Текст книги "Невроз и личностный рост: борьба за самореализацию"

Наконец, он начинает сомневаться в правильности своей системы ценностей и своих целей. Может быть, его самоупреки не только признак нравственного чутья? Может быть, его цинизм не показатель того, что он выше обычных предрассудков, а только удобный способ игнорировать собственные убеждения? Может быть, считать каждого мошенником – это вовсе и не житейская мудрость? Может быть, замкнутость его многого лишает? Может быть, власть или любовь – не единственный ответ на все вопросы?

Все такие изменения можно принять как постепенную сверку с реальностью и проверку системы ценностей. Это шаг за шагом подтачивает гордыню. Для переориентации, которая и есть цель терапии, это совершенно необходимое условие. Но пока что все они ведут к избавлению от иллюзий. И они одни не могут и не будут иметь законченного и продолжительного освободительного эффекта (если вообще будут эффективны) без одновременных конструктивных шагов.

Когда на заре психоанализа психиатры рассматривали его как одну из возможных форм психотерапии, некоторые отстаивали тот взгляд, что за анализом должен следовать синтез. Они считали обязательным условием необходимость определенных «разоблачений». Но после этого врач должен предложить взамен пациенту что-то позитивное, чем он мог бы жить, во что мог бы верить, ради чего мог бы работать. Когда такие предложения возникали, возможно, из неверного понимания психоанализа в них было много ошибочного, но они были подсказаны хорошей интуицией. На самом деле, эти предложения более относятся к психоаналитическому мышлению нашей школы, чем школы Фрейда. Фрейд видел процесс лечения иначе, чем видим мы: убрать препятствия, чтобы создать возможность для роста. Главная ошибка тех предложений была в значении роли терапевта. Вместо того чтобы довериться конструктивным силам самого пациента, врач достаточно искусственным путем, как deus ex machina, пытался обеспечить ему позитивный жизненный путь.

Старинная врачебная мудрость гласит, что силы выздоровления присущи самому сознанию точно так же, как они присущи телу человека, и что в случаях телесных или душевных расстройств врач только протягивает руку помощи, чтобы удалить вредное и поддержать целебное. Терапевтическая ценность процесса освобождения от иллюзий состоит в том, что по мере ослабления негативных сил конструктивные силы реального Я получают возможность для роста.

Задача психоаналитика при поддержке этого процесса существенно отличается от его задачи при анализе гордыни. Та работа требует, помимо владения техникой, глубоких знаний возможных бессознательных хитросплетений и личного умения их обнаруживать, понимать, расплетать. Для того чтобы помочь пациенту найти себя, психоаналитик должен и сам обладать опытным знанием о путях, которыми реальное Я обнаруживает себя, например, в сновидениях. Такое знание желательно, потому что эти пути далеко не очевидны. Он должен знать также, как и когда привлекать сознание пациента к участию в процессе. Но важнее всего, чтобы сам аналитик был конструктивной личностью и видел свою конечную цель в обретении пациентом себя.

Здоровые силы заложены в пациенте с самого начала. Но на первом этапе психоанализа их энергия обычно недостаточна, требуется их расшевелить, чтобы добиться реальной помощи в битве с гордыней. Следовательно, сперва психоаналитик должен просто работать, прилагая добрую волю или позитивный интерес к тому, что доступно для анализа. Пациент заинтересован в том, чтобы избавиться от определенных проблем. Обычно (опять же, по каким-то причинам) он действительно что-то хочет улучшить: свой брак, отношения с детьми, половую функцию, способность читать, сосредоточиваться, общаться, зарабатывать деньги и т. п. Ему часто интеллектуально любопытен психоанализ или даже он сам; некоторым пациентам хочется произвести на аналитика впечатление оригинальностью своего ума или быстротой, с которой они достигают внутреннего инсайта; бывает, некоторые хотят понравиться сами или быть превосходными пациентами. Какой-то пациент может хотеть сотрудничать, даже страстно хотеть этого изначально – из-за своего ожидания, что воля психоаналитика или его собственная могут принести волшебное исцеление. Например, достаточно ему понять один только факт своей сверхуступчивости или сверхблагодарности за любое уделенное ему внимание – и он тут же исцелится от них. Такая мотивация не поможет миновать этап первичного разочарования, но она поддержит во вступительной фазе, которая, в любом случае, не так уж трудна. Когда пациент узнает о себе хоть что-то, у него проявляется интерес к себе на более серьезной основе. Психоаналитику необходимо использовать эти мотивации как таковые, четко понимая их природу, и выбрать подходящее время для того, чтобы сами эти ненадежные мотивации подвергнуть анализу.

Казалось бы, чем раньше подключить к работе реальное Я, тем лучше. Но только от заинтересованности пациента зависит, осуществимы ли такие попытки и имеют ли они смысл. Пока его силы направлены на укрепление самоидеализации и, соответственно, на подавление реального Я, эти попытки скорее тщетны. Но пока наш опыт такого рода небогат, и, возможно, существует больше доступных путей, чем мы себе представляем. В начале работы, как и далее в процессе, наиболее полезны сновидения пациента. Я не могу здесь развивать нашу теорию сновидений. Лишь кратко упомяну ее основные положения: в сновидениях мы ближе к себе истинным; сновидения представляют собой попытки решить наши конфликты невротическим или здоровым путем; в них могут действовать конструктивные силы, даже если они пока еще вряд ли заметны в чем-то другом.

Из сновидений с конструктивными элементами даже в самом начале психоанализа пациент может получить видение мира внутри себя, мира особенного, собственного и более сответствующего его чувствам, чем мир его иллюзий. Бывают сновидения, в которых пациент в символической форме выражает жалость к себе за то, что он делает с собой. Бывают сновидения, полные неизгладимой печали, ностальгии, страсти; сновидения, в которых он борется за то, чтобы остаться в живых; сновидения, в которых он сидит в тюрьме и хочет освободиться; сновидения, в которых он нежно выращивает какое-то растение или открывает комнату в доме, о которой раньше и не подозревал. Психоаналитик, конечно, поможет ему разобраться в значении этих символов. Но вдобавок он может подчеркнуть, насколько знаковы у пациента в сновидениях чувства или стремления, которые он не осмеливается испытывать наяву. И он может задать вопрос, например, не является ли печаль более истинным чувством пациента по отношению к себе, чем демонстрируемый им оптимизм.

Со временем становятся возможны другие подходы. Самого пациента может удивить, насколько он мало знает о своих чувствах, желаниях, убеждениях. Тогда психоаналитик поддержит его в этом. Каким образом? Здесь самым уместным кажется слово «естественно», которое так часто неверно употребляют. Для человека естественно (такова его природа) чувствовать, знать, на что он надеется и во что верит. И естественно удивляться, когда эти природные способности не работают.

И если это удивление не возникает само, психоаналитик может вызвать его в нужное время.

Может показаться, что этого недостаточно. Но так постигается не только общеизвестная истина, что удивление – начало мудрости; важно, что пациент начал осознавать свое самоотчуждение, вместо того чтобы игнорировать его. Подобный эффект может наблюдаться у юноши, который вырос при диктатуре и вдруг узнал о существовании демократии. Сообщение может поразить его сразу же; оно может быть принято скептически, потому что ранее демократию дискредитировали в его глазах. Тем не менее до него постепенно доходит, что его лишили чего-то очень хорошего.

Некоторое время таких периодических замечаний может быть достаточно. Только когда пациент уже заинтересовался: «Кто же я?» – психоаналитик активизирует свои попытки довести до его сознания, как мало он знает или мало заботится о своих настоящих чувствах, желаниях, убеждениях. Приведу пример: незначительный внутренний конфликт напугал пациента. Он боится, что у него начнется расщепление психики и он сойдет с ума. Проблему можно решать с разных сторон, например опираясь на его ощущения, что он находится в безопасности, только когда все контролирует разум, или используя его страх, что любой незначительный конфликт ослабит его в борьбе с внешним миром, который он воспринимает как враждебный. Психоаналитику достаточно сфокусироваться на его реальном Я, чтобы разобраться, почему конфликт страшит пациента: из-за своего размаха или из-за того, что реальное Я пациента еще слишком слабо, чтобы справиться даже с незначительным конфликтом.

Или, скажем, пациент не может выбрать одну из двух женщин. В ходе психоанализа все более проясняется, что для него вообще составляет проблему полностью посвятить себя чему-то конкретному или какому-то человеку: женщине, идее, работе или дому. И здесь психоаналитик может подойти к проблеме с разных сторон. Во-первых, пока общая проблема не выявлена, можно изучить компоненты, отвечающие за конкретное решение. С проявлением первых общих признаков нерешительности пациент может приоткрыть психоаналитику свою гордость, утверждая, что управится со всем (как говорится, и рыбку съесть и косточкой не подавиться), и, следовательно, необходимость выбора рассмативается им как позорный провал. С другой стороны, с точки зрения реального Я психоаналитик предположит, что пациенту трудно посвятить себя чему-либо потому, что он слишком далек от себя, чтобы знать свои предпочтения и цели.

Другой пациент приходит с жалобой на свою уступчивость. Изо дня в день он обещает или делает ненужные ему вещи просто потому, что другие этого хотят или ждут от него. И в этой ситуации за проблему можно взяться с двух концов: пациент хочет избежать разногласий, не ценит своего времени, гордится своей способностью делать все на свете. Однако психоаналитику достаточно просто задать вопрос: «А вам никогда не случалось спросить у себя о том, чего вы хотите или что считаете правильным?» Помимо пробуждения реального Я таким косвенным путем, психоаналитик воспользуется любой возможностью приободрить пациента, если тот проявил большую независимость мысли или чувства, принял на себя ответственность, заинтересовался правдой о самом себе, увидел свои претензии надо или экстернализацию. Это включает поддержку любой попытки самоанализа в промежутке между сессиями. Более того, психоаналитик делает акцент на то, как воздействуют такие шаги на отношения пациента с людьми: он стал меньше бояться других, меньше зависеть от них, а потому больше способен испытывать к ним дружеские чувства, сочувствовать им.

Иногда пациента и не нужно подбадривать, поскольку он и без того чувствует себя более свободным и живым. Иногда он стремится преуменьшить важность пройденных шагов. Тенденцию пренебрегать ими нужно анализировать, потому что она может указывать на страх перед проявлением реального Я. Кроме того, психоаналитик может поднять вопрос о том, что помогло пациенту стать более непосредственным, принять решение или сделать что-то для себя. Ответы объяснят психоаналитику, какие факторы важны для того, чтобы пациент имел смелость быть собой.

Пациент понемногу обретает твердую почву под ногами, а значит, и способность преодолеть свои конфликты. Это не значит, что конфликты стали видны только теперь. Психоаналитик видел их давно, и пациент ощущал их признаки. То же самое верно для любой другой невротической проблемы: процесс ее осознания – это пошаговый, постепенный процесс, работа над ней идет в течение всего курса психоанализа. Но без снижения степени самоотчуждения у пациента нет возможности почувствовать эти конфликты своими – и сразиться с ними. Как мы видели, многие факторы превращают осознание конфликтов в разрушительное переживание. И самоотчуждение среди них играет первую скрипку. Самый простой путь понять эту связь – представить себе конфликт в рамках межличностных отношений. Представим, что человек теснейшим образом связан с двумя другими людьми (отцом и матерью или двумя женщинами), каждый из которых тянет его в свою сторону. Чем меньше он знает о своих чувствах и убеждениях, тем больше он будет метаться туда-сюда и разрываться на части. И напротив, чем прочнее он укоренен в самом себе, тем меньше его будут расшатывать эти тяни-толкай.

Пациенты все по-разному начинают осознавать свои конфликты. Они уже отдавали себе отчет, или только теперь начали это делать, о двойственности своих чувств в определенных ситуациях (например, это амбивалентные чувства к родителям, к супругу), о противоречащих друг другу установках по отношению к сексуальности или направлениям научной мысли. Например, пациент может осознавать, что одновременно ненавидит мать и предан ей. С виду он будто осознает конфликт, хотя бы по отношению к конкретному человеку. Но на самом деле он видит это так: с одной стороны, ему жалко мать – она мученица, а потому несчастна; с другой стороны, он в ярости от ее удушающих требований исключительной преданности. И обе реакции человек такого склада может себе объяснить. Далее для него проясняется то, что он принимает за любовь или сочувствие. Ему надо быть идеальным сыном, он должен принести матери счастье и удовлетворение. Но когда это невозможно, он чувствует себя «виноватым» и удваивает внимание. Его надо не ограничивается (как далее оказывается) единственной ситуацией; в жизни просто нет таких ситуаций, в которых не надо быть абсолютным совершенством. Тогда всплывает еще одна составляющая конфликта. Вдобавок он достаточно замкнутый человек, со скрытым требованием, чтобы его не беспокоили и ничего от него не ждали, и он ненавидит тех, кто это делает. Прогресс здесь виден в том, что, приписывая сперва свои противоречивые чувства внешней ситуации (характеру матери), он пришел к осознанию своего конфликта в отношении к конкретному человеку и наконец – к пониманию главного своего конфликта, который заключен в нем самом, а потому разгорается во всех сферах его жизни.

Другие пациенты могут вначале видеть лишь вспышки противоречия в своей главной жизненной философии. Смиренный тип, например, может неожиданно понять, что переполнен презрением к людям или что он бунтует против необходимости быть с ними «милым». Или же у него может возникнуть беглое осознание своих требований необыкновенных привилегий. Хотя сперва это не поражает его, даже как противоречие, о конфликте речи пока не идет; он постепенно понимает, что это действительно противоречит его исключительной скромности и любви ко всем на свете. Затем у него появляются одномоментные переживания конфликта, такие как слепая ярость на себя за то, что он «позволяет себя доить», когда в ответ на его компульсивную готовность помочь «любовь» не приходит. Это переживание полностью захватывает его – и уходит в глубину. Затем могут наметиться контуры его табу на гордость и выгоду, такие жесткие и иррациональные, что это повергает его в изумление. Когда подрывается его гордость за собственные доброту и святость, он может начать осознавать, что завидует другим; начинает видеть свою расчетливую жадность при получении и скупость при отдаче. Продолжающийся в нем процесс можно описать как расширяющееся знакомство со своими противоречивыми склонностями. И каким образом пойдет это знакомство, таким образом и будет ослабевать шок от увиденного. Для динамики важно, что, став сильнее за время психоанализа, он уже способен понемногу смотреть в лицо своим противоречиям – и, следовательно, работать над ними.

А для некоторых пациентов форма и значение конфликтов довольно расплывчаты, так что сперва непонятно, о чем идет речь. Они могут говорить о конфликте между разумом и чувствами или между любовью и работой. В такой форме конфликт недоступен для работы над ним, поскольку не совмещаются ни разум с чувствами, ни работа с любовью. Психоаналитик пока еще не может подойти прямо к конфликту. Он только держит себе в уме, что в этой области должен быть конфликт. Постоянно имея его в виду, он пытается постепенно понять его содержание у данного пациента. Часто пациенты поначалу не считают свой конфликт личностным, а передают ответственность за него на внешние обстоятельства. Например, женщины могут подводить под конфликт между любовью и работой культурологическую основу. Проблема может быть в том, что женщине на самом деле трудно совмещать карьеру с ролью жены и матери. Постепенно до них доходит, что у них развивается внутренний конфликт в этой области и он важнее реальных внешних препятствий. В своей любовной истории они могут быть подвержены болезненной зависимости, тогда как в их работе проявляются все родимые пятна невротического честолюбия и потребности в торжестве. Эти последние тенденции обычно подавлены, но им вполне по силам исключить какую-то продуктивность – или, по крайней мере, успех. С точки зрения теории они пытаются перевести все смирение в любовь, а все захватнические тенденции – в работу. Провести четкую грань невозможно. И в ходе психоанализа становится ясно, что влечение к власти действует и в их любовных отношениях, а склонность пренебрегать собой реализуется в их карьере, в результате чего их несчастья приумножаются.

Пациенты могут также откровенно демонстрировать поведение, говорящее об очевидных противоречиях в их жизненном пути и системе ценностей. Сперва пациенты просто источают мед, сама легкость, уступчивость, даже подобострастие в каком-то роде. Затем влечение к власти и престижу может проявиться, например, в стремлении одерживать победы над женщинами. То они рьяно утверждают, что не вынесли бы недоброжелательства, а другой раз (не беспокоясь о противоречии) взрываются в приступе дикой мстительной ярости. Или же, с одной стороны, им хочется через психоанализ получить способность мстить без колебаний, а с другой стороны – святую отрешенность отшельника. И они просто не понимают, что эти качества, влечения или убеждения находятся в конфликте. Вместо этого они гордо демонстрируют свою способность к такому размаху чувств или убеждений, к какому неспособны те, кто «идет узкой тропой добродетели». Внутренняя фрагментация доходит до крайностей. Но психоаналитик не может заняться ее ликвидацией непосредственно, потому ее сохранить требует пациент, пусть даже ценой неимоверного притупления чувства справедливости и ориентации в системе ценностей, отрицания очевидного, ухода от любой ответственности. Здесь также смысл и сила влечений к захвату и смирению постепенно будут обрисовываться все более четко. Но одно это не принесет никакой пользы, пока не будет проделана большая работа с уклончивостью пациента и его бессознательной нечестностью. Также требуется и работа с его обширной и упорной экстернализацией, с тем что свои надо он выполняет лишь в воображении, с его изобретательностью, с которой он находит себе неубедительные извинения и верит в них, чтобы защититься от самообвинений («Я так старался, я болен, у меня масса неприятностей, я не знал, я ничего не мог, ведь уже есть улучшения» и т. п.). Все эти меры позволяют ему сохранить подобие внутреннего мира и спокойствия, ослабляют его нравственный стержень и, следовательно, способность почувствовать ненависть к себе и осознать свои конфликты. Эти проблемы требуют кропотливой работы, но в результате пациенты могут постепенно достичь достаточной внутренней цельности, чтобы осмелиться пережить свои конфликты и вступить с ними в борьбу.

Подведем итог: конфликты, в силу своей разрушительной природы, в начале психоаналитический работы еще в тени. Если их вообще можно разглядеть, то лишь в особых ситуациях, или же они видятся в неуловимой, слишком общей форме. Сознание может их воспринимать вспышками, слишком короткими, чтобы что-то переосмыслить. Конфликты могут быть раздробленными. Во время терапии формируются два направления перемены отношения к конфликтам: пациент понимает их именно как конфликты и как свои личные конфликты и доходит до их сути: прежде он видел только их отдаленные проявления, теперь он начинает видеть, что же здесь составляет конфликт.

Хотя такая работа трудна и полна разочарований, она приносит свободу. Вместо готового ригидного решения перед пациентом и психоаналитиком предстают конфликты, требующие анализа. Главное решение данной личности, ценность которого постоянно падала в процессе психоанализа, наконец рушится. Более того, раскрываются и получают возможность развития ранее непроявившиеся или мало развитые стороны личности. Разумеется, первыми появляются на поверхности еще более невротичные влечения. Но это крайне полезно для смиренной личности, чтобы сперва увидеть собственную своекорыстную эгоцентричность, прежде чем сформировать здоровое самоутверждение; он должен сперва испытать свою невротическую гордость, прежде чем приблизиться к настоящему самоуважению. Соответственно, захватнический тип сперва должен почувствовать себя ничтожным, пережить острую потребность в других людях, прежде чем у него разовьются искренняя скромность и нежность.

Когда вся эта работа проделана, приходит время пациенту взяться за самый общий конфликт – между гордыней и реальным Я, между стремлением довести до совершенства свое идеальное Я и желанием раскрыть заложенный потенциал. Происходит постепенное разделение сил, центральный внутренний конфликт оказывается в фокусе работы, и главная задача психоаналитика в последующий период – следить, чтобы он в фокусе и оставался, потому что пациент так и норовит потерять его из виду. Вместе с перераспределением сил наступает самый благоприятный и самый беспокойный этап психоанализа (его продолжительность и степень напряженности могут быть различными). Напряженность работы – свидетельство и отражение бушующей внутренней битвы. Она соответствует фундаментальной важности того, что поставлено на карту. По сути, это вопрос: хочет ли пациент сохранить остатки былого величия и блеска своих иллюзий, требований, ложной гордости или же он сумеет принять себя как человека – со всей ограниченностью, со своими конкретными трудностями, но и с возможностью роста? Рискну предположить, что нет более серьезного выбора на нашем жизненном пути.

Этот период характеризуется быстрой сменой подъемов и спадов. Иногда многие признаки дают нам понять, что пациент сделал шаг вперед. Его чувства заиграли красками; он ведет себя более раскрепощенно; он способен думать о конструктивных вещах, которые он сделает; он держится более дружественно или сочувственно с другими. Он лучше осознает многие аспекты своего самоотчуждения и сам же ловит себя на них. Он может, например, спохватиться, когда его «нет» в какой-то ситуации, или заметить, что, вместо того чтобы заглянуть внутрь себя, он обвиняет других. Он может, в конце концов, дать себе отчет, как мало на самом деле сделал для себя. Он может вспомнить случаи, когда он был нечестен или жесток, имел более строгое и мрачное суждение и сожаление, но без сокрушительного чувства вины. Он все-таки разглядел в себе что-то хорошее и не против осознать у себя определенные достоинства. Он может воздать себе должное за упорство своих стремлений.

Этот более реалистичный подход к себе может проявиться и в сновидениях. Так, в одном из своих сновидений пациент увидел себя, отраженного в символической форме: ему приснились сделанные из хорошего материала летние домики, немного заброшенные, потому что в них долгое время не жили. Другое сновидение указывает на попытку отделаться от ответственности за себя, которую в конце концов пациент честно признал: ему снилось, что он подросток и забавы ради запер в чемодан другого мальчика. Он не желал ему зла и не хотел навредить. Он просто забыл о нем, и мальчик умер. Спящий слабо пытается увильнуть, но тогда к нему обращается некое официальное лицо, исполняющее свои обязанности, и указывает ему, очень человечно, на простые факты и их последствия.

Такие конструктивные периоды сменяются регрессами, существенной частью которых является возобновление приступов ненависти и презрения к себе. Эти саморазрушительные влечения могут сами по себе переживаться или могут быть экстернализованы через мстительность, чувство обиды, садистические или мазохистские фантазии. Бывает, что пациент слабо осознает свою ненависть к себе, но остро чувствует тревогу, которой он реагирует на саморазрушительные импульсы. Наконец, даже тревога может и не проявляться прямо, достаточно снова обостриться обычным защитам от нее – например, пьянство, половая активность, компульсивная потребность в обществе, самомнение или мстительность.

Все эти расстройства следуют за реальными переменами к лучшему, но чтобы получить в этом уверенность, мы должны принять во внимание прочность улучшений и факторы, вызывающие регресс.

Не исключено, что пациент переоценит достигнутый прогресс. Он забывает, так сказать, что Рим не один день строился. Он уходит в «запой здоровья», как я в шутку это называю. Теперь он способен на многое, о чем раньше и не помышлял, и должен быть (и есть, в своем воображении) полностью приспособленным к жизни, абсолютно здоровым человеком. В то время как, с одной стороны, он горячо стремится быть самим собой, с другой стороны, для него это улучшение как последний шанс для воплощения в жизнь своего идеального Я, в сияющем ореоле совершенного здоровья. И зов этой цели все еще имеет достаточно сил, чтобы затормозить прогресс, но временно. На волне возбуждения он возносится над все еще существующими проблемами и наполняется, как никогда больше, уверенностью, что теперь все трудности остались позади. Но даже если его общее самопонимание теперь на порядок выше, чем раньше, такое состояние долго не продержится. И хотя он по-настоящему лучше действует во многих ситуациях, ему не уйти от признания, что масса старых проблем упорно не исчезает. Тем болезненнее столкновение с реальностью – именно потому, что он чувствует, будто находится на гребне успеха.

Другие пациенты, кажется, более осторожны в оценке своих успехов. Они предпочтут приуменьшить размер улучшений, часто исподволь. Тем не менее подобный регресс может произойти, когда они сталкиваются с внутренней проблемой или внешней ситуацией, которой не владеют. Здесь мы наблюдаем тот же самый процесс, что и в первой группе, но без прославляющей работы воображения. Обе группы еще не готовы принять себя с проблемами и ограничениями (или без выдающихся достоинств). Эта неготовность может быть экстернализована (я бы принял себя, но люди меня отвергнут, если я не буду идеален. Я им нравлюсь, только когда неистощимо щедр, продуктивен и т. д.).

До сих пор мы видели, что резкое ухудшение вызывают трудности, с которыми пациент все еще не в состоянии справиться. Но сейчас мы рассмотрим случай, когда регресс вызван не трудностями, которые пациент еще не перерос, а, напротив, определенным шагом вперед, в конструктивном направлении. Это не обязательно проявляется в действии. Пациент может просто посочувствовать себе и почувствовать себя впервые ни превосходным, ни презренным, а борющимся и часто устающим от борьбы человеком, кем он и является на самом деле. Его словно озаряет, что это отвращение к себе – искусственный плод гордости или что совершенно не обязательно быть исключительным героем либо неповторимым гением, чтобы уважать себя. Подобные мысли могут изменить и его сновидения. Одному пациенту приснился чистокровный скакун, который захромал и выглядел неухоженным. Но он подумал: «Все равно я его и таким люблю». Однако после таких переживаний пациент может стать подавленным, потерять работоспособность, почувствовать общее разочарование. А все дело в том, что его гордость возмутилась и взяла верх. Его терзает острый приступ презрения к себе, и для него просто позор «так занизить свои цели» и «поддаться саможалости».

Часто регресс происходит после того, как пациент вследствие обдуманного решения сделал что-то конструктивное для себя. Для одного пациента, например, стала шагом вперед приобретенная им способность отказывать тратить время на других, не чувствуя раздражения или вины, потому что он отдавал предпочтение своей работе. Другая пациентка смогла прекратить отношения с любовником, поскольку ясно поняла, что начинались они на ее и его невротических потребностях, а теперь утратили для нее значение и бесперспективны. Она не отступала от своего решения и не причиняла лишней боли партнеру. В обоих случаях пациенты сперва радовались своей способности справиться с ситуацией, но скоро запаниковали, испугались своей независимости, испугались, что стали «неприятными» и «агрессивными», называли себя «эгоистичной тварью» и (какое-то время) всей душой хотели вернуться в безопасное убежище сверхскромного пренебрежения собой.

В последнем примере нужен более подробный разбор, поскольку пациент сделал дальнейшие позитивные шаги, в отличие от предыдущих. Мой пациент вел с братом, значительно старше него, бизнес, который они унаследовали от отца и успешно развивали. Старший брат был способным, считал себя постоянно правым, подавлял других и имел многие типичные высокомерно-мстительные склонности. Младший, запуганный братом, всегда находился в его тени, слепо им восхищался и, сам того не понимая, чтобы угодить ему, не искал свой путь. Во время психоанализа всплыла и оборотная сторона конфликта. Он занял по отношению к брату критичную, открыто соревновательную позицию, не скрывал своего воинственного настроения. Брат реагировал на это – его реакция усиливала реакцию младшего, и скоро они сквозь зубы разговаривали друг с другом. Атмосфера на работе накалилась; сотрудники и служащие разделились на два лагеря. Сперва мой пациент был даже рад, что он, наконец, может «постоять за себя» перед братом, но постепенно понял, что, помимо прочего, изо всех сил мстительно стремится сбросить брата с его трона. Несколько месяцев продуктивной психоаналитической работы с собственными конфликтами дали ему сил взглянуть на ситуацию шире и понять, что на карту поставлено больше, чем личные амбиции и недовольство. Он оценил не только свой вклад в общую эскалацию конфликта, но и подготовился к значительно большему – принять на себя ответственность за ситуацию. Он решил поговорить с братом, прекрасно понимая, что это будет нелегко. Разговор он вел довольно мирно, но твердо стоял на своих позициях. Тем самым появилась возможность будущего сотрудничества между ними на более здоровой основе.