Текст книги "Горький аромат фиалок. Роман. Том первый"

Горький аромат фиалок
Роман. Том первый
Кайркелды Руспаев

© Кайркелды Руспаев, 2017

ISBN 978-5-4483-7521-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Красно-жёлтые дни

«И растаяли где-то мечты, как дым сигареты

И друзья после нескольких бурь оказались на дне…»

И. Тальков.

1

Непредсказуемость следующего мига – вот, пожалуй, самое существенное из всего, что принадлежит этому миру. Заманжол Ахметович Енсеев, учитель биологии школы номер два, не предполагал, сидя у себя перед телевизором, что в следующую секунду произойдет то, что круто изменит его более-менее устоявшуюся жизнь. Он вполуха слушал диктора службы новостей, занятый мыслями о скором начале учебного года.

«Сегодня, в зале ожидания железнодорожного вокзала обнаружена девушка шестнадцати-семнадцати лет в невменяемом состоянии. Она лежала на скамье и никак не отреагировала на обращение дежурного полицейского. Попытки привести ее в чувство не возымели действия. В результате была вызвана бригада „скорой помощи“, которая и доставила потерпевшую в психоневрологическую клинику доктора Парфенова».

Заманжол уловил последнюю фразу сообщения и сосредоточил внимание на экран телевизора.

«У пострадавшей нет никаких документов. Полиция при активном содействии сотрудников вокзала пытается установить ее личность, узнать, собиралась ли она покинуть наш город или прибыла сюда одним из поездов. Просим откликнуться тех, кто знает эту девушку, или тех, кто видел, как она попала в здание вокзала. Может быть, кто-то сопровождал ее или помог сойти с поезда и пройти в зал ожидания? Если вам известно хоть что-нибудь об этой девушке, просим позвонить по следующим контактным телефонам…»

На экране появилось изображение пострадавшей. Расслабленно полулежавший в кресле Заманжол резко выпрямился и, подавшись всем корпусом к телевизору, выдохнул:

– Алтынай?!

Балжан, его жена, сидевшая рядом в другом кресле, слегка повернула к нему свое лицо, не отрывая, однако, глаз от телевизора.

– Что? Ты что-то сказал?

Заманжол отмахнулся от нее нервным жестом. Теперь она более внимательно оглядела напряженную фигуру мужа. Тот весь ушел в созерцание потерпевшей, взятой оператором крупным планом. Девушка, с бледным лицом в обрамлении пышных волос, лежала на носилках, безучастно уставившись в пространство.

Кадр сменился, и в телевизоре возникла следующая картинка – кабинет Парфенова и сам врач в белом халате, сидящий за письменным столом.

– Михаил Федорович, что вы можете сказать о своей новой пациентке? – задал вопрос корреспондент городского телеканала.

– Сейчас еще рано делать какие-либо выводы, – отвечал доктор Парфенов, – Предварительное обследование показало, что организм девушки функционирует нормально. Никаких травм или повреждений на теле нет. Кровяное давление в норме, желудочно-кишечный тракт работает исправно. Поставлен рабочий диагноз – неопределенное расстройство центральной нервной системы. Признаюсь, я впервые в своей практике столкнулся с таким видом нервного расстройства. Кажется, что девушка спит с открытыми глазами, настолько в них отсутствует смысл. Только раз после поступления к нам она выразила некоторое беспокойство, но как только ее покормили, успокоилась и заснула. Причем, она не умеет жевать пищу, поэтому я распорядился о назначении жидких питательных смесей.

– Значит, она как бы парализована? – предположил корреспондент.

– О нет, – возразил врач, – Пациентка наша двигает конечностями и вертит головой. Но движения эти беспорядочны, бесцельны, как у новорожденного ребенка. Временами она издает нечленораздельные звуки, схожие с агуканием младенца. Но при этом она абсолютно беспомощна, неспособна даже повернуться на бок.

– Ясно, – корреспондент кивнул и задал очередной вопрос, – Что вы собираетесь предпринять?

– Мы проведем углубленное обследование пациентки, проконсультируемся с коллегами из других клиник. Может быть, потребуется собрать авторитетный консилиум, чтобы дать точное заключение. Нам необходима информация о прошлом этой девушки; не помешало бы узнать, что ввергло ее в такое состояние. Нужно установить контакт с ее родными, врачами, которые, возможно, лечили ее раньше или обследовали. Не исключено, что девушка эта страдает каким-то периодически обостряющимся недугом и, может быть, состоит на спецучете – мы это проверим.

– Понятно, – корреспондент удовлетворился ответами врача и задал последний вопрос, – Михаил Федорович, вы хотите что-нибудь сказать нашим телезрителям?

Парфенов повернул лицо к камере, и Заманжол вздрогнул, встретившись с его взглядом. Врач произнес следующие слова так, словно адресовал их лично ему:

– Я прошу тех, кто знаком с нашей пациенткой, позвонить мне по телефону 28—10-57. Буду рад любой информации.

И вновь на экране возникло изображение девушки, так взволновавшей Заманжола. Она лежала теперь на больничной койке и спала. Ее уже постригли коротко и одели в больничную одежду. Заманжола окатила волна пронзительной жалости к этой незнакомке с таким знакомым лицом, и он невольно вздохнул.

«Алтынай… вылитая Алтынай», – прошептал он, не отрывая глаз от бледного лица спящей девушки.

Новости закончились, и Балжан, смерив мужа подозрительным взглядом, ушла на кухню собирать на стол. Заманжол порывисто встал, двинулся к телефону, зацепил ногой журнальный столик, едва не уронив стоявшую на нем фарфоровую вазу с искусственным букетом. Ваза покачалась, покачалась и устояла, к своему счастью, так как хозяин дома и не подумал удержать ее, хотя и имел такую возможность – он просто не заметил ничего. Заманжол начал набирать номер телефона, продиктованный доктором Парфеновым, но оказалось, что не запомнил две последние цифры. Он обернулся к телевизору, шепча: «Шестьдесят семь? Семьдесят семь?», словно прося подсказки, но там уже шло увлекательное повествование о «крылышках, надежно крепящих прокладку к вашему белью». Держа трубку телефона одной рукой, провел пятерней другой руки ото лба к макушке, ероша свои короткие, с редкой проседью, волосы. Но и это не помогло – он так и не смог вспомнить номер телефона клиники. Положив трубку на аппарат, постоял в задумчивости и вновь вернулся к креслу.

Балжан была довольно озадачена, заглянув в комнату спустя некоторое время – муж смотрел сериал, который раньше терпеть не мог.

– Эй, что это с тобой? – поинтересовалась она. Но Заманжол никак не отреагировал.

Тогда она подошла и хлопнула его по плечу, – он вздрогнул и непонимающе уставился на нее.

– Ты чего?!

– Нет, это ты чего?! – Балжан испытующе смотрела в его глаза, – Что с тобой? Это из-за той девушки? Да? Ты ее знаешь?

Заманжол нахмурился. Видно было, что он затрудняется с ответом. Балжан ждала, подперев кулачками бока. Заманжол облизнул пересохшие губы и неуверенно произнес, запинаясь:

– Н-нет… я не знаю… я хотел сказать… нет, я ее не знаю… так, просто похожа.

– Похожа? На кого?

– Да так… ты ее не знаешь.

Заманжол замолчал и отвел глаза. Балжан постояла немного, постояла, потом дернула головой и направилась к кухне, бросив через плечо:

– Пошли ужинать!

Потом позвала дочь, возившуюся в детской:

– Амина, идем кушать!

Заманжол вяло хлебал суп. С него никак не могла сойти задумчивость, причиной которой, очевидно, была пострадавшая из теленовостей. Балжан думала именно так, но молчала, бросая на него быстрые взгляды из-под своих красиво изогнутых ресниц. Амина не замечала настроения отца и мило щебетала, рассказывая о каком-то забавном случае, свидетельницей которого она стала днем.

Заманжол не слушал ее. Пациентка доктора Парфенова явилась вестницей из далекой юности, и теперь события, казалось бы, давно забытые, совершенно похороненные под толщей лет, начали раскручиваться лентой кино перед его мысленным взором. Нынешняя жизнь отодвинулась на задний план, и машинально поднося ко рту, то хлеб, то ложку, он вновь переживал события далекого прошлого. Этот вечер начала века остался позади, вернее, оказался впереди, в то время, как Заманжол всем своим существом перенесся в то роковое лето, в тот злополучный пионерский лагерь, где он и познакомился с Алтынай.

Балжан все же решила вернуть мужа к действительности и приступила к постоянно-актуальному разговору – об отношениях Заманжола и Дарьи Захаровны, директора их школы номер два.

– Надеюсь, в этом году ты будешь немного аккуратнее с Дарьей Захаровной, – сказала она.

– Что? – как бы очнулся Заманжол.

– Ты определенно в прострации!

Балжан бросила свою ложку на стол с такой силой, что Амина вздрогнула и осеклась на полуслове.

– Проснись! Чем тебя поразили сегодняшние новости? Или ты все же знаешь эту девушку?

– Нет! Я же сказал уже, что нет!

– Объясни тогда, почему ты вдруг стал такой… – Балжан замолчала, не найдя подходящего слова.

– Какой?

– Ну, молчишь, думаешь о чем-то, не слушаешь меня. Ты имеешь какое-то отношение к ней?

– Какое отношение я могу иметь! Просто жаль девушку… такая юная… и, вот…

– А чего ее жалеть! Маялась, небось, дурью от нечего делать, вот и домаялась.

– Что ты хочешь сказать?

– Наркоманка она, вот что! Разве не ясно?

– Все-то ты знаешь, все всегда тебе ясно! – сердито бросил Заманжол и, резко отодвинув прошкарябавший по полу стул, встал, и сопровождаемый недоброжелательным взглядом жены, покинул кухню. Он отправился прямиком в спальню, где разделся и лег на заранее застеленную кровать.

Балжан убрала со стола и, уложив дочку, прилегла на диван – просматривать сериалы. А Заманжол долго лежал без сна, ворочался с боку на бок, вновь и вновь возвращаясь к событиям, произошедшим когда-то в райском уголке природы, превратившемся потом для него в сущий ад.

После службы в армии, где Заманжол обрел двух своих друзей – Бекхана и Владимира, он поступил в пединститут. Заманжол имел абсолютный слух и очень хорошо, можно сказать, виртуозно играл на домбре и гитаре. Он всегда участвовал в концертах и смотрах художественной самодеятельности. Когда в ауле организовали вокально-инструментальный ансамбль, Заманжол солировал в нем на гитаре. Учителя, родители и друзья советовали поступить в консерваторию, они были уверены – из него выйдет выдающийся музыкант. Но он «зарыл» свой талант, став учителем.

А все потому, что любил детей. И он никогда не делил их на своих и чужих. Заманжол осознанно выбрал свою профессию и ни разу после не пожалел об этом, хотя работа учителя наряду с радостями приносит и огорчения.

Женился Заманжол на городской девушке, своей сокурснице, красавице Балжан, о которой, пожалуй, мечтал каждый студент их института. Они очень любили друг друга в первое время. Все у них было хорошо; только одна беда омрачала первые годы их супружества, – Балжан не могла забеременеть. Причина банальна – ранний аборт. Еще до поступления в институт Балжан влюбилась без ума в парня, который исчез из ее жизни, как только узнал, что она забеременела.

Заманжол стойко переносил эту беду, переводил в шутки колкости, которыми бесцеремонные аульские остряки доставали его; щадя нервы Балжан, не пытался опровергнуть мнение односельчан, считавших его импотентом или мужчиной с негодным семенем. Он был настолько снисходителен к людям, что прощал им и бестактности, и откровенные насмешки. Но многие принимали это его качество за слабость. И Балжан упрекала его в слабохарактерности, в неспособности дать отпор насмешникам. Но Заманжол был выше всех этих остряков и не хотел опускаться до ссор и свар. Да и что он мог сделать с ними? Не будешь же драться с каждым болтуном или сплетницей!

А характер у него был. Да еще какой! Он всегда говорил в глаза все, что думал, невзирая на чины и лица. Отчего и невзлюбили его начальники и некоторые коллеги.

Балжан лечилась от бесплодия, обращалась к знахарям и целителям и, наконец, забеременела. И сразу же по аулу распространился отвратительный слух – якобы Балжан пришлось прибегнуть к услугам другого мужчины. Даже называли вероятного «осеменатора», сотрудника облоно, в одно время зачастившего в их аул. Сотрудник тот был однокашником Заманжола и Балжан, поэтому всегда останавливался у них. Эти сплетни омрачили радость от рождения дочери, но и тогда Заманжол сохранял спокойствие, придерживаясь поговорки «На чужой роток не накинешь платок». Чего не скажешь о Балжан – она зря трепала нервы себе и ему, пытаясь оправдаться, устраивая ненужные истерики.

Амина подросла, и всем стало ясно, кто ее отец. Она была – «вылитая папа». Но свое черное дело сплетни все же сделали – между Заманжолом и Балжан наметилась трещина, которая увеличивалась с течением времени. Возникающее между ними напряжение, а они оба знали, о чем судачили аульские сплетницы и сплетники, стало привычкой, хотя причин вроде и не было – Заманжол ни словом, ни полусловом не то что не упрекнул жену, но даже не обмолвился о предмете тех сплетен. А ведь он знал о том, что их бывший однокашник, сотрудник облоно, был влюблен в Балжан во времена их студенчества.

Когда грянул кризис, и по школам прокатилась волна сокращений, первым сокращенным оказался Заманжол Енсеев, хотя так, как его, ученики не уважали ни одного учителя. А все потому, что директор школы воспользовался удобным поводом, чтобы избавиться от неуемного и требовательного учителя, проявлявшего принципиальность, особенно, когда дело касалось учеников, их интересов, их достоинства. Заманжол Ахметович не мог пройти мимо, когда унижали детей, почему и нажил недоброжелателей среди коллег, которые и не подумали вступиться за него. Наоборот, многие очень позлорадствовали, когда узнали, что сокращают именно его.

Енсеевы перебрались в город. Благодаря своей школьной подруге Боте, работавшей завучем, Балжан устроилась сама и устроила мужа в самую престижную школу города. Они сумели купить благоустроенную квартиру в не совсем еще старом доме. Один из бывших учеников Заманжола, эмигрировавший в Германию, прислал оттуда новенький автомобиль в знак благодарности. Казалось бы, – работай, живи, радуйся. Но не тут-то было! И в новой школе Заманжолу не повезло с начальством. Дарья Захаровна Тиранова оказалась властной самодуркой, не терпевшей инакомыслия, и теперь отношения с нею накалились до предела и угрожали ему новым увольнением.

Дарья, как непочтительно звали директрису за спиной, постоянно упрекала завуча Боту Хасеновну, за то, что она порекомендовала «этого упрямца», «эту головную боль», и даже – «этого козла!». Ну а та, в свою очередь, жаловалась Балжан и просила, требовала подействовать на мужа. На этой почве отношения между Заманжолом и Балжан еще более осложнились, и не проходило дня, чтобы между ними не возникали ссоры. А тут еще эта девушка из теленовостей…

Неизвестно, когда легла Балжан. Заманжол незаметно уснул. И приснился ему сон – иногда мы видим сны настолько реальные, что, проснувшись, долго не можем прийти в себя от перескока в другую реальность.

Бурные волны уносили Алтынай, и Заманжол никак не мог дотянуться до нее. Он хватался, то за кончики пальцев, то за краешек одежды, но она всякий раз ускользала. Девушка всплывала, и тогда Заманжол видел искаженное страхом лицо в нереальном свете молний, а когда она уходила под воду, Заманжол нырял, но тщетно – он так и не смог догнать ее.

Сердце бешено колотилось; Заманжол задыхался, но продолжал безумную гонку по ночной реке. Алтынай кричала захлебываясь и быстро удалялась. А потом и вовсе скрылась из глаз.

Вдруг Заманжол оказался в больнице, в белоснежной палате. Он лежал и не мог двинуться. Все видел и все слышал, но не мог даже пошевелить губами. Тут в палату вкатили специальную кровать на колесах, и уже было понятно, кто на ней лежит. Заманжол хотел попросить санитаров показать ему пострадавшую, доставленную из зала ожидания железнодорожного вокзала, хотя точно знал, что это Алтынай. Нужно только прикоснуться к ней, расспросить. Он был уверен – она обязательно отзовется. И расскажет… о том, где была все эти годы. А главное – как ей удалось выбраться из могилы.

Санитары подошли ближе, и он понял, что это не санитары вовсе, а доктор Парфенов и корреспондент городского телевидения. Не обращая внимания на его отчаянные мимические жесты, они закатили его вместе с койкой в какой-то темный закуток, отделенный от палаты полупрозрачной занавесью.

Видны были лишь размытые силуэты врача и корреспондента; они манипулировали какими-то инструментами, склонившись над пострадавшей, о чем-то оживленно беседуя при этом. Заманжол прислушался.

– Она утонула, и ее давным-давно похоронили, – сказал корреспондент.

– Нет, она у меня, – возразил доктор Парфенов, – Ей стало плохо в зале ожидания вокзала, вы же знаете.

– Да, конечно, – вроде бы согласился с ним корреспондент, но говорил он совершенно о другом, – Речка-то какая бурная. Никаких шансов спастись у нее не было.

– Это поправимо, – гнул свое врач, – Я соберу консилиум, и мы сообща поставим точный диагноз. А с точным диагнозом на руках вылечить не проблема.

– Ха– ха-ха-ха! – рассмеялся корреспондент, выпрямляясь во весь свой немалый рост, и его дробный смех гулко прокатился под неясными сводами высокого потолка, – Вы что! Никому еще не удалось вылечить утопленницу. Да и кости ее давно истлели.

– Вы думаете? – засомневался Парфенов.

– Конечно! – корреспондент отложил свои инструменты и начал стягивать перчатки с рук, – Меня удивляет, что вы вообще взялись лечить ее. Безнадежное дело! Да никто и не откликнется – ее же похоронили и давно забыли, – кому нужна мертвая девушка? Так что не мучайте себя зря и отправьте ее в морг, – там ей самое место.

Заманжолу стало ясно, что врач согласился с доводами корреспондента, хотя и не расслышал, что сказал Парфенов напоследок. Врач тоже отстранился от кровати – каталки, и, стягивая тягучую резину с пальцев, подался за корреспондентом из палаты. Заманжол понял, что они скоро пришлют санитаров за Алтынай – чтобы отправить в морг. Он собрал всю свою волю в кулак и в неимоверном усилии заставил себя перевернуться на живот. Сантиметр за сантиметром продвигался к краю больничной койки, которая теперь казалась широченным ложем.

И вот он на ногах и редкими, медленными шагами движется к палате. Спешит вовсю, но ноги словно ватные. Заманжол стремится всей душой туда, где лежит она, но занавесь все отодвигается и отодвигается. Он хочет крикнуть: «Алтынай!», но воздух вяжет язык, словно рот набит липкой патокой.

Заманжол слышит шаги санитаров в коридоре; они уже близко, деловито стучат своими носилками, вот-вот войдут в палату, отнесут Алтынай в морг. «Нет! Нельзя ее туда! Она жива!», – кричит Заманжол, но даже сам не слышит свой голос. По его лицу текут слезы бессилия, но, стиснув зубы, он прорывается-таки в палату!

А там тишина. Посреди пустой палаты стоит высокая кровать на колесах. На ней – Алтынай. Она лежит совершенно нагая на белоснежной простыне. Кожа ее поблескивает матово на закруглениях и выпуклостях, словно слоновья кость, и вся она, как изящная статуэтка. Во влажных каштановых волосах запуталась слизкая зеленая тина. Как тогда…

Заманжол тихонечко склонился над ней – Алтынай не пошевелилась. Дрожащими пальцами провел по ее щеке и… Алтынай встрепенулась, открыла глаза и улыбнулась. Заманжол наклонился еще ниже, и Алтынай со вздохом обвила руками его шею.

Заманжол прильнул к ней и стал покрывать ее лицо поцелуями. Сердце словно растаяло и в груди разлилось беспредельное ощущение счастья.

– Алтынай, милая моя, родная! Ты жива, жива, жива! – шептал он, чувствуя, как из глаз струится горячий поток…

– Ты чего, Заман!

Окрик Балжан вырвал его из объятий сна, и он увидел, прямо перед собой, обеспокоенное лицо жены. Заманжол крепко прижимал ее к себе, и, видимо, ее целовал он – на щеках Балжан дрожали капельки его слез.

***

В народе нашем встречаются еще люди, которых можно назвать «цветом нации», «солью земли», люди с чистой душой и большим сердцем, с ясным разумом, которые, правда, несколько растерялись в наши непростые времена переустройства и социальных неурядиц. Но они стараются изо всех сил, и продолжают жить, придерживаясь тех принципов, которые исповедовали всю свою жизнь. Эти люди, как, например, Заманжол Енсеев и два его друга, Бекхан Кадиев и Владимир Павлов, не идеальны. И это понятно – ведь они живые люди, хотя и выступают здесь в роли персонажей. Давайте понаблюдаем за ними, может быть, кто-то извлечет из этого занятия урок, иначе, зачем автору было и трудиться?