Текст книги "Стрелок. Митральезы для Белого генерала"

– Все готовы? – спросил Будищев, разглядывая наступающую толпу в бинокль.

– Так точно! – высунулся вперед Деев, тут же получивший подзатыльник от унтера.

– Расстояние – сорок саженей!

– Есть сорок саженей, – поправил прицел наводчик.

– Вашбродь, – высунулся откуда-то снизу солдат-посыльный. – Их благородие, господин штабс-капитан, спрашивают, почему вы не открываете огонь?

– Сколько «благородий» вокруг, некого и на хрен послать, – пробурчал про себя прапорщик, но вслух ответил: – Ждем, когда подойдут поближе!

– Понял, – кивнул пехотинец и побежал докладывать командиру охотников о полученном ответе.

– Тридцать саженей! – снова прикинул дистанцию Дмитрий.

– Пальнуть бы, – снова подал голос неугомонный Деев.

– Я тебе пальну! – сделал страшные глаза унтер, после чего скосил глаза на офицера и добавил: – Ежели без команды!

Наконец, Будищев пришел к выводу, что расстояние оптимально, и скомандовал огонь. Пулемет привычно зарокотал, пережевав за двадцать секунд матерчатую ленту и выплюнув в сторону противника двести тяжелых пуль. Его собрат на соседней башне присоединился к нему парой мгновений позже и познакомил текинцев с понятием перекрестного огня в упор. Засевшие у бойниц охотники также сделали несколько дружных залпов по наступающим текинцам.

Мягкий свинец, попадая в человеческое тело, плющился и вырывал из него подчас целые куски окровавленного мяса, сражая одного воина за другим. Однако храбрые защитники Геок-Тепе продолжали бежать вперед, надеясь-таки добраться до ненавистных «белых рубах» и дать волю своей ярости, но пули летели все гуще и гуще, выбивая целые просеки в толпе атакующих.

Наконец, даже до самых упертых дошло, что их предместье пало и Великокняжеская Кала теперь принадлежит русским. В отчаянии повернули они назад, но широкое пространство между стенами превратилось в ловушку. Укрыться от убийственного огня митральез было негде, и мечущиеся туда-сюда текинцы валились, как колосья спелой пшеницы, подсекаемые серпом.

Оставшиеся в крепости защитники попытались прикрыть своих товарищей огнем со стен. Вокруг пулеметных расчетов тут же стали свистеть пули, но отодвинувший наводчика Будищев прошелся по вражеским стрелкам длинной, на всю ленту очередью, разом выбив несколько человек и заставив пригнуться остальных.

– Вы отлично справились! – сдержанно похвалил моряков непонятно откуда появившийся Куропаткин.

Лицо Алексея Николаевича было как обычно бесстрастно, как будто он был на заседании в штабе, а не водил лично в штыковую солдат. И только запыленная шинель и фуражка напоминали, что вокруг только что гремел бой.

– Рады стараться, ваше высокоблагородие! – привычно рявкнули в ответ матросы, и лишь их командир отмолчался.

– Однако вы изрядно рисковали, господин прапорщик. Случись задержка с открытием огня, противник вполне мог достичь крепости и ворваться в нее.

Будищев в ответ только пожал плечами. Конечно, можно было сосредоточить огонь на крепостных воротах и завалить их вражескими трупами, но тогда большинство текинцев уцелело бы, и могло продолжать воевать. А теперь их тела в разноцветных халатах пестрым ковром покрывали пространство между двумя крепостными стенами.

– Я доложу о ваших действиях командующему, – пообещал напоследок полковник и, с достоинством взобравшись в седло подведенной ему лошади, ускакал прочь.

Как водится, после боя казаки и солдаты попытались хоть как-то вознаградить себя за труды. Иными словами, после боя служивые разбрелись по захваченной ими крепости в поисках того, чем можно было поживиться. И то сказать, жизнь у военного человека не больно-то радостная. Его оторвали от родного дома и семьи, заставили учиться строю и ружейным приемам, зазубривать непонятную словесность, а теперь еще и отправили на край света, покорять диких туземцев, о существовании которых простой русский мужик в военной форме до сих пор и не подозревал. Опять же, господа офицеры смотрят на тебя как на вошь, унтера так и норовят заехать в рыло, ни за что ни про что. Не жизнь – каторга!

А тут снимет солдат с убитого врага наборный пояс да отнесет к маркитанту, вот и будет ему бутылка водки, а если повезет, то еще с закусью. Выпьет он ее с друзьями, вспомнит дом, жену, если есть, да хоть ненадолго забудется от окружающей его поганой действительности. Все веселее! Матросы, само собой, от пехоты не отставали. Тем паче что им было на чем вывозить добытое. Все-таки тачанки – великое изобретение!

Правда, сам «изобретатель» в этом празднике жизни никак не участвовал, но и своим подчиненным не запрещал. Прежде он и сам трофеев не чурался, но ему их Шматов собирал, а теперь…

– Вашбродь, дозвольте обратиться, – отвлек Будищева от мрачных мыслей матрос.

– Чего тебе, Деев? – сфокусировал на нем взгляд Дмитрий.

– Тут это, – замялся сначала парень, но потом, видимо набравшись храбрости, решительно попросил: – А возьмите меня в вестовые!

– Что ты сказал? – удивился прапорщик.

– Дык, – снова смешался матрос, – вашему благородию все одно по чину вестовой положен…

– Думаешь, хлебное место? – покачал головой офицер, поняв, наконец, о чем речь.

– И это тоже, – не стал лукавить моряк. – Вы, вашбродь, не сомневайтесь. Я бедовый. Могу и за платьем ходить, и кашеварить, и все иное прочее. А ежели чего не умею, так научусь. Вот ей-богу научусь!

– Я подумаю, – сухо прервал его заверения в компетентности Дмитрий.

С одной стороны, мысль о том, что нужно искать замену Федору, не вызывала у него ничего, кроме злости, а с другой, Деев ведь прав. Одному трудно, а офицеру и вовсе невозможно. Белье стирать, мундир чистить, сапоги ваксить. Еду, опять же, готовить. У маркитантов ни черта, кроме шашлыка, да водки с закуской, не найдешь. Если у них столоваться, то ни печень, ни бюджет не выдержат, а войне конца-краю не видать.

Вечером принимавшие участие в штурме войска, сдав Великокняжескую Калу сменщикам, возвращались в лагерь. Удачное сражение вызвало подъем боевого духа у солдат и казаков, так что теперь никто не вспоминал случившуюся накануне вылазку текинцев. Напротив, у всех на устах был прошедший только что бой, когда и артиллерия, и пехота, и новомодные митральезы, действуя как единое целое, захватили целую крепость и с минимальными притом потерями. Некоторые были настолько окрылены успехом, что желали нового штурма в надежде покончить одним ударом с коварным врагом.

На подходе к лагерю в глаза военным бросилось несколько свежих могил. Как оказалось, Скобелев, опасаясь за боевой дух вверенных ему войск, решил не проводить пышных похорон и долгих прощаний, а приказал отпеть и похоронить павших в ночном деле, пока их товарищи были в бою[66]66
  Реальный факт.


[Закрыть]. Нижние чины упокоились в общем захоронении, а для господ офицеров выкопали отдельные могилы. Судя по еще не выветрившемуся запаху ладана, эта скорбная работа была закончена совсем недавно.

На одном из крестов было написано «Подполковник и кавалер Д. О. Мамацев», а рядом с ним все еще стояли заплаканные Катя и Люсия, да еще какой-то человек, на которого уставший за долгий день Дмитрий поначалу не обратил внимания.

– Екатерина Михайловна, позвольте выразить вам свои искренние соболезнования! – скорбным голосом проговорил Будищев.

– Спасибо, Дмитрий Николаевич, – всхлипнула молодая вдова. – Мой муж очень ценил вас как офицера и человека. Он всегда говорил, что вы далеко пойдете…

Произнося последние слова, мадам Мамацева снова зарыдала. Баронесса тут же бросилась ее успокаивать, а прапорщик стоял столбом, не зная как на все это реагировать. Говоря по совести, он ужасно проголодался, и ему теперь было не до душевного состояния несчастных вдов. В принципе, выразив сочувствие, он мог спокойно уйти, но что-то заставило его остаться.

– Хороший был человек, – раздался знакомый голос. – Бравый такой…

– Федя? – не веря своим ушам, спросил Дмитрий.

– Ага, – с достоинством кивнул пропавший денщик. – Я это!

Это и в самом деле был Шматов, но бог мой, а каком виде. Вместо почти щегольского наряда на нем был рваный туркменский халат, а добротные яловые сапоги сменили какие-то невообразимые опорки с подвязанными, чтобы не отвалились, подошвами. На пол-лица расплылся дивный, отливавший перламутром синяк, а голова перевязана серой холстиной.

– Ты где был, сукин сын? – изумился Будищев, разом позабыв о хороших манерах в присутствии дам и тому подобных глупостях.

– Тут такое дело… – невольно попятился Шматов, хорошо знавший, что когда его приятель говорит подобным тоном, ничего хорошего ожидать не приходится.

– Федора нашли среди трупов текинцев, – поспешила вмешаться Люсия. – Он был оглушен, но ничего серьезного. Так сказал доктор Студитский.

– Но… как?!!

– Спросите Нефес-Мергена. Это он нашел вашего слугу и притащил в госпиталь. Полагаю, он искал среди павших текинцев своих кровников, а нашел вашего денщика.

– Твою мать! – не смог удержаться от витиеватой фразы Будищев, после чего подошел к Федьке и сграбастал его в объятия. – Я уже думал, что ты погиб!

– Значит, будет долго жить, – печально улыбнулась немного успокоившаяся Катя.

– Если он меня теперь не задушит, – слабо пискнул Федор. – Тише ты, медведь, ить я же ранетый!

– В самом деле, – поспешила вмешаться Люсия. – Отпустите его, а не то и впрямь что-то сломаете. Я говорила, что нашему другу лучше остаться в госпитале, но он меня не послушал.

– Чего я там не видал? – счастливо улыбаясь, выдохнул освободившийся от объятий Шматов. – В госпитале я еще в Балканскую кампанию належался. Но там хоть государь-наследник-цесаревич захаживал, а тут что же…

Уже потом он рассказал свою историю, заставив позабывшего про голод и усталость приятеля ржать во весь голос. Накануне вылазки, зная, что Будищев до утра не вернется, он пошел в правофланговый редут, проведать служившего в батальоне апшеронцев земляка. Но поскольку там было грязно, надел вместо своей щегольской шинели из офицерского сукна один из ватных халатов.

Когда напали текинцы, он успел выхватить подаренный ему револьвер и палил из него, пока не получил сзади саблей по голове. К счастью, удар пришелся плашмя и только оглушил парня. Затем кто-то из текинцев позарился на его добротные сапоги и оставил босиком. Зато когда стали складывать трупы, Шматова из-за халата определили в текинцы, и одному богу известно, чем все могло кончиться, если бы его не нашел рыскающий среди вражеских трупов туркмен.

– Были бы мозги, было бы сотрясение! – только и смог выговорить согнувшийся от хохота Дмитрий.

– Все-таки Будищев не самый воспитанный человек, – заметила, поджав губы, Екатерина Мамацева, когда приятели ушли. – Так ругаться при дамах… фи!

– Знаешь, а я, кажется, первый раз видела его абсолютно счастливым, – задумчиво заметила Люсия.

– Что за странные идеи тебя посещают, милая?! – искренне возмутилась Катя. – Какое тебе дело до его счастья? Напротив, это он должен составить твое!

– Ты думаешь?

– Честно говоря, уже немного сомневаюсь.

В то время пока Куропаткин штурмовал Великокняжескую Калу, в русском лагере происходили большие перемены. Повинуясь приказу Белого генерала, все части перемещались ближе к вражеской цитадели, а в редутах вместо сменных гарнизонов появились постоянные. В более или менее глубоком тылу остались только медики да еще разного рода чиновники, в большом количестве присутствующие на театре военных действий. В основном это были интенданты, но вместе с ними почтмейстер, представители гражданского управления, полицейские, а также ревизор, специально прибывший с Кавказа для проведения расследований местных злоупотреблений.

Впрочем, Будищеву и чудесно спасшемуся Шматову не было до этого никакого дела, если бы не их имущество, оставшееся совершенно без присмотра во время передислокации. Между тем, помимо одежды и оружия, там имелись весьма ценные вещи. И так уж случилось, что именно на долю представителей статской публики выпала забота о багаже прапорщика и его слуги. Надо отдать им должное, все было самым скрупулезным образом собрано, описано, упаковано и ожидало дальнейшей судьбы на госпитальном складе. Последний был выбран исключительно из-за того, что находился под охраной. Туда и пожаловали приятели в поисках утраченного.

– Извините, Дмитрий Николаевич, – устало отозвался вышедший покурить после очередной операции Студитский, – совершенно не было времени заниматься чем-то, кроме своих пациентов.

Работы в госпитале и впрямь было столько, что врачи и санитары просто падали с ног от усталости. Раненные при отражении текинских вылазок шли нескончаемым потоком. Небольшое исключение было сделано только для Мамацевой, которой надо было проститься с мужем, да Люсии, старавшейся не оставлять подругу одну. Но после похорон и они поспешили вернуться к своим обязанностям.

– Все нормально, – отмахнулся Будищев. – Люди важнее шмоток.

– У вас были деньги в вещах?

– Немного.

– Да, припоминаю, ревизор Заславский передавал какой-то опечатанный пакет доктору Щербаку. Скорее всего, они в нем, но Александр Викторович теперь оперирует. Что же касается прочих вещей, то я сейчас распоряжусь, и вам их выдадут.

– Благодарю, – кивнул Дмитрий. – Стыдно признаться, но жрать хочется больше, чем в Америку, а просить у маркитантов в долг как-то не комильфо.

– Вы желаете перебраться в Америку? – удивленно переспросил доктор.

– Шучу, Владимир Андреевич, шучу. От голода.

– Никогда не понимал вашего чувства юмора, – отбросил докуренную до мундштука папиросу врач и извиняющимся тоном добавил: – К сожалению, не могу вам ничего предложить. Разве что вечером…

– Не беспокойтесь, – отмахнулся прапорщик. – Теперь не пропаду. Кстати, а какого черта мое барахло вообще взялись описывать и складировать?

– Порядок такой, – пожал плечами Студитский. – При гибели офицера его вещи собирают, для отправки родным. У Мамацева хоть жена рядом, об имуществе Магалова и прочих позаботились в полку. Ваши отнесли к нам.

– А я тут при чем?

– Прошел слух, что вас убили, – развел руками врач и поспешил вернуться в операционную.

– Не дождетесь, – пробурчал ему вслед Будищев.

Через пару минут к ним с Федором вышел фельдшер, в котором они тут же узнали Барнеса.

– Как я рад, господин прапорщик, что вы живы! – расплылся в любезной улыбке Марк. – Ей-богу, даже если бы я узнал, что жив кто-то из моих родственников, я и то бы обрадовался чуть меньше.

– Это почему так? – удивленно поинтересовался Шматов.

– Ах, Федя, – горестно вздохнул сын многострадального еврейского народа, – если бы ты хоть чуть-чуть знал моих родственников, то не спрашивал сейчас.

– Неужто они такие худые люди?

– Не все, – не стал отпираться Барнес. – Вот моя покойная мама при жизни была – золотой человек, а маленькая сестренка и вовсе настоящий ангел. Да только вряд ли она жива теперь, упокой, Господи, их души.

– Не каркай! – нахмурился Дмитрий.

– Что вы, что вы, ваше благородие, – испугался фельдшер и быстрым шагом направился к складу, время от времени поворачиваясь и предупреждая: – Осторожнее, тут какой-то поц наложил камни, не запнитесь. А тут зачем-то нарыли ям, берегите ноги. А вот здесь низкий проем, поберегите голову, особенно ты – Федя!

Аккуратно сложенные вещи Будищева лежали в углу, всем своим видом напоминая о бренности земного бытия и о том, что в лучшем из миров ничего из этого человеку не понадобится. Иными словами, в наличии было далеко не всё.

– Батюшки, а где же мешки с трофеями? – всплеснул руками Шматов. – Где ружье шарпсовское, где бинокля?

– И что, много трофеев? – сразу же оживился Марк.

– Трохи для сэбэ! – отрезал прапорщик.

– Да я разве против!

– А это что? – насторожился Дмитрий, беря в руки опись.

– Позвольте? – заглянул в документ фельдшер. – Насколько я понимаю, это список ваших вещей!

– Я про эти цифры, – ткнул пальцем Будищев и прочитал вслух: – Ружье американское с оптическим прицелом – сто рублей. Чаша с чеканным узором – десять рублей, браслет из желтого металла – тринадцать рублей… деньги в количестве трехсот пятидесяти двух рублей тридцати шести копеек переданы под расписку начальнику госпиталя надворному советнику Щербаку.

– Что же тут непонятного? – удивился Барнес. – Просто господа, описывающие имущество, пожелали некоторые вещи оставить себе и оплатили их стоимость. Так всегда делают. Да посудите сами, доставка ваших вещичек в Петербург станет в копеечку, а деньги может отвезти какой-нибудь друг семьи совершенно за бесплатно!

– Да где же такое видано, чтобы за серебряную чашу всего десять рублей? – возмутился Федор.

– Так оно серебряное, – понимающе хмыкнул фельдшер.

– Ладно, разберемся, – скрипнул зубами моряк.

Вечером того же дня господа чиновники собрались у одного из маркитантов. Надо сказать, устроились «чернильные души» не без комфорта. Имелся даже ломберный стол, притащенный, судя по всему, из офицерского собрания в Бами, и венские стулья, на которых и восседали игроки. Из угощения был, разумеется, всем набивший изрядную оскомину шашлык из баранины, хорошо, впрочем, вымоченный и прожаренный. Французские ветчина и сардины, итальянские маслины, английское печенье и австрийские сосиски с капустой. Все это, разумеется, в жестяных банках, гарантировавших сохранность продукта и неизменность вкусовых качеств. Ко всему этому великолепию подавался самый настоящий херес.

Банкометом был уже знакомый Дмитрию Костромин, справа от него сидел единственный офицер в этой компании Недоманский, остальных игроков он не знал, кроме разве что почтмейстера Петра Ивановича Хвостова. Последний был в некотором роде человеком незаурядным. В свое время он прошел всю русско-турецкую войну, состоя при штабе 8-го корпуса[67]67
  Командующий генерал-лейтенант Радецкий.


[Закрыть], где был свидетелем зверств башибузуков и многих других малоприятных вещей. В отличие от прочих статских, старавшихся держаться подальше от боя, Петр Иванович, напротив, не без удовольствия принимал участие в перестрелках, для чего всегда имел при себе охотничий штуцер с прекрасным боем. По удобству зарядки он, конечно, уступал «шарпсу» Будищева, но вот по точности, пожалуй, что превосходил. Собственно, во время одной из таких перестрелок они и познакомились.

Сейчас господа изволили играть в карты, причем не на щелбаны. На зеленом сукне лежало несколько кредитных билетов разного достоинства, стопки серебряных рублей и золотых империалов. Отдельно стоял «браслет из желтого металла», очевидно, поставленный на кон одним из игроков.

– Господин Будищев, – искренне обрадовался ему Хвостов. – Ей-богу, не чаял увидеть тебя живым!

– Не ждали?

– Если честно, нет, – поджал губы Костромин.

– Петр Иванович, я так понимаю, мой «шарпс» у вас?

– У меня, голубчик, у меня. Прости великодушно, полную цену за него не смог внести, а упустить грех было!

– Я не в обиде, – усмехнулся Дмитрий. – Тем более что вы единственный, кто хотя бы попытался остаться честным человеком.

– Попросил бы! – нервно воскликнул благообразный господин, сидящий напротив Недоманского. – Все ваши вещи описаны при свидетелях, о чем составлен необходимый документ. Некоторые из них были выкуплены, в том числе и присутствующими здесь господами. Все проведено в полном соответствии с законом Российской империи…

– Если вы не заметили, то слухи о моей смерти несколько преувеличены!

– Вы верно, желаете получить свои вещи назад? – ничуть не смутился чиновник. – Нет ничего проще, верните уплаченные за них деньги и получите назад ваши… м-м… трофеи.

Последние слова он произнес с видом крайнего пренебрежения, как будто подчеркивая, что Дмитрий нажил свое добро не самым честным способом.

– Господин Заславский, если не ошибаюсь?

– Так точно-с, статский советник Заславский, – с достоинством представился ревизор.

– Давно хотел узнать об одном юридическом вопросе.

– Мне теперь некогда давать консультации.

– Это не займет много времени.

– Слушаю вас.

– Кто, по вашему мнению, больший преступник, разбойник или скупщик краденого?

– На что это вы намекаете, господин прапорщик! – взвизгнул чиновник, но напоровшись на взгляд Будищева, замолк и плюхнулся обратно на свой стул.

– На то, что согласно вашей описи, в моих вещах было восемьсот тридцать семь рублей с копейками, между тем как их было без малого почти три тысячи!

– Да кто вам поверит, что у выслужившегося из нижних чинов может быть такая сумма?!

– Тише-тише, господа, – поспешил успокоить присутствующих Костромин. – Претензии господина прапорщика вполне понятны и обоснованны. Что же до формы, в которую он их облек, то давайте сделаем скидку на его происхождение.

– Поддерживаю, – хмуро буркнул Недоманский, явно находившийся не в своей тарелке.

– С высоты моего происхождения, – неожиданно для всех презрительно процедил Дмитрий, – разница между вами и английской королевой совершенно не заметна. Но если кто-нибудь чувствует себя оскорбленным, то он всегда может пойти на хрен!

– Дмитрий Николаевич, – скупо улыбнулся банкомет, явно оценивший красоту фразы. – Я некоторым образом тоже приобрел пару вещей из числа имевшихся у вас. Если вам будет угодно, то назовите свою цену, и я охотно доплачу разницу.

– Благодарю, но ваше предложение мне не интересно.

– Жаль. Но как знаете.

– В общем, так, господа хорошие, завтра поутру придете к госпиталю и вернете мне мое имущество. А вот это браслетик, пожалуй, заберу. Чтобы не потерялся ненароком.

– Боюсь, что нет, – сокрушенно покачал головой Костромин. – Его мне проиграл господин Нехлюдов.

– Кто?!

– Это я, – с трудом выдавил из себя молчавший до сих пор молодой человек в мундире коллежского асессора.

– Впрочем, если он немедля выкупит его, – ехидно усмехнувшись, продолжал ревизор, – то я не стану возражать. Во сколько вы его оценили, мой друг, кажется, в полтораста рублей?

– Я не стану ничего выкупать, – нервно сглотнул слюну Нехлюдов.

– В смысле?

– Я не стану ничего выкупать! – почти крича, повторил молодой человек. – Я уже один раз заплатил за него и полагаю, что этого довольно!

– Тринадцать рублей? – уточнил Будищев.

– И что с того? Вы его тоже не покупали! И вообще, как вы смеете приходить к благородным людям со столь наглыми претензиями? Вы – выскочка и мизерабль![68]68
  Miserable – жалкое, ничтожное существо (фр.).


[Закрыть]

В другой ситуации Дмитрий, возможно, смог бы сдержаться, но он смертельно устал за прошедшие сутки. Успел потерять и оплакать, а затем вновь обрести друга. Наконец, он был голоден, и сидящие за столом сытые и довольные господа вызывали в нем дикое раздражение. В конце концов, он и так уже слишком долго вел себя паинькой…

Звук от удара был резким и сочным, как будто по водной глади плюхнула колесная лопасть парохода. В благородном обществе это назвали бы пощечиной, а на юридическом языке – оскорблением действием. Но точнее всего было определение, принятое в народе, ибо молодой и перспективный чиновник военного ведомства Нехлюдов отхватил самого настоящего леща, отчего плюхнулся на свой стул и упал вместе с ним, задрав ноги в узких панталонах.

После обеда следующего дня Будищеву пришлось предстать перед глазами «высокого начальства». К счастью, у него было довольно времени, чтобы отдохнуть и привести себе в порядок после всех перипетий. И даже щеки с подбородком были чисто выскоблены, хотя большинство офицеров в отряде успели к тому времени обрасти бородами разной степени густоты. Вот только усы ни завивать, ни фабрить он не стал, так и не привыкнув к этому изыску.

Вообще, скандал с мордобоем между офицером и чиновником следовало разбирать командующему отрядом, но то ли Скобелев был очень занят, то ли еще по какой причине, но делом занялся полковник Арцышевский, помимо всего прочего являвшийся в последнее время непосредственным начальником прапорщика. Товарищем или заместителем у него неожиданно оказался подполковник Щербина, а третьим членом комиссии капитан Полковников.

– Хорош, нечего сказать, – ухмыльнулся Адольф Феликсович, глядя на вытянувшегося во фрунт Будищева.

Надо сказать, что отношения у полковника с прикомандированным к нему моряком были несколько прохладные. Командир казачьего Таманского полка, начавший служить еще при блаженной памяти Николае Павловиче, относился ко всему новому и неизведанному несколько настороженно, а потому широко известный в узких кругах изобретатель никакого доверия у него не вызывал. К тому же Будищев имел неосторожность иметь по всякому поводу свое мнение, которое к тому же он не стеснялся высказывать. Что для простого прапорщика, по мнению полковника, было непозволительной роскошью.

– Господин прапорщик, – официальным тоном начал капитан. – Вам известно, для чего вас вызвали?

– Никак нет, – строго по уставу, но при этом немного равнодушно ответил Дмитрий.

– Вот, значит, как! – нахмурился Арцышевский.

– Вчера вечером, – подал голос Щербина, – вы устроили ссору с коллежским асессором Нехлюдовым и нанесли ему оскорбление действием. Хочу напомнить, что оный чиновник выше вас по чину и положению, а посему ваше деяние в военное время попадает под действие соответствующей статьи Устава и Уложения о наказаниях.

– Господа, – пожал плечами Будищев, – когда шулера ловят за руку за ломберным столом, его бьют канделябром, невзирая на чин и происхождение.

– Вы играли в карты с этим господином?

– Нет.

– Тогда к чему подобная аллегория?

– К тому, что этот чиновник попался на мелкой краже, но вместо того чтобы потупить глазки и возместить ущерб, начал качать права!

– Что, простите?

– Корчить из себя владетельную особу.

– Понятно, – кивнул Арцышевский. – Однако у нас на сей счет иные сведения. Присутствующий при этом прискорбном событии капитан Генерального штаба Недоманский утверждает, что вы были пьяны и устроили скандал, оскорбив всех присутствующих. Что скажете, прапорщик?

– Что ни одно доброе дело не остается безнаказанным, – вздохнул Дмитрий.

– О чем вы?

– Да так, дела прошлые.

– Кроме того, у вас ссора с подпоручиком бароном Штиглицем!

– Не было такого!

– И с хорунжим Бриллингом!

– Мы с ним примирились в присутствии большинства офицеров вашего полка и четвертой батареи.

– Положим, что так. Однако не слишком ли много ссор? Его превосходительство Михаил Дмитриевич крайне разочарован вашим поведением и уже раздумывает, не поспешил ли с производством!

– Господа, – вспыхнул Будищев, – вам самим-то не стыдно? Какие-то сраные чинуши, узнав о гибели офицера, попытались его обокрасть, а вы их покрываете. Я знаю по рассказам старших товарищей, что прежде даже жалованье на полк не выдавалось, если чернильные души не получали свой процент. Они едва не сорвали наш поход, разоряя и обманывая местных жителей. Наконец, кто-то из этих тварей снабжает текинцев патронами, но никому до этого нет дела!

– Вы закончили? – с непроницаемым видом спросил Арцышевский.

– Да.

– Мы вас услышали, – важно кивнул полковник. – Теперь можете возвращаться к своим обязанностям. О нашем решении вас известят.

– Честь имею! – козырнул в ответ Дмитрий и вышел вон.

– Что скажете, господа? – обвел глазами офицеров председатель комиссии.

– А ведь кое в чем этот вчерашний унтер прав, – пожал плечами Щербина. – Костромин со своими клевретами совсем зарвался.

– Вы полагаете это достаточным поводом, чтобы ударить дворянина по физиономии? – иронически приподнял бровь Арцышевский.

– Адольф Феликсович, – ухмыльнулся в усы Полковников. – Скажите, неужели вам за долгую службу ни разу не хотелось дать в морду кому-нибудь из представителей этой братии?

– Бывало, – не стал отрицать полковник.

Чем хороша армия, так это тем, что там всегда можно найти себе занятие. Вот и Будищев нашел, заставив подчиненных в очередной раз перебирать и чистить пулеметы, готовясь к надвигающимся событиям. А то, что они надвигаются, было совершенно ясно. Раздосадованные потерей Великокняжеской Калы текинцы предприняли еще несколько вылазок по всему фронту. Но если на правом фланге моряки Шемана отразили их нападение с помощью митральез и скорострельных орудий, то в центре все опять пошло наперекосяк. То есть с фронта пехоте удалось дружными залпами отогнать противника, зато они просочились на фланге и напали на орудийную прислугу.

Бывшие как всегда без винтовок канониры, пока не подоспела подмога, дрались банниками и всем, что попадало под руку. Офицеры схватились за револьверы, а потом дошло дело и до шашек. И лишь своевременный подход роты самурцев из резерва не дал частной неудаче превратиться в очередное обидное поражение. Впрочем, потери, особенно среди артиллеристов, оказались достаточно велики. К тому же врагам удалось утащить еще одну горную пушку, да еще и вместе с пленным. Впоследствии выяснилось, что это был бомбардир Агафон Никитин, мученически погибший в плену.

Но пока матросы под руководством Будищева занимались изучением и обслуживанием материальной части, их командир мрачно размышлял о бренности земного бытия.

– Добрый день, Дмитрий Николаевич! – окликнул его женский голос, показавшийся смутно знакомым.

Женщин в лагере было мало, а потому появление еще одной не могло не вызвать интерес, а потому прапорщик обернулся и с удивлением узнал графиню Милютину, только что покинувшую экипаж.

– Здравствуйте, ваше сиятельство, – удивленно поздоровался он, но дочь военного министра тут же прервала его:

– Ну что за несносное титулование?! Кажется, мы договорились, что вполне сможем обойтись без него.

– Простите, Елизавета Дмитриевна, – повинился Дмитрий и крепко пожал поданную для поцелуя руку. – Я никак не ожидал встретить вас здесь. Какими судьбами?

– О, это целая история, – слегка поморщилась от его манер графиня, но тут же согнала со своего породистого лица выражение неудовольствия и любезно улыбнулась. – Майор Любимов (знаете такого?), заведовавший Самурским постом, в коем я служила при тамошнем околотке, слишком уж переживал о моей безопасности, отчего непрерывно слал генералу Скобелеву панические послания с просьбой о подкреплении.

– Боюсь, его превосходительству было трудно выполнить эту просьбу, – скупо улыбнулся прапорщик, хорошо знавший, что ни одного лишнего солдата в отряде не было.

– Так и случилось, – благосклонно кивнула Милютина, после чего продолжила свое повествование: – Но Михаил Дмитриевич разрешил мне прибыть сюда. Очевидно, он полагает, что здесь безопаснее.

– Это вряд ли, – не смог удержаться от смешка Будищев.

– Вы что-то сказали? – не расслышала его Елизавета Дмитриевна.

– Я говорю, как хорошо, что вы приехали!

– Я тоже так думаю. Однако возница должен был довезти меня до госпиталя, но отчего-то остановился здесь. Вы не поможете мне добраться?

– С удовольствием! – отозвался Дмитрий и хотел было уже схватиться за саквояж, но потом заметил прочий багаж и передумал.

– Деев, – громко позвал он матроса. – Хватай вещи ее сиятельства и дуй в госпиталь!