Текст книги "Горький аромат фиалок. Роман. Том первый"

32

Бекхан теперь практически не бывал дома. Приезжал поздно и ложился спать, лишь только отужинав. Редкие выходные он проводил с семьей. Майра даже начала скучать по нему. На ее ревнивые расспросы он неизменно отвечал:

– Кручусь, Майра, все кручусь!

Она и замолкала. Вот уже месяц, как он работал на новом месте, и Майра уважительно молчала. Бекхану выдали служебную машину – подержанную, но бодрую иномарку. Майра несколько раз каталась на ней, и ее посетило удивительное, незнакомое чувство. Она с некоторым высокомерием поглядывала на простых смертных, отягощенных сумками и пакетами, шагающих «на своих двоих». Ей нравилось, что Бекхан послушно возил ее туда, куда она просила отвезти. Она ощущала некое подобие признательности к мужу, чувство, давно ею позабытое. Она наблюдала за ним, удивляясь тому, как он уверенно ведет машину в плотном потоке, умело лавирует и четко перестраивается.

– Когда это ты научился так ездить? – спросила она как-то.

– Я всю жизнь водил транспорт, намного тяжелее этой машины, – отвечал Бекхан, – Но эта япошка – просто прелесть! Одно удовольствие им управлять.

И Зайра с Алиханом зауважали отца. Каждое утро Бекхан отвозил дочь на рынок с ее товарами, а вечером забирал, избавив ее от необходимости таскать свои грузы на тачке. И Алихан был рад – Бекхан учил его вождению. Сын с большим желанием мыл и чистил машину; расспрашивал отца о назначении рычагов, педалей и прочих узлов и деталей, помогал монтировать колеса.

Бекхан купил приличный костюм, дорогую обувь, кожаную куртку, джинсы и прочие добротные вещи, необходимые, как он объяснил Майре, при его новой должности. Она, конечно, немного пороптала, но он пообещал очень скоро одеть так же всех домашних. Все было внове и многообещающе, и Майра молчала. Только ее беспокоили его отлучки по воскресным вечерам. Он приводил себя в порядок, переодевался в новый костюм и, надушившись, уезжал.

– Куда ты уезжаешь опять? – пробовала она его задержать, – Неужели работаешь и ночью?

– Майра, прошу, не мешай! – просил Бекхан, – Потом, когда-нибудь, у меня будет больше времени. А пока не мешай. Пойми, так надо!

И Майра, скрепя сердце, отставала.

А Бекхан проводил эти вечера в обществе Виолетты Ким. Он ехал к ней с ее любимыми фиалками, и они посещали театр, ресторан, казино, а то и просто катались по городу или, спешившись где-нибудь в укромном уголке, в парке или скверу, гуляли и беседовали. Бывало, что он сопровождал ее на рауты, официальные приемы и презентации, куда ее приглашали вместе с отцом. Высшее общество города напропалую шушукалось, передавая из уст в уста необычную историю знакомства этой пары. Бекхан был представлен Ларисе Васильевне; вторая жена Владимира Ивановича оказалась очень красивой. Она была, пожалуй, красивее Виолетты, но проигрывала ей в другом. Виолетта казалось хрустальным родником рядом с непроницаемым омутом ее мачехи. Лариса Васильевна сразу заинтересовалась Бекханом, но Виолетта старательно оберегала своего сопровождающего от экспансии мачехи.

Но на следующее утро после знакомства, Лариса Васильевна явилась в офис и бесцеремонно прошла в его кабинет. Бекхан поднял к ней вопросительный взгляд, хотя сразу понял, что произойдет сейчас – они должны будут заключить сделку. И точно – едва усевшись в предложенное кресло, Лариса Васильевна взяла «быка за рога».

– Наверное, вы знаете, что я располагаю значительной долей акций «Мотивации», – сказала она, закидывая ногу на ногу и прикуривая свою длинную дамскую сигарету от зажигалки Бекхана. Тот ничем, ни словом, ни жестом не дал понять, что это ему известно.

– Мне нет дела до ваших отношений с Виолеттой, – продолжала Лариса Васильевна, – Хотя я одобряю ее выбор, – она усмехнулась, – Так же, как и ваш.

И вновь Бекхан никак не выказал своей реакции на ее слова. Он думал о том, зачем явилась к нему эта женщина – он догадывался, что нужно изнывающей от безделья даме от такого человека, как он сам. И чем грозит ему ее экспансия. Держательница значительного пакета акции фирмы продолжала свою речь, а он взвешивал все «за и против».

– Вы, наверное, также знаете, что мы с Владимиром Ивановичем не являемся супругами, – продолжала меж тем она, и в этом месте Бекхан позволил себе сделать замечание.

– Я не считаю возможным обсуждать личную жизнь президента фирмы, – сказал он. Но его собеседница проигнорировала это замечание. Она продолжала так, словно бы и не слышала этих слов.

– И теперь я – свободная женщина, – Лариса Васильевна сделал затяжку, и выпустила струю дыма прямо в лицо Бекхану – тот не шелохнулся.

– Да, я уже не супруга Владимиру Ивановичу, но мое слово не последнее в правлении фирмы. Мой бывший муж вынужден считаться с этим; вы, наверное, заметили, что на публике он держится так, словно мы все еще вместе.

Лицо Бекхана оставалось непроницаемым. Лариса Васильевна усмехнулась – она отдавала должное его тактике. Он выжидал. Скажет ли она о своих планах насчет него «открытым текстом»? Или будет блуждать вокруг да около, вынуждая его сделать первый шаг? Нет, ему не изменит выдержка. Он будет держаться до конца, ибо завязать сейчас связь с мачехой девушки, на которую он сделал ставку – значит усложнить и без того усложнившуюся жизнь свою. Но и игнорировать женщину, имеющую влияние и вес в фирме, с которой приходится считаться даже Владимиру Киму, он не может. И он продолжал слушать ее с тем же вниманием и почтением, ничем, однако, не выражая своего отношения к тому, о чем говорила она. А Лариса Васильевна делала маневр за маневром, подъезжая к нему, то с одной, то с другой стороны, но в этот день так и не смогла высказать открыто всего, что собиралась ему сказать. Бекхан вздохнул облегченно после того, как простился любезно с непрошенной гостьей и даже проводил ее до дверей кабинета.

На этот раз пронесло. Но успокоится ли эта женщина? Отступится ли она? Вряд ли. И что нужно делать Бекхану? Пораздумав над этим, он принял решение придерживаться и впредь избранной тактики – держать ее на расстоянии, давая, однако, надежду, что ее усилия будут вознаграждены.

Бекхан перезнакомился с кучей полезных людей, которые охотно на него западали – он был модной личностью в своем роде. С помощью этих людей – банкиров, предпринимателей, функционеров из властных структур Бекхан собирался в будущем провернуть некоторые операции, долженствующие принести ощутимый доход. Бекхан уже набросал, в общих чертах, проекты тех, скажем так, сомнительных операций. Он постоянно расширял круг знакомств, наводил справки о тех людях, чтобы определить, кто, чем дышит, у кого какие слабости и пристрастия.

Бекхан развернул кипучую деятельность на своем рабочем месте. Охранники на всех объектах почувствовали твердую руку нового начальника. Бекхан заметил с первого же дня, что сотрудники любят ссылаться на Рахата Аскерова. «Рахат Жаманович сказал», «Рахат Жаманович приказал», «Рахату Жамановичу не понравится»… Бекхан дал понять своим подчиненным, кто отныне для них начальник, и в строгой форме потребовал выполнять только его указания. Он инспектировал ограждение вокруг объектов и добился, чтобы проломы и лазы были заделаны. Ужесточил пропускной режим на проходных и положил конец халатности охранников. По истечении первой недели подчиненные Бекхана выглядели, как караульные воинской части. К исходу второй новый начальник охраны представил руководству фирмы документ, в котором изложил предложения по кардинальной перестройке всей системы охраны. Предложения те были настолько профессиональными, что начальство совсем по-другому взглянуло на человека, которого считало профаном, принятым на должность благодаря капризу дочери президента. И Владимир Иванович, посоветовавшись с заместителями и другими главными специалистами, утвердил документ и подписал смету с многозначной суммой, необходимой для приведения дела охраны в надлежащий вид.

К концу месяца и гвоздя нельзя было вынести без ведома Бекхана Кадиева. Прекратился вывоз стройматериала по устным распоряжениям Рахата Аскерова, и Бекхан уволил охранника, выпустившего машину без должных сопроводительных документов. Склады стройматериала превратились во что-то вроде складов с боеприпасами – глухая высокая ограда, прожектора, система сигнализации, четкая смена караульных.

Личный состав охраны преобразился и внешне и внутренне. Бекхан добился выдачи единой формы с логотипом фирмы и требовал от охранников соблюдения идеального внешнего вида. Бекхан лично занимался их физической подготовкой и регулярно давал уроки боевого самбо в организованной им самим секции. Подчиненные Бекхана стали держаться уверенней, теперь на них не действовал ничей авторитет, кроме их нового начальника. Многочисленные прорабы, мастера, завскладами заискивали перед Бекханом, перекрывшим все каналы хищения стройматериала и дорогого оборудования. Бекхан предложил новую систему оплаты труда своих ребят, материального поощрения и наказания их. Владимир Иванович согласился и с ней. Бекхан был в курсе всех семейных проблем подчиненных и помогал в их разрешении. И сразу же ощутил уважение сотрудников.

Результат деятельности Бекхана не замедлил сказаться. Президент фирмы был приятно удивлен цифрами отчета в конце квартала. Экономия средств была налицо. А ведь ни объем, ни темпы строительства не были снижены. Когда Владимир Иванович рассказал о сэкономленных, а, по сути, не расхищенных суммах дочери, та в восторге расцеловала отца.

– Видишь, какого специалиста я тебе подыскала! – она не удержалась, чтобы не похвалить себя, – А ведь ты не хотел брать его.

– Когда это я не хотел? – возразил тот, улыбаясь.

– Ну, сомневался, это точно!

– Сомнения были, а как же! Предложила совершенно незнакомого человека.

– А теперь? – с гордостью за своего протеже допытывалась Виолетта, – Остались теперь сомнения?

– Нет, – ответил, посерьезнев Владимир Иванович, – Бекхан Кенжеевич – очень толковый специалист. Такие на дороге не валяются. Нам очень с ним повезло. Спасибо тебе, дочка.

Виолетта ушла к себе счастливая. Она редко слышала слова благодарности от требовательного отца. «Какой замечательный человек мне встретился!» – думала она, сидя за своим столом, не торопясь приступить к работе. Улыбаясь, она погрузилась в размышления о себе и Бекхане.

Бекхан пробудил в ней женщину; и женщину с требовательным вкусом, не согласную довольствоваться посредственностью. Ей нужен был талант, яркая и оригинальная личность, сильный телом и духом человек. Как раз такой, как Бекхан – бесстрашный рыцарь, и в то же время интеллектуал, способный заткнуть за пояс любого кривляку из «высшего света», «неоаристократа» из числа удачливых бизнесменов и коммерсантов, лезущего вон из кожи, изображая знатока и ценителя искусств; способный руководитель, волевой и обладающий даром подчинять людей; тонкий аналитик, умеющий проникать в корни явлений и событий в любой области – политике, бизнесе, науке и искусстве, социологии и психологии. Виолетта испытывала почти физическое наслаждение, когда Бекхан точными и глубокими формулировками обнажал самую суть обсуждаемой проблемы, которую участники высокого раута могли мусолить в течение всего вечера.

Физическое наслаждение… Виолетта подошла к тому возрасту, когда природа будит в девушке спящую до поры до времени женщину. И если до знакомства с Бекханом ей не приходилось особо напрягаться, чтобы сдерживать ее зов, то теперь желания, прежде смутные и вялые, затопили все ее существо и подступили к краю плотины приличий, грозя прорвать ее и низвергнуться неудержимым потоком.

Виолетта, может быть, не думала ясно о Бекхане, как о мужчине для себя, но женщина в ней уже примерялась подсознательно к нему. Сильные желания, рельефно обозначившиеся страсти, нескромные мысли о нем и о себе, его слова, врезавшиеся в память, взгляды, оставившие почти осязаемые кожей ощущения, мимолетные прикосновения, после которых бурлила кровь, и учащался пульс, – все это свидетельствовало о том, что ее захватило стихийное бедствие по имени любовь.

Виолетта прочно и неотвратимо влюблялась в Бекхана; проснувшаяся в ней женщина эгоистично требовала себе лучшего мужчину, не желая считаться с тем, что он принадлежит другой. Она еще вполне контролировала себя, но с каждым днем все труднее это ей удавалось. Скоро, очень скоро ее разум, ее воля капитулируют перед напором этой женщины, и они отпустят все свои тормоза, бросив ее в мутные волны неудержимого любовного потока, отбросив доводы разума и требования приличий, как что-то абсурдное или ненужное. Она уже входила в воды половодья страстей, решительно погружалась все глубже, не догадываясь, что тот, кого она идеализирует, кого она возвела на пьедестал, расчетливо и хладнокровно ведет ее к стремнине, из которой уже нельзя будет выбраться.

Проницательные глаза Бекхана определяли степень влюбленности Виолетты по ее поведению. И он, как опытный дрессировщик, от встречи к встрече приручал, привязывал к себе все прочнее, так, чтобы в один прекрасный день она бросила к его ногам все свое существо, свое тело и свою душу. И тогда она сделает все, что он захочет, все, к чему он стремится.

В свою очередь Бекхан понимал, что понадобится вся его железная воля, чтобы противостоять волшебным чарам юного и прекрасного создания. Да, он держал ситуацию под контролем и считал, что удержит ее до конца. Да, но ведь он человек. Мужчина. Виолетта обладает не меньшим, чем он сам обаянием, которое, умножаясь во сто крат ее юностью, красотой, женственностью, представляет не меньшую приманку, чем все его ухищрения. Приманку, способную завлечь в смертельную западню любви.

В отличие от нее, Бекхан знал, что происходит, и старался взять меры, чтобы не запутаться в одной сети со своей жертвой. Его внутренний голос предупреждал: он втягивается в непредсказуемую авантюру; голос этот благоразумно советовал отступить, убрать и сложить ловушки и силки, которыми он орудует слишком неосторожно; что он сам скоро станет их пленником. Бекхан убеждал себя в том, что он не допустит этого. И что отступать теперь поздно, что нельзя вот так, рискнув, решившись на отчаянный шаг, бежать, не дождавшись результатов этого шага. Именно бежать, так как после всего, что случилось за прошедшие месяцы, не могло быть и речи об упорядоченном отступлении.

33

Следствие по делу Владимира закончилось. Ждали суда. В отчаянии Алена взяла документы на свою квартиру и пришла в офис фирмы истца. Она предложила тамошнему юристу:

– Пожалуйста, возьмите мою квартиру и заберите свой иск. Я прошу вас!

И еще раз добавила: «Пожалуйста!», видя, что адвокат смотрит на нее заинтересованно.

Но тот улыбнулся и цинично изрек:

– Девочка моя! Волшебные слова не действуют в мире бизнеса. И квартиры твоей недостаточно, чтобы покрыть исковую сумму. Твой отец нанес нам большой ущерб. Где взять остальное?

Алена молчала, растерянно пожимая плечами. А юрист продолжал, не отрывая своих цепких глаз от нее:

– Есть один вариант. Очень хороший вариант, между прочим. Думаю, я смогу уладить это дело, если ты предложишь себя в качестве компенсации…

– Что?! – взвилась Алена, – Себя? Да как вы смеете!

Юрист, сытый, довольный человек, только развел руками.

– Я указал реальный путь, позволяющий вызволить твоего отца. А воспользуешься им или нет – решать тебе. Что для тебя важнее – свобода отца или твое самолюбие? Если выберешь первое, я вызываюсь стать посредником. Советую воспользоваться предложением. Если сумеешь ублажить кое-кого, то, может быть, отпадет необходимость в жертве квартиры. Это если постараешься и исполнишь все, о чем тебя попросят. Ты, смотрю, девушка видная, так что отложи на время гордость и самомнение – у тебя есть реальный шанс вызволить своего папу и при этом остаться в своей квартире. Жилье – серьезная вещь, не стоит им разбрасываться. Можешь думать о нас что угодно, но наш босс сильно обижен и справедливо требует компенсации…

Алена слушала и не верила своим ушам. Краска бросилась к ее лицу. Что могла она ответить этому хлыщу, достойный ответ которому был бы плевок в лицо? Но Алена сдержалась и, взяв папку с документами, покинула кабинет.

– Оставим этот вопрос открытым! – крикнул юрист ей вдогонку, – Если надумаешь, приходи.

Выйдя на улицу, Алена остановилась отдышаться. Затем медленно побрела домой. Она начинала понимать казавшиеся неразумными действия отца. Она поняла, что отец хотел одного – быть человеком, и требовал, чтобы к нему относились соответственно. А эти «боссы» и их слуги видят в таких, как он, рабов, которых можно купить и продать. Сегодня Алене ясно дали понять это; этот «юрист» прямо сказал, что согласен стать посредником ее купли-продажи. Алена в бессилии сжимала свои кулачки, но слова юриста посеяли в ней семя искуса, которое, быстро дав ростки, раздвоило ее сознание. В ней началась борьба – честная и порядочная девушка возмущалась предложением этого хлыща, а любящая дочь соглашалась на жертву ради отца. Наверное, в такие минуты и приходит к нам настоящее взросление. Когда вдруг открывается неприглядное нутро окружающей нас жизни, и мы начинаем искать в нем свое место. Сколько молодых жизней оборвалось из-за невозможности найти чистое место для своих кристальных душ! А сколько их продолжает поиск и, бредя по пояс в липкой жиже, не теряет надежды выйти когда-нибудь к чистой воде, чтобы, зазвав туда своих современников, отмыть, наконец, чумазое человечество.

Тем временем ее отец со спокойной душой слушал рассказ своего товарища по несчастью.

– Итак, я уехал, – продолжал Вячеслав, – Несколько лет я не приезжал домой и постарался забыть Юлию. Но это плохо мне удавалось. Конечно, были подруги, как сейчас их всех припомнишь? И всякий раз, ложась спать с какой-нибудь из них, я неизменно оказывался в объятиях Юлии. Я так и не смог окончательно избавиться от ее образа. Я мог долго не вспоминать о ней, но проходило время и она сама, не знаю каким образом, напоминала о себе. Я раздевал и начинал ласкать очередную свою женщину, и тут появлялась Юлия, я видел ее разведенные бедра, ощущал на себе ее обвивающие руки, ее мягкие ладони, ее пальцы, не находящие покоя, и забывшись, называл любовницу ее именем. Сколько потенциальных невест порвали со мной из-за этого.

Шли годы. Я работал и учился, пробыл несколько лет после окончания института на севере, и возможно, остался бы там, как остаются тысячи, навсегда связав свою судьбу с суровым краем, но меня стало тянуть к корням. За эти годы умер отец, а когда я приехал на похороны матери, вся наша родня насела на меня, мол, хватит бродяжничать, возвращайся в отчий дом. И я остался жить в нашем старом доме. Николай и Юлия давно жили отдельно.

Я сделал капитальный ремонт, сменил обстановку; я работал, жил тихо, пил в меру по праздникам, особо близких отношений ни с кем не заводил. Родственники и просто односельчане пробовали сватать меня к засидевшимся девкам, разведенкам и вдовам, но я не хотел жениться. Так, провести ночку, другую…

С Николаем и Юлией не общался. Я старательно обходил их дом, хотя изредка приходилось сталкиваться с ними на улице, в магазине или в гостях. В такие минуты я отворачивался и проходил мимо. И брат, и сноха пили напропалую. А с момента моего возвращения Николай начал бить Юлию. Об этом говорили родственники и знакомые. Я пожимал плечами и отвечал, что не даю поводов к ревности, и что происходящее с ними меня не касается.

Дочка Юлии, Лена, подросла. Во многом она напоминала свою мать, ту Юлию – новенькую, впервые появившуюся в нашем классе. Лена часто прибегала ко мне – то продуктов попросить, то за посудой какой, видимо она привыкла еще при моей маме – родители ее пропивали все деньги, и у них вечно ничего не было.

С тех пор, как Николай начал бить Юлию, Лена несколько раз приходила ко мне, прося вмешаться, но я неизменно отвечал ей:

– Лена, я не пойду к вам. Коля ревнует твою маму ко мне и совсем разозлится, если я вступлюсь за нее. Обижайся – не обижайся, но я не хочу драться с Николаем.

Однажды она прибежала вся в слезах и так меня умоляла, что мне стало жалко ее. Но и начинать вновь вражду с братом не хотелось. А Лена причитала:

– Прошу вас, дядя Вячеслав! Я боюсь оставаться с ними.

– А ты не ходи сегодня домой, – предложил я, – пусть дерутся, если им надо. При чем мы с тобой? Места у нас хватает.

Она утерла слезы и спросила:

– А можно?

– Конечно! – отвечал я, – Постели себе в бабушкиной комнате и спи.

Мы поужинали и она легла спать в бабушкиной комнате. Сам я всегда спал в своей комнате. Я все изменил в доме, лишь не трогал спальни родителей, где все оставалось на своих местах – и старинная кровать с чугунными спинками, и громоздкий комод с заевшим нижним ящиком и портреты бабушек и дедушек на стене. Изредка я заходил туда протереть пыль, полистать с ностальгией наш семейный альбом.

Проснулся я оттого, что почувствовал, как кто-то забирается под мое одеяло.

– Кто тут?! – вскричал я. Присутствие Лены в доме напрочь вылетело из головы.

– Это я, Лена, – раздался ее робкий голос, – Я боюсь там одна, мне приснился страшный сон.

Лена дрожала то ли от страха, то ли от холода. Руки и ноги ее казались ледяными – видимо она раскрылась во сне. Я прижал ее к себе и стал гладить по голове, успокаивая.

– Спи, не бойся. Что еще за страхи, разве можно бояться снов?

– Ага! Страшно даже пересказывать. Как будто папа душит маму, – отвечала она, прижимаясь ко мне. Я представил, чего она натерпелась с этими пьянчужками за эти годы, и сердце мое сжалось от жалости.

– Не бойся, он не станет душить ее. Николай любит твою маму. Так, помахается для виду, и все.

– Дядь Слав, – сказала Лена, согревшись немного и высунув голову из-под одеяла.

– Чего еще? – спросил я нарочито строго.

– Давай заберем маму сюда. Мы с ней будем спать в бабушкиной комнате.

– Это еще зачем? – продолжал я все так же строго, – Твоя мама – жена Николая, и она должна жить с ним.

– Но он убьет ее! Я так боюсь – он сегодня так и сказал.

– Не-ет, не убьет. Пустые угрозы. Я же говорю – он любит ее. А ты в следующий раз сразу беги сюда, как только они начнут драться. Если меня не будет, ключ под крыльцом. Поняла?

Лена закивала головой, соглашаясь.

– Вот и ладно, – сказал я и объяснил, что мое вмешательство лишь усугубит отношения ее родителей.

Лена успокоилась и заснула. А я лежал с открытыми глазами и мною овладели странные чувства. Мне казалось, что от Лены исходит тот же запах, что когда-то от Юлии. Я прижимался носом к ее волосам, вглядывался в ее лицо, слабо освещенное светом уличного фонаря, проникавшим сквозь плотную материю штор, и мне казалось, что рядом со мной та Юлия Савенко, новенькая, когда-то давным-давно появившаяся в нашем классе. Те же волосы с рыжинкой, те же ресницы и брови, тот же нос с конопатинками и те же чувственные губы.

Я не заметил, как начал ласкать Лену. Я целовал ее волосы, щечки, прикоснулся губами к ее пухлым губкам. В какой-то момент руки мои соскользнули вниз, к ее тугим ягодицам. Я разволновался, как тогда, в чердаке, на своем детском матрасике, когда прикоснулся впервые к прелестям Юлии. Девушка спала, доверчиво прижавшись ко мне, а я долго волновался, борясь с затопившими меня желаниями…

С этой ночи началась моя непонятная любовь к Лене. Я завалил ее подарками, я заново одел и обул ее. До этого она ходила в чужих обносках, которыми наши сердобольные родственники и соседи снабжали Юлию – та и не думала что-либо покупать дочери. Ей с моим братом было не до ее нарядов.

Я покупал Лене все модное, и она сразу преобразилась. Лена на глазах хорошела, и скоро ее груди стали пышными, и ее бедра стали наливаться и полнеть.

Прошло немного времени, брат и сноха спились вконец. От былой привлекательности Юлии не осталось и следа, и я уже не думал о ней. Я нашел, обрел другую Юлию, и мне уже не нужно было никого, – у меня была Лена. Она жила у меня. Николай и Юлия не возражали; они избавились от лишнего рта. Теперь у них была одна забота – найти чего-нибудь выпить. Николай совсем озверел, и я не понимал, зачем Юлия еще живет с ним. Она постоянно ходила с синяками. Несколько раз вмешивался участковый; он отвозил Николая в райцентр, сажал в КПЗ, но тот через пятнадцать дней возвращался, и все начиналось сызнова. Леночка теперь наведывалась к себе лишь для того, чтобы прибраться и покормить вечно голодную Юлию. Хотя Лена называла Николая папой, я знал, что она тихо ненавидит его. Я догадывался об этом по тону, с которым она отзывалась о нем, по недоброму блеску в глазах, когда она рассказывала о побоях, нанесенных им ее матери.

Лене шел семнадцатый год, когда случилось это. Фигура ее вполне оформилась, груди наполнились, бедра и ягодицы соблазнительно округлились. Лена становилась женщиной. Она чувствовала мои взгляды и часто со мной кокетничала. Когда она получала от меня особенно дорогой подарок, то кидалась на шею и благодарно целовала, затопляя меня неодолимым желанием. И однажды я не совладал с собой…

А произошло это после того, как умер Николай. Да, брат неожиданно умер. Просто не проснулся утром после хорошей попойки. Участковый отвез его в район на экспертизу; врачи сказали – инсульт. Я поехал в морг забирать его и не узнал в покойнике прежнего Николая – красавца, на которого вешалось все девичье население деревни. Общими усилиями родственников и односельчан мы похоронили брата. Мы похоронили его, и никто никому не задал вопроса, отчего же он умер. Я знал, что говорили об этом досужие люди, но пусть это будет на их совести…

Николай умер и никто не горевал о нем. Я искал в своей душе хоть каплю скорби, но не находил. Я вспоминал детские годы, наши с братом игры, наше соперничество, наши драки, – и эти воспоминания также оставили меня равнодушным. Что произошло со мной? Почему смерть родного человека не тронула меня? Рассудок мой говорил, что покойный сам сделал все, чтобы мы стали чужими. Память подбрасывала картины прошлого, и я понимал, кто поспособствовал нашему отчуждению, кто разжег пожар неистовой вражды между нами. Не будь Юлии, как знать, может быть, наши с ним отношения сложились бы совсем по-другому.

Насколько можно было судить, и Юлия не была огорчена смертью мужа. Спокойно принимала она слова соболезнований от односельчан и, не проронив ни слезинки, проводила мужа в последний путь. Но сразу же бросила пить. Она устроилась техничкой в ФАП, мы с родственниками снабдили ее живностью – кто дал гусей, кто уток на развод, а я подарил одну из трех своих коров, унаследованных от матери. Лене назначили пенсию; оказывается, брат удочерил ее. Короче Юлии на жизнь хватало. Лена была на моем попечении, хотя теперь, после смерти Николая, жила у себя. Но часто бывала у меня, прибиралась, даже оставалась ночевать, если припозднится с посиделок с подружками или задержится на дискотеках или днях рождения.

И Юлия стала появляться у меня, хотя я давал понять ей, что присутствие ее у нас нежелательно. Она часто звала меня к себе – то что-нибудь починить, то просто посидеть; я шел, помогал, но отказывался от угощения и уходил. Я понимал, что Юлия теперь стремится сойтись со мной, но она уже не интересовала меня. Видимо она начала понимать, почему я содержу Лену. От нее не могло укрыться – мои взгляды, обращенные к Лене, излучали любовь. И вот Юлия запретила Лене навещать меня. Но та ее не послушалась.

Смерть Николая, нормализация жизни Юлии так благотворно повлияли на Лену, что она совершенно расцвела. Я не мог налюбоваться ею и думал: «Вот ведь как устроена жизнь. Нужно кому-то умереть, чтобы дать другим жить».

И вот как-то, в начале этого лета, Лена пришла ко мне вся в слезах. Она была вываляна в грязи с ног до головы. Из ее сбивчивых слов я узнал, что Юлия рассердилась на нее, когда на вопрос, где она была, Лена ответила, что это ее не касается. Юлия свалила ее в грязь, в лужу за дверьми, и безжалостно отпинала.

Я как мог, успокоил Лену и, налив в большое корыто теплой воды, предложил снять одежду и искупаться. Она начала раздеваться; а я собрался выйти из комнаты, когда услышал:

– Слава, пожалуйста, искупай меня…

Я взглянул на Лену с интересом. Она впервые обратилась ко мне так – раньше всегда называла «дядь Слав». Наши взгляды встретились; не отрывая от меня своих темных глаз, Лена продолжала раздеваться. Я, как завороженный, следил за ее движениями.

Полностью обнажившись, она забралась в корыто и посмотрела на меня. Я начал купать ее. Мои руки опускались все ниже и ниже, и вот я с трепетом прикоснулся пальцами к ее тугим грудям с вытянутыми тонко сосками. Я легонько сжал ее полушарие в ладони, и Лена протяжно вздохнула. Я неотрывно глядел на нее; она повернула лицо ко мне; ресницы ее чуть подрагивали, глаза взволнованно блестели, и она поминутно облизывала свои пухлые губки, словно они пересыхали. Я…

Вячеслав прерывисто вздохнул и замолчал. Владимир тактично молчал, понимая, что человек заново переживает тогдашнее свое состояние. Он с трудом справился со своим волнением и продолжал:

– … я взял ее на руки; она обвила мою шею. Я ощущал смешанные чувства – Лена казалась ребенком и доверчиво прижималась ко мне, как тогда, в нашу самую первую ночь. И она была женщиной, которая хотела отдаться мужчине, любимому мужчине, желанному мужчине. Я вытянул ее из корыта – мокрую… и горячую. Она вся горела, и я почувствовал ее жар через одежду. Этот огонь проник в меня… и я вспыхнул, запылал!

Я с некоторым трудом лишил ее девственности, но она даже не застонала. Я был не в себе, я неистовствовал – она все терпела, покорно принимая мои бешеные ласки, мою сумасшедшую любовь. Я горел неугасимо всю ночь, а может, это продолжалось только мгновение? Время перестало значить что-либо для меня. Я горел, и словно мучимый многолетней жаждой, пил, напав на чистый девственный источник с волшебной водой, пил и не мог утолить жажду. А Лена, эта маленькая, нежная девушка, доказала в эту долгую-долгую ночь, что она женщина, настоящая женщина, способная, умеющая любить и желающая, чтобы ее любили. Она всем существом давала понять, что видит смысл появления на этот свет в любви, в моей любви, в нашей с ней любви. И я почувствовал, что моя жизнь до этой ночи не имела смысла; я знал, что все эти годы я искал этот смысл и только теперь, здесь, в постели с этой девушкой – женщиной, покорно принимающей мои ласки, только теперь моя жизнь, наконец, стала жизнью в полном смысле этого слова. Тогда я понял, как прекрасна наша жизнь, как прекрасно жить полноценной жизнью и как малозначаще и бледно я существовал доселе.