Текст книги "Горький аромат фиалок. Роман. Том первый"

Я стоял, тяжело дыша, не веря, что свалил брата. Я проводил ладонями по лицу, – они были в крови. Суставы на пальцах были разбиты, но я тогда не чувствовал боли. Убедившись, что Коля не встанет, я повернулся и увидел Юлию. Она подошла ко мне, и мы обнялись.

Я ликовал. Я победил Николая, я свалил его! И Юлия теперь моя! Пошатываясь, как пьяный, я повел ее в свою «резиденцию».

Проходя мимо раскрытой двери сарая, я услышал возбужденный голос отца. Я хотел пройти мимо, подумав, что он делает там в то время, когда сыновья его бьются насмерть, но тут он появился с мамой на руках. Взглянув на меня, он закричал:

– Кровопийца! Сволочь! Что, убил брата? А заодно и мать свою прикончил!

Я не мог говорить и ничего не понимал. Я тупо смотрел на него, а он, плюнув на меня, понес маму в дом. Я повернулся к Юлии, а она прошептала:

– Ой, кажется, твоя мама вешалась. Видел ее шею?

Я зашатался – ноги мои подкосились. Я словно только теперь услышал ее крик, обращенный к нам с братом:

– Перестаньте, что вы делаете? Вы же убьете друг друга! Перестаньте, или я сейчас повешусь. Зачем только я родила вас!

Маму откачали. Колю увезли в больницу – у него был серьезно поврежден череп. Я потом рассмотрел то корыто – оно было сварено из листового железа и могло бы срезать Коле голову. И только потому, что в корыте был лед, он остался в живых.

Я ужаснулся, осознав, что едва не убил двух близких мне людей – маму и брата. Отец возненавидел меня. Мама, придя в себя, снова начала уговаривать меня уехать. Она была уверена, что после выписки Коля не успокоится. Между нами снова будет сражение. Она знала его, и она была уверена, что будет именно так. И она пригрозила, что если кто-нибудь из нас двоих погибнет, то она наложит руки на себя.

– Я не переживу позора, сынок, – сказала она.

Я решил уехать. Собрался и напоследок предложил Юлии уехать со мной. На этот раз я был согласен забрать и Лену. Но, Юлия замялась. Она сказала:

– Коля не отстанет от нас. Он и в город за нами припрется. Разве ты не знаешь его? Он припрется и убьет нас обоих. Тогда нужно было добить его, там, за сеновалом. Нам не будет покоя, пока он жив.

Я ахнул! Что она несет! Неужели она думала, что я могу хладнокровно добить брата? Да, я бился с ним насмерть. Но…

– Ты что, считаешь, что я мог его добить? Я же не убийца.

– Но ты же дрался, чтобы убить его! – казалось, она искренне недоумевает.

– За что ты так ненавидишь его, Юлия? Что он тебе сделал?

– Ничего, – отвечала она, – И я не ненавижу его. Вы же сами начали драку. Что – я просила тебя бить его? Ты же сам хотел убить его.

– Кто тебе сказал? Он же брат мне!

– Но ты едва не убил его.

– То получилось не специально. Нет, в тот момент я был готов убить, да. Но это не специально, понимаешь. Он первым начал, ну я и разозлился. Я хотел показать ему, что не боюсь его, что я сильнее его, что я отберу тебя у него. А он начал драться. И я разозлился. Но я не хотел убивать, у меня и в мыслях не было. А то корыто… я его не заметил, это случайно…

Я говорил сбивчиво, словно оправдываясь.

– Но он думает по-другому, – сказала Юлия, – Он ненавидит тебя. И он убьет нас. Приедет и попросту пристрелит. От него можно всего ожидать, – был полоумным, а теперь опять сотрясение. Нет, Слава, пока он жив, я не могу жить с тобой.

Я молчал. У меня не было слов. Мне стало ясно, что Юлия толкает меня на убийство. И я понимал, что она права. Права, потому что Коля, пока жив, ни за что не отступится от нее. Я понимал, что если я увезу Юлию, он приедет следом и придется решать, кому из нас жить. Я вспомнил слова мамы…

И уехал один.

30

Который день длилась «холодная война». Балжан перестала разговаривать с Заманжолом и, как всегда, когда они были в ссоре, спала на старом диване, стоявшем в детской рядом с кроваткой Амины. Она не знала, как пережить потерю машины. Действия мужа казались ей чудовищными. Он же не только не делал ничего, чтобы исправить свою ошибку, а как она узнала, еще и опустошил депозит в банке и занимал где и у кого можно, чтобы собрать деньги для адвоката Владимира. И что особенно бесило, – при всей провальности дел ходил спокойно-умиротворенный, всем своим видом показывая, что он счастлив, как никогда. Балжан терялась, когда Заманжол, игнорируя ее бойкот, заводил непринужденно разговор о делах в школе или о состоянии здоровья своей Алтынай. А то взял и, весело смеясь, сорвал ее со старого дивана и, перенеся в спальню, уложил ее рядом с собой.

Заманжол говорил слова примирения, но в его голосе не чувствовалось раскаяния и он и не думал просить прощения. Балжан решила выдержать характер, и сказала, что не помирится, пока он не вернет машину или хотя бы деньги вместо нее.

– И все? – рассмеялся он, – И из-за этой мелочи ты столько дуешься на меня? Будет машина, не переживай. Разберутся же с ней когда-нибудь!

– Вот тогда и поговорим. Я была и в автосалоне, и в полиции, и у таможенников. И не разделяю твоего оптимизма. Может быть, когда-нибудь и вернут ее. Но что с нее к тому времени останется? Знающие люди говорят, что с машин на штрафных площадках снимают все, что понравится, а взамен суют негодное. И ведь ты сам, своими руками отдал ее! Вот что обидно.

– Но я же не знал, что все так обернется. И потом, рано или поздно всплыла бы эта заморочка с номером.

– А куда ты смотрел, когда принимал машину? Не знал, что нужно проверить номера?

– Послушай, Балжан. Меня обманули. Подсунули другую машину. И что? Меня же и винить в этом? Что, у них на лбу написано, что они контрабандисты? Если кто-то занялся преступным бизнесом, то, наверное, подготовился соответственно.

– Хорошо, пусть так. Но мы могли бы всю жизнь проездить на ней, и никто не стал бы проверять этот номер кузова. Если б тебе не взбрело в голову продавать машину.

– Сдается мне, что ты больше возмущена тем, что я решил пожертвовать машиной, чтобы помочь Володе. Не так ли?

– Ты издеваешься, что ли?! Какая мне разница, если в любом случае мы остаемся без машины?

– Есть разница, Балжан! Если б я продал машину, мы бы наняли адвоката, который добился бы оправдания Володи. Что мы теряем? Некоторые удобства, средство передвижения. А Володя – свободу. Понимаешь? Свободу, по ценности не уступающую самой жизни! Что такое машина по сравнению со свободой?

– Но если он сам не ценит эту свободу! Он и своей жизни не ценит. В прошлый раз ты истратил на лекарства для него всю свою зарплату, в этот раз ушла машина. Деньги со счета ты снял. Допустим, вытащишь ты его из тюрьмы. Но где гарантия, что он опять не окажется там? Что ты тогда продашь? Квартиру? И она не ценнее свободы! А потом? Что ты потом продашь? Разве что меня?

– Фу-у! Зачем так сгущать краски! Главное сейчас – не дать посадить Володю. Этот случай послужит ему хорошим уроком. Впредь он будет осторожней. Он уже многое понял, и думаю, постарается больше не попадать туда.

– А я так не думаю. Он мог бы понять все это еще тогда, когда его избили. Что, плохой был урок? Недостаточный? По-моему, он неисправим и уже наплевал, и на свою свободу, и на свою жизнь. Они ценны только для тебя. Кстати, где Бекхан? Почему он ничего не делает для освобождения друга?

Балжан не заметила страдальческой гримасы, промелькнувшей на лице мужа, как будто ему внезапно наступили на больной мозоль.

– Бекхан только что выписался из больницы. Я же говорил тебе. И что возьмешь с нищего безработного?

– Безработный? А Майра хвалится, что он устроился в какую-то фирму, на какую-то высокую должность. Оказывается, отец спасенной им девушки президент или гендиректор. Везет же людям! А ты ухватился за эту идиотку – даун.

– Балжан! – вскричал Заманжол негодующе. Глаза его сверкнули, но он быстро взял себя в руки, и возразил более спокойно:

– Алтынай не идиотка. Она нормальная, она станет нормальной…

– Алтынай, Алтынай! – целый день только о ней и разговору! Почему бы нам не поговорить о делах в школе? Дарья с той инспекторшей накатали докладную на тебя. Бота говорит…

Заманжол перебил жену. У него уже выработалась стойкая аллергия на эти «Бота говорит…» и «Бота сказала…».

– Пусть хоть сто докладных накатают! Им не поставить меня на колени. Так и передай своей Боте. И, хватит об этом, давай спать.

Заманжол придвинулся к Балжан, но та повернулась на другой бок, бросив:

– Спокойной ночи!

Это означало, что они не помирились. Заманжол улыбнулся и, обхватив ее за талию, прижал к себе. И принялся целовать ложбинку меж лопаток. Но упрямая женщина отстранилась от него, – она, как всегда, пыталась добиться своего, отказывая в близости.

«Как она смешна, – подумал Заманжол, отстраняясь от нее, – И как все это пошло и глупо».

Завтра рано вставать, но сон не идет. Заманжолу вспомнился сегодняшний инцидент с Дарьей Тирановой и с инспектором по делам несовершеннолетних. А дело было так. Вчера мальчишки из восьмого класса вскладчину купили пару бутылок пива и распивали в бытовке, во время школьного вечера «Золотая осень». Быть может, мальчишкам захотелось почувствовать себя смелыми, раскованными перед дискотекой, которой завершались все школьные вечера? Кто знает точно, что движет детьми в таких случаях? Почему все большее количество учеников употребляет алкоголь и наркотики? Причин предостаточно, но наивно полагать, что справиться с этим злом можно при помощи мер, применяемых со времен царя Гороха.

Подобные доводы ничто для таких твердолобых, как Дарья Захаровна. Для нее важно как можно громче отреагировать на происшествие. И все! Даст это результат, будет ли эффект – это ее не интересует. Она решила подключить репрессивный аппарат. Тем более что Заманжол оказался замешанным в этом деле, – дежурным в тот вечер был он. За это ухватилась Дарья Захаровна, которая сама застукала тех горе – выпивох. У нее феноменальный нюх на такие вещи.

Какой подарок для нее! «Пьянство в стенах школы! Позор! Как могли ученики пронести спиртное в школу? Куда смотрел дежурный?!» – гремела Тиранова. Как будто вся трагедия в том, что распитие произошло в школе, или в том, что они сумели обмануть бдительность дежурного. И что? Дежурный должен обыскивать всех входящих? Или ходить за учениками по пятам, вынюхивая, как делает она сама?

И сегодня в школу пришла инспектор по делам несовершеннолетних – женщина в кителе с погонами старшего лейтенанта. Она, поочередно вызывая провинившихся, учинила форменный допрос. Происходило все это в учительской, на глазах у многих учителей, включая молоденьких выпускниц университета.

Заманжол крепился и молчал, молчал и крепился. И не выдержал! Его прорвало, когда допрашивали Сакена, самого пугливого и неуверенного из тех мальчишек. Предыдущие держались стойко и не выдали «организатора пьянки», как того добивались инспектор, директор и завуч. Те мальчики применили эффективную тактику молчания или односложных «не знаю», «не видел», «не помню». А Сакен был сильно напуган. Испуг прямо читался на его веснушчатом лице. От страха лицо это покрылось мелкой испариной. Губы его дрожали, и мальчик то и дело оглядывался на дверь, за которой, как он знал, стояли его «подельники». Тройка «следователей» постаралась максимально использовать ситуацию в свою пользу и плотно насела на бедного пацана. Вопросы градом сыпались на него с трех сторон. Сакен и растерялся. Он стал путаться, и Заманжол понял, что сейчас произойдет. И Дарью Захаровну, и Боту, а уж тем более старшего лейтенанта в юбке не интересовало, что будет потом с Сакеном, на какое убийственное презрение сверстников они могут его обречь. Для этой тройки важно было установить имя зачинщика, примерно наказать, поставить на учет и прочая, прочая, прочая…

– Что вы делаете! – сорвался Заманжол, – Это прямо какой-то перекрестный допрос! Где мы находимся – в школе или в полиции?

С этими словами он буквально выпроводил из учительской Сакена, подталкивая в спину. Выглянув в коридор, скомандовал толпившимся там восьмиклассникам, чтобы расходились. Повторять команду не пришлось, так что когда Дарья Захаровна, опомнившись, бросилась в коридор, там никого уже не было.

Она вернулась на свое место, играя злыми огоньками в своих глазах. Инспектор бушевала, собирая свои бумаги:

– Что это такое?! Чего ждать от учеников, когда учителя потакают пьянству? Я так дела не оставлю, вы ответите за самоуправство!

Заманжол спокойно улыбался в разъяренное лицо полицейского в юбке. Он не жалел о своей дерзкой выходке. Дай таким волю, и они вмиг вернут времена «троек» Ежова и Берии.

Мысли незаметно перенеслись к Алтынай. В последнее время всегда так происходило – о чем бы он ни думал, чем бы ни был занят, мысли его неизменно возвращались к ней. Заманжол теперь каждый день навещал Алтынай и почти всегда брал с собой Амину. Алтынай узнавала их и всегда заметно выражала радость при их появлении. Амина разговаривала и играла с ней, как с маленькой. Бывало, они проводили в больнице не один час, обучая и развлекая Алтынай. Вчера Амина учила ее тянуть сок через трубочку, но безуспешно. Забавно было наблюдать, как дочь, раз за разом показывает, как это делается, а Алтынай не может понять, чего от нее хотят.

Заманжол учил ее сидеть, произносить несложные слова, даже пытался ставить на ноги. Занятия стали давать, хоть и незначительный, но результат. Как радовалась Амина, когда Алтынай на днях произнесла что-то вроде «бапа», глядя на Заманжола. Все правильно! Она же все время слышит, как обращается к нему дочь.

– Папа! – вскричала Амина, – Она сказала: «Папа!»

И стала приставать к Алтынай:

– Алтынай, Алтынашка, скажи: Папа. Па-па, па-па.

И Алтынай залепетала:

– Па-ба, ба-ба, ба-па, па-па…

Амина засияла. И опять принялась учить, прихлопывая руку Алтынай:

– А теперь скажи: Амина. А-ми-на, А-ми-на.

– Нет, она не сможет, это для нее пока что сложно, – отговаривал Заманжол дочку. Он был рад даже этому достижению. Оно говорило, что речь Алтынай восстановима. И если речь восстановится, то можно надеяться, что восстановится все остальное.

«Значит, Алтынай будет называть меня папой. Что ж, я и впрямь гожусь ей в отцы. Когда-то разница в возрасте между нами была незначительна. Где она была все это время? В летаргическом сне? Или все же на том свете? Ведь она умерла. А может, она воскресла, как воскрес когда-то Христос? Это для верующих. Но веришь – не веришь, а чудо налицо.

Или произошло что-то подобное нафантазированному Станиславом Лемом? Может быть, Алтынай материализовалась, как материализовывались умершие люди на Солярисе? Чушь какая-то! Но почему? Говорят же, что хорошие фантасты просто хорошие провидцы, способные заглянуть далеко в будущее или глубже проникающие в суть окружающего нас мира…», – так думал Заманжол, лежа в глубокой ночи с открытыми глазами.

Заманжол мысленно вопрошал Алтынай: «Как ты оказалась здесь? И где была все это время? В каких неведомых краях, за какими непостижимыми измерениями? Скажи, ведь не случайно ты оказалась в нашем городе, не случайно попалась мне на глаза. Ты искала меня все эти годы, ты искала пути возвращения сюда, в эту жестокую, но вместе с тем такую прекрасную жизнь. Конечно, как могла твоя горячая, любящая душа примириться с холодом и беспросветностью могилы! И как я благодарен судьбе, провидению, высшим силам за новую встречу с тобой!»

Общение с Алтынай совершенно преобразило Заманжола. Все неприятности связанные с Дарьей Тирановой, потеря машины, разрыв с Бекханом и беды Владимира казались разрешимыми мелочами жизни. «Разве это проблемы, для меня, крепкого мужчины, когда хрупкая, нежная девушка сумела победить саму смерть?» – думал Заманжол и, зарядившись оптимизмом, выводил из себя Дарью Захаровну своей неискоренимой уверенностью и спокойствием, своей жизнерадостной улыбкой. Тиранова чувствовала свое бессилие перед этим неуемным учителем, открыто смеющимся над ней. И она с каждым днем все больше наливалась ненавистью к нему, и не было человека в школе, не ощущавшего на себе часть этой ненависти, не помещавшейся в тесной душонке этой мегеры.

31

Итак, Цветов принял Надежду Романовну, принял намеренно сдержанно, давая понять своей гостье, что он больше нужен ей, чем она ему. Встреча состоялась в кабинете, расположенном на втором этаже здания, с единственным окном, выходящем в сад. Надежда Романовна оказалась здесь впервые; она окинула помещение беглым взглядом, но ничего примечательного не высмотрела. Массивный письменный стол занимал непомерно много места; на стене висел портрет Романа Владимировича десятилетней, как минимум, давности. Книжная полка, наполовину пустая, карта острова, пара кресел для посетителей… ну и, пожалуй, все. Надежда Романовна усмехнулась: «Тоже мне аскет!»

Геннадий Аристархович выразил сожаление по поводу увольнения Надежды Романовны. Оттолкнувшись от этих слов, она приступила к своей заготовленной речи.

– Значит, вы уже знаете обо всем. И, наверное, понимаете, что это заговор. Шейхов вышел за все мыслимые рамки. Я давно видела его устремления, но пока отец был здоров, Шейхов понимал, что у него нет шансов. Я не удивлюсь, если выяснится, что болезнь папы – дело его рук. А Алексей Борн, которому отец абсолютно доверял, фактически предал его. Заговорщики заставили отца переписать завещание, говорят, что он завещал все свое состояние и контрольный пакет несуществующему брату и племяннику отца. Это, конечно, подставные лица. Мой муж пропал, а меня не допускают к отцу. Может быть, его уже и нет в живых. Что вы на это скажете?

Слушая ее, Цветов думал: «Скорее всего, она очень крепко насолила старому маразматику. Но нельзя исключать того, что Шейхов решил воспользоваться состоянием старика, чтобы прибрать к рукам контрольный пакет и все остальное достояние Павловских. Да, нельзя этого исключать». А вслух спросил:

– А что это за подставные лица?

– По словам Шейхова это брат отца и племянник.

– А разве у Романа Владимировича был брат? – Цветов специально делал вид, что он слышит об этом впервые.

– Я об этом и веду речь! Никаких братьев или племянников у отца не было сроду. Сколько живу на свете – первый раз слышу о них.

– М-м… а что говорит сам Шейхов?

– Что он скажет? Я с ним не разговаривала. Я лишь пыталась пробиться к отцу, чтобы поговорить с ним, если он жив и дееспособен, или проститься с ним и похоронить, как подобает, если он уже умер. Но Шейхов велел сказать, что «Роман Владимирович распорядился не подпускать вас к нему».

Быстро проанализировав то, что он услышал, Цветов сказал:

– Итак, как я понимаю, скоро объявятся эти подставные лица и состоится передача наследства Романа Владимировича. Вы уже переговорили с акционерами?

– Нет. Я решила сначала поговорить с вами. Может быть…

– Ах да! По-вашему, с ними должен поговорить я…

– Видите ли, Геннадий Аристархович, я уже не наследница папиных акций. И уже не главный менеджер. Я, по сути, никто в компании. И очень благодарна вам за то, что вы меня приняли, но станут ли остальные акционеры разговаривать со мной? А вы…

– Да-да, конечно! Я поговорю с акционерами, и мы обсудим создавшееся положение. И выработаем общую позицию в этом вопросе. Но ведь вы понимаете, что если Роман Владимирович сам завещал этим людям свое состояние, если, к тому же, самолично представит совету акционеров этих лиц, которых вы считаете подставными, мы ничем не сможем помочь вам.

Надежда Романовна блеснула глазами.

– Я не прошу вас помочь мне. То есть, то, о чем я вас прошу, касается не только меня. Шейхов грозит не только мне – он угрожает и вам, и всем акционерам. Каждому! Акционеры должны решительно пресечь его происки, чтобы защитить в первую очередь свои интересы. С помощью нового завещания и подставных лиц, он собирается завладеть контрольным пакетом, а когда он провернет эту операцию, то я не ручаюсь за котировку ваших акций. Вот о чем следует подумать вам и вашим партнерам.

Цветов был уверен в себе. У него крепкие позиции. Но нельзя учитывать того, что Шейхов, если только ему удастся наложить лапу на контрольный пакет, сможет крепко насолить своему сопернику с детства. В этом можно не сомневаться.

Он встал и, выйдя из-за стола, прошелся взад-вперед. Надежда Романовна поворачивала голову вслед за ним, ожидая ответа. Затем он присел на стул возле своей гостьи, наклонился к ней с заговорщицким видом и, заговорил, понизив голос:

– Есть люди, имена которых я пока не могу назвать. Эти люди не прочь приобрести несколько пакетов акций компании. И если вы…

В этом месте взгляды собеседников встретились, и хозяин усадьбы почувствовал, как хищно вонзились зрачки его собеседницы в его глаза.

…если вы, Надежда Романовна, согласитесь уступить эти пакеты по сходной цене, то…

Цветов вновь замолчал. Он не спеша поднялся и, покачивая рукой в такт какой-то своей внутренней мелодии, вернулся на место. Надежда Романовна дождалась, чтобы он опустился в свое кресло, и заметила:

– Я не владею сейчас ни одной акцией.

– Да, но ведь вы собираетесь вернуть себе то, что должно принадлежать вам по праву наследования.

– Конечно. Вот когда я верну эти акции, тогда и можно будет говорить о продаже какой-то их части.

Цветов усмехнулся и закачал головой. Эта дама считает себя умной, а всех остальных – полными кретинами.

– Если вы способны вернуть контрольный пакет своими силами, то, конечно, нет надобности обращаться за помощью ни ко мне, ни к кому бы то ни было.

Надежда Романовна состроила кислую мину.

– Геннадий Аристархович, – сказала она как можно мягче, – Я во всем полагаюсь на вас, так как и вы заинтересованы в том, чтобы именно я унаследовала компанию. Тем более, что эти акции, как вы справедливо заметили, принадлежат мне по праву наследования. Что касается тех лиц, о которых вы говорили, то… то, я думаю, мы сможем договориться.

Цветов вновь усмехнулся. Он встал и протянул руку своей гостье. Она тоже встала и улыбнулась. Последовало крепкое рукопожатие. Негласный союз был заключен. Теперь Надежда Романовна могла облегченно вздохнуть – Геннадий Аристархович Цветов, этот влиятельнейший человек в совете акционеров, этот волк в сфере финансов, возьмется за дело с присущей ему энергией, а ей остается только ждать результата. Теперь можно позаботиться о своей безопасности и принять меры к тому, чтобы люди Шейхова или Борна не подстроили какую-нибудь каверзу. Надежда Романовна опасалась за свою жизнь и за жизнь своих детей, которые, в отличие от нее, унаследовали от своего деда солидные состояния.

И она, отклонив предложение откушать чаю, покинула усадьбу Геннадия Аристарховича. Надежда Романовна села в свою машину и помчалась дальше по кольцевой автостраде, чтобы въехать в столицу с другой стороны. А в это время Цветов уже договаривался по телефону с одним из акционеров компании о конфиденциальной встрече.