Текст книги "Невроз и личностный рост: борьба за самореализацию"

Недвусмысленность таких поступков каждый раз застигает его врасплох, но и тогда он отказывается верить в любое намерение обмануть, унизить, использовать. Им часто злоупотребляют (а еще чаще он так воспринимает происходящее), и все же это не изменяет его основных ожиданий. Даже если по горькому жизненному опыту он знает, что нечего ждать что-то хорошее от этой группы людей или от данного человека, он по-прежнему упорно ждет – сознательно или бессознательно. Когда подобная слепота нападает на человека, в иных отношениях психологически проницательного, друзья или коллеги могут быть ею просто изумлены. Но она просто указывает, что такие огромные эмоциональные потребности берут верх над очевидным положением дел. Чем больше он ждет от людей, тем больше он склонен видеть их идеальный образ. Таким образом, вместо реальной веры в людей у него есть лишь установка Поллианны, которая неизбежно приносит ему бездну разочарований и делает его еще более неуверенным.

Вот краткий перечень того, чего он ожидает от людей. В первую очередь, он должен чувствовать, что его принимают. Это ему подойдет в любой доступной форме: внимания, одобрения, благодарности, дружбы, симпатии, любви, секса. Для наглядности сравним: точно так же, как в нашей культуре многие люди считают, что стоят столько, сколько денег они «делают», смиренный тип личности определяет свою ценность монетой любви, используя слово «любовь» в широком смысле, обобщающем различные формы расположения. Он стоит столько, насколько он нравится, нужен, желанен или любим.

Более того, он нуждается в человеческих отношениях и в обществе других потому, что ни минуты не может оставаться один. Он сразу чувствует себя потерянным, словно отрезанным от жизни. Это чувство, довольно болезненное, он может терпеть, пока его плохое обращение с самим собой не выходит из рамок. Но как только его самообвинения или презрение к себе доходят до точки предела, его чувство потерянности может перерасти в несказанный ужас, и именно в этой точке его потребность в других становится безумной.

Он еще больше начинает нуждаться в компании, если даст себе установку, что он сейчас в одиночестве и он не желанен и не любим вообще, а это – позор, который надо хранить в тайне. Позор – отправиться одному в кино или в отпуск и позор – прозябать одному на выходных, когда все другие вращаются в обществе. Это иллюстрирует, до какой степени его уверенность в себе зависит от того, заботится ли кто-нибудь о нем хоть как-то. Он нуждается в других, чтобы любая мелочь, которую бы он ни делал, приобрела смысл и вкус. Смиренный тип личности нуждается в ком-нибудь, для кого он мог бы шить, готовить или возиться в саду, в учителе, для которого он мог бы играть на пианино, в пациентах или клиентах, которые на него возлагали бы надежды.

Однако эмоциональная поддержка – это еще не все, он нуждается в помощи, в огромном количестве помощи. Он убежден, что та помощь, в которой он нуждается, остается в самых разумных границах, и это происходит отчасти потому, что основная часть его потребностей бессознательна, а отчасти потому, что он останавливается на определенных требованиях, словно они отдельные и единственные: ему должны помочь устроиться на работу, поговорить с его квартирной хозяйкой, пойти с ним (или вместо него) в магазин, одолжить ему денег. Более того, для него любое осознанное желание, чтобы ему помогли, кажется таким понятным, поскольку стоящая за ним потребность так велика. Но когда при психоанализе мы видим картину в целом, то убеждаемся, что его потребность в помощи на самом деле перерастает в ожидания, что для него будет сделано все. Другие должны проявить инициативу, сделать за него работу, взять на себя ответственность, добавить смысла в его жизнь или так взять в руки его жизнь, чтобы он жил ими. Поняв полный объем этих потребностей и ожиданий, мы поймем и власть, которую любовь имеет над смиренным типом. Это не только средство уменьшить тревогу; без любви и он и его жизнь ничего не стоят и теряют смысл. Поэтому любовь – неотъемлемая часть решения о смирении. Если говорить языком чувств такого человека, любовь становится необходима ему, как воздух.

Естественно, что и в психоаналитические отношения он переносит такие ожидания. По контрасту с большинством «захватчиков», он вовсе не стыдится попросить о помощи. Напротив, он может умолять о помощи, описывать во всех красках свою нужду в ней и беспомощность. И замечу, он хочет конкретной помощи. В глубине души он ожидает исцеления «любовью». Он может вполне активно участвовать в психоаналитической работе, но, как оказывается позднее, на это его толкает жадное ожидание того, что спасение и искупление находятся и придут только извне, через хорошее отношение к нему другого человека (в данном случае – психоаналитика). Он ожидает, что психоаналитик «сотрет» его чувство вины своей любовью, имеется в виду и половая любовь, в случае психоаналитика противоположного пола. Чаще это любовь в более широком смысле: знаки дружбы, особого внимания или интереса.

Как это часто случается при неврозе, потребность превращается в требование, то есть он считает, что имеет право быть одаренным милостями. Потребность в любви, привязанности, понимании, сочувствии или помощи становится основной идеей: «Я имею право на любовь, привязанность, понимание, сочувствие. Я имею право на то, чтобы для меня делали все. Я имею право не бороться за счастье, оно само должно упасть мне в руки». Понятно и без лишних объяснений, что такие требования (в качестве требований) так и остаются бессознательными гораздо глубже, чем у захватнического типа личности.

В связи с этим уместен вопрос, на чем смиренный тип личности основывает свои требования и чем их подкрепляет? Наиболее осознанное и близкое к правде основание состоит в том, что он усиленно старается стать приятным и полезным. От темперамента, структуры невроза и ситуации зависит, насколько он может быть милым, уступчивым, деликатным, чутким к желаниям других, доступным, нужным, жертвенным, понимающим. Он, естественно, переоценивает то, что делает для другого человека. Он упускает из виду, что этому человеку, может, и не надо такого внимания или щедрости; он не осознает, что его предложения словно крючок с наживкой; он не принимает во внимание свои несимпатичные качества. Поэтому все, что он дает, кажется ему чистым золотом дружбы, за которое он вправе ожидать плату той же монетой.

Вторая основа его требований приносит больше вреда ему и больше достает окружающих. Если уж он боится оставаться один, то и другие должны сидеть дома; поскольку он не выносит шума, все должны ходить по дому на цыпочках. Опираясь на свои невротические требования и страдания, он предъявляет права на страдания. Страдания бессознательно служат усилению невротических требований, в результате не появляется даже побуждения их преодолеть и растет желание преувеличить свои страдания. Это не означает, что он просто рядится в одежды страдальца, чтобы показать свои мучения. Его страдания гораздо глубже, потому что он должен доказать, в первую очередь себе, ради собственного спокойствия, что имеет право на удовлетворение своих потребностей. Он должен чувствовать, что его страдание самое исключительное и просто вселенское, и это дает ему право на помощь. Другими словами, этот процесс на самом деле обостряет страдание, чего можно было бы избежать, лишив страдание бессознательной стратегической ценности.

Третье основание, еще глубже погруженное в бессознательное и еще более разрушительное, – это его чувство, что он – обиженный и потерпевший – имеет право на возмещение причиненного ему ущерба. В сновидениях он может видеть себя безнадежно искалеченным и, следовательно, имеющим право на то, чтобы удовлетворялись все его потребности. Чтобы понять эти элементы мстительности, мы должны рассмотреть факторы, отвечающие за его чувство обиды.

У типичного смиренного человека это чувство почти постоянно исподволь присутствует во всей его жизненной позиции. Если создавать его портрет точно и лаконично, можно сказать, что этот человек все время жаждет любви и чувствует себя обиженным. Справедливости ради, как я уже говорила, другие действительно нередко пользуются его беззащитностью и готовностью чем-то помочь или пожертвовать. Он остро ощущает свою ничтожность и неспособность за себя постоять и поэтому иногда не осознает таких злоупотреблений. В придачу, из-за процесса «усушки» и всех ее последствий, он часто остается ни с чем, и всякие злые намерения со стороны окружающих здесь ни при чем. Но даже если он в чем-то фактически удачливее других, его нельзя не позволяют ему признать свои преимущества, и он должен представлять себя (и, следовательно, ощущать) в более затруднительном положении, чем они.

Далее, он досадует, когда не исполняются его многочисленные бессознательные требования – например, когда окружающие не бросаются ему на шею с благодарностью за его компульсивные попытки угодить, помочь и пожертвовать собой. Его типичный ответ на фрустрацию требований – не столько праведный гнев, сколько жалость к себе за несправедливое обращение.

Возможно, еще больше отравляют его существование те обиды, которые он чувствует, занимаясь самоумалением, самоупреками, презрением к себе и самоистязанием (экстернализованными). Чем сильнее его издевательства над собой, тем меньше их перевешивает хорошая внешняя обстановка. Он поведает вам печальнейшую повесть о своих несчастьях, вызывая жалость и желание наделить его лучшей долей, только чтобы вскоре оказаться в том же самом тяжелом положении. На самом деле с ним, возможно, не так уж плохо обошлись, как это ему кажется; во всяком случае, за чувством обиды стоит реальность его собственного издевательства над собой. Между неожиданным усилением самообвинений и последующим чувством обиды довольно очевидна связь. Как только при виде своих трудностей в нем возымеют силу самообвинения, его мысли перекинутся на тот ужасный период или случай из его жизни, когда с ним действительно плохо обращались – было ли это в детстве, во время предыдущего лечения или на прежней работе. Он может драматически преувеличивать причиненное ему зло и зацикливаться на нем, как это бывало и раньше. Ту же модель можно увидеть и в человеческих взаимоотношениях. Если, например, его терзает смутное сомнение, что он проявил к кому-то невнимание, он может молниеносно переключиться на чувство обиды. Короче говоря, дикий страх сделать что-то «не так» заставляет его чувствовать себя жертвой, даже когда он подвел других или в результате непрямых требований сумел им что-то навязать. Ощущение «я – жертва», таким образом, становится защитой от ненависти к себе, а потому – стратегической и важной позицией, которую следует яростно оборонять. Чем более злобными становятся самообвинения, тем более впечатляющими должны быть доказательства и демонстрация зла, причиненного ему, и тем глубже он проживает это зло. Эта потребность может быть столь решительной, что делает его доступным для помощи на вечные времена. В противном случае, если принять помощь или хотя бы знать, что она возможна, позиция жертвы попросту рухнет. И оправданно полезно при каждом внезапном усилении чувства обиды искать возможное увеличение чувства вины. Во время психоанализа мы имеем возможность наблюдать, что зло, причиненное ему, уменьшается до разумных размеров, а то и вовсе оказывается не злом, стоит ему увидеть свой вклад в обсуждаемую ситуацию и начать смотреть на вещи трезво, то есть без тени самоосуждения.

Пассивная экстернализация ненависти к себе может зайти гораздо дальше чувства использованности. Невротик может провоцировать других на плохое обращение с собой, в результате он переносит во внешний мир все, что происходит во внутреннем. Теперь он благородная жертва, страдающая в безжалостном и коварном мире.

Все эти могущественные источники объединяются для поддержки его чувства использованности. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что он не просто чувствует себя использованным, но какая-то частичка в нем радуется этому чувству, жадно хватается за него. Это дает нам повод подумать, что его чувство использованности должно нести важную функцию. Оно позволяет ему выпустить наружу свои подавленные захватнические влечения (почти единственный приемлемый выход для него) и в то же время скрыть их. Оно позволяет ему тайно чувствовать свое превосходство над другими, нести свой мученический венец, позволяет на законном основании чувствовать враждебность к людям и позволяет замаскировать свою враждебность, потому что, как мы сейчас убедимся, большая часть его враждебности подавлена и выражена в страдании. Поэтому чувство обиды создает грандиозное препятствие к тому, чтобы пациент увидел и ощутил свой внутренний конфликт, псевдорешением которого и будет смирение. Но конфликт никуда и не исчезнет, пока пациент не взглянет на него прямо, несмотря на то что анализ каждого отдельного фактора помогает сгладить его остроту.

Пока его чувство использованности и обиды на том же уровне (а обычно с течением времени оно становится сильнее), оно создает нарастающее мстительное возмущение окружающими. Но оно остается неосознанным. Оно должно быть как можно дальше вытеснено, поскольку подвергает опасности все жизненно важные ценности, которыми он живет. Оно бросает тень на его идеальный образ абсолютной доброты и великодушия, оно заставляет его чувствовать себя недостойным любви и затевает конфликт со всеми его ожиданиями от других, оно нарушает его внутренние предписания быть понимающим и всепрощающим. Поэтому его чувство негодования – скорее недовольство собой, а не другими. Понятно, что такое негодование – первый по величине разрушительный фактор для данного типа.

Несмотря на постоянно подавляемое возмущение, иногда он будет бросать упреки окружающим в мягкой форме. И только когда он будет уже доведен до отчаяния, плотина рухнет и наружу вырвется поток яростных обвинений. В них может быть выражено в точности то, что он чувствует в глубине души, но после он обычно отказывается от них, говоря, что был слишком расстроен и все на самом деле не так. Но для него самый характерный путь выражения мстительного возмущения – это все тот же путь страданий. Страдание, впитав в себя ярость, растет и показывает себя через психосоматические симптомы, через ощущение прострации или депрессию. Если в процессе психоанализа что-то возбуждает у такого пациента мстительность, он гнев спрячет, но будет явное ухудшение его состояния. На самом деле он выдаст целый список жалоб и скажет, что от психоанализа ему, кажется, не лучше, а хуже. Возможно, психоаналитик знает, что задело пациента на предыдущей сессии, и попробует довести это до сознания пациента. Но пациенту вовсе не надо увидеть нужную связь, ведь это могло бы уменьшить его страдания. Он просто без конца будет расписывать, как ему было плохо, словно проверяя, что до психоаналитика полностью дошло, какой глубины была его депрессия. Он, сам того не осознавая, всеми силами стремится заставить психоаналитика почувствовать себя виноватым за то, что заставил его так страдать. Собственно, все точно так же происходит с ним дома. Тут страдание приобретает еще одну функцию: оно впитывает в себя ярость и заставляет других чувствовать себя виноватыми, а это единственный верный путь с ними поквитаться.

Именно эти факторы он должен «благодарить» за удивительную двойственность его отношения к людям: на поверхности преобладает «наивное» оптимистическое доверие, а в глубине – подозрительность всего и вся и негодование.

Накопившаяся мстительность создает чудовищное внутреннее напряжение. Часто загадка состоит не в том, почему он страдает тем или иным эмоциональным расстройством, а в том, как он умудряется сохранять хоть какое-то душевное равновесие. А может ли он это и как долго, зависит в определенной степени от силы внутреннего напряжения, а отчасти от внешних обстоятельств. Причем последнее важнее для него, с его беспомощностью и зависимостью, чем для других невротических типов. Для него комфортно то окружение, которое не ждет от него большего, чем он может (при своих затруднениях), и допускает ту меру удовлетворения, в которой он (в соответствии со своей структурой личности) нуждается и которую решается сам себе позволить. В случае нетяжелого невроза, он может получать удовлетворение, посвятив жизнь другим или какому-то делу, или забыть о себе, помогая и принося пользу другим, и это позволит ему считать себя нужным, желанным и приятным. Однако даже при самых благополучных внутренних и внешних условиях его жизнь покоится на шаткой основе. Любая перемена во внешней ситуации представляет угрозу. Люди, о которых он заботится, могут умереть или просто перестать в нем нуждаться. Дело, которому он отдавал много, может развалиться или утратить для него свое значение. Такие житейские потери, которые здоровый человек в состоянии перенести, его могут сломать, довести до края, когда на передний план выходят и все заслоняют собой его тревога и чувство, что все напрасно. Другая опасность угрожает ему в основном изнутри. Слишком многие факторы в его безотчетной враждебности к себе и другим способны породить большее внутреннее напряжение, чем он может вынести. Другими словами, шансы, что его чувство обиды возьмет верх, слишком высоки, чтобы какая угодно ситуация была для него безопасной.

С другой стороны, господствующие жизненные условия могут не содержать даже и тех частично благоприятных элементов, о которых мы говорили выше. Если внутреннее напряжение велико, а внешние условия неблагоприятны, он может стать не только глубоко несчастным, но и утратить свое хрупкое внутреннее равновесие. Неважно, каковы симптомы этого состояния – паника, бессонница, анорексия, – оно наступает. Его отличительная черта – враждебность, прорвавшая плотину и затопившая все. Все накопленные горькие обвинения против других тогда вырываются наружу; требования становятся откровенно мстительными и безрассудными; ненависть к себе становится сознательной и доходит до ужасающих размеров. Это состояние ничем не смягченного отчаяния. Возможна сильная паника и возрастает опасность суицида. Это уже совсем другая картина, и следа не осталось от слишком мягкого человека, который очень хочет всем делать приятное. Однако начальная и конечная стадии являются неотъемлемыми частями одного вида невротического развития. Было бы ошибкой думать, что количество деструктивности, проявляющееся на конечной стадии, раньше просто все время сдерживалось. Конечно, под маской уступчивости копилось много больше напряжения, чем было заметно. Но только значительное увеличение фрустрации и напряжения привело к конечной стадии.

Поскольку некоторые другие аспекты решения о смирении будут обсуждаться в контексте болезненной зависимости, я бы хотела подвести итог общему очерку данной структуры характера некоторыми замечаниями о проблеме невротического страдания. Любой невроз причиняет реальное страдание, большее, чем обычно это осознает сам больной. Смиренный тип страдает от оков, не дающих ходу его захватническим тенденциям, от издевательств над самим собой, от двойственного отношения к другим. Все это – просто страдание, оно не служит никакой цели, его не «примеряют» на себя, чтобы произвести впечатление на окружающих. Но, помимо того, страдание выполняет определенные функции. Я предлагаю называть страдание, возникающее в результате этого процесса, невротическим, или функциональным, страданием. Я уже говорила о некоторых из его функций. Страдание становится основой требований. Оно – не только мольба о внимании, любви, заботе и сочувствии, но дает право на все это. Оно служит поддержкой невротического решения и, следовательно, выполняет интегрирующую функцию. Страдание – это еще и особый путь мщения. На самом деле нередки случаи, когда психическое заболевание одного из супругов используется как смертельное оружие против другого или против детей, порождая в них чувство вины за независимые поступки.

Как же смиренный тип улаживает с самим собой то, что причиняет столько несчастья окружающим, – он, который так панически боится задеть чьи-то чувства? Смутно осознавая, что он – обуза для окружающих, он не признает этого прямо, поскольку его собственное страдание оправдывает его. Проще говоря, его страдание обвиняет других и извиняет его. Да собственно, оно извиняет все: его требования, раздражительность, то, что он угнетающе действует на окружающих. Страдание не только смягчает его самообвинения[59]59
  Александер описал это явление как «потребность в наказании» и сполна проиллюстрировал многими убедительными примерами. Это стало определенным прорывом в понимании внутрипсихических процессов. Сформулирую различие между взглядом Александера и моим: освобождение от невротического чувства вины путем страдания, с моей точки зрения, является процессом, имеющим силу не для всех неврозов, а специфичным для смиренного типа личности. Кроме того, зная, что придется платить монетой страдания, он не позволит себе грешить вновь. Его внутренняя тирания так жестка, что ее многочисленные приказания просто невозможно не нарушить снова. См.: Ф. Александер. «Психоанализ личности в целом» (Franz Alexander. «Psychoanalysis of the Total Personality». 1930).


[Закрыть], но и спасает его от возможных упреков окружающих. И снова его потребность в прощении превращается в требование. Его страдание дает ему право на то, чтобы его «поняли». А все его критики, они – бесчувственные. Совсем неважно, что он делает, он в любом случае должен вызывать сочувствие и желание помочь.

Страдание – незаменимый способ почувствовать себя безгрешным. Оно обеспечивает смиренному алиби как в том, что он на самом деле многого не сделал в своей жизни, так и в том, что не достиг своих честолюбивых целей. Хотя, как мы видели, он в крайней тревоге убегает от собственного честолюбия и торжества, потребность в успехе и торжестве живет в нем по-прежнему. И страдание позволяет ему сохранить лицо, выработав установку, сознательную или бессознательную, что он достиг бы самых высоких вершин, не срази его загадочная напасть.

И вдобавок невротическое страдание может включать заигрывание с идеей «погибнуть» или бессознательное намерение поступить подобным образом. В период стресса притягательность этого возрастает, причем иногда сознательно. Но чаще в такие периоды до сознания доходит только страх, возникающий в ответ: например, страх психического или физического заболевания, или моральной деградации, или страх стать непродуктивным, или слишком старым для чего-либо. Эти страхи показывают, что более здоровая часть личности хочет жить полной жизнью и откликается на тревожные предчувствия другой части личности, которая так и норовит «рассыпаться». Эта тенденция также может действовать бессознательно. Человек может даже не понимать, что его общее состояние ухудшилось, например, что он меньше способен делать что-либо, больше боится людей, более зависим, – до тех пор, пока однажды он не приходит в себя, внезапно понимая, что он в опасности, неведомая сила тянет его вниз, и он опускается.

Во времена стресса идея «пойти на дно» может быть весьма заманчива для него. Это возможность одним махом решить все трудности: оставить безнадежную борьбу за любовь и попытки выполнить противоречивые надо, освободиться от ужаса самообвинений, признав поражение. Что хуже всего, это путь, притягивающий его своей пассивностью. Здесь не требуется активности, как при суицидальных тенденциях, которые иногда проявляются в такие периоды. Он просто опускает руки и позволяет силам саморазрушения одержать верх.

И наконец, погибнуть под натиском жестокого мира для него не что иное, как окончательное торжество. Оно может выражаться в изящной формуле: «сдохнуть на пороге своего мучителя». Но чаще это не демонстративное страдание, намерение которого – навлечь на других стыд и позор и на этой почве утвердить свои требования. Это торжество лежит глубже и, следовательно, более опасно. Оно в основном внутреннее, но также бывает бессознательным. Когда мы раскрываем его во время психоанализа, мы видим прославление слабости и страдания, подкрепленное запутанными полуправдами. Страдание per se кажется пациенту признаком благородства. Что еще остается ранимому человеку в этом подлом мире, кроме как погибнуть! Разве надо бороться за себя, тем самым становясь на одну доску с любой посредственностью? Он лучше умрет с мученическим венцом, но не простит.

Все эти функции невротического страдания отвечают за его упорство и глубину. И все они диктуются жестокой необходимостью структуры личности в целом и могут быть поняты только в этих границах. На языке терапии это будет так: человек не может освободиться от них без радикальных изменений в структуре его характера.

Чтобы понять решение о смирении, важно рассмотреть общую картину: развитие личности во времени в целом и процессы, происходящие в любой данный момент, также в целом. Краткий обзор теории вопроса выявляет, что их неадекватность проистекает в основном от односторонней фокусировки на определенных аспектах. Например, это может быть односторонняя фокусировка либо на внутрипсихических, либо на межличностных факторах. Однако мы не можем понять динамику решения из того или иного аспекта, взятого в отдельности, необходим весь процесс, в котором межличностные конфликты приводят к особой внутрипсихической конфигурации, а она, в свою очередь, зависит от старых стереотипов межличностных отношений и модифицирует их. От этого они становятся еще более компульсивными и деструктивными.

Более того, некоторые из теорий, как, например, теории Фрейда и Меннингера[60]60
  См.: З. Фрейд. «По ту сторону принципа удовольствия»; К. Меннингер. «Человек против самого себя» (Karl A. Menninger. «Man Against Himself». 1938).


[Закрыть], чересчур фокусируются на таких очевидно болезненных феноменах, как «мазохистские» извращения, погруженности в чувство вины или добровольное мученичество. Другие тенденции, более близкие к здоровым, они просто игнорируют. Конечно, потребности завоевывать расположение всех подряд, «виснуть на шее» у других и во что бы то ни стало жить с ними в мире продиктованы слабостью и страхом и, следовательно, неразборчивы, но в них есть зерно здоровых человеческих установок. Нам часто кажется более нормальным смирение этого типа и его способность подчиниться самому себе (даже если это на ложной основе), чем, например, демонстративное высокомерие агрессивно-мстительного типа. Эти качества делают смиренного человека более человечным, чем многих других невротиков. Я не защищаю его; тенденции, о которых сейчас шла речь, как раз те самые, с которых начинается его самоотчуждение и дальнейшее патологическое развитие. Я только хочу сказать, что, не рассматривая их как неотъемлемую часть решения в целом, мы неизбежно придем к ложным интерпретациям всего процесса.

И наконец, некоторые теории фокусируются на невротическом страдании (которое действительно является центральной проблемой), но отрывают его от всего остального. Это неизбежно ведет к преувеличенному акцентированию на стратегических механизмах заболевания. Так, например, Адлер[61]61
  А. Адлер. «Понять человека» (Alfred Adler. «Understanding Human Nature». 1927).


[Закрыть] рассматривал страдание как способ привлечь внимание, уйти от прямой ответственности и окольным путем достичь превосходства. Райк[62]62
  Т. Райк. «Мазохизм современного человека» (Theodore Reik. «Masochism in Modern Man». 1941).


[Закрыть] подчеркивает, что страдание напоказ – это способ добиться любви и выразить враждебность. Александер, как уже упоминалось, выделяет функцию избавления от чувства вины. Все эти теории основаны на подтвержденных наблюдениях, но тем не менее их поместили не на свое место в целостной структуре, что нежелательным образом приближает картину к популярному убеждению, что смиренный тип просто хочет страдать и счастлив, только когда несчастен.

Увидеть целостную картину важно не только ради теоретического понимания, но и для правильной психоаналитической установки по отношению к таким пациентам. Своими скрытыми требованиями и особого рода невротической нечестностью они могут вызывать возмущение, хотя, вероятно, более других нуждаются в эмпатическом понимании.