Текст книги "Горький аромат фиалок. Роман. Том первый"

Недавние мысли о мести отошли куда-то на задний план. Владимир уяснил для себя, что у тех, кто упек его сюда, нет никаких личных счетов к нему, на его месте мог оказаться любой, посягнувший на их интересы. Они просто защищали эти интересы доступными им средствами. С того момента, как ему стало известно, что воли не видать очень долго, прежняя его жизнь там, за этими стенами, отодвинулась куда-то совсем далеко. Теперь его мысли крутились около понятий «камера» и «зона». Владимир вспоминал рассказы, слышанные прежде от бывших зеков, или от тех, кто сам слышал от кого-то и пересказывал с видом знатока, о порядках, царящих на зоне; рассказы о том, что можно, а что нельзя делать там. И мысленно примеряя те порядки к себе, думал, как он должен будет вести себя, попав туда. Он размышлял о том, как поступит, если некоторые из зоновских «законов» сочтет неправильными, неприемлемыми для себя. Итогом этих размышлений стало решение ни в коем случае не прогибаться ни под кого, защищать свое человеческое достоинство, отстаивать и там те принципы, которыми руководствовался до сих пор. Оказавшись в тюрьме, но еще изолированный от зековского сообщества, не имея представления о незыблемости зоновских порядков и зековских «понятий», Владимир наивно полагал, что будет и там вести борьбу за идеи, по которым следует, что люди, где бы они ни находились, должны жить по законам цивилизованного общества, по справедливости, разумно и достойно звания человека.

Но какими бы наивными ни были его мысли, Владимир понимал, что борьба не будет легкой, если даже на воле он получал такой отпор от своих оппонентов. Однако преимуществом его теперешнего положения было то, что его уже невозможно посадить, хотя он понимал, что его могут покалечить или даже убить. Но он уже не страшился ничего.

После того, как он подписал все бумаги, по которым выходило, что во всем виноват он один, его перевели в общую камеру. Там он узнал, что «товарищей» его отпустили, что они взвалили всю вину на Владимира и покаялись. Злость на них улетучилась, и Владимир только усмехнулся их низости.

Дело быстро двигалось к завершению. Владимир приготовился к долгой разлуке с вольной жизнью и старался отговорить Алену от намерения нанять дорогого адвоката при свидании с ней. Зачем зря тратить деньги, раз судьба его уже решена теми, кто негласно властвует в этом городе.

22

Как и следовало ожидать, Балжан «встала на дыбы», как только узнала о намерении Заманжола взять на воспитание «совершенно чужую девушку». Да еще в таком состоянии. Балжан всегда бесила особенность характера мужа, обычно такого покладистого, но которого иногда словно подменяли, и он превращался в невозможного упрямца. И то, что время от времени его посещали человеколюбивые идеи настолько абсурдные, что прямо брала оторопь!

Но Балжан все больше склонялась к мысли, что мужа и ту девушку что-то связывает. В ее голове возникали самые невероятные предположения, и как всякая женщина, она остановилась на том, что эта девушка – любовница мужа. А Заманжол теперь каждый день посещал больницу, и они с Парфеновым подолгу беседовали. Парфенову не удалось ничего выяснить. Алтынай умерла, никаких сестер у нее не было, родители ее почивали рядом с ней на одном кладбище. Нигде никаких следов – словно девушка свалилась с неба!

– Бывают очень похожие люди, а что касается родинки и шрама, то это просто совпадение, – сказал Парфенов. Заманжол не был согласен с ним. Но не стал спорить. Он считал, что, главное, сам знает, что пациентка Парфенова – это Алтынай. Заманжол был обеспокоен другим – Алтынай готовили к отправке в спец-интернат, расположенный на другом конце страны. То, что с ней произошло, так и осталось невыясненным, но Парфенов не исключал вероятности ее излечения.

– Прогресс, наблюдающийся у нее, вселяет надежду, – говорил Михаил Федорович, – Но нужно заниматься с ней, заниматься регулярно, как с новорожденным ребенком. Только в том случае можно ожидать, что она станет вновь полноценным человеком. Боюсь, в интернате не будет условий для таких занятий. Спасибо, если там научат ходить, самостоятельно есть и справлять нужду.

– Тогда не отправляйте ее, – попросил Заманжол.

– Мы не может держать ее здесь, – возразил Парфенов.

– А нельзя ли мне взять ее на воспитание? Я бы занимался с ней, постарался, чтобы она стала нормальной. Как вы думаете?

– Не знаю. Это не я решаю.

– А кто?

– Вам нужно обратиться к органам, ведающим опекой.

Услышав обо всем этом, Балжан прямо высказала свои подозрения:

– Что тебя с ней связывает? Она – твоя любовница?

– Ты сходишь с ума, Балжан!

– Не уходи от ответа! Вы – любовники, и ты как-то виноват в том, что с ней произошло. Я это чувствую!

– Ничего подобного! – отвергая это предположение жены, Заманжол подумал: «Виноват? Да, я виноват перед Алтынай. Но как объяснить это тебе! И поймешь ли ты? Сможешь ли ты поверить в нашу с Алтынай историю?»

– Тогда дай разумное объяснение заботе о совершенно чужой девушке!

– Какая разница, чужая она или своя? Должен же кто-то помочь человеку, попавшему в беду! Если мы не позаботимся о ней, она останется такой на всю жизнь. Возможно, удастся вернуть ее в нормальное состояние. Нам с тобой легче это сделать, ведь мы оба педагоги.

– В беду попадают многие. Не собираешься же ты всем им помогать! Почему именно эта девушка удостоилась такой чести?

– Я бы рад всем помочь! Но нельзя же из-за невозможности помочь всем отказывать в помощи одному. Мы поможем этому, а кто-то другой – другому человеку.

– Нет, вряд ли найдется еще другой дурак вроде тебя. Если, конечно, ты и вправду не имеешь никакого отношения к ней. И знаешь что! Я не хочу ничего знать ни о каких пострадавших. У нас с тобой хватает забот и без них. Бота каждый день напоминает, что Дарья всерьез занялась тобой. Надо что-то делать. Ты бессилен против нее, пойми хоть это!

– А! – отмахнулся Заманжол, досадуя, что жена переменила тему. Менее всего ему хотелось говорить сейчас о проблемах на работе. Все мысли его занимала Алтынай.

– Пусть я бессилен против нее, но и она не сможет поставить меня на колени. Но ты переменила тему. Я хочу, чтобы ты знала – прямо с завтрашнего дня я начну добиваться опеки над Алтынай.

Заманжол не заметил, как проговорился.

– Алтынай?! – у Балжан сузились глаза, – Так, значит, зовут ее! Я же говорила, что ты с ней знаком. Чего ты темнишь, а?

– Ничего я не темню, – оправдывался Заманжол растерянно, – Просто эта девушка сильно похожа на одну мою знакомую. Ее звали Алтынай.

– Скажи лучше, что это и есть Алтынай! Ты запутался, Заманжол! Признавайся, – что было между вами?

– Нет, ты думаешь совершенно не о том! – Заманжол изо всех сил старался выдержать подозрительный взгляд жены, – Алтынай умерла. Давно. А эта девушка… эта девушка так похожа на Алтынай, что я для удобства зову ее так. И потом, – нужно же дать ей какое-нибудь имя. Пусть будет Алтынай. Понимаешь?

– Не понимаю! Я ничего не хочу понимать! Алтынай – не Алтынай, мне все равно! Ей в нашем доме не бывать! Вот так. Твое положение в школе шаткое. Не сегодня так завтра Дарья тебя выставит оттуда. И вместо того, чтобы думать об этом, ты хочешь взвалить на нас лишнюю обузу. Ты будешь забавляться с этой своей Алтынай, и сидеть на моей шее? Этому не бывать! Можешь взять свою идиотку – даун и искать другое жилье. Кстати, можешь поселиться в каморке Владимира, она ему теперь долго не понадобится. Тоже дурак не хуже тебя! Не хотел спокойно ходить на воле, теперь будет сидеть в тюрьме.

– Что ты сказала? Как это – в тюрьме?

– Ты что – ничего не знаешь? Владимир сидит в КПЗ. Он под следствием, его скоро посадят.

– Да ну! Кто тебе это сказал?

– Валя; ее муж работает в КПЗ. Он, оказывается, сказал, что Владимиру дадут десять лет. А может, и больше.

– Когда ты узнала об этом?

– Вчера.

– И ты все это время молчала?

– А я забыла! – вызывающе вскинулась Балжан, – Что, у меня забот кроме твоего Владимира нет?

Заманжол едва сдержался, чтобы не накричать на нее. Он стал спешно собираться. Когда был уже у выхода, Балжан крикнула вдогон:

– Куда ты, ненормальный? Тюрьма-то уже закрыта.

Заманжол выбежал, хлопнув дверью. Оказавшись на улице, сел в одну из последних маршруток. «Как может она относиться небрежно к тому, что касается моих друзей? – думал он сердито, – Зная, как они мне дороги». Немного остыв, Заманжол понял, что Балжан права – было слишком поздно – вряд ли он сегодня что выяснит. Нужно возвратиться и позвонить Алене, – она-то должна знать, что случилось. Но возвращаться не хотелось.

Он вышел на набережной и спустился вниз, к реке. Присев на жухлую траву, задумался. Темная масса воды казалась неподвижной. Она мгновенно, без всплеска проглатывала камешки, которые бросал в нее Заманжол. За спиной немолчно гудел улей города, но казалось, что река поглощает все звуки, растворяющиеся в ней без следа.

Густые заросли ивняка с одной стороны, и высокая стена какого-то строения с другой надежно скрывали одинокую фигуру Заманжола. Время от времени из зарослей доносился неясный шум, но он ничего не замечал, погруженный в свои мысли, которые от Владимира перескочили к Дарье Тирановой, а потом – к Алтынай.

«Балжан права, – думал он, – Отношения с Дарьей обострились до предела. Да еще эта Бота подливает масла в огонь. Считает себя виноватой в том, что помогла устроиться мне в школе, вот и суетится». Буквально вчера Заманжол вновь сцепился с директрисой и завучем. Произошло ЧП! Это, по их мнению. А по Заманжолу – обычная драчка. Подумаешь, сцепились два парня, угостили друг друга парой тумаков, прежде чем их разняли. Видимо, острый язык Азамата вывел из себя Шокана, а может, не обошлось без Анары – мало ли у молодых людей причин для стычек? Заманжол поговорил с ними, пожурил, добился, чтобы они пожали друг другу руки, и думал, что на этом инцидент исчерпан. Ан нет!

Каким-то образом об этом стало известно Боте. Она, естественно, оповестила Тиранову, и та, конечно, постаралась превратить «выеденное яйцо» во вселенскую катастрофу. Директриса вызвала родителей ребят, а заодно и Анары, и устроила настоящий процесс. Пригласила Заманжола, хотя он уже не был классным руководителем.

Оказалось, у Анары нет отца, и пришла ее мама – тихая, кажущаяся забитой, невзрачная женщина неопределенного возраста. Она тихо просидела до конца разбирательства, так и не взяв в толк, зачем ее вызывали.

Отец Азамата, хорошо знакомый с методами Дарьи Тирановой, сразу пообещал принять меры к своему отпрыску. А вот папа Шокана решил разобраться, что же все-таки случилось, почему подрался сын, и кто виноват. Директор и завуч плотно насели на него, и хотя зачинщиком драки был Азамат, постарались взвалить всю вину на Шокана. Тиранова требовала «лучше воспитывать своего сына, а не перекидывать его из школы в школу».

– Ага! – вспылил задетый за живое отец Шокана, – Значит, мы плохо воспитываем его. Возможно. Ведь мы – не педагоги. И почему учителя стараются взвалить на родителей ответственность за воспитание детей? Для чего вы тогда? Ведь вас государство поставило именно для этого. Что с нас взять? Я – рядовой строитель, она – (он указал на жену) домохозяйка. Конечно, мы стараемся; не думаете же вы, что мы говорим сыну, чтобы он дрался и безобразничал. Все, что мы знаем, как умеем, стараемся привить в детей. Но вопрос – как это нам удается? Ведь мы – дилетанты в педагогике.

– Вот здорово! – возмутилась Дарья Захаровна его «наглости», – Да мы без году неделя, как знакомы с вашим сыном.

– Я не имел в виду лично вас, – поправился папа Шокана, – В прежней школе было то же самое. Вот вы – профессиональный педагог. Судя по вашему возрасту и должности, у вас богатый опыт. Вот и посоветуйте, что нам делать, как подступиться к парню, как его воспитывать. Ну не бить же его! Давайте поговорим спокойно и с вашей помощью выработаем действенные меры, чтобы Шокан, и вел себя хорошо, и учился лучше.

Заманжолу понравился этот искренний человек. И он хотел поддержать его, но директор с завучем понесли наперегонки несусветную чушь об «ответственном отношении родителей к своим обязанностям»; о том, что они «должны были держать своего ребенка в руках и с самого начала не распускать его». Они прочли целую лекцию о «непредсказуемых последствиях ранней сексуальности»; они говорили, что детям «еще успеется», и что «пусть они больше думают об учебе, вместо того, чтобы смотреть эротические фильмы». И так запудрили мозги человеку, что Заманжол не утерпел.

– Ну что вы несете! – воскликнул он, – Человек хочет получить четкие рекомендации от нас. И он прав. Он же не уходит от ответственности. Но раз его сын учится в школе, а не у себя дома, то мы в первую очередь отвечаем за его воспитание. Да, Шокан у нас недавно, и мы еще толком его не узнали. Но это ни о чем не говорит. Мы должны знать, как обращаться с ребятами его возраста. Что касается его, то он, по-моему, порядочный человек. Уровень знаний удовлетворительный. Он понятливый и вполне поддается воспитанию. Я разобрался и установил, что зачинщиком драки был не он. Но дело не в этом. Я знаю, как трудно справляться с детьми в таком возрасте, ведь они уже не дети. Они считают себя взрослыми. Да, вы правы, ожидая четких рекомендаций от нас. Я дам их вам. Но, вы должны уяснить, что педагогика – это не некий рычаг, посредством коего очень легко управлять ребенком. Человек – не машина, и не животное, которого можно направить в нужную сторону посредством кнута и вожжей. Педагогическое воздействие – это целый комплекс мер, планомерно и последовательно применяемых к человеку. И очень дифференцированных применительно к каждому отдельно взятому ребенку. Искусство выработки и применения этих мер и есть педагогика. Да-да! В первую очередь искусство, а уж потом наука, – в этом месте Заманжол удостоил выразительным взглядом Дарью Захаровну, но та нетерпеливым жестом отмахнулась от этого взгляда. Заманжол продолжал:

– Научная составляющая сравнительно проста. Она предлагает методы анализа и меры воздействия общие для всех детей. А вот искусство… это, если вы понимаете, нечто совершенно другое. Тут знаний мало; знания – лишь инструмент, которым можно испортить, разворотить душу ребенка, а в умелых, искусных руках инструмент этот делает чудеса.

Но, даже будучи гениальным педагогом, нельзя быть уверенным, что абсолютно владеешь душами воспитуемых. Ведь душа – это тайна, и мы можем лишь строить предположения относительно того, что творится в ней. И значит, наши действия должны быть очень осмотрительными. Чтобы не навредить. Обобщая – педагог, а это может быть и родитель, применяет весь комплекс мер воздействия, наблюдает внимательно за результатом, делает корректировку в зависимости от него, и… и все! И ждет, что из всего этого получится. И очень даже возможно, что эти усилия пойдут прахом. Да, возможно и такое! Пойдут прахом, хоть он и способный, талантливый, гениальный педагог, несмотря на все его ухищрения, на все искусство, на отличное знание педагогической науки. Пойдут прахом, ибо он имеет дело с человеческой душой. С тайной! А тайна не поддается анализу и перед ней любой педагог может оказаться бессильным. Он способен лишь приоткрыть завесу над тайной, но полностью обнажить ее не дано никому.

Вы, я вижу, растеряны. Но теряться не нужно. Подумайте, поразмышляйте над моими словами и сделайте выводы. В отношении Шокана, я думаю, нам нужно набраться терпения и не требовать от него слишком многого – ему и так сейчас нелегко. И, недопустим грубый нажим – дети в его возрасте не приемлют его. Нужно разговаривать с ними на равных. В данной ситуации не стоило поднимать такой шум и вызывать вас. Но я рад, что познакомился с вами. Я, к сожалению, уже не классный руководитель, хоть и не отказываюсь от своих ребят и постараюсь поддерживать с вами связь.

– Как это не надо требовать слишком многого! – возмутилась Тиранова, – Ученики должны чувствовать нашу требовательность. Важно с этих пор не распустить их. Нужно в корне пресекать…

И понеслось! Битый час она толкла воду в ступе, предлагая, по сути, только «ежовые рукавицы». А после ухода родителей ополчилась на Заманжола. Балжан права – дело движется к развязке. «Ну да черт с ними!» – Заманжол отмахнулся от мыслей о неприятностях в школе и стал думать, как разрешить проблему с Алтынай. Балжан решительно против. Но и он не может отступить. Судьба невероятным образом дает шанс исправить ошибку молодости, и он не имеет права не воспользоваться этим шансом и допустить, чтобы Алтынай была еще раз похоронена, заживо похоронена в интернате. Он не имеет права отступать, и он не отступит!

Заманжол решил поговорить с Балжан и обо всем ей рассказать. Она должна понять его. Принятое решение успокоило Заманжола, и он заметно повеселел. «Ничего, мы еще поборемся, – мысленно обращался он к Алтынай, – Ничего страшного. Все образуется, мы справимся со всеми проблемами. Главное – ты жива, а остальное пустяки».

Оптимистичное настроение Заманжола чуть омрачилось, когда он вернулся мыслями к Владимиру. «Что опять стряслось? – думал он, – Во что он опять вляпался? Неужели все же отомстил тем охранникам?» Неизвестность и невозможность узнать ничего о друге удручали его. Он решил возвратиться домой и позвонить Алене.

Тем временем возня в кустах, заглушаемая шумом листвы, стала внятней, как только ветер утих. Заманжол прислушался, и до него долетели не то вздохи, не то стоны. Затем раздались голоса – сначала мужской, а потом женский.

Заманжол встал, и, стараясь не шуршать гравием, покинул берег. И тут раздался отчаянный возглас девушки:

– Я утоплюсь! Так и знай! Да, утоплюсь, и ты всю жизнь будешь каяться!

Заманжол вздрогнул. Кем и кому это было сказано? И как этот голос похож на голос Алтынай! Он выбрался на набережную и погрузился в шум вечернего города, но крик неведомой девушки еще долго звучал в ушах: «… утоплюсь, и ты всю жизнь будешь каяться!»

23

Наталья Крымова встретила Надежду Романовну, как всегда радушно. Но глаза ее свидетельствовали о том, что она знает обо всех сегодняшних событиях. Женщины прошли на террасу, откуда открылся великолепный вид на океан. Словно наслаждаясь ясным днем необычно погожей осени, подруги некоторое время простояли молча, подставляя лица легкому бризу. По бухте сновали небольшие суда и легкие посудины рыбаков с косыми парусами, издалека казавшиеся игрушечными корабликами в весенних ручьях и лужах. Океан не знал забот; казалось, любуясь им, человек не может думать о каких-то мелочах вроде житейских и служебных неприятностей. Но Надежда Романовна не могла не думать о своих проблемах.

– Где Юра? – справилась она.

– На службе, – ответила Наталья и добавила, – Я все знаю, Надь. Меня сегодня вызвал Шейхов и назначил на твое место. Я… я не смогла отказаться. Надеюсь, ты не будешь меня обвинять, я ведь ни в чем не виновата.

– Да… конечно, я тебя не виню. Это все происки Шейхова.

Наталья качнула головой, не соглашаясь с подругой.

– Что случилось, Надя?

Как ответить на этот вопрос? «Я при помощи Тома отравила отца, и он каким-то невероятным образом узнал об этом», – так что ли?

– Что случилось? – задумчиво переспросила Надежда и ответила вопросом, – А ты сама как думаешь?

Подруга пожала плечами. Это не очень понравилось Надежде Романовне. Она нахмурилась.

– Я всегда подозревала Шейхова, – издалека начала она, – У него непомерные амбиции и с ним у меня всегда были сложные отношения. Я неоднократно просила папу отправить его в отставку, но ты же знаешь, – упрямство старика не знает границ. Шейхову удалось настроить его против меня. Не знаю, что он там наплел, но папа лишил меня наследства. Конечно, он теперь завещает все свое состояние внукам, но ведь ты сама понимаешь – Вова с Ромой смогут вступить во владение компанией лишь по достижении совершеннолетия. А за это время Шейхов найдет способ присвоить себе все. Я уверена, – отец назначит именно его опекуном моих сыновей.

Наталья удивленно воззрилась на подругу.

– Но ведь Роман Владимирович завещал контрольный пакет своему младшему брату и племяннику, – сказала она, – Разве ты не знаешь об этом?

Надежда изменилась в лице.

– Что-о?! Какой еще младший брат? Кто тебе сказал эту чушь?

– Кантемир Всеволодович. Он присутствовал при составлении нового завещания.

– Шейхов что – совсем меня за дуру принимает? Нет у папы никаких братьев. И сестер тоже. Нет и никаких племянников.

– Нет?

– Нет! Какие к черту братья! Папа прибыл сюда один вместе со своим отцом, моим дедом. Если… если только дед не сделал сына на стороне и теперь этот незаконнорожденный выродок не взялся шантажировать папу. Воспользовавшись тем, что он впал в старческий маразм. Иначе ведь никак невозможно объяснить того, как он поступил со мной.

– Надя, неужели ты ничего не знаешь? Я не могу в это поверить. Речь не идет о незаконнорожденном сыне твоего деда. Оказывается, когда твой дед в свое время покидал Россию, твоя бабушка осталась там беременной. Неужели ты и об этом не знала?

– Н-нет… а кто тебе об этом сказал?

– Кантемир Всеволодович. А ему об этом сообщил сам Роман Владимирович. Сегодня, когда они переписывали завещание. Оказывается, твой дед перед смертью наказал Роману Владимировичу найти брата или сестру, ведь он не знал, кого родила потом твоя бабушка. И Роман Владимирович послал в Россию своего человека на розыски, и теперь тот человек сообщил, что у тебя есть дядя и у него, по меньшей мере, есть один сын. Вот им-то Роман Владимирович и завещал контрольный пакет.

Надя не могла в это поверить. Она побледнела, ее щеки пошли пятнами.

– Ну и наплел же этот подонок! – процедила она сквозь зубы, – Конечно, легче всего завладеть компанией через подставных лиц. Теперь легче легкого представить фальшивых братьев и племянников выжившего из ума старика и через них прибрать к рукам контрольный пакет. Но этот трюк у него не пройдет. Не на таких напал!

Наталья пожала плечами и отвела глаза.

– Наталья, – продолжала Надежда после минутного молчания, – Наталья, нужно срочно созвать совместное заседание совета директоров и совета акционеров. И лишить Шейхова всех прав. Пока он не узурпировал всю власть. Я знаю – он не остановится ни перед чем. Если его не остановить, он найдет способ избавиться от других акционеров. Этот человек не остановится ни перед чем. Это страшный человек!

Теперь он изолировал папу, даже меня не допускают к нему. Я не удивлюсь, если он завтра объявит о смерти папы, предъявит новых наследников в кавычках, а потом, уже от их имени составит новое завещание, по которому и присвоит себе контрольный пакет. Том пропал, я уже не чаю увидеть его живым. Дворецкий сказал, что его увез Алексей Борн. А Борн давно сотрудничает с Кантемиром Шейховым. Это заговор. Я уволена якобы по приказу папы, но разве поверю в это, если мне не дают даже взглянуть на него. Может, его уже и нет в живых. Хорошо, хоть меня оставили на свободе, но это чисто символическая свобода. Моя охрана исчезла, мой каждый шаг под контролем, а в моих жилищах хозяйничают люди Алексея Борна.

– Алексей Борн? – удивилась Наталья, – Ты считаешь, что Борн может так поступить с тобой и Романом Владимировичем? Ведь он был так верен вашей семье.

– Вот видишь, Наташа, как вероломны люди!

– Да-а… – протянула Крымова, изобразив сочувствие на лице, – Что ты собираешься предпринять?

– Нужно, пока не поздно, собрать директоров и акционеров и изгнать Шейхова из правления компании.

– А как? Акционеров и директоров можно будет собрать, хотя это трудно сделать, когда в разгаре бархатный сезон. И ведь Кантемир Всеволодович пользуется у директоров абсолютным доверием. К тому же такое заседание может инициировать только член одного из советов.

– Я об этом знаю. Вот почему я здесь. Ты должна будешь переговорить с директорами и убедить их собраться на объединенное заседание. А на себя я возьму акционеров. Вся надежда на тебя и на Юру.

Это предложение не понравилось Наталье. Но она не осмелилась возражать.

– Послушаются ли нас с Юрой директора? Кто мы для них? Тем более, что Кантемир Всеволодович пользуется у них таким уважением. А что мы будем делать, когда брат и племянник твоего отца прибудут сюда и вступят в права наследства? Если Роман Владимирович самолично представит их совету акционеров?

– Неужели ты веришь в эти басни? Никакого брата и никакого племянника у отца нет! Никого папа в Россию не посылал. Иначе я об этом первая узнала бы. Это все выдумки Шейхова, а папа теперь никогда не посетит, ни совет акционеров, ни совет директоров. Вот увидишь – очень скоро Шейхов объявит о смерти папы и предъявит подставных наследников его.

Наталья молчала. Почва под ногами, казавшаяся незыблемой твердью, теперь закачалась и теперь нужно найти новую точку опоры. Что затеял старый Павловский? Неужели он и впрямь впал в маразм? Неужели Кантемир Всеволодович плетет интриги, решив воспользоваться немощью старика и его неограниченными доверием? Или Надежда просто наговаривает на честного и принципиального человека? А зачем ей это нужно? Что вообще произошло? Почему Роман Владимирович вдруг изменил завещание? Хорошо, пусть у него нашелся брат и племянник. Пусть он решил перед смертью облагодетельствовать их. Но зачем лишать из-за этого родную дочь наследства? Она как-то провинилась перед ним? Возможно. Но как?

Ее размышления прервала Надежда.

– Что ж ты замолчала, Наташа? Просчитываешь ходы? Конечно, теперь, когда я впала в немилость папы, когда я лишилась всего…

– Не городи ерунды, Надя! – оборвала ее Наталья, – Я просто не могу переварить то, что узнала сегодня. Согласись – сегодняшние новости способны сбить любого с панталыку.

Надежда Романовна кивнула соглашаясь. Этот денек надолго запомнится ей.

– Ты не догадываешься, почему Юра задержался на службе? Ставлю сто против одного, что сейчас Шейхов ведет его обработку.

– Сейчас Юрий Крымов стоит за твоей спиной, – раздался насмешливый голос, и подруги разом обернулись. Хозяин виллы приобнял свою жену и демонстративно поцеловал ее.

– Юра! – Надежда едва удержалась, чтобы не броситься на шею любовника, – Юра! Ты, конечно, обо всем знаешь.

Юрий лишь кивнул и отвел глаза.

– И вот я здесь, – продолжала Надежда тоном плохой актрисы мыльной оперы, – Ведь кроме тебя и Наташи у меня никого нет. Только вы можете мне помочь.

Юрий словно бы не слушал ее. Он обратился к жене.

– Наташа, я голоден. Распорядись быстрее накрыть на стол – я должен вернуться в офис.

Наталья высвободилась из его рук и отправилась отдавать распоряжения насчет ужина.

– Юра, это заговор, – Надежда принялась обрабатывать любовника, но тот сегодня вел себя необычно. На его холодном лице не читалось ничего, ни участия, ни желания слушать низложенную наследницу.

– Да, это настоящий заговор, – продолжала Надежда, – И это дело рук Шейхова. Он решил завладеть контрольным пакетом.

– Контрольный пакет унаследовал твой дядя, – неожиданно сказал Юрий, – Или твой кузен. Они в скором времени будут здесь. Готовится специальный самолет для их доставки. И обо всем этом распорядился сам Роман Владимирович.

Крымов повернулся к Надежде и произнес, делая нажим на каждое слово:

– Что вы натворили, Надежда Романовна?

– Что я натворила?! Что ты хочешь сказать?

– То, что вы услышали – за что Роман Владимирович лишил вас всего?

Надежда бросила взгляд через плечо – Натальи не было.

– Слушай, дурень, что ты мелешь? – процедила она сквозь зубы, вонзив гневные глаза свои в любовника, – И чего это ты тут развыкался?

Ответ Крымова вверг ее в шок.

– Кто позволил вам говорить со мной в таком тоне?! И вам не одурачить меня – если уж Роман Владимирович лишил вас наследства и отстранил от должности, то, значит, вы выкинули что-то из ряда вон выходящее. И Шейхов тут ни при чем. Я никогда не поверю, что Кантемир Всеволодович способен на бесчестный поступок.

Тут Крымов сделал красноречивый жест рукой, свидетельствующий о том, что он более не задерживает гостью. И подтвердил это словами, чтобы у нее не осталось сомнений.

– Мне нужно поужинать и вновь вернуться в офис, – сказал он, отвернувшись и устремив свой взор на океан, – Сегодня у меня был напряженный рабочий день. И он еще не закончился.

Надежда Романовна аж позеленела! Она не ожидала такого поворота. Юрий не хочет признавать долга перед нею. Она повернулась к Наталье, которая уже возвращалась и, поняв, что между мужем и подругой произошла серьезная сцена, сделала бесстрастное лицо.

– Наташа, послушай, что он тут говорит!

Наталья дипломатично улыбнулась и стала рядом, опершись локтями о перила.

– Мне кажется, не стоит требовать от Юры слишком многого. Он всего лишь начальник службы безопасности, и он связан уставом компании. А по этому уставу он обязан подчиняться председателю совета директоров, – Наталья пыталась смягчить ситуацию.

– Но председатель этот заговорщик! – Надежда Романовна сорвалась на крик, – И первейшая обязанность исполняющего обязанности начальника службы безопасности – это…

Она не договорила – Крымов повернул к ней перекошенное от злости лицо.

– Я сам разберусь со своими обязанностями! – рявкнул он, – А вам, Надежда Романовна, не стоит впутывать нас в свои грязные игры. Вот так!

Установилось гробовое молчание. Юрий вновь отвернулся, и Надежда Романовна поняла, что ничего от него не добьется. Любовник и подруга не желали вмешиваться в возню, которую затевала она. «Да и к чему им возникать? – подумала Надежда Романовна, – Они ведь теперь в выигрыше от нашего с Томом низложения. Ну да ладно же! Посмотрим, где вы окажетесь, когда я выкину из правления компании этого Кантемира Шейхова!»

Надежда Романовна оторвалась от перил и, вложив в слова всю свою ярость, все свое презрение, бросила на прощание:

– Так-то вы отвечаете за все то добро, что я для вас сделала? Неблагодарные вы свиньи!

И она быстро сбежала с террасы и направилась к своей машине, прямо держа стан и высоко задрав подбородок. Супруги переглянулись.

– Зря ты так резко, – заметила Наталья с укоризной, проводив глазами бывшую уже подругу.

– А как еще с ней разговаривать? Что, я должен из-за нее начать заваруху, которая кончится неизвестно чем? Пусть сами там разбираются!

– Но она будет мстить, – предупредила Наталья, глядя на отъезжающую машину.

– Ну и пусть! С чего я должен подставляться? И что она для нас такого сделала? Я пахал от зари до зари, налаживая службу безопасности, пока ее Том развлекался и кутил. А ты? Она не помнит о тех миллиардах прибыли, полученных благодаря твоим советам, благодаря политике, выработанной тобой? Ведь, по сути, ты исполняла ее обязанности. Главный менеджер! Как же!