Текст книги "Невроз и личностный рост: борьба за самореализацию"

Ее потребность полностью отдаться партнеру – причина его идеализации. Поскольку она может обрести цельность только с тем, кому она перепоручила свою гордость, он должен быть гордым, а она – покорной. Я уже упоминала изначальное очарование его высокомерия для нее. Даже если это осознаваемое очарование пойдет на убыль, она продолжит возносить своего героя другими, более тонкими способами. Возможно, потом она присмотрится к нему пристально, но у нее не сложится реальной и цельной картины до настоящего разрыва, хотя и тогда она не перестанет превозносить его до небес. А до тех пор она склонна думать, например, что, несмотря на то что он – сложный человек, он в основном прав и понимает больше других. Как ее потребность идеализировать его, так и потребность отдаться идут здесь рука об руку. Она готова отказаться от своего зрения, чтобы видеть его, других и себя его глазами, – и это второй фактор, делающий разрыв таким мучительным для нее.

До сих пор вся ее игра, как мы видим, шла вместе с партнером и ради него. Но есть поворотный пункт, или, вернее, затянувшийся процесс поворота, поскольку она теряет все, что ставила на карту. Ее самоунижение во многом (хотя и не во всем) служило средством для достижения цели: найти внутреннюю цельность, отдав себя и слившись с партнером. Для этого партнер должен был принять ее любовную самоотдачу и отплатить ей любовью за любовь. Но именно в этом решающем моменте он подводит ее – мы знаем, что он обречен на это собственным неврозом. Поэтому против его высокомерия она не возражает (или, скорее, втайне его приветствует), но боится как отвержения с его стороны, так и скрытых и открытых фрустраций в любви и с горечью возмущается ими. Здесь вовлечены и ее глубокая потребность в спасении, и та часть ее гордости, которая требует, чтобы она сумела заставить любить себя и добилась успеха в отношениях с ним. Кроме того, ей, как и большинству людей, трудно бросить дело, в которое уже столько вложено сил. И в ответ на скверное обращение она становится тревожной, безрадостной или испытывает чувство безнадежности только затем, чтобы вскоре опять, вопреки очевидности, цепляться за веру, что в один прекрасный день он ее полюбит.

Это и есть та самая точка, где и начинается конфликт. Сперва невесомый и мимолетный, он постепенно разрастается и становится постоянным. С одной стороны, она отчаянно пытается спасти отношения. Ей думается, что она с похвальным усердием прикладывает все силы к их налаживанию; ему – что она все сильнее цепляется за него. Правы оба, но оба упускают из виду существенный момент – она борется за то, что представляется ей конечной победой добра. Пуще прежнего она стремится угодить, предвосхитить его желания, увидеть свои ошибки, отвернуться от грубости или не возмущаться ею, понять, сгладить. Не понимая, что все эти усилия уводят далеко от цели, она считает их «работой над ошибками». Точно так же она обычно цепляется за ложное убеждение, что и он тоже «исправляется».

С другой стороны, она начинает его ненавидеть. Сперва ненависть прячется глубоко, ведь она разрушила бы ее надежды. Затем ее всплески доходят до сознания. Тогда в ней пробиваются первые ростки возмущения его оскорбительным обращением, но она все еще не решается признаться себе, что ее оскорбляют. Настает черед мстительных тенденций. Начинаются вспышки, в которых проявляется ее истинное возмущение, но до нее все еще не доходит, насколько оно непритворное. Она все больше позволяет себе критику и меньше позволяет себя эксплуатировать. Характерно, что в основном месть осуществляется косвенным путем: в виде жалоб, страдания, мученичества, усиленного цепляния. Элементы мщения прокрадываются и в сияющую цель. В латентной форме они были там всегда, но теперь они разрастаются, как раковая опухоль. Намерение заставить его любить себя остается, но теперь это уже вопрос мстительного торжества.

С какой стороны ни взгляни, это беда для нее. Резкая раздвоенность в таком существенном вопросе хотя и остается бессознательной, делает ее поистине несчастной. Именно потому, что желание мести бессознательно, оно крепче привязывает ее к партнеру, поскольку дает ей еще один сильный стимул для борьбы за хеппи-энд. И даже если она добьется своего и в конце концов он действительно полюбит ее (что возможно, если он не слишком ригиден, а она не слишком стремится к саморазрушению), ей не удается насладиться победой. Ее потребность в торжестве удовлетворена и теперь угасает, гордость получила то, что ей причитается, но это как бы уже пройденный этап. Она может быть благодарна, может ценить то, что ее любят, но чувствует, что теперь уже слишком поздно. На самом деле она не может любить, если удовлетворена ее гордость.

Однако если ее удвоенные усилия ничего существенно не меняют в картине, она с еще большей страстью может наброситься на себя, подставляясь тем самым под двойной огонь. Поскольку идея «отдать себя» постепенно обесценивается и, следовательно, происходит постепенное осознание того, что ей выпадает слишком уж много издевательств, то она считает, что ее используют, и начинает ненавидеть себя за это. До нее также начинает доходить, что ее «любовь» – на самом деле патологическая зависимость (как бы она ее ни называла). Это здоровое осознание, но первая реакция на него – самоосуждение. Вдобавок, осуждая в себе мстительные склонности, она ненавидит себя за то, что они в ней есть. И наконец, она впадает в беспощадное самоуничижение за то, что не сумела влюбить его в себя. Она отчасти осознает эту свою ненависть к себе, но обычно большая ее часть пассивно экстернализуется, что характерно для смиренного типа. Это означает, что теперь у нее есть мощное и всепроницающее чувство, что он ее обидел. Это задает новый вектор ее отношения к нему. Ее увлекает гнев, проклюнувшийся из этого чувства обиды и набирающий силу. Но и ненависть к себе так страшит ее, что она или ищет привязанности, которая успокоила бы ее, или же находит себе опору на саморазрушительном фундаменте своей покорности плохому обращению. Партнер становится инструментом ее деструктивности, обращенной на себя. Ее влечет к тому, чтобы ее мучили и унижали, потому что она ненавидит и презирает себя.

Приведу наблюдения над собой двух пациентов, готовых вырваться из зависимых отношений, в качестве иллюстрации роли ненависти к себе в этот период. Первый пациент, мужчина, решил провести короткий отпуск в одиночестве, чтобы выяснить свои истинные чувства к женщине, от которой он зависел. Попытки такого рода, хотя и объяснимые, в основном оказываются бесполезными – отчасти потому, что компульсивные факторы размывают вопрос, а отчасти потому, что человек обычно реально озабочен не своими проблемами и их ролью в ситуации, а только тем, как бы «узнать» (непонятно как), любит он другого или нет.

В данном случае плодотворна уже одна решимость пациента обнаружить источник проблемы, хотя он, конечно, не сумел выяснить свои чувства. Чувств-то был целый ураган. Сперва в нем бушевало чувство, что его женщина была так бесчеловечно жестока, что любой кары было бы для нее мало. Вскоре он так же сильно почувствовал, что отдал бы все за дружеский шаг с ее стороны. Несколько раз его бросало из одной крайности в другую, и каждое переживание было таким реальным, что он на какое-то время забывал о противоположном чувстве. На третий раз он понял, что его охватывают противоречивые чувства. Только тогда он осознал, что ни одна из крайностей не является его истинным чувством, а обе они носят компульсивный характер. Это принесло ему облегчение. Вместо беспомощного метания он занялся ими как проблемой, требующей решения. Последующая часть психоанализа привела его к удивительному открытию: оба чувства, по сути, не столько относились к партнеру, сколько к его собственным внутренним процессам.

Причины эмоционального подъема помогли ему понять два вопроса. Зачем ему было нужно раздувать ее оскорбление до такой степени, что она превращалась в какое-то бесчеловечное чудовище? Почему он так долго не мог увидеть явное противоречие в своих колебаниях настроения? Первый вопрос позволил нам установить такую последовательность: рост ненависти к себе (на это было несколько причин), увеличение чувства, что женщина его обидела, и реакция на эту экстернализованную ненависть к себе в виде мстительной ненависти к ней. Теперь ответ на второй вопрос кажется простым. Его чувства были противоречивы, только если принимать их за чистую монету – как выражение любви и ненависти к своей женщине. На самом деле его пугала мстительность идеи, что любой кары было бы для нее мало, и он пытался запрятать свой страх, прикрываясь страстью к женщине ради того, чтобы успокоить самого себя.

Другая иллюстрация описывает женщину, которая не могла сделать выбор между чувством относительной независимости и непреодолимым желанием позвонить своему партнеру. Однажды, когда ее рука уже тянулась к телефону (хотя женщина прекрасно знала, что ей от возобновления контакта станет только хуже), в голове женщины мелькнула мысль: «Привязали бы меня к мачте, как Одиссея. Как Одиссея? Ему-то это нужно было, чтобы устоять против Цирцеи, превращающей мужчин в свиней[65]65
  Пациентка путает эпизод с сиренами и эпизод с Цирцеей. Но это, конечно, не снижает ценности ее открытия.


[Закрыть]. Так вот в чем дело: похоже, мне очень нужно поунижаться, и чтобы он меня поунижал». Правильное чувство сняло заклятье. В это время она была способна к самоанализу и задала себе уместный вопрос: почему это желание так непреодолимо именно сейчас? Тут она испытала глубокую ненависть и презрение к себе, которых раньше не сознавала. В памяти всплыли события прежних дней, которые заставляли ее есть себя поедом. После этого ей стало легче, и это был устойчивый эффект, так как в этот период она хотела оставить партнера, а данный самоанализ помог ей найти тайные путы, которые все еще держали ее. На следующей сессии она сказала: «Мы должны больше анализировать мою ненависть к себе».

Так внутренние переживания все больше втягивают в себя все упомянутые факторы: тающие надежды на успех, удвоенные усилия, возникновение ненависти и мстительности, и тут же дает о себе знать «отдача» от их удара в виде насилия против Я. Внутренняя ситуация становится все более невыносимой для смиренного типа женщины. Она действительно стоит перед жизненно важным выбором: тонуть или плыть. Все зависит от того, какое решение победит. Пойти ко дну (как мы раньше обсуждали) – решение для этого типа очень привлекательное, одним махом можно покончить со всеми конфликтами. Она может представлять свое самоубийство, угрожать им, пытаться покончить с собой и сделать это. Она может заболеть и поддаться болезни. Она может стать морально неустойчивой и, например, заводить случайные связи. Она может начать мстить партнеру, при этом мучая себя больше, чем его. Или, даже не понимая того, она может просто утратить вкус к жизни, облениться, растолстеть, перестать за собой ухаживать.

Другое решение – это движение к выздоровлению, это желание выбраться из ситуации. Порой одна мысль, что вот-вот все рухнет, придает ей необходимую храбрость. Иногда одно решение внезапно сменяется другим. Процесс борьбы между ними – это очень болезненный процесс. Побуждения и силы для поступков черпаются из обоих источников, невротического и здорового. Вспыхивает конструктивный интерес к себе, возникает и возмущение против партнера не только за реальные обиды, но и за то, что она чувствует себя «обманутой», ноет гордость, раненная заведомо проигрышной игрой. С другой стороны, перед ней почти непреодолимые препятствия. Она выставила дистанцию от многого и многих и с ее надорванными силами цепенеет от мысли, что брошена, предоставлена сама себе. Порвать отношения означало бы также признать поражение, и это тоже не может принять ее гордость. Как правило, чередуются подъемы и спады – те периоды, когда она чувствует, что вполне проживет и без него, и другие, когда она готова перенести любой позор, чем уйти. Это очень похоже на схватку одной гордости с другой, а между ними она сама, словно между двух огней, в ужасе. Результат этой битвы зависит от многих обстоятельств. В основном это внутренние факторы, но важна и общая жизненная ситуация, и, конечно, помощь друга или психоаналитика.

Предположив, что она действительно вырвется из пут, справедливо задать вопрос, какова будет цена победы. Выбравшись, сломя голову или с большими предосторожностями, из одной зависимости, не окунется ли она раньше или позже в другую? Или же она станет настолько осторожна в своих чувствах, что постарается все их задавить на корню? Она может казаться нормальной, но внутри поселился страх на всю оставшуюся жизнь. Или же она кардинально изменится, став действительно сильной личностью? Все может быть. Естественно, психоанализ открывает большие возможности перерасти невротические проблемы, которые привели ее к стрессу и поставили в опасное положение. Но если она смогла собрать достаточно сил во время борьбы и реальные страдания сделали ее мудрее, то обычная честность с собой и решимость стоять на своих ногах смогут повести вперед, к внутренней свободе.

Болезненная зависимость – одно из самых сложных явлений, с которыми нам приходится иметь дело. Было бы самонадеянно понять его, не усвоив, что человеческая психология сложна, и не отказавшись от простых формул, объясняющих все. Мы не можем объяснить общую картину болезненной зависимости различными проявлениями сексуального мазохизма. Если он вообще присутствует, то это результат многих факторов, а не их причина. Болезненная зависимость – вовсе не вывернутый наизнанку садизм слабого и лишенного надежд человека. Нам не уловить ее сущности, даже сосредоточившись на паразитических и симбиотических ее гранях или на невротическом желании потерять себя. Одного только влечения к саморазрушению и бесконечному страданию тоже недостаточно для принципиального объяснения. И неправильно, наконец, считать данное общее состояние лишь экстернализацией гордости и ненависти к себе. Когда мы рассматриваем тот или иной фактор как самый глубокий корень всего явления, мы заранее должны быть готовы получить одностороннюю картину, которая не охватывает всех особенностей. Более того, все такие объяснения создают слишком статичную картину. Болезненная зависимость – не статичное состояние, а процесс, в котором работают все или большинство этих факторов. Они то выступают на передний план, то уходят в тень, дополняют друг друга или борются между собой.

И наконец, упомянутые факторы, хотя и влияют на общую картину, имеют слишком отрицательный характер, чтобы на них списать ответственность за страстный характер зависимости. А страсть – всегда страсть, полыхает она или тлеет. Но нет страсти без ожидания реализации неких главных надежд в жизни. Не так уж важно, что вырастают эти надежды из невротических предпосылок. Этот фактор, который невозможно сбрасывать со счетов, но можно понять только в рамках целостной структуры смиренного типа личности, – влечение к полной самоотдаче и стремление обрести цельность через слияние с партнером.

Глава 11
Решение «уйти в отставку»: зов свободы

Третье главное решение внутрипсихических конфликтов состоит, по сути, в том, что невротик ретируется с поля внутренней битвы, заявляя, что это его больше не интересует. Если ему удается принять и поддерживать установку «да мне плевать на все», внутренние конфликты его не так уж беспокоят, и он может поддерживать подобие внутреннего мира. Поскольку это возможно только вне активной жизни, «уход в отставку» кажется подходящим названием для этого решения. В каком-то роде это наиболее радикальное решение из всех и, вероятно, по этой самой причине гораздо чаще создает условия для комфортного функционирования. А поскольку наше ощущение «здоровья» стало неотчетливым, «ушедшие в отставку» часто производят впечатление здоровых.

Отставка может быть конструктивной. Как в случае множества пожилых людей, осознавших внутреннюю тщету честолюбия и успеха и смягчившихся потому, что они стали ожидать и довольствоваться меньшим, а отказ от лишнего придал им мудрости. Многие религиозные и философские течения проповедуют отказ от ненужного как одно из условий духовного роста и подвига: оставь личные амбиции, сексуальные желания, погоню за мирскими благами и будешь ближе к Богу. Не гонись за благами сиюминутными ради жизни вечной. Откажись от стремлений и удовольствий ради той власти духа, которая заложена потенциально в любом человеке.

Однако для невротического решения, которое мы сейчас обсуждаем, «отставка» всего лишь означает установление мира, в котором отсутствуют конфликты. В религиозных практиках поиск мира подразумевает не отказ от борьбы и стремлений, а скорее направление их к иной, высшей цели. Для невротика это скорее указание бросить борьбу и стремления и довольствоваться малым. Его «уход в отставку» – это процесс «усушки», ограничения, торможения жизни и роста.

Мы увидим далее, что отличие между здоровым и невротическим уходом в отставку не такое уж разительное, как я сейчас его представила. И в невротическом решении найдутся положительные стороны. Но невольно внимание акцентируется в основном на отрицательных результатах процесса. Это станет понятнее, если мы вспомним о двух других главных решениях. Там мы увидим более полную жизни картину: люди чего-то ищут, за чем-то гонятся, чем-то страстно увлекаются, неважно, речь идет о власти или о любви. Каждый испытывает надежду, гнев, отчаяние. Даже высокомерно-мстительный тип, хотя и бесстрастен, задушив свои чувства, все еще горячо желает успеха, власти, торжества – его так и тянет к ним. В ярком контрасте с этим картина «отставки», если ее последовательно поддерживают, это картина вечного отлива – жизни без боли или страстей, но и без вкуса.

Не удивительно, что основные характеристики невротической отставки отмечены аурой ограничения – чем-то, чего избегают, не хотят, не делают. В каждом невротике мы найдем что-то от ушедшего в отставку. Я попробую создать профиль тех, для которых это стало главным решением.

Первым признаком того, что невротик удалился с поля внутренней битвы, служит его позиция наблюдателя над собой и своей жизнью. Мы уже рассматривали эту установку как одно из средств снятия внутреннего напряжения. Поскольку его установка на отстраненность – преимущественная и всеобъемлющая, он наблюдает и за другими. Он живет, словно сидит в ложе театра, а происходящее на сцене его не слишком захватывает. Он не обязательно и не всегда хороший наблюдатель, но не лишен проницательности. Даже на самой первой консультации он может, давая ответы на вопросы, нарисовать свой портрет, основанный на беспристрастном наблюдении за собой. Но обязательно потом подчеркнет, что все его знания о себе ничего в нем не меняют. Разумеется, не меняют – ни одно из его открытий не было для него серьезным переживанием. По его понятиям, наблюдать – значит не принимать активного участия в жизни и бессознательно от него отказаться. Эту же установку он пытается сохранить при психоанализе. Он вроде бы заинтересован, но этот интерес продержится немного, на уровне интереса к приятному развлечению, – и ничего не изменится.

Есть, однако, нечто, чего он избегает даже в мыслях, – он не рискует увидеть ни один из своих конфликтов. Если он захвачен врасплох и с размаху наталкивается на свой конфликт, его охватывает паника. Но в основном он слишком бдительно стоит на страже своего покоя, чтобы что-то могло его задеть. Как только дело приближается к конфликту, весь его интерес к предмету исчезает. Или он внушает себе, что конфликт – не конфликт. Когда психоаналитик ловит его на этой тактике избегания и говорит ему: «Послушайте, ведь речь идет о вашей жизни», – пациент даже понятия не имеет, о чем ему говорят. Для него это не его жизнь, а жизнь, в которой он сторонний наблюдатель.

Вторая характеристика, тесно связанная с его неучастием в собственной жизни, это отсутствие серьезного стремления к достижениям и отвращение к усилиям. Я считаю эти две установки неразрывными, потому что их сочетание типично для «ушедшего в отставку». Многие невротики искренне хотят чего-то достичь, их раздражают внутренние запреты, мешающие этому. Но только не данный тип. Он бессознательно отбрасывает и достижения, и усилия. Он преуменьшает или решительно отрицает свои таланты, и ему достаточно малого. Он ни шагу не сделает, если его ткнуть носом в доказательства противоположного. Он лишь будет немного раздражен. Этот психоаналитик хочет пробудить в нем амбиции? Ему что, надо, чтобы он стал президентом США? Если же он не позволит признать в себе некоторой одаренности, он здорово испугается.

Вместе с тем он может сочинять прекрасную музыку, создавать картины, писать книги – правда, в воображении. Это его рецепт как отделаться и от стремлений, и от усилий. Его действительно могут посещать хорошие и оригинальные идеи на какую-то тему, но написать статью – это же потребует инициативы, кропотливой работы: надо продумать свои идеи, как-то их структурировать. Статья так и остается на уровне замысла. У него могут быть задумки написать рассказ или пьесу, но он ждет вдохновения. Тогда сюжет определится, и строчки сами побегут из-под его пера.

Исключительно изобретателен он в поиске причин не делать что-либо. Разве может быть хорошей книга, над которой пришлось столько потеть и мучиться? И без этого всякой ерунды понаписано! Разве не сузит его кругозор занятие каким-то одним делом, когда будут заброшены все другие интересы? Разве не портит человека участие в политике или во всяких интригах?

Это отвращение к усилиям может простираться на любую деятельность. Позже мы рассмотрим ситуацию, как человек уже не может и с места сдвинуться. Он откладывает со дня на день самые простые дела: написать письмо, прочесть книгу, сходить в магазин. Или он делает их, преодолевая внутреннее сопротивление, – нехотя, безразлично, неэффективно. Он может устать от одной лишь мысли о неизбежной активности (нужно куда-то идти, делать накопившуюся работу).

Сопутствует этому отсутствие целей и планов, как больших, так и малых. Что он на самом деле хочет делать в жизни? В его голове никогда не возникает этот вопрос, а когда его спрашивают, он отмахивается от вопроса, словно это к нему не относится. И в этом отношении он разительно отличается от высокомерно-мстительного типа, с его до мелочей разработанными долгосрочными планами.

Психоанализ показывает, что его цели ограничены и, опять же, негативны. На психоанализ он возлагает большие надежды: психоанализ должен избавить его от того, что ему мешает – от неловкости с незнакомыми людьми, от страха покраснеть, от обморока на улице. Или, может быть, психоанализ должен удалить ту или иную инертность, например заторможенность при чтении. Он может ставить и более широкую цель, которую он, с присущей для него неопределенностью, называет, скажем, «мир». Для него это означает просто отсутствие всяких неприятностей, тревог, расстройств. И естественно, все, на что он надеется, должно прийти само по себе, без боли и напряжения. Всю работу должен сделать психоаналитик. В конце концов, он специалист или нет? Визит к психоаналитику для него все равно что визит к стоматологу или терапевту: он будет послушно ждать, пока психоаналитик найдет и даст ему ключ ко всем его проблемам. А еще лучше, если бы можно было обойтись без разговоров. Были бы у психоаналитика такие лучи, вроде рентгеновских, которые бы высвечивали все, что пациент думает. И с гипнозом, может быть, все бы пошло быстрее и без всяких усилий со стороны пациента. Когда кристаллизуется новая проблема, его первая реакция – отчаяние от того, сколько работы впереди. Он вроде бы и не против того, чтобы что-то в себе углядеть. Он чаще всего против того, чтобы приложить усилия к изменению.

Шаг вглубь – и мы у самой сути ухода в отставку: ограничение желаний. Мы видели, как ограничиваются желания у других типов. Но там железные оковы были наложены на определенные категории желаний, например на желание близости с людьми или на желание торжествовать над ними. Нам знакома и неуверенность в своих желаниях, в основном идущая от того, что желания человека определяют то, что он должен желать. Эти тенденции активны и здесь. И также мы видим, как одна область бывает поражена сильнее другой и как непосредственные желания затираются внутренними предписаниями. Но «ушедший в отставку» человек считает, сознательно или бессознательно, что лучше ничего не желать и не ждать. Это иногда дает ему основания смотреть на жизнь пессимистично, с ощущением, что все это суета и нет ничего такого, ради чего стоило бы напрягаться. Чаще многие вещи кажутся желанными, но смутно и нехотя, не достигая живости конкретного желания. Если он все же имеет весомые желание или интерес, чтобы преодолеть установку «наплевать», они тут же слабеют, и восстанавливается гладь поверхности «неважно» или «не надо делать лишних движений». Такое отсутствие желаний может распространяться на профессиональную и личную жизнь – уже не требуется ни другого дела, ни назначения, ни брака, ни дома, ни машины, никаких простых радостей. Реализация таких желаний может восприниматься в первую очередь как бремя, которое ставит под угрозу его единственное желание – чтобы его не беспокоили. Сокращение желаний наполнено тремя основными, ранее упомянутыми характеристиками. Он может оставаться наблюдателем в собственной жизни, только если ему ничего особенно сильно не хочется. Вряд ли он будет ставить себе важные цели, если у него нет мотивирующей силы желаний. И наконец, у него нет такого сильного желания, которое сможет заставить его делать усилия. Следовательно, два главных его невротических требования гласят, что жизнь должна быть легкой, безболезненной, не требующей усилий и его не должны беспокоить.

Особенно старательно он избегает привязанностей. Ничто не должно быть настолько важным для него, чтобы он не мог без этого обойтись. Ему может понравиться женщина, какой-то город или хорошая выпивка, но он не должен от этого зависеть. Как только какое-то место, человек или люди становятся дороги ему настолько, что ему будет больно их лишиться, он спешит отказаться от своих чувств к ним. И другой человек не должен и помышлять, что он ему нужен или что их отношения в порядке вещей. При малейшем подозрении он склонен немедленно рвать отношения.

Принцип неучастия, так, как он выражен в его позиции наблюдателя в собственной жизни и в его отказе от желаний, он переносит и на свои отношения с людьми. Они характеризуются его эмоциональной отстраненностью от других. Он может получать удовольствие от поверхностных или кратковременных отношений, но он не должен вкладывать эмоции. Он не должен настолько привязываться к человеку, чтобы ему невозможно стало существовать без его общества, или помощи, или сексуальных отношений с ним. Эту отстраненность ему легче сохранять, так как он, в отличие от других невротических типов, не ждет многого – ни хорошего, ни плохого, от других, и вообще ничего не ждет. Даже в тяжелой ситуации ему не придет в голову попросить о помощи. С другой стороны, он может довольно охотно помогать другим, но только при условии, что это не свяжет его эмоционально. Он не хочет и не ждет благодарности[66]66
  Подобнее о природе отъединенности см.: К. Хорни. «Наши внутренние конфликты».


[Закрыть].

Секс может играть для него различные роли. Иногда это единственный мостик к другим. Тогда он заводит множество временных связей, от которых отказывается раньше или позже. Они не имеют права перерождаться в любовь. Он отдает себе отчет в том, что имеет потребность не связывать себя ни с кем. Или же поводом для прекращения отношений он может считать удовлетворенное любопытство. Он скажет, что любопытство привлекло его к этой женщине, а теперь он получил новые впечатления, и она ему больше не интересна. В таких случаях он относится к женщинам как к новой обстановке или новому окружению. Теперь он их знает, и они ему больше не интересны, так что он поищет что-нибудь еще. Это не просто рационализация его отстраненности. В отличие от других, свою наблюдательскую позицию он проводит более сознательно и более последовательно и этим иногда создает ошибочное впечатление вкуса к жизни.

В некоторых случаях он вообще лишает себя, задавив все желания в этом отношении. У него не возникает даже эротических фантазий или, если они все-таки появляются, это обрывки фантазий – вот и все, что составляет его сексуальную жизнь. Его реальный контакт с другими остается на уровне отдаленного дружеского интереса.

Если у него все-таки складываются продолжительные отношения, он и тогда должен сохранять дистанцию. В этом отношении он – полная противоположность смиренному типу с его неуемной страстью быть одним целым с партнером. Для него существует несколько способов сохранять дистанцию. Он может исключить секс как слишком интимную вещь для постоянных отношений и удовлетворять свои сексуальные потребности с чужими людьми. И наоборот, он может ограничить отношения сексуальными контактами, не посвящая в свои переживания партнера[67]67
  Фрейд отмечал это явление, он считал его особенностью мужской сексуальности и пытался объяснить на основе двойственной установки мужчины по отношению к своей матери (З. Фрейд. «Об унижении любовной жизни»).


[Закрыть]. В браке он может быть внимателен к партнеру, но о себе старается не говорить. Он может настаивать на том, чтобы посвящать себе значительную часть времени, или на том, чтобы путешествовать в одиночестве. Он может ограничивать отношения выходными днями или совместными поездками.

Позволю себе одно замечание, значение которого мы увидим позднее. Страх перед эмоциональной вовлеченностью – это не то же самое, что отсутствие положительных чувств. Напротив, не было бы необходимости так строго стоять на страже своего покоя, если бы у него был общий запрет на нежные чувства. Он способен на глубокие чувства, но они должны оставаться его внутренней святыней. Это его и только его личное дело. В этом отношении он отличается от высокомерно-мстительного типа, который тоже замкнут, но бессознательно напрочь отучил себя от положительных чувств. Он отличается от него и тем, что не хочет сближения с другими через сопротивление, тогда как высокомерный тип часто одержим гневом, и битва – его родная стихия.

Другая характеристика «отставного» человека – его сверхчувствительность к влиянию, давлению, принуждению или узам любого рода. Это напрямую связано с его отстраненностью. Еще до начала каких-то личных отношений или коллективной деятельности он может испытывать страх перед продолжительной связью. И вопрос о том, как он сможет от нее освободиться, встает перед ним заранее, когда ее еще нет и в помине. Перед женитьбой этот страх и вовсе может перерасти в панику.