Текст книги "Со всей любовью"

ИЮЛЬ

Английское посольство Мадрид 1 июля

Дорогой Гарри!

Я тебя не понимаю. Когда твой брак с Джейнис рушился, ты писал бодрые, остроумные письма. Теперь ты вольный человек, нежащийся в двойных ванных с сенаторскими женами или трахающий всех наших и не наших корреспонденток, – и пишешь тоскливые письма. У тебя невозможный характер.

А негодовать, потому что Джейнис выбрала человека старше, это уже вообще ни с чем не вяжется. Женщины часто останавливают выбор на мужчинах старше себя, и, без сомнения, настанет день, когда ты будешь этому рад. Не хочу показаться напыщенным – хотя я знаю, что я такой, – однако зрелый возраст приносит новый разумный взгляд на человеческие отношения, который женщины часто ценят выше секса. Мы с Ангель очень сблизились со времени наших чудесных дней в Толедо и можем свободно обсуждать эту тему. Она прекрасно знает о моей нерушимой преданности Рут, так что я еще более убежден, что при таких обстоятельствах сексуальная связь обрекла бы Ангель на душевную депрессию и растерянность, хотя порой меня одолевает искушение злоупотребить ее доверчивостью.

Например, позавчера мы обедали у нее, так как ее родственники в отъезде, и она, приняв душ, зашла в гостиную, завернувшись в узенькое полотенце. Мне пришлось пустить в ход все мое самообладание, особенно когда я обнаружил, какие у нее восхитительные грудки. По ее предложению мы, возможно, проведем вместе еще один уик-энд, но где-нибудь подальше – возможно, в Малаге, – так как я знаю, до чего она любит купаться. Говоря откровенно, мне трудно ей в чем-либо отказать, а она была обворожительно настойчива. Конечно, у нее почти нет собственных денег, а на то, что ей платит Британский совет, ни о какой поездке на юг не может быть и речи. В виде благодарности она одарила меня восторженным поцелуем, каким-то чудом умудрившись удержать большую часть полотенца на месте. Нет, она сама прелесть. Мне следует быть очень осторожным, чтобы положение не вырвалось из-под контроля, и меня очень беспокоит, что Рут пребывает в твердом убеждении, будто это уже случилось. Она просто не желает ничего слушать.

Собственная светская жизнь Рут словно бы все время находится на точке кипения. Она вкладывает огромные усилия в сбор пожертвований и была совершенно измучена после последнего уик-энда, хотя и умудрилась приобрести чудеснейший загар. По-видимому, ее дела требуют много времени проводить под открытым небом, и она с восторгом говорила о местной природе и фауне. И рассказала восхитительную историю про стервятников, от которых отмахивалась первым попавшимся ей под руку торчащим предметом, дабы убедить их, что она вовсе не труп. Зная Рут, напрашивается предположение, что таким торчащим предметом была скорее всего бутылка из-под вина или с вином. Но как бы то ни было, заверила она меня, свою роль этот предмет сыграл в совершенстве.

Сотрудники посольства постоянно упоминают про посвященную ей статью, недавно напечатанную в популярной газете. К несчастью, у меня не было случая ее прочесть, а Рут из скромности не сохранила экземпляра. В единственной желтой газетенке, которая попалась мне на глаза в последнее время, была статейка твоего приятеля Тома Бренда о принцессе Ди, и она была использована по назначению, когда пришлось прибрать за гнусным пекинесом наших соседей.

Закон Конвея вновь подвергается испытанию, на этот раз из-за гастролей Королевской шекспировской труппы. От меня потребовали присутствовать на премьере, бряцая всеми орденами, а сегодня вечером обычная речь о «культурном братстве» будет в очередной раз извлечена из нафталина на приеме в посольстве.

Назначен новый посол, и он может в ближайшем будущем нарушить мой покой, прибыв на разведку. По слухам, он свободно говорит на урду – языке, куда более полезном здесь, чем мой испанский: МИД всегда безошибочно определяет, где какие знания жизненно важны. Мне угрожают Гаити, а там единственный общий язык – ручная граната; но после шестнадцати лет жизни с Рут подобные вещи меня не пугают.

Твой юмор, видимо, пал до пошлейшей игры слов. Мой уик-энд в Толедо НЕ сводился к вопросу «взять или не взять», хотя должен признаться, что в некоторые моменты у бассейна он действительно вставал – вопрос имею я в виду.

С наилучшими пожеланиями.

Твой,

Пирс.

Авенида де Сервантес 93 Мадрид 1 июля (и минут через де– сять это будет 2 июля).

Милая Джейнис!

Не могу уснуть: слишком жарко и я слишком трезва. А потому я спокойно ознакомлю тебя с событиями последних трех дней. Избранными событиями. Я не стану тратить времени на звонки Эстебана, которые по новым законам ЕС, несомненно, подошли бы под определение сексуальных домогательств, если бы я прежде не домогалась его с таким успехом на обеденном столе его предков.

КШТ благополучно прибыла в начале недели, и в мадридском аэропорту их официально приветствовал Пирс и менее официально – я, но по крайней мере я устояла при этом на ногах. Узнать приятеля Тома, который играет виконта де Вальмона, было просто – редко красота столь беспардонно осеняет мужскую физиономию. Судя по их выражению, минимум пять супруг среди встречающих поклялись совершить серьезнейший адюльтер еще до того, как его ноги коснулись асфальта. Меня завораживает, что пускают слюнки именно те, кого я ну никак бы ни в чем подобном не заподозрила. И это закон. Я была необычно сдержанной, но когда Том вновь познакомил меня с Вальмоном в зале для важных особ (он-то как туда попал?), я без тени стыда стала шестой кандидаткой, решив в случае необходимости использовать свой статус, чтобы пролезть без очереди. Ты ведь видела «Опасные связи» в Лондоне, так что поймешь, а судя по рассказу Тома, после спектакля ты чуть было не устроила в его уборной сцену снятия уборов.

В среду состоялась премьера: Пирс, окостенелый как восковая фигура, весь Мадрид, разодетый в пух и прах и, насколько я заметила, разделившийся на тех, кто воображал, будто смотрит Шекспира, и тех, кто настолько не знал английский, что вообще не понимал, что он смотрит. Пирс хранил выражение главы миссии, которое отрабатывал много лет, такое мне знакомое. Оно обычно означает, что он отдал бы все на свете, лишь бы бродить среди холмов в шортах до колен и искать редкие орхидеи, хотя сомневаюсь, что в настоящее время он мечтает срывать именно орхидеи. Я оделась так, чтобы оправдать репутацию, которой наградил меня Том в своей статье: изумрудно-зеленая юбка Керолайн Чарлз, длинная, прямая, крохотный корсаж на бретельках и болтающиеся со звоном серьги. Спереди все скромно, чтобы встречать министров и прочих, но сзади разрез до возмутительности низкий (если не сказать до жопки). И при каждом движении оно шуршало – ведь оно атласное, – как сотни шепотков. Я была довольна, что и последних хватало, и особенно довольна, что Пирс заметил.

«Полагаю, они все видели эту статью про тебя», – сказал он ворчливо.

«Может, они просто видели МЕНЯ», – отпарировала я.

«Да, они, бесспорно, могут видеть тебя почти во всех подробностях, – добавил он, только что заметив разрез. – Хотя обычно их видно больше спереди.

«Это я приберегу до субботы, – сказала я, подразумевая прием в посольстве, на котором я твердо намереваюсь соблазнить самого сногсшибательного актера в Англии, желательно на глазах моего не вполне сногсшибательного мужа. – Во всяком случае люди смогут отвлечься от твоей речи, не то чтобы это было так уж трудно».

«Чем ты надушилась?» – спросил он, игнорируя шпильку.

Я улыбнулась: «Отравой – «Пуазон», Кристиан Диор. Почти заглушает твой лосьон после бритья».

Я начала узнавать одно из тех ядовитых семейных препирательств, в каких мы с тобой поклялись никогда не участвовать. Меня даже подмывало заявить разным шишкам, с которыми меня знакомили: «Совершенно верно, я – жена поверенного в делах: его любовница не смогла прийти, не кончила на «Иллюстрейтед Лондон ньюс», хотя мне говорили, что обычно это для нее не проблема».

В этот вечер я еще никогда не была так близка к тому, чтобы возненавидеть Пирса. Впервые я почувствовала, насколько между нами разрушилось то, что я всегда считала само собой разумеющимся. Наша жизнь утрачивала сочность, в ней появился привкус горечи, и я представила себе, как через два-три года эта горечь запечатлеется на моем лице. Я превращусь в одну из тех сернокислых баб, которые умеют только винить всех и вся, и забыли, что такое от души трахнуться или от души посмеяться. Женщины с крепко сжатыми губами, с крепко сжатыми ногами и, разумеется, никогда не прикасающимися к крепким напиткам.

Этого не должно быть, подумала я. И не будет. Лучше брошу Пирса, только не это. Может быть, через две недели, когда кончатся мои Сто Дней. Оставлю его с малолетней любовницей. А что? Пеленки менять он скоро научится.

Поднялся занавес, началось второе действие. Ну, ты помнишь, тут мы начинаем улавливать, как смертоносно мадам де Мертей манипулирует всеми, кто ее окружает, включая виконта де Вальмона. Черт, подумала я, вот это настоящая власть – суметь обвести вокруг пальца мужчину, столь великолепно опасного, как Вальмон. А рядом со мной сидел Пирс, надутый важностью, младенец по сравнению, жалкий новичок. Будь я мадам де Мертей, он бы плясал под мою дудку, какой бы мотив я ни наигрывала, и уж ей-то, безусловно, не нужны были бы никакие тренажеры, знамения звезд или лестные газетные статьи, чтобы поставить на своем. Она просто взяла бы и поставила. Баммм!

И тут меня осенило. Я буду мадам де Мертей. А что? У меня есть внешность, у меня есть низкая хитрость и, черт побери, у меня есть веская причина! Осталось только составить план игры. Я наблюдала, как она хладнокровно манипулирует Вальмоном, перегоняет по кругу, точно крупье, фишки, а затем поддразнивает его либидо неотразимыми приманками. И вот он уже соблазняет невинную Сесиль прямо перед моими глазами на сцене. Беспощадный, неумолимый, а она – сплошное трепещущее сердце и трепещущие нижние юбки. Верная добыча.

Так вот же оно! Я засмеялась так громко, что Пирс покосился на меня. Субботний прием в посольстве – идеальные декорации. Мадам де Мертей будет творить добрые дела, а Вальмон будет исполнять ее приказания. Той, кто подлежит соблазнению, буду не я – во всяком случае пока. А другая, немного помоложе, но впечатлительнее, ну, как Сесиль. Если надо, чтобы был сорван цветок, так пусть это будет полураспустившаяся роза, и лучше всего – чья-то чужая полураспустившаяся роза. Идеально.

Я продолжала смеяться и улыбаться до конца спектакля, а в конце – энергично аплодировала. «Ты правда считаешь, что спектакль так уж хорош?» – спросил Пирс, когда мы выбрались из театра. «Безусловно, – сказала я. – Он так освежил меня. Я смотрю на мир новыми глазами». Пирс посмотрел на меня как-то странно.

А в фойе, слава Богу, оказался Том. «Позвони мне завтра утром. Обязательно!» – шепнула я.

Мы с Пирсом вернулись в наши раздельные спальни. Я вспомнила, что уже почти июль, и на календаре будет новая сдобная булочка. Меня разобрало любопытство, и я поглядела. Ну да, словно на заказ для этой роли. Тоненькая. Белокурая. С высокой грудью. Нахальные сосочки выпятились, (Эстелла бы одобрила), голова откинута, подставлена солнцу, волосы раскинулись по песку, ноги раздвинуты. Камера просто ее трахала. Ну, подумала я, мне удастся уговорить Вальмона проделать то же самое, но гораздо лучше, и он сможет захватить собственный телеобъектив. Ах, булочка, булочка, если мне улыбнется удача, пятница завершится ночью всей твоей жизни!

Том позвонил с утра, и мы договорились встретиться в кафе на Гран-виа. Я сунула в карман два приглашения на прием в посольстве. Том уже ждал меня с выражением на лице «что она там еще затеяла?» И заказал себе к кофе коньяку. Улица была раскалена, и кучки туристов пытались охлаждать себя с помощью небольших вееров фламенко, которые купили в сувенирном киоске отеля. Том ждал, прихлебывая коньяк.

«Ты не окажешь мне услугу – сегодня?» – сказала я. Том одарил меня одной из своих кривых улыбочек. «Я шестнадцать лет ждал в чаянии оказать тебе услугу, и теперь, когда я недостижим, ты вдруг просишь о ней. А какую?»

Я достала приглашение. Одно приглашало «мистера Тома Бренда», второе осталось незаполненным. Я ведь даже не знала фамилию шлюшки. «Ангель Имярек» (старинная шотландская фамилия?) вряд ли позволила бы ей переступить порог посольства. Я начала старательно объяснять. Я хочу, чтобы он пошел в библиотеку Британского совета, потратил столько времени, сколько ему потребуется, листая английские газеты, задавая те идиотские вопросы, которые задают заезжие журналисты, а затем сцапал ее. «Не буквально, Том, – ты слишком дряхл и отпугнешь кисоньку. Нет, скажи ей, что твой друг – актер – дал тебе это приглашение (она наверняка про него слышала), так, может быть, она захочет побывать на приеме?»

«А если она скажет «нет», вечер у нее занят?»

«Не скажет. Единственный, с кем она проводит вечера, насколько мне известно, это мой чертов муж, а он будет сам там присутствовать и доводить всех до судорожной зевоты».

«А потом?»

«Ну, займешься сватанием своего приятеля. Ты же умеешь заговаривать зубы молоденьким женщинам, Том. А еще лучше, привези ее на прием сам, чтобы ее не перехватил какой-нибудь пыхтящий итальянец. Договорились?»

И я одарила его моей улыбкой «Опасные связи».

«А когда я кончу сводничать ради тебя, что за это перепадет мне, могу ли я узнать?»

Я нежно накрыла ладонью его запястье (не пойми меня ложно – ладонь принадлежала мадам де Мертей, а не мне).

«Я замолвлю за тебя словечко Джейнис, – сказала я. – И не проболтаюсь ей, что однажды ты оттрахал победительницу Песенного конкурса Евровидения». (Вот я и проболталась, но, держу пари, ты уже знала – он ведь жутко этим гордится.)

Том наградил меня еще одной односторонней улыбкой.

«У ты, красивая стерва».

И он встал, оставив счет на мое попечение.

Перемена декораций. Тридцать шесть часов позднее. Нынешний вечер. Сумерки. Сад английского посольства, набитый notorati.[36]36
  Именитые люди (исп.).


[Закрыть] Пирс старается быть обаятельным хуже нельзя. Труппа все больше бурно пьянеет. Тут и Хавьер, патриций с головы до пят. Иностранные дипломаты поглядывают на свои часы, а Эстебан поглядывает на мои груди – на мне мой туалет от Брюса Олдфилда с низким вырезом; мадам де Мертей гордилась бы мной. Я хорошо играю мою роль: слежу за Вальмоном, как ястреб, надеясь, что он не окосеет или не будет утащен одной из вампирш, которые так и кружат вокруг него. Одна египетская гурия, разговаривая с ним, исполняет настоящий танец живота, и мне приходится пустить в ход свой коронный номер первой леди и уволочь ее знакомиться с членом польской торговой делегации – это должно ее охладить. Я хочу только одного: чтобы Том поторопился. И еще мне не терпится (мне очень страшно) увидеть сдобную булочку.

А затем – вот он! А с ним, наверное, она. Черт, очень хорошенькая! И у нее хватило наглости явиться в тенниске и джинсах – хватило наглости, потому что у нее такое тело! Я НЕНАВИЖУ молодых. У меня на миг возникает желание подойти к ней и сказать: «Ладно, твоя взяла».

Тут я вспоминаю – Рут, ты же мадам де Мертей! Что бы сделала она? Наблюдала бы. И я начинаю наблюдать. Обмениваюсь взглядом с Томом. Вижу, как он лавирует с девочкой в направлении Вальмона. Том представляет ее – словно золотую рыбку представляют щуке. Давай же, давай! Сожри ее! А теперь на террасе Пирс, готовясь произнести речь, – интересно, заметил ли он сдобную булочку. Он же понятия не имеет, что она могла появиться тут.

Речь никто не слушает: они ведь слышали ее столько раз! А Вальмон не стал бы слушать, даже если бы слышал ее впервые: его глаза поглощают сдобную булочку. Я готова запрыгать от радости, но если я рискну, мои груди выпрыгнут вон, а потому я сдерживаюсь. Теперь уже совсем стемнело и лампочки в саду посольства придают сцене нечто ренуаровское. Я подхожу чуть ближе, чтобы лучше видеть. Том исчез. Пирс все еще нудит. Вальмон отворачивается. Ах, погоди! Но тут я вижу, как его рука погладила ее грудь, перед тем как он отошел. Фу-у-у! Она как будто тоже уходит – другим путем. Как корректно с их стороны. Вальмон направляется в мою сторону. Мое платье зацепляет его натренированный глаз, как раз в меру. Я говорю ему, как чудесно он исполнил свою роль на премьере (и чуть было не добавляю, что сегодня, я надеюсь, он исполнит ее еще чудеснее). Я напоминаю ему, что мы уже познакомились в аэропорту, и называю себя. Я вижу, как заработал его мысленный компьютер – означает ли это, что я доступна или недоступна? В глазах у него голод, но я решаю не отбивать у него аппетита к сдобной булочке. А потому отхожу на расстояние вытянутой руки: он явно из тех, кто ищет прикосновений.

Затем я приглашаю его утром выпить у нас кофе и пишу адрес на его приглашении. Яснее ведь назначить свидание невозможно, правда? Не важно: он поставит меня в очередь следующей. Его глаза раздевают меня, и уходит он с явной неохотой. Но синица у него уже в руке, а взять журавля можно будет завтра.

Эстебан хмур, как грозовая туча, и вид у него очень собственнический. Пирс закругляется, благодарит всех присутствующих, не зная никого из них.

Конец сцены.

А теперь, Джейнис, я пойду и выпью ночную рюмочку коньяка на Пласа Майор, а по дороге опущу это письмо. Я люблю летние испанские ночи – пока не начинаю пытаться уснуть. Надеюсь, Вальмон не пытается.

Буду сидеть терпеливо, как мадам де Мертей – или как мадам Дефарж[37]37
  Персонаж романа Диккенса «Повесть о двух городах». Она сидела рядом с другими зрительницами на площади, где казнили французских аристократов, держа в руках вязание, в котором были зашифрованы фамилии тех, кого она особенно ненавидела.


[Закрыть] с вязанием, в которое вплела падение моей соперницы, – как-никак среди собратьев Пирса по Овну числится Жозеф Игнас Гильотен.

Настало время крови и большой любви,

Рут.

Речное Подворье 1 4 июля

Рут, миленькая!

Я позвонила сегодня утром, как только получила твое письмо. Но никто не ответил. И днем не ответили. Даже Тома в отеле я не поймала. Что происходит?

И все это из-за какого-то дрянца. Знаешь, когда я в последний раз говорила с Томом, он сказал, что стоит только взглянуть на эту девочку – и сразу видно, что она трахается до одурения. Пирс сбрендил. Ну, ему до Ватерлоо остаются еще две недели, чтобы прийти в себя. А пока – удачи тебе с «Опасными связями».

Итак, я вновь одна. Стоит мне встретить мужчину, с которым я хочу разделить жизнь, как его хватают, чтобы он шпионил за чьей-то любовницей. А ты уверена, грешная моя подружка, что не похитила Тома на всякий случай? Пожалуйста, отошли его поскорее домой. Мне его страшно не хватает.

И Клайву тоже. Он жутко восхищается Томом, не за то, что Том красив, и мудр, и щедр, и остроумен, но за то, что он был женат пять раз. «А ты сколько продержишься, мамуля?» – спросил он вчера, поросенок эдакий, а затем: «Том должен знать про девочек жутко много, мамуля; по-твоему, если я попрошу, он меня обучит?» Он с глубочайшей серьезностью сообщил Тому, что у него теперь в паху девять волосков. Том ответил, что ему надо немножко подождать.

Реакция в Речном Подворье на переезд Тома ко мне была смешанной. Ах-махн-дах излила свой восторг, а потом сказала, что он удивительно похож на ее отца, стерва! Ползучие Ползеры пытались напроситься на чай. Нина поинтересовалась, играет ли он в теннис. А Луиза была абсолютно уверена, что однажды видела его на собрании розенкрейцеров в Актоне.

Самой грустной была реакция Лотти. «Боже мой, – сказала она, – какая вы счастливица!» Аттила, который въехал к ней так сокрушительно, теперь быстренько выезжает и забирает с собой свое сверхорудие, поскольку ее супруг Морис вернулся из Макклесфилда с оружием поменьше. Ну, улица теперь станет более спокойным местом, а Лотти вновь окутают туманы тоскливости.

Хочешь узнать про Кевина? Как тебе известно, он не выносит Тома, но сейчас ему не до этого. Инь-и-Ян беременны: во всяком случае, одна из них. «Все-таки, Кевин, лучше, чем обе», – утешила я его. «Вот тут ты, детка, права, – сказал он. – Хотя бы я теперь знаю, которая – которая».

Единственный, кто по-настоящему рад за меня, – это Цин в «Кулинарии». «Хороший человек, мистер Том, – повторяет он часто. – Пора ему жениться». Я недоверчиво киваю. Вчера он преподнес мне китайский рецепт «для вашей поваренной креветной книги: моя жена готовит их прекрасно». Я прочла – он абсолютно прав: «Креветки С Яйцами В Смеси Специй». Обязательно скажу Тому. «Вы, пожалуйста, покажите мне рисунок». Вот в этом я не слишком уверена. Но он хотя бы понравится Сэмюэлу Джонсону.

Я много о тебе думаю. Статья Тома просто потрясающая. И все правда до единого слова: ты именно ТАКАЯ. Помни об этом. Может быть, я отыщу местечко в «Членистографии» для «Сдобной Булочки». «Нашпиговать половыми продуктами морских ежей и поджаривать на медленном огне». Знаешь, Пирс почувствует себя жутким дураком. Справишься ли ты? Не могу ли я помочь. Прилететь?

А ты помочь можешь: скажи Тому, что я его люблю. По-моему, он знает, но все равно скажи. А его редактору скажи, чтобы шел на.

Без тебя на Уимблдоне грустновато. В прошлом году мы праздновали, что мой чертов брак наладился. А в этом году я там думала о том, как твой хороший брак рушится.

Со всей любовью.

Джейнис.

Паласио Писарро Трухильо 4 июля

Милая Джейнис!

Служба ремонта браков, отчет № 6

Я в бегах. Эстелла – мой ангел-хранитель.

В окне-скважине моей спальни проглядывает Эстермадура. Какой безмятежностью она дышит! Трудно поверить, что ближе миллиона миль за этими горами бушует ураган. Ураган Пирс, и он сейчас в настроении убивать, начав с меня. Пока же только Том знает, что я здесь, и Эстелла обещала наотрез отрицать, что ей известно, где я. Решетка опущена, мост поднят, поднялось и мое давление. Из моих Ста Дней осталось всего девять, и судя по теперешнему состоянию войск, я и до Ватерлоо не доберусь, а о победе и речи быть не может.

Вот что произошло после того, как я отправила тебе последнее письмо. В ту летнюю ночь я выпила несколько рюмок коньяка: плохо для пищеварения, но прекрасно для души. На площади было полно влюбленных, которым некуда было пойти. Мне было куда пойти, но тот, кого я люблю, уже, конечно, храпел вовсю. А та, кого любит ОН, разметывала (как я надеялась) свои лепестки по комнате, погруженной в полусумрак. Жозеф Игнас Гильотен, займись своим полезным трудом!

В ту ночь я почти не сомкнула глаз. А Пирс действительно храпел – у испанских стен большие уши. Затем настало субботнее утро, и верно: напротив было вывешено трико. Розовая пара, видимо, был день какого-то святого.

Я знала, что около десяти у Пирса какое-то совещание. Вальмон должен был прийти в одиннадцать – вполне пристойный час, подумала я, для мужчины со здоровым ночным аппетитом.

Пирс был в гнусном настроении. Занялся своей йогой в ванной и хлопнулся. Я слышала, как он ругался. Это ничто, думала я, по сравнению с тем, как он начнет выражаться потом. И вдруг мне стало его жалко. Может быть, я стерва, кастрирующая мужчин? Тут я начала вспоминать последние месяцы – боль, ревность, унижение, беспомощность, ощущение ледяной пустоты, крах всего, что я особенно любила. Как он смел подвергнуть меня подобному? Я подберу осколки, но сначала пусть они посыпятся!

В посольство он отправился все в том же гнусном настроении.

«Отвратительные манеры у этих чертовых актеришек. Во время благодарственной им адресованной речи один из них удрал. Я сам видел».

Не думаю, что он успел увидеть сдобную булочку. Потом он удалился, громко ворча. Я сказала ему, что следующим его назначением скорее всего будет Исландия, но он ограничился тем, что закрыл за собой дверь.

Вальмон опоздал всего на полчаса, что я сочла добрым знаком. Я быстро его оглядела: красавцы актеры по утрам могут выглядеть абсолютно не-красавцами. Эстелла утверждает, что гардины она не отдергивает до второй половины дня именно по этой причине. Однако Вальмон явно выкроил достаточно времени, чтобы придать себе растрепанный вид – артистическая щетина, белые сандалии на веревочной подошве, рубашка, заправленная в меру торопливо, чтобы складки направляли взгляд пониже к тугим джинсам. В любое другое время, подумала я, в любое, но не в это. Мадам де Мертей на посту.

А потому я протянула ему руку для поцелуя, а не подставила щеку. Затем я сварила кофе, достала сухое печенье и предложила коньяку, от которого он отказался актерским жестом. Мы уже отлично вжились в свои роли.

Я выступила с небольшой продуманной речью в манере восемнадцатого века. Я тревожусь узнать, сказала я, о невинной юной девушке, в которой мой муж принимает отеческое участие. Вчера вечером я заметила, что мсье сопровождал ее, когда она покинула сад посольства, и мне хотелось бы получить его заверения, что намерения у него были благородные и ее невинности было оказано должное уважение.

Удивление быстро исчезло с лица Вальмона, и его взгляд стал очень внимательным.

«Ведь, сэр, – добавила я негромко, – насколько мне известно, вы пользуетесь определенной репутацией в отношении нашего пола, хотя в этом случае я совершенно убеждена, что ваше чувство добропорядочности стояло превыше всего» (Господи, я очень надеялась, что превыше всего стояло не оно!).

Его лицо приняло отработанное выражение, и я заметила, что он теперь принял точно ту же позу, как на сцене: руки сжаты, нога чуть выставлена вперед, голова повернута ко мне байроническим полупрофилем.

«Я в восторге, мадам, что могу заверить вас в том, – голос у него стал бархатным, – что юная барышня не рассталась ни с чем, что уже охотно не отдавалось другим. По чести сказать, я обнаружил, что она одарена талантами, удивительными в столь юном создании; ее образование, очевидно, не находилось в небрежении, и я горд тем, что пополню это образование, ничего от него не отняв. Уповаю, вам мой ответ дал полную сатисфакцию».

И он отвесил короткий поклон: одна рука за спиной, другая сжимает воображаемый кружевной платок. Он с большим умением удержал улыбку. Я сумела скрыть собственную радость и решила продолжить игру.

«Благодарю вас, сэр, – сказала я. – Для меня явилось большим облегчением узнать, как протекало ваше знакомство, и я с нетерпением жду, чтобы сообщить моему мужу, сколь превосходно вы позаботились о его протеже».

Он снова поклонился, отпил еще глоток кофе и, взяв невидимую треуголку, встал, прощаясь.

«Насколько я понял, мадам, эта юная девушка известна вашему супругу столь же хорошо, как и мне. Наш взаимный друг мистер Бренд сообщил мне даже, что в настоящее время она – его любовница. – Он изящно направился к двери, но остановился, взявшись за ручку. – И я думаю, вы можете быть уверены, что эту роль она исполняет на редкость превосходно. Ваш супруг в хороших руках. Желаю вам доброго дня, дорогая мадам».

Последний поклон, и он вышел.

Конечно, мне не следовало ждать, что мадам де Мертей, любительница, сумеет переиграть Вальмона, профессионала. Мне следовало бы придерживаться реальной жизни.

Но во всяком случае теперь я знала. Благодарю, благодарю, Вальмон! От радости я готова была звонить и рассказывать всем – тебе, Тому, Эстелле. Но Пирс? Как мне сообщить ему эту новость? И как он среагирует?

Я ожидала его домой к раннему обеду. У меня было такое ощущение, будто я подвесила топор над дверью. Он вернулся в необычно веселом настроении. Он разговаривал по телефону с новым послом. Его фамилия Снип, и среди коллег он известен как «Старый Нудила И Пердун», Пирс посмеивался.

Это затрудняло дело. Он стал прежним Пирсом, человеком, которого я любила. Которого еще люблю. И поступить с ним так? Вновь я заставила себя подумать об этих мучительных месяцах, о том, что он сделал мне. Дело было не в неверности – тогда бы под топором стояла я. Дело было в любви, в том, что он ее ЛЮБИЛ. Вот в чем было предательство. Любовью не делятся. В Афинах у меня чуть было не случилось так с Жан-Клодом, но я увидела опасность и отступила, Пирс был мой мужчина, моя опора, моя жизнь. Я даже не собиралась говорить ему о Жан-Клоде, пока не узнала, что он трахает собственную секретаршу. Совсем не привлекательную, что только ухудшило положение. Мы были готовы убить друг друга, а потом весь уик-энд занимались любовью. Наша совместная жизнь всегда была такой, и каким-то образом – очень хорошей, лучше, чем у большинства людей.

И я рассказала ему про Вальмона. Наступила тяжелая, страшная тишина. Затем он взорвался. Я еще никогда не видела Пирса таким. А хуже всего было то, что, как я вдруг поняла, он действительно любил эту девку, идеализируя ее. Она была для него точно икона, и я разбила ее вдребезги.

Он не верит, сказал он. Грязная ложь. Да как я смею? Это интрига, которую я затеяла с помощью отвратительного Тома Бренда, который вечно обнюхивает меня, точно ищейка. Он никогда мне этого не простит. Ангель чиста, невинна, он никогда не спал с ней и не хотел, и все время старался втолковать мне это, но я не слушала. Я никогда ничего не слушаю. С него хватит. Слишком низко я пала. Это конец.

Я думала, он разнесет все вокруг. Я думала, он меня ударит. Тут я расплакалась. Но он только выругал меня и ушел, хлопнув дверью. А напоследок сказал: «Ты трахалась с каждым мужчиной вокруг с того момента, как я с тобой познакомился. Ты только об этом и думаешь. О любви ты и понятия не имеешь. А я знаю, что такое любовь. Прощай!»

Два часа и несколько рюмок спустя я собралась с силами и собрала кое-какие вещи. И позвонила Эстелле. Она обещала, что Хавьер сейчас же пришлет мне машину. Я должна поехать к ней.

Не помню, как я вела машину. Моим глазам требовались «дворники».

Это было позавчера. Сегодня я немного успокоилась. За моим окном простираются мили безмятежности, а Эстелла разговаривала со мной всю ночь. «Все в порядке, моя дорогая, – сказала она. – Сегодня у Луиса выходная ночь. Он же должен иногда видеться с женой, вы согласны? – Она ласково держала меня за руку, и я была ей благодарна. «Пирс просто еще один дурак, – убеждала она. – Он узнает правду. Имейте терпение. И кстати, я поговорила с Хуаном-Карлосом».

Я невольно засмеялась.

Вот так. Что дальше? Не знаю, куда я поеду отсюда. Сейчас я зализываю раны, а попозже позвоню Тому в Мадрид. Ты не против, что я на него опираюсь? Я сейчас нуждаюсь в моих друзьях.

И еще я нуждаюсь в чем-нибудь крепком. И выпью за тебя, моя милая подруга.

Со всей любовью,

Рут.

Какой-то бар Мадрид 9 июля

Моя милая Джейнис!

Я всегда находил Пирса занудой в твердом уме и памяти – и внезапно он стал обаятельно помешанным. Правду сказать, крыша у него съехала набекрень. Сегодня с утра пораньше раздался апоплексический телефонный звонок: я обвинялся в распространении клеветнических измышлений о его плюшечке. Не то чтобы он описал ее такими словами – у него выходило что-то вроде Пресвятой Девы, вновь посетившей грешную землю. Он еле выговаривал слова, до того его душила ярость. Рут такая же дрянь, как и я, неистовствовал он; мы оба – разгребатели грязи, декаденты, извращенные до мозга костей, слишком циничные, чтобы разглядеть добродетель и высокую порядочность, когда она перед нами; нам следовало бы постыдиться и т. д. и т. д.