукой, но несносное порождение солнца продолжало экзекуцию, настырно проникая сквозь пальцы. Оставался только один выход – перевернуться на другой бок, что наш герой и сделал, но… счастье окончательно отвернулось от него, и молодое красивое тело сверзилось с походной койки на покрытый кошмами земляной пол.

– Твою же мать! – простонал он.

– Дмитрий Николаевич, вы проснумшись? – раздался совсем рядом омерзительно трезвый голос Абабкова.

– Вроде того, – пробурчал Дмитрий, присаживаясь на кровать.

– Тады извольте умываться и завтракать!

– Ну его, – малодушно попытался отказаться офицер, но строгий вестовой мгновенно пресек ослабление дисциплины.

– Никак не можно-с! А ежели вам дурственно, так похмелитесь и вся недолга.

– Похмелиться? – переспросил Будищев, попытавшись сфокусировать взгляд на матросе.

– Конечно! – убежденно ответил тот.

– А есть? – в глазах прапорщика загорелась надежда.

– А как же-с, – жестокосердно ухмыльнулся Абабков. – На столе у прочих господ-офицеров стоит. Только чтобы туда пройти, прежде надобно умыться и в порядок себя привести. Ить ваше благородие теперича не кондуктор какой-нибудь. Понимать надо!

– А что, они уже встали?

– Давно уж, – пожал плечами матрос. – Их благородия господа Майер и Шеман уже чай пьют. Вы бы поторопились, а то у них все кончится.

– Ладно, – сдался Дмитрий, – давай умываться.

Ведро холодной воды, вылитое на неразумную голову, вернуло ей способность соображать, а телу двигаться. Закончив с умыванием, Будищев надел чистую рубашку и, накинув сверху мундир, решил, что он готов явить себя миру.

– Доброе утро, – иронически поприветствовал его сидящий за столом Шеман.

Надо сказать, что хотя командир морской батареи был по происхождению финном, выпить мог ничуть не меньше любого русского, что с успехом вчера продемонстрировал. Но при этом он никогда не страдал похмельем, чем приводил своих православных товарищей в совершенно искреннее недоумение. Находившийся рядом с ним Сашка Майер, даром что был немцем, такой счастливой способностью не обладал, но, судя по всему, успел подлечиться и встретил товарища довольной улыбкой.

– Здравия желаю, – буркнул в ответ Будищев.

– Не угодно ли чаю?

– Чай не водка – много не выпьешь! – отрезал прапорщик, вызвав радостный смешок у гардемарина.

– Справедливое суждение, – согласился с ним лейтенант, – но все же до адмиральского часа еще далеко, так что попрошу чрезмерно не налегать.

Договорив, он кивнул своему вестовому, и тот немедля наполнил стоящие перед молодыми офицерами чарки.

– А вы, Николай Николаевич?

– Воздержусь.

– Ну тогда, не пьянства для, но здоровья ради! – провозгласил Дмитрий и, чокнувшись с Майером, опрокинул в себя стопку.

Хлебное вино мгновенно впиталось в стенки желудка, как вода в иссушенную долгим зноем землю, но жизнь сразу же заиграла свежими красками, кровь быстрее побежала по жилам, а воздух из сухого и затхлого тут же стал свежим и прохладным. С таким самочувствием грех было не позавтракать, и Будищев, с удовольствием взялся за немудреную закуску. Стол был, вправду сказать, небогат, но лепешки еще горячими, овечий сыр мягким, а жизнь прекрасной.

– Не угодно ли чаю? – еще раз предложил Шеман.

– С удовольствием, – не стал на сей раз отказываться Будищев.

– А может еще?.. – вопросительно изогнул бровь гардемарин, но к его удивлению, приятель отказался.

– Не так быстро, Саша. Дел много.

– Да какие же у тебя могут быть дела?

– Ну мало ли… кстати, что-то я не помню, когда Бриллинг с нашей вечеринки ушел?

– Может быть, ты еще не помнишь, как пил с ним на брудершафт?

– Что?!

– Было-было, – с легкой усмешкой подтвердил лейтенант. – Вы ему постоянно подливали, потом стали демонстрировать стрельбу по бутылкам, потом кинулись его обнимать, так что мы боялись, что вы его задушите…

– Вы сейчас серьезно? – недоверчиво переспросил Дмитрий, в памяти которого сохранилась только стрельба и растерянное лицо хорунжего.

– Ну да, – радостно, будто сообщая о награждении или производстве в следующий чин, воскликнул Майер. – Ты потом предложил тост за содружество родов войск, и после этого я Бриллинга тоже не видел.

– После этого он поспешил ретироваться, – с непроницаемым лицом заметил Шеман.

– Полагаете, его смутила моя стрельба? – повернулся к командиру Будищев.

– Скорее, то, что вы стали кавалером ордена Святого Владимира.

– И что в этом такого?

– Для вас, может, и ничего, а для людей сведущих очень много. Вам известно, что в Российской империи у награждений существует строгая очередность?

– Что-то слышал.

– Что-то?! – сарказм в голосе лейтенанта стал настолько явным, что его услышал даже пьяненький Сашка Майер, не говоря уж о начавшем трезветь Будищеве. – Так вот, да будет вам известно, что прежде всего награждают орденами Святого Станислава и Святой Анны третьего и второго класса, а только потом очередь доходит до Владимира. Бывало, конечно, что награждения перепрыгивали через какую-то ступень, но никак не через пять кряду! Да еще и лицу, не в обиду будь сказано, не имеющему никакого чина!

– Полно вам, Николай Николаевич, – вяло возразил гардемарин. – Государь волен жаловать ордена в любом порядке, на то он и государь. А то ведь род графов Блудовых того и гляди пресечется…

– А это тут при чем?! – недобро сверкнул глазами Будищев.

– Прости, друг, – тут же пошел на попятный Майер. – Но ведь всем известно твое происхождение и сложные отношения с родственниками.

– Не со всеми, – задумался про себя прапорщик, вспомнив графиню Антонину Дмитриевну, относившуюся к нему с искренней привязанностью и все еще имевшую немалый вес при дворе.

– В другое время, – продолжал тем временем Шеман, – Бриллинг не обратил бы на эти обстоятельства никакого внимания, тем паче что на дуэли нет надобности отбивать горлышки у бутылок, достаточно просто попасть в грудь противнику, а уж это он сумеет. Но сейчас ему надо заслужить возвращение в гвардию, и посему скандалы, как с вами, так и с вашими покровителями при дворе, совершенно излишни.