Текст книги "Со всей любовью"

«А кто Мигель? – спросила я. – Прежде ведь был Луис». Эстелла налила белое вино в два бокала. «Луис пока в отпуске. Он женился, – сказала она. – Мигель его брат. Я предпочитаю ограничиваться семейным кругом. По-моему, со слугами только так и можно. – Она задумчиво отхлебнула вина. – Бедный Луис, ему придется тяжело. Невеста, разумеется, девственница. Ужасно неуклюжая, не сомневаюсь. Однако вскоре она забеременеет, и тогда он долгое время не будет ее беспокоить. Мне его очень не хватает. Мигель, как говорится, дублер, и ему еще надо многому учиться. Налейте себе еще. Это вино очень нравится королю, но я отказалась продать ему виноградник. Наверное, я впервые сказала «нет» королю».

Появился Мигель со стопочкой аккуратно сложенной одежды. А вскоре вернулся еще раз с холодным завтраком на подносе. Эстелла отослала его благодарным кивком головы.

«Я начинаю уставать от секса, – объявила она, протягивая мне тарелку салата из даров моря. (Умеют люди выбирать моменты!) – Я бы предпочла, чтобы для старости нашлось бы что-то более подходящее, но только не бридж и алкоголизм, – продолжала она. И засмеялась. – Я могла бы, конечно, уподобиться вам, англичанам, и помешаться на собаках, но даже скверный секс, наверное, все-таки интереснее. Видите ли, – и она грустно посмотрела вниз на свое нагое тело, – Господь слишком уж нас ограничил; только в и из, в и из – и так все время. Но, с другой стороны, раз Бог ограничился тем, что создал лишь одну пару прототипов, естественно, что его больше заботило продолжение рода, чем наслаждение, не так ли? И это как будто дало желаемые результаты, если судить по заторам на мадридских улицах. И все же, что, если бы Адам был гомосексуалистом? Вы когда-нибудь задумывались над этим? Нас бы сейчас здесь не было, моя дорогая. Нам следует быть очень и очень благодарными змию».

Наступила пауза, пока Эстелла осваивала эти мысли, она было протянула руку к абрикосу, но в последний миг предпочла сигарету и еще бокал вина. Затем она натянула тенниску и шортики. На груди тенниски бешеными красками изображался бой быков с «Ole!»[29]29
  Одобрительный, подбодряющий возглас (исп.).


[Закрыть] внизу. Эстелла перехватила мой удивленный взгляд. «Луис купил ее мне во время своего медового месяца. Мне она нравится: вульгарная, как я. Все аристократы вульгарны. Утонченность – удел буржуазии. А теперь, – и она снова пронизала меня взглядом, – до того, как я предамся сиесте, мне хотелось бы узнать, переспали вы уже с моим племянником Эстебаном?» Я ответила, что нет. «Жаль, – сказала она. – Я надеялась, что вы расскажите мне в подробностях вечером за обедом. Пусть секс мне приелся, но слушать про него мне совсем не приелось. Кроме того, меня интересует, каков он. Как женщина с сантиментами вы бы прекрасно об этом рассказали. Эстебан настоящий красавец, не правда ли? Но красавцы, как говорит мне опыт, в этом смысле мало на что годны. Например, Кэри Грант был таким.

Эстелла мастерица реплик под занавес.

Я знала, что сиеста протянется до позднего времени, а потому, едва дневная жара чуть спала, я отправилась прокатиться на машине на часок. Верх был опущен, воздух был полон пчел и птичьего пения. Я переехала через ручей, который шумел по камням между заводями, где из камышей выпрыгивали лягушки. В воде стояли лошади, хлестали хвостами и взирали на меня скорбными глазами. Повсюду вокруг вздымались пятнистые холмы, а в вышине парил орел. Было поразительно красиво и одиноко. Мне вдруг захотелось, чтобы здесь со мной был Пирс. Именно такие минуты и зацементировали наш брак, минуты, когда ничего не нужно было говорить. Я рассердилась. «Ну и дурак! – сказала я вслух, – ему же, может, никогда такого не выпадет». И если это сантименты, подумала я, то лучше они, чем быть умной.

Но ведь я никогда не верю Эстелле до конца. В ней слишком много теплоты, и она не может не любить то, что якобы презирает. По-своему, мне кажется, она завидует тому, что я чувствую к Пирсу, и вот почему она прилагает такие экстравагантные усилия, чтобы не понимать. Но какая женщина! Я воспроизвела подробно наш голый завтрак, чтобы набросать для тебя ее портрет в миниатюре. Она обладает неистощимой способностью развлекать и занимать, просто оставаясь сама собой. За обедом я рассказала о моем режиме во имя красоты и здоровья, и конечно, она засмеялась. «Но у вас же уже есть и то и другое, моя дорогая. Ну а упражнения – жизнь лучшее из упражнений. К чему развивать мускулатуру на зависть штангистам, когда вам требуется поднимать лишь бокал с вином?» И она снова наполнила мой. Способа объяснить не было, а потому я предоставила говорить ей – это она любит по-настоящему. Настроение у нее было созерцательное. В какой-то момент она спросила, не считаю ли я, что она растратила свою жизнь понапрасну. Вопрос был чисто риторический. «В таком случае, – продолжала она, – растрачивая ее, я получала огромное удовольствие и намерена поступать так и дальше». Я напомнила ей о миллионах, которые она собирала на благотворительность, о Legion d‘Honneur,[30]30
  Орден Почетного Легиона (фр.). Буквально «легион чести».


[Закрыть] и т. д. «Honneur, – фыркнула она. – Тут было больше deshonneur:[31]31
  Честь… бесчестие (фр.).


[Закрыть] я трахала главу государства. Ну а благотворительность, так большая часть пожертвований тоже растрачивается. В старину мы строили соборы, теперь подаем на помощь голодающим. Я знаю, что предпочла бы. Вот эпитафия для моей могильной плиты: «Эстелла, маркиза де Трухильо и Толедо, которая растратила свою жизнь понапрасну и радовалась этому».

Минуту спустя она уснула за столом. Мигель тихо унес ее из столовой. Было два часа утра.

А теперь утро почти миновало. У Эстеллы все спокойно. Быть может, в эту минуту она сосредоточила свое внимание на Иа-Иа и Тигре – какие философские открытия последуют сегодня? Боже, спаси нас, когда она доберется до Руальда Даля.

Мимо моего окна только что прохлопал крыльями аист, держа в клюве извивающееся лакомство, из тех, что миссис Унылая Сливовая Водка, вероятно, порекомендовала бы мне для здорового завтрака. Ну да ладно. Завтра меня ждет гимнастическая машина «наутилус» и с процентами!

А пока удачи с Томом и членистоногими.

Со всей любовью,

Рут.

Авенида де Сервантес 93 Мадрид 10 мая

Дорогой Гарри!

Жаль, что ты не будешь в свите президента, когда он на будущей неделе встретится здесь с лидерами ЕС. Но, естественно, я понимаю, твоя первейшая обязанность – утешать супругу сенатора, пока из-за международных дел он вынужден торчать в Европе. В подобных делах ты всегда был на редкость добросердечен.

Увы, мне еще не пришлось на личном опыте познакомиться с двойной ванной, но буду счастлив положиться на твои слова, что миссионерская поза в ней не рекомендуется.

Твой стихотворный опус на тему библиотекаршей показался мне изобретательным и в обычном твоем дурном вкусе. Да, кстати, неразрезанные страницы бывают только во французских книгах, а здесь Испания. И насколько мне известно, рассказ Мериме не называется «Партия в трахтрах», и действие «Партии в триктрак» в отличие от «Кармен» происходит не в Испании. Ангель же предпочитает серьезные книги и твердо намерена поступить в какой-нибудь университет, чтобы изучать историю искусства и сравнительные религии.

Нет, мое чувство юмора НЕ покидает меня всякий раз, когда я упоминаю о ней. Пожалуй, в будущем мне лучше о ней не упоминать вообще, поскольку твое чувство юмора ныряет в канализацию, стоит мне это сделать. И я бы хотел, чтобы ты прекратил называть ее моей «любовницей в пеленках». Ангель – взрослая самостоятельная женщина и категорически не моя любовница, как ты прекрасно знаешь.

Рут исчезла провести уик-энд со спившейся маркизой, оставив запакованным какой-то непонятный предмет с названием «Наутилус» на ярлыке. Это ведь какое-то глубоководное животное, обитающее в раковине? Для чего оно ей? Я со страхом жду вскрытия. Или в припадке энтузиазма она приобрела один из образчиков современной английской скульптуры, по поводу которых мне пришлось публично изливать восторги некоторое время тому назад? Вероятно, Рут решила, что я говорил от чистого сердца. Если так, то наш следующий званый обед должен быть повеселее последнего.

Мне придется приветствовать премьера, когда он прибудет на конференцию ЕС. Уповаю, что вопрос о Гибралтаре не всплывет, и обезьяны не послужат Рут темой для ее официальной беседы с ним. В обществе государственных мужей ее фантазия разыгрывается очень легко, а утихомиривается с трудом.

Жизнь в настоящий момент нелегка на нескольких фронтах. Я предвкушаю, как познакомлю Ангель с Эль Греко в Толедо, едва только это фанданго ЕС подойдет к концу. Она томится таким голодом по произведениям искусства, а для меня она сама одно из них.

Из чистого любопытства: как ты все-таки проделываешь это в ванне?

Всего наилучшего,

Пирс.

Отель «Портмеор» Сент-Айвс Корнуэлл 17 мая

Дорогая Сама Стройность!

Я противник здоровья. Я бы никогда не дожил до пятидесяти пяти, если бы следил за тем, что ем, и моим весом, и моим давлением, и количеством алкоголя, мною потребляемого; если бы жевал мультивитамины, бегал трусцой, грыз женьшень и экологически чистые овощи, а также приветствовал зарю йогой. Так с какой стати ты в нежном возрасте тридцати шести лет пала жертвой сокрушающих душу диет и упражнений? И не во имя великого дела, но для того лишь, чтобы вернуть себе сердце мужа, тебя недостойного на десять порядков? Почему ты просто не оставишь его предаваться глупым грезам и не насладишься свободой, на которой, впрочем, всегда настаивала, а затем не подашь ему носовой платок утереть слезы, когда его грезы пойдут прахом?

По-моему, я когда-то видел твою подругу Эстеллу, только не помню где. Ощущение такое, что к этому имел отношение Биарриц, но все остальное из моей памяти изгладилось. Возможно, что и к лучшему. Справляться у нее смысла нет: скорее всего она была с тем или иным королем и не вспомнит неуклюжую газетную ищейку, обнюхивавшую ее юбки.

На этот край известного мира меня привела дурацкая история. Подделыватель картин. Господи, ну кому это интересно? Насколько я могу судить, они тут все занимаются подделкой искусства – целые колонии в джинсовых костюмах из коллекций французских дизайнеров и сандалиях цапаются между собой, как бешеные, и звонят своим лондонским агентам за счет абонентов. Даже их картины все выглядят так, словно начаты были очень мило, а затем попали в цунами. Но, как ты знаешь, я во всем этом полный невежда. Люди вроде меня говорили то же самое о Гогене. Вполне вероятно, что я и сейчас последую их примеру.

Джейнис, несомненно, сообщила тебе, что я нашел ей издателя для воплощения твоей идеи «Членистографии» – некоего Сэмюэла Джонсона (по-моему, я где-то уже слышал это имя). Мы с Джейнис сотрудничаем вполне сносно. Как шеф-повар я сотворяю для нее соблазнительные деликатесы, которые не приносят желанного результата, зато питают ее воображение дальше некуда. Она отказывается показать мне свою иллюстрацию к «Венеридам в винном соусе», пока ее не завершит. Эта женщина по-настоящему опасна. И если наш лексикограф доктор Джонсон сдержит слово, она будет по-настоящему богатой. А если она, так и я. Быть может, мы вместе окажемся здесь на кончике Корнуэлла и приобщимся к жизни моллюсков, и даже откроем ресторан даров моря, донельзя претенциозный, задрапированный рыбачьими сетями, украшенный ловушками для омаров, где членистографические яства будут подаваться на неолитических тарелках в стиле Бернарда Лича.

Ну а серьезно, попросить ее выйти за меня?

Она говорит обо мне всякие жуткие вещи? Во всяком случае мне она их говорит. Мне кажется, я мог бы ее полюбить, но не уверен, знает ли она, что означает это слово.

К младшей библиотекарше, которую зовут Ангель, нельзя относиться всерьез. Я часто имел дело с ангелами, и они все бесплотны – в отличие от меня, дорогая Рут Беспощадная.

К которой со всей любовью,

Том.

Больница де ла Мизерикордия Мадрид 19 мая

Милая Джейнис!

Осталось пятьдесят пять дней.

Служба ремонта браков, отчет № 3

Писать это, лежа навзничь и держа ручку кончиком вверх, крайне непросто: ведь убедить чернила не подчиняться закону тяготения никак невозможно. То же относится и к крови в моих руках. А потому я попытаюсь писать короткими очередями.

Сестры убеждены, что я вернусь домой уже завтра – при условии, что им удастся придать мне вертикальное положение.

А пока я не могу даже дотянуться до телефона, а единственный открывающийся передо мной вид сосредоточивается в пауке, который передвигается по потолку примерно тем же способом, как я – по полу, когда Пирс доставил меня сюда.

Жизнь стала лучше с того момента, когда Эстелла прислала бутылку несравненного вина, из тех, которые обычно посылают только королю. Не уверена, что мне следует пить его с помощью хитро перекрученной пластмассовой соломки, похожей на прозрачную валторну, но мой находчивый муж сумел найти только такую – в магазине детских игрушек в отделе «все для розыгрышей». Первую попытку попить я предприняла из кожаной фляги – ну, знаешь, какие испанские пастухи носят на шее в горах, а английские туристы, возвращаясь с Коста-дель-соль, грузят в самолеты, – теми, с нарисованными на них полуголыми цыганками. Беда в том, что надо уметь попадать в рот, а у меня не получалось. Стены моей палаты выглядят так, будто по ним разбрызгался чей-то мозг. Соломка – явное улучшение, хотя кружение вина по пластиковому лабиринту скорее всего безнадежно губит букет, и я не уверена, что Пирс считает такое приспособление соотносимым с достоинством супруги поверенного в делах.

Не заключила ли ты из всего этого, что сучий сын вернулся ко мне полный раскаяния и любви? Как бы не так. Правда, он навещает меня с виноватыми цветами и смущенными соболезнованиями, а затем уносится, свободный как ветер, проводить романтические ночи со сдобной булочкой, которая тоже, возможно, пригвождена к кровати навзничь вроде меня, но только греет ее, сучку, кое-что получше вина Эстеллы.

Конечно, ты хочешь знать, как я оказалась в таком положении. Все этот фуевый тренажер «Наутилус». Вернувшись от Эстеллы, я взялась за дело всерьез. Я садилась на него, крутила педали, напрягалась. Он высвобождал каждую мышцу и скручивал ее в пружину. Ванная содрогалась от моего кряхтения и понуканий – места Пирсу, чтобы стоять на голове, слава Богу, не осталось. Я просто чувствовала, как мои бедра обретают упругость и гибкость, живот становится гладким, как барабан, а груди гордо подтягиваются, как гвардейцы на параде. Ах, Джейн Фонда, видела бы ты меня! Я то и дело поглядывала на мой прозагарный календарь и говорила: «Эй ты, завядший лопух!» И я думала: «Пирс Конвей, после твоей тощей шлюшки это тело тебя с ума сведет». И я просто слышала, как он захлебывается от изумления и радости: «Еще! Еще! Пожри меня!»

И в тот миг, когда он решил бы, что больше не в силах, я поиграла бы моими грудными мышцами, повращала бы бедрами, и он восстал бы в беззащитном сладострастии, пока я наконец не покончила бы с его агонией, оставив его пресыщенным, обмякшим, как тряпичная кукла – он бы еле-еле дышал и тонул бы в слезах благодарности.

У меня это звучит правдоподобно? Вновь я боюсь, что насмешничаю, когда надо плакать.

Было утро прибытия премьер-министра. Пирс выбирал костюм, в котором п-м, предположительно, ожидает увидеть того, кто его встречает. Я наслаждалась моей утренней разминкой на «Наутилусе» и перемежала кряхтение полезными рекомендациями. «Как насчет твоего белого тропического шлема, милый? И травяной юбочки, которую тебе преподнесли на Тонге? Она будет отлично гармонировать с твоим крикетным галстуком. Тогда ты мог бы взять с собой Ангель с обручем из слоновой кости в носу и представить ее как свою туземную невесту».

Надо признаться, все это особого успеха не имело. Пирс был настроен поднять шум из-за запонок. Я сказала, что видела чертовы штуки здесь же, в ванной. «Вон там!» И когда указала «вон там», в спине у меня жутко хрустнуло. Боль была такая, что не вскрикнуть. У меня отвисла челюсть. Я окаменела. «Наутилус» поддерживал меня в прямом положении. Ты видела эти фигуры в Помпее, окаменевшие в момент какого-то действия, когда их засыпал вулканический пепел? Ну, такой была и я. Недвижимая, безголосая, в плену «Наутилуса». Я побулькала – на большее меня не хватило. Пирс нашел свои запонки и посмотрел на меня с недоумением. «Почему ты вдруг замолчала? – спросил он с некоторым раздражением. – Что-нибудь случилось?» Тут я обнаружила, что могу кое-чем шевельнуть. Шеей. Я кивнула и снова побулькала. И продолжала кивать. А потом обрела самую чуточку моего голоса. «Спина! – прошептала я. – Ее больше нет. Я парализована… до конца жизни».

Даже в тот момент у меня нашлось воображение, чтобы преувеличить.

Теперь я опишу тебе остальную часть кошмара. Каким-то чудом, дюйм за дюймом я высвободила себя из хватки «Наутилуса». И оказалась бугром на полу, вроде бы боком. Пирс решил, что легкий массаж – вот ответ на ситуацию. Ответ оказался неверным. Я взвыла. И тут явилась Тереса, наша прислуга, белая как полотно. Видимо, она вообразила, что наткнулась на сцену убийства. Но к ее величайшей чести Тереса свыклась с нашими странностями и не хлопнулась в обморок, не выбежала с воплями на улицу, взывая к Пресвятой Деве, Матери Иисуса. Она разобралась в ситуации и тут же сообразила, что надо делать. Осторожно развернула меня на спину, подложила мне под пятки книги, чтобы приподнять ступни и обеспечить спине более плоское положение, а затем подсунула мне под голову подушку. И самое главное – выгнала Пирса из ванной, будто забредшую туда курицу. «Женская работа», – объявила она. Это доставило мне первый миг радости, я обрела голос настолько, чтобы внести свою грошовую лепту: «Сделай что-нибудь полезное, Пирс. Встань на голову, или еще что-нибудь», – пролепетала я. Он удалился, возясь с запонками и бормоча что-то о премьер-министре.

Конечно, мне следовало бы предоставить это всецело ему. Он не нуждался в том, чтобы я его сопровождала. Но ты знаешь, как это бывает, когда вдруг поймешь, что пока еще не умираешь: тут же решаешь, что все в полном порядке – все прошло, не делай из этого истории, перестань обращаться со мной, как с калекой и, черт тебя возьми, ЗАТКНИСЬ! Пирсу следовало бы заткнуть меня в шкаф и запереть дверцу. Ничего подобного! Стоял с несчастным видом и поглядывал на часы, пока Тереса – терпеливо и бережно – меня одевала. Я твердо решила стоять на летном поле рядом с Пирсом, когда п-м выйдет из самолета: он же мой муж, поверенный в делах, и я намеревалась показать, что я его жена; а если испанское телевидение запечатлеет этот момент, то мне оставалось лишь надеяться, что в библиотеке Британского совета есть телек и сдобная булочка будет патриотически смотреть встречу ее п-м.

Я сумела спуститься по лестнице, сумела как влезть в машину, так и вылезти из нее. Я сумела пройти до самолета медленным, но ровным шагом. Прямой я была, как будто проглотила кочергу. Самолет прокатился по взлетной полосе и остановился. Важные персоны и их супруги сгрудились: медали, перчатки, шляпы, сумочки – совсем как у нашей дорогой королевы, вежливые покашливания, приглаживание волос на ветру, руки, сцепленные за спиной, фоторепортеры с нацеленными камерами. Пирс в первом ряду, чтобы, как того требует протокол, первым приветствовать высокого гостя, и рядом с ним – я. На дипломатической цирковой арене я редко испытываю гордость, но в ту минуту она меня переполняла. Я гордилась Пирсом и гордилась его положением. И не сомневалась, что теперь все будет хорошо. Маленькая младшая библиотекарша внезапно предстала полнейшим ничтожеством, пылинкой, которую бесследно сметет великий поток истории.

И вот в дверях самолета показался он – обескураживающе похожий на свои карикатуры, но тем не менее премьер-министр. Он приветственно поднял руку. Он спустился по ступенькам. Пирс сделал шаг вперед и пожал руку премьеру. Я ощутила рыцарское звание в ближайшем будущем. Тут настала моя очередь. Я сделала шаг вперед и – хрясть! Уже лежу на асфальте. Эти минуты я помню не слишком ясно. Однако я твердо знаю, что премьер-министр всея Англии, Уэльса, Шотландии и Северной Ирландии (не говоря уж о Гибралтаре) узрел супругу главы миссии ее Британского Величества на четвереньках перед собой.

Когда он попытался поднять меня на ноги, то, клянусь, он прошептал: «Дорогая миссис Конвей, это, право же, излишне». Он ведь крайне неопытен, не забывай. Но какая бы мысль ни промелькнула у него в голове, в моей она не мелькнула. Единственной моей мыслью было (и я стыдилась ее еще тогда), что сдобная булочка следит за происходящим по телевизору и утверждается в убеждении, что ее любовник женат на волчице-оборотне, которую, безусловно, следует изничтожить. И вот теперь я здесь. Во второй раз за краткое пребывание Пирса на этом посту моя фотография украсила первые страницы всех национальных газет. В больнице де ла Мизерикордия сестры очень внимательны, кормят прекрасно – если ты способна есть плов, лежа на спине, и я очень привязалась к пауку. Но завтра – прощай все это и прощай Джейн Фонда, «наутилус», миссис Унылая Сливовая Водка, бег трусцой, диеты, экологически чистая пища и противный, изматывающий образ жизни. А девица на прозагарном календаре пусть идет на. Если мои груди обвисают, пусть обвисают, если мои бедра чуть дряблеют, пусть дряблеют. Кого это, черт дери, заботит? Пирс, во всяком случае, кладет на это, так мне-то что нужно?

И вообще, почему меня должны заботить мужчины? Я предпочитаю проводить время с Эстеллой и за письмами тебе – следующее надеюсь написать в вертикальной позе.

А вертикальная поза Пирса сама о себе позаботится.

И как она у Тома?

«Самопредатель, пауков я приношу любовь, что все на свете преосуществляет и Манну в желчь с полынью претворяет».

Держу пари, ты не знаешь, откуда эта цитата. Я-то знаю, но понятия не имею, какой, собственно, в ней заложен смысл. Просто она ко мне привязалась. Я повторяю ее вслух моему приятелю-пауку, и он больше ни разу не упал мне на голову.

Как ты думаешь, я схожу с ума?

Но даже если ты так думаешь, посылаю тебе мою любовь. И если мне когда-либо требовались сплетни из Речного Подворья, так это сейчас.

Рут.

Речное Подворье 1 25 мая

Рут, миленькая!

Я собиралась рассказать тебе про Аттилу Бимбожьего, но опасаюсь снова вывихнуть тебе спину, а потому начну более мягко с Сэмюэла Джонсона.

Том предупредил, чтобы я ожидала встретить человека сдержанного, ученого, англичанина до мозга костей, очень респектабельного и очень женатого. Так с какой стати, спросила я, такой человек заинтересован в издании «Членистографии» и более того – готов предложить мне солидный аванс за мои иллюстрации? Том засмеялся. «Тебе следует понять Сэма», – сказал он и поведал мне следующую историю.

Сэмюэл Джонсон организовал небольшое издательство лет семь-восемь назад, специализировавшееся на издании старомодных книжиц о деревенском фольклоре и разных местных обычаях – ну вроде тех, которые тебе предлагают в сувенирных лавочках Национального треста по охране памятников старины – вместе с вышитыми полотенцами и восковыми свечами. В один прекрасный день литературный агент, благословенна будь его память, предложил ему рукопись из наследия древней и давно забытой почтенной романистки. Сэм был последним шансом – после его отказа рукописи предстояло вернуться в лоно горюющей семьи. Называлось произведение «Уильям приезжает в город» и представляло собой историю викторианского сиротки, который сбегает в Лондон, где его привечают-обманывают-эксплуатируют разные дамы, в чьих домах он ищет работы. «Помесь Диккенса и Дика Виттингтона», – как выразился Том.

Ну а коммерческий директор Сэма – старинный собутыльник Тома. Распространение книг о местных винах и дербиширских модах уже почти его доконало, но, когда половина издательств уже стоит в очереди за пособиями по безработице, деваться ему было некуда. Приходилось выкручиваться, даже когда это означало необходимость дать профессионально заключения об Уильяме, который приехал в город. Он застонал, выпил тройную дозу шотландского виски и прочел рукопись за десять минут. И в эти десять минут у него родилась идея. Для постфрейдовских ушей эта слезливая и невинная история содержала обертона, одновременно и юмористичные и очень-очень двусмысленные – это явно была книга о подростковых фантазиях и приобщению к сексуальности. Он рекомендовал Сэму дать роману более броское название «Яма для Уильяма» и снабдить его иллюстрациями в соответствующей постфрейдовской манере. Ну, Сэму он все это высказал несколько иначе, но иллюстратор был найден, в положенное время роман вышел под новым названием, и через пару недель приключения юного Уильяма в разных ямах стали культовой книгой. Она оставалась в списке бестселлеров три года, была переведена на тринадцать языков и принесла несметные богатства Сэму и наследникам почтенной романистки.

«Видишь ли, – объяснил Том, – Сэм – живое доказательство аксиомы, что у издателей это всегда дело случая».

«Но иллюстрации? – сказала я. – Их-то он должен бы понять, верно? Ведь не может он быть настолько наивным».

Том снова засмеялся.

«Есть еще кое-что, чего я тебе про Сэма не сказал. Он слеп как крот. Все, что на расстоянии вытянутой руки, для него пятно или марево. Он до сих пор считает, что «Яма для Уильяма» – литературный шедевр, и отсюда его успех как классического английского произведения. Примерно так же фабрикант мог бы составить миллионное состояние на детских воздушных шариках, не сознавая, что они – лучшие презервативы в продаже. В издательском деле всегда так».

Мораль же истории, заверил он меня, сводится к тому, что коммерческий директор с тех пор ищет еще одну беспроигрышную ставку. И считает, что «Членистография» – самое оно «при условии, что мы сумеем протащить ее под носом у Сэма».

«Вот именно, Том, – сказала я. – А мои иллюстрации? Ты видел их. Они же похабны донельзя».

«Ерунда, – ответил Том. – Тебе просто надо не допускать его до них на расстояние вытянутой руки».

Ну, я действительно не знала, что мне делать. Он должен был приехать вечером в субботу, когда я вернусь от Цина. Предыдущее воскресенье и все последующие вечера и половину ночей я работала над рисунками, чтобы показать ему, исходя из убеждения, что на издательском поприще он – эквивалент Кевина, короля порнофильмов. А меня ожидала встреча с полуслепым воплощением невинного простодушия.

Том только пожелал мне всего наилучшего и вручил рецепты к акварелям, над которыми я работала. «Ну, удачи тебе», – сказал он.

Рут, милая, ты только представь себе ситуацию! Иллюстрировала я: 1) «Креветки Soixante-Neuf», 2) Венериды под Хересом и 3) «Омар НА Подстилке С Эстрагоном». Чтобы не перетруждать твоего воображения, скажу, что первая прямолинейно непристойная, вторая тоже, хотя и не столь прямолинейно, а третья изображает халифа Омара (не совсем не похожего на Гарри), возлежащего на пышной одалиске (не совсем не похожей на Ах-махн-ду).

Понимаешь мое положение.

В дверь позвонили, я мгновенно спрятала «Креветки Soixante-Neuf» в ящик – даже слепой сразу бы разобрал, что там происходит. Вошел некто нервный, сутулый, в темно-сером костюме, съёженный внутри. Ну прямо младший библиотекарь (извини!). Волосы на макушке у него заметно поредели, зато на запястьях более чем компенсировали это. Он из тех мужчин, которые, бреясь, обязательно порежутся. И не раз. Его щеки облепляли волоконца ваты. Улыбка больше смахивала на судорогу, чем на улыбку. Рукопожатие оказалось костлявым и холодным. Было трудно вообразить, что он способен кого-нибудь довести до оргазма, даже себя. Возможно, женой и детьми он обзавелся по близорукости.

Я успокоила его чашечкой чая, не сомневаясь, что предложение чего-нибудь покрепче вывело бы его из равновесия.

«Мы все, в большинстве, захвачены вашей идеей, – начал он, и я наградила его улыбкой принцессы Ди. – Последние годы мы добились значительного успеха с книгой на популярную, но серьезную тему, – продолжал он, держа чашку перед собой, как священник – Святые дары. – Мой коммерческий директор заверил меня, что в ракообразных и моллюсках есть свое обаяние. Ваша задача, разумеется, будет заключаться в том, чтобы выявлять и подчеркивать это обаяние. – Он пронзительно взглянул на меня, но, вспомнив, что сообщил мне Том о его зрении, я поняла, что вряд ли он меня вообще видит. Он поставил чашечку и доверительно наклонился вперед. – Насколько я понял от мистера Бренда, вы в этой области работали на международном уровне».

Я побелела. Что Том ему наговорил? Я перебрала в уме мои главные живописные достижения. Одно панно для комнаты моего сына. Еще одно для сортира моей матери. Еще одно для соседа дальше по улице. Два дурацких заказа для американских нефтяных магнатов. Еще более дурацкий для Кевина. И один отмененный заказ для индийского игрока в поло. Вот и все. Достаточно ли для международной репутации? Спасти меня могла только водка с тоником, и я налила себе стакан, как могла осторожнее в надежде, что Сэм сочтет мой напиток минеральной водой.

«О да, – сказала я и добавила для заметания следов: – В разных стилях. Обычно я пишу крупномасштабнее, но предпочитаю избегать узкой специализации. Так легко впасть в рутину».

Мистер Джонсон кивнул.

«Разумеется. Разумеется. Воображение требует свежести. Но, может быть, у вас найдется что-нибудь показать мне? Я был бы очень рад. Для нас каждый новый художник – это своего рода романтическое дерзание».

Меня трясло. О Господи, думала я, надеюсь, Том прав. Не ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. Как он меня предупреждал. Я повернула мольберт так, чтобы на него не падал солнечный свет, и улыбнулась благосклонной улыбкой.

«С удовольствием, – сказала я. – Пожалуйста, сядьте поудобнее, мистер Джонсон. Я поставлю их вот сюда: на белом фоне краски выглядят ярче, мне кажется, и у вас возникнет ощущение перспективы. Это мой первый. К рецепту «Омар На Подстилке С Эстрагоном» – исконное генуэзское блюдо, по словам Тома. Он так много путешествовал. И конечно, вы знаете, он выращивает собственный эстрагон. Широколистный сорт, естественно.

Сэм снова кивнул. Я увидела, как он сощуривает глаза. Видимо, он остался доволен, и я решила сказать еще кое-что.

«Как вы видите, идея заключается в том, чтобы оживить рецепты рисунками, изображающими людей, так сказать, в предвкушении данного блюда. Простое изображение кушаний выглядит так мертво, не правда ли? Тут изображена пара – супруг и супруга, – выражающие восторг по поводу ожидающего их наслаждения». (Ну, это, во всяком случае, была чистая правда.)