Текст книги "Горький аромат фиалок. Роман. Том первый"

Как мог я не принять ее любви? Как мог оттолкнуть ее, сказать, что она еще не доросла? Что я вообще мог тогда ей сказать? Что я мог сказать, когда чувствовал, что теперь и дня не смогу прожить без нее? Мы обрели друг друга; мы дополнили недостающее друг в друге и поняли, что предыдущие наши жизни – ее короткая, моя более длинная, были лишь предысторией, подготовкой к настоящей, полноценной, полнокровной жизни, которая только теперь и начиналась. Мы слились воедино, мы чувствовали всей душой, что были частями единого целого и что было бы странно, недопустимо, если б этого не произошло. Мы слились, и что нам было до мнения глупых людей, воспринявших это великое слияние как падение морали. Мы знали, что участвуем в великом свершении – в торжестве любви, которая не терпит половинчатости и признает только безоговорочное и полное соитье. Соитье душ и соитье тел! Это только холодный и педантичный разум делит человека на эти неделимые, нерасчленимые ипостаси, а наши пылающие души и тела могли гореть, только бросившись целиком в костер любви.

До этой ночи мы были простыми смертными, совершенно не понимавшими, кто мы и что мы; после нее на нас нашло озарение – оказывается, мы – редкие счастливчики. Мы совершенно преобразились, мы стали другими людьми, а все потому, что обрели любовь. Мы удостоились этой чести; непонятно чем заслужили ее, но оказались достойными этого дара.

Все это мы знали, чувствовали; соитье наше было естественным, и я поражаюсь тому, как превратно истолковали люди нашу любовь. Почему они склонны видеть во всем низменное? Часто слышишь, что народ наш талантлив, что он отзывчив на высокое, что он умеет ценить красоту, что он понимает любовь. Видимо, говоря так, имеют в виду лишь его лучших представителей, людей с одаренной душой, зрячей душой, способных видеть лучшее, светлое в поступках других. К сожалению, многие имеют взгляд наоборот, наизнанку – извращенный способ видеть все в пошлом и подлом свете. Возможно, они убеждены, что их способ видения истинен, но я не хотел бы быть одним из них. Это было бы для меня самым большим несчастьем.

Вячеслав вздохнул и поднял глаза. В них темнела бесконечная печаль. Он отвел глаза и сказал, словно извиняясь:

– Но я отвлекся. Вам, наверное, неинтересны эти соображения…

– Нет, почему же, – отозвался Владимир, – Ты хорошо рассказываешь, как будто пересказываешь книгу. И твое отступление многое поясняет. Слушая тебя, я понял, какая у вас с Леной любовь, я прочувствовал ее. И твой рассказ лишний раз показывает, как убога так называемая мораль всех этих ханжей и лицемеров, раз позволяют осудить человека за любовь.

Вячеслав вновь поднял глаза, и они теперь светились признательностью. Но в словах его была и горечь.

– Спасибо… спасибо вам за понимание. Мне оно очень дорого. И мне так важна ваша поддержка. Наши сельчане, и те, кто здесь, – он кивнул на нары других сокамерников, – считают меня подонком, совратившим юную девушку. Я знаю, – мне вовек не оправдаться перед ними, я уверен, что они не поймут меня, так, как вы поняли. И я знаю, что меня ждет. Но я утешаюсь тем, что встретился один человек, которому я сумел объяснить, перед которым я чист. Теперь я спокоен, ибо чист в глазах лучшего, истинного человека и предвзятый, несправедливый взгляд остальных не страшит меня. Не страшит в том смысле, в каком не страшит человека несправедливость диких зверей, которые вот-вот растерзают его. Этому человеку, конечно, страшно, он не хочет погибать, он хочет жить, жить в счастье, которое только что одарило его своим светом. Но он утешается мыслью, что сам не является причиной своей гибели, что смерть его не кара за его деяния, за его пороки, за его преступление, а результат кровожадности зверей, которые рождены, чтобы питаться другими. Что бы ни делала, или не делала их жертва, будь она чиста душой или грешна – зверям без разницы, они губят его потому, что хотят жрать, просто хотят жрать…

И в этот раз Владимиру не суждено было дослушать рассказ Вячеслава. Узники с неудовольствием обернулись к двери, в которую ввели их сокамерника, рецидивиста с большим тюремным стажем. Он разлегся на нарах и весело обратился к Вячеславу:

– Ну что, готовь задницу, что ли! Да запасайся вазелином. А лучше – сразу вешайся!

И громогласно захохотал. Вячеслав молчал, угрюмо двигая желваками. Все знали, по какой он проходит статье, и каждый считал своим долгом поиздеваться над бедным парнем, которого просто оклеветали.

34

Тот, кто в своей жизни постоянно встречает всякие преграды, кому ничто так просто не дается, кто привык за все бороться, отвоевывать с великим трудом, в поте лица, бывает очень удивлен, когда вдруг улыбается удача. Заманжол Енсеев знал по своему богатому опыту, что встреча с бюрократической системой не сулит ему легкой победы, и что вряд ли удастся с ходу добиться опеки над Алтынай. Он приготовился к разного рода вопросам, не столько продиктованными требованиями дела, сколько неким, непонятно кем и для чего установленным ритуалом. Он готовился к сбору многочисленных справок, которые нужно будет добыть в десятках других учреждений. Все эти бумаги никому не нужны, они осядут мертвым грузом в недрах системы и они необходимы только, чтобы соблюсти все тот же бессмысленный ритуал. Заманжол приготовился к трудному путешествию по лабиринту кабинетов и приемных, отделов и бюро, комиссий и комитетов, обитатели и члены которых очень любят играть в футбол, пользуясь просителем вместо мяча.

Перед первым кабинетом Заманжол остановился и пожелал себе выдержки и терпения. Он представил, что его встретит обрюзгшая личность, которая начет с того, что с неудовольствием оглядев ненормального, ищущего на свою голову лишнюю проблему, вытащит из ящика стола или шкафа объемистую папку со всевозможными инструкциями и директивами, и скажет, тыча в эти бумаги, что делать то, что задумал посетитель, нельзя, так как это запрещено подзаконным актом таким-то, постановлением от такого-то числа, такого-то года…

Но все вышло совсем не так. Заманжола встретила симпатичная женщина почти одних с ним лет, и начала она с того, что приветливо улыбнулась и предложила сесть. И представилась:

– Алия Бектемирова.

Заманжол назвал свое имя и фамилию.

– Я слушаю вас, – сказала Алия.

Она сразу понравилась Заманжолу, и он понял, что найдет понимание у нее. Он рассказал все о себе и Алтынай.

– Вы мне верите? – добавил он потом, – Вы не считаете, что я того?

И постучал по своему виску.

– Нет, что вы! – Алия рассмеялась.

– Конечно, история ваша необычна, – продолжала она, – Но то, что было когда-то, по сути, нас не касается. Мотивы, заставившие вас пойти на этот шаг, благородны и я приветствую их. В любом случае вы действуете из милосердия, из желания помочь попавшему в беду человеку. Может быть, вы приняли бы это решение, если бы даже не чувствовали вину перед этой девушкой. Я могу верить вашей невероятной истории, или нет, – это не существенно. Эта история вообще не должна фигурировать в деле об опеке – зачем усложнять его? Вы напишете сейчас заявление, что хотите взять под свою опеку эту девушку. Я только хочу предупредить – вы должны проникнуться великой ответственностью. Вы сказали, что, по мнению врача, эта девушка имеет большие шансы к восстановлению утерянных функций, но вы должны быть готовы к тому, что этот прогноз не оправдается и ваша Алтынай останется прикованной к постели на всю оставшуюся жизнь.

– Я уверен, что сумею поставить ее на ноги, – сказал Заманжол, – Но если этого не случится, я не отступлюсь и буду с ней до конца.

– Что ж, я вижу – вы настроены решительно. Но, приготовьтесь к длительной процедуре оформления – такие дела так быстро не решаются. Кроме заявления, которое должна подать и ваша супруга, вы должны представить кое-какие справки и копии документов. И еще. Насколько мне известно, у этой девушки нет документов. Значит, мы должны будем сделать соответствующие запросы. А все это требует времени. Короче, наберитесь терпения. И… положитесь на меня. Я ценю ваш поступок – не много найдется людей, согласных взять на себя заботу о постороннем человеке. Да-да, конечно! – она для вас не посторонняя. Но, все же…

Алия открыла какой-то журнал и взяла ручку:

– А теперь скажите мне ваш домашний адрес и телефон – я свяжусь с вами, когда комиссия приступит к изучению этого дела.

Заманжол дал адрес и телефон, написал заявление, и ушел. Он проникся доверием к этой деловой женщине, которая обещала по-человечески подойти к его просьбе. В хорошем настроении он отправился в школу.

«Есть же в этих учреждениях живые люди!» – подумал он, и вспомнил мытарства, которые ему пришлось испытать в прошлом году, когда добивался назначения пособий семье одной ученицы. Тогда он вымотал все нервы.

А было так – Заманжол возвращался домой промозглым осенним вечером. Он заметил маленькую фигурку, мокнущую под нудным холодным дождем. Фигурка махнула рукой, и Заманжол остановил машину. Кричащий наряд не соответствовал, ни погоде, ни грустному выражению обладательницы. На вопрос, куда подвезти, ответила:

– Если некуда, можно на «хату», только это будет стоить дороже.

Заманжол похолодел – он понял, что подобрал проститутку.

– Нет-нет! Я не нуждаюсь в ваших услугах, – сказал он, – Я думал просто подвезти. Если хотите, я верну вас на ваше место.

– Не надо, – отказалась проститутка устало, – Мне сегодня не везет. Да и погода… если нетрудно, подбросьте, пожалуйста, домой. Я живу недалеко, в следующем квартале. Я заплачу…

– Да нет, не нужно платить, – Заманжол легонько отвел руку с мятой купюрой. И спросил с укоризной: – Сколько же вам лет?

Проститутка при ближнем рассмотрении оказалась очень юной.

– Шестнадцать, – и она добавила, оправдываясь:

– А что мне было делать? У нас пропал отец, а маму парализовало. А у меня сестренка и братик на руках. Да что вам, богатым, объяснять! Вы все равно не поймете.

– Я не богат. Я – простой, бедный учитель.

Девушка усмехнулась и сказала, окинув взглядом салон:

– Бедные не ездят на таких крутых машинах.

– Это подарок. Мой бывший ученик прислал из Германии. Он бизнесмен.

– А-а…

Она хотела еще что-то сказать, но Заманжол поспешил переменить тему.

– Когда пропал ваш отец?

– В прошлом году. Ехал на заработки, вышел на какой-то станции купить сигарет и не вернулся. Так сказали те, кто с ним был. Мама распереживалась, и ее парализовало. Вот и пришлось мне…

– А пенсию… пособия какие-нибудь не получаете?

– Нет. Говорят, что платили бы пенсии, если б папа умер, а не потерялся. Нужно ходить, добиваться пособий – а я не знаю как. Когда мама слегла, мы чуть с голоду не умерли, ходили, попрошайничали, всем соседям надоели. Вот, посоветовала одна хорошая женщина, свела с нужным человеком…

Заманжол молчал, размышляя. «Сколько жизней сломали эти „хорошие женщины“ и „нужные люди“, – думал он, – И как с ними бороться?»

Девушка прервала его невеселые думы.

– Может, все же договоримся, а? – сказала она, – Я сделаю все, что вы попросите. Вы не смотрите, что я такая маленькая. Не пожалеете. Мне нужно купить спортивку брату – без нее не допускают к физкультуре.

– Да вы что! – воскликнул Заманжол, – Я же сказал, что учитель! Вам самой не мешало бы ходить в школу.

– Да, не мешало бы… – девушка вздохнула, – А то, что вы учитель – это ничего. Учителя тоже мужчины и они тоже хотят… им тоже нужно развлекаться.

– Слушай, что ты мелешь! – возмутился Заманжол, рассердившись и поэтому перейдя на «ты». Затем взял себя в руки и добавил, качнув головой:

– С ума посходили люди!

Помолчали. Заманжол подумал и предложил:

– Давай, сделаем так – я дам тебе денег на спортивную форму. Но сначала поедем к вам, – я хочу убедиться насчет твоего папы. Если правда, что ты тут рассказала, я добьюсь, чтобы вам выплачивали пособия. Не годится заниматься этим… тем более в таком возрасте. Но, если ты все это выдумала… я отвезу тебя в полицию. Пусть там…

Он не договорил – маленькая проститутка выпрыгнула на ходу. Остановив машину, Заманжол кинулся к ней; она с трудом поднялась и, прихрамывая, попыталась скрыться.

– Ты что – ненормальная?! – заорал испуганный ее выходкой Заманжол, – Ты же могла убиться! Хорошо, я еще тихо ехал.

– Пусть бы убилась! – морщась от боли, простонала та, – Лучше умереть, чем так жить! Все угрожают, всем что-то нужно…

Она заплакала. Заманжол Ахметович с состраданием смотрел на съежившуюся фигурку проститутки; она показалась теперь совсем маленькой девочкой и, вспомнив, чем ей приходится заниматься, он едва не заплакал вместе с ней. Вновь усадив в машину, решил отвезти ее в больницу. Заметив, что машина свернула не туда, она забеспокоилась.

– Куда вы меня везете?

И взмолилась:

– Прошу вас, не надо в полицию! Если мама узнает, что я… она не переживет.

– Нет-нет, не в полицию, – заверил ее Заманжол, – Мы едем в больницу. Пусть врачи осмотрят твою ногу, может нужно перевязать…

– Не надо. Отвезите домой, пожалуйста, – попросила девушка, – Нога болит, но ничего серьезного. Перевяжу сама, дома.

– Ладно, – согласился Заманжол, разворачивая машину. Потом спросил:

– Как тебя зовут?

– Ольга, – по-взрослому ответила девушка, – Ольга Придько.

– Ольга, если позволишь, я зайду к вам, поговорю с твоей мамой. Я хочу помочь вам, так не годится, вы имеете право получать пособия. Если хочешь, я помогу устроиться в нашей школе. Тебе нужно учиться.

Оля кивнула, давая согласие.

– Давайте тогда я скажу маме, что уже устроилась в вашу школу, – выдвинула она встречное предложение, – Она будет рада.

И попросила завернуть к магазину – купить продукты.

Когда они вошли в квартиру, навстречу им выбежал мальчик лет десяти, за ним маленькая девочка дошкольного возраста, и, выхватив из рук сестры пакет с продуктами, понесли, препираясь, на кухню. Они не поздоровались с Заманжолом, а бросили мимолетный недоброжелательный взгляд – может быть, он был не первым мужчиной, приходившим к ним вместе с Олей? Квартира была скромно обставлена, но в ней царил порядок. Из боковой комнаты донесся скрип кровати, и чей-то, очевидно, Олиной мамы, невнятный голос.

– Оля, что опять так поздно?

Тем временем Оля шмыгнула в ванную, только притворив дверь за собой. Скинула броские шмотки проститутки и облачилась в простенький халат.

– Я была в роно, – отвечала она, смывая макияж, – Там меня определили во вторую школу-гимназию. Потом пришлось задержаться…

Ольга лгала, протирая разбитую коленку и обматывая какой-то тряпицей, а Заманжол слышал, как вздыхала ее мама. «Она догадывается обо всем», – подумал он.

Потом Оля пригласила Заманжола в комнату матери. Она посторонилась, пропуская Заманжола, и вновь солгала, сделав ему знак глазами:

– Мама, это мой новый учитель. Он хочет поговорить с тобой.

Заманжол вошел в крохотную комнатенку, большую часть которой занимала двуспальная кровать с никелированными дугами. Здесь стоял стойкий запах лекарств. Он поздоровался с женщиной, лицо которой искажала неподвижность одной половины. Мама Оли лишь кивнула на его приветствие.

– Меня зовут Заманжол, – представился он, – Заманжол Ахметович Енсеев.

– Значит, Оля… будет учиться… у вас? – женщина с трудом произносила слова непослушными губами. Заманжолу ничего не оставалось, как подтвердить слова своей будущей ученицы. И постарался перевести разговор на тему пенсий и пособий. Он сказал, что готов взяться за хлопоты и попросил документы детей – свидетельства о рождении и т. п. Мама велела Оле дать документы и поблагодарила Заманжола Ахметовича за участие при прощании. Заметив слезы в ее глазах, Заманжол постарался ободрить ее:

– Не плачьте. Все образуется. Вы встанете на ноги, и муж ваш найдется. Обязательно найдется, не нужно хоронить раньше времени. У вас замечательные дети, а Оля – она просто молодец!

Женщина кивала, а из ее глаз струились непослушные слезы.

Уходя, Заманжол отозвал Олю на лестничную площадку и дал ей все, что было у него в кошельке.

– Не отказывайся, будем считать, что даю в долг. Потом вернешь… когда-нибудь. Пока не назначат пособия, я буду снабжать вас деньгами. Только обещай, что больше не пойдешь туда. А завтра приходи к нам в школу. Знаешь, где она находится?

– Хорошо, я приду, – обещала Оля, и поблагодарила, утирая слезы, – Спасибо. Спасибо большое, Заманжол Ахметович. Я думаю, вы – самый лучший учитель…

– Ну и ладно, – перебил ее грубовато Заманжол. И добавил, легонько сжав худенькое плечо Оли, – Ты ни о чем не беспокойся – ни одна душа не узнает ничего от меня. Только держись и больше не занимайся этим. Я тебя очень прошу!

На другой день Заманжол снял с депозита, на котором они с Балжан копили деньги на дачу, порядочную сумму и делал еще несколько займов, чтобы поддержать семью Придько, пока добивался для них назначения пособий. Оля устроилась в их школу – он попросил зачислить ее в свой класс. Кроме этого он ходатайствовал, чтобы маму Оли направили в санаторий. Ее лечили, и она смогла встать на ноги. Правда, передвигалась она с трудом, при помощи трости, но и это достижение подняло ее дух. С тех пор Оля смотрела на Заманжола Ахметовича влюбленными глазами и взялась за учебу с таким рвением, что уже к Новому Году избавилась от троек.

Когда Заманжола Ахметовича отстранили от классного руководства, Оля сказала ему:

– Вы все равно лучше их всех и я все равно буду считать вас своим классным руководителем.

– Спасибо, Оленька! – поблагодарил он ее, – Видишь, и нам, учителям, бывает несладко и нам тоже требуется чья-то поддержка.

Прошел год с тех пор, как Заманжол занимался назначением выплат для семьи Оли Придько, но он до сих пор с содроганием вспоминает мытарства, испытанные в кабинетах бюрократии. Но сегодня эта система дала сбой, показав, что и в ней есть живые люди. Окрыленный успехом, Заманжол забыл, что сегодня школу должна посетить комиссия из очередной инстанции.

Только он сел за свой стол, как дверь неожиданно распахнулась, и в класс без церемоний ввалилась группа чиновников от образования, не ведающих, что и им не мешал бы постучаться. Дарья Захаровна, сопровождавшая инспектирующих, усадила их на стулья, за которыми послала учеников в актовый зал.

После того, как все расположились, и наступила тишина, Заманжол Ахметович начал урок. Вызвал к доске Азамата, которого и собирался вызывать перед приходом комиссии. Тот начал мямлить, не в силах совладать обычно так хорошо подвешенным языком. Заманжол спокойно поставил ему двойку и вызвал Диму, но и он тоже сплоховал. Следующей была Марина, но оказалось, что и она не подготовилась к уроку. Учитель упорно не вызывал тех, кто тянул руку, не желая нарушать свой план, составленный заранее. Он должен был опросить в первую очередь этих троих, и в результате комиссия, к вящему удовольствию Дарьи Захаровны, зафиксировала низкий уровень знаний у учеников Заманжола Енсеева. Прозвенел звонок, комиссия удалилась, и вместе с ней класс покинула Дарья Тиранова, одарив своего «любимчика» красноречивой улыбкой. Тот спокойно выдержал этот взгляд, и, проводив глазами гостей, стал собирать свои принадлежности. Ребята не двигались с места, все взгляды были устремлены к учителю.

– Чего сидим? – поинтересовался он, – Идите на перемену.

– Заманжол Ахметович, почему вы не вызвали к доске меня? – сказала Катя Волжская, – Я же все выучила. Разве вы не видели, как я тянула руку?

Заманжол Ахметович усмехнулся. Он сказал:

– Видел, Катенька. Ты всегда учишь уроки – поэтому и не вызвал. Не могу же я опрашивать каждый раз одних и тех же учеников.

– Эх, если б я знал, что сегодня придет комиссия! – оправдывался Азамат, чувствуя укоризну в голосе учителя.

– Ты что – учишь уроки для комиссии? – насмешливо спросил Заманжол Ахметович.

– Нет, но теперь вам, наверное, влетит, – предположил тот.

– И поделом! Значит, я плохо справляюсь со своей задачей. И огорчает меня не то, что скажут эти дяди и тети обо мне, а то, что я не научил тебя готовиться к каждому уроку, а не только к посещениям комиссий.

Ученики понуро покинули класс. Радовало то, что все они переживали за случившееся. И Заманжол надеялся, что этот день не прошел для них даром – они получили важный урок – урок неприятия показухи. Заманжол терпеть ее не мог.

Традиции показухи, этой великой лицемерки, очень сильны в нашей стране. С нею не смогла покончить и смена политической системы. Издавна существует обычай готовиться к посещениям разного рода комиссий, инспекций и играть для них своеобразный спектакль. С малых лет учимся мы показушничать, и наставниками в этом неблаговидном деле выступают наши учителя, умело пускающие пыль в глаза ответственным лицам в присутствии учеников, вынуждая и их быть соучастниками показушной лжи. Эти ответственные лица, надо полагать, не наивны настолько, чтобы принять просмотренный «спектакль» за чистую монету. И инспектирующие, и инспектируемые отлично понимают, что происходит. Инспектируемые наводят шик и блеск на один день, час, урок, а инспектирующие снисходительно дают «обмануть» себя, и бывают даже возмущены, когда им встречаются «умники» вроде Заманжола Енсеева, не соглашающиеся играть уготованную им роль в постановке.