Текст книги "Горький аромат фиалок. Роман. Том первый"

41

Чего не сделают деньги, когда их – уйма! Они в момент освободили обвиняемого по нескольким тяжким статьям. Иск был возвращен, и дело закрыто. Владимир вышел из полиции и, вобрав в легкие свежего морозного воздуха, окинул взглядом родной город. Наконец в неведомых сферах перевели стрелки сезонов на зиму, и еще вчера млевшие от необычного тепла горожане зябко повели плечами, выйдя этим утром из своих домов. Подул ледяной северный ветер и на край неба надвинулись снеговые тучи. Погода грозила одним махом перескочить на зиму, и привычные ко всему жители этого региона начали спешно готовить теплую одежду и обувь.

А на Владимире была легкая ковбойка, и Бестужев быстро повел его к ожидавшему их такси.

– Куда едем? – поинтересовался Владимир.

– В отель, – отвечал Бестужев, – Мне нужно сдать номер и забрать кое-какие вещи. Нам нужно немедленно отправляться в столицу. Нужно поспешить, предстоит еще оформление виз и другие формальности.

– Нет, я не могу уехать прямо сейчас, – возразил Владимир, – Мне нужно повидать друзей и дочь, попрощаться с ними. Придется дать мне время, хотя бы до вечера.

– Владимир Михайлович, поймите, у нас нет времени! Ваш дядя приказал немедленно доставить вас на остров.

– Что я – тюк какой-нибудь, багаж, чтобы доставлять? – возмутился Владимир. Затем добавил немного мягче:

– Я понимаю нетерпение дяди, но думаю, полдня погоды не сделают. Я не могу вот так, не попрощавшись, уехать в какое-то тридевятое царство, тридесятое государство. Ведь неизвестно, когда я вернусь.

– Хорошо, – вынужден был согласиться Бестужев, – Сделаем так – в 22.00. отбывает скорый поезд в столицу. В 21.30. я жду вас на вокзале. Прошу не опаздывать.

– Вот и лады! – бросил Владимир и собрался выйти из машины, но Бестужев задержал его.

– Погодите, возьмите, – это вам, – сказал он и подал небольшой кейс.

– Что это? – с этими словами Владимир открыл чемоданчик. И ахнул! Кейс был набит аккуратными пачками долларов. Такое он видел только в кино. С недоверием перебирая деньги, Владимир спросил:

– И что – все эти баксы мне?

– Да, они ваши, – отвечал Бестужев, – Роман Владимирович распорядился передать.

– И сколько здесь?

– Ровно сто тысяч долларов.

– Зачем мне столько?

Бестужев пожал плечами. Он подумал: «Какой это мизер по сравнению с тем, что ждет тебя на острове!» А вслух сказал, словно деньги подарил он сам:

– Деньги никогда нелишни. Вам нужно одеться прилично. Ну и, может быть, у вас есть долги. Да мало ли что!

Владимир несколько секунд глядел на аккуратные ряды пачек, раздумывая. Затем решительно захлопнул кейс.

– Да, вы правы. Мало ли что… – сказал он, сосредоточенно думая о чем-то. Затем добавил:

– Анатолий Васильевич! У меня есть важное дело, не покончив с которым я не уеду отсюда. Мне нужно вытащить из тюрьмы друга – он сидит ни за что. Вы пока не выписывайтесь из гостиницы и ждите меня там. Все, я пошел!

И, не слушая возражений Бестужева, покинул машину. Тот только хмыкнул.

«Этот племянничек не подарок!» – подумал он. Он досадовал тому, что предстоит задержка на неопределенный срок, и тогда, когда его труды увенчались успехом. Но делать было нечего, и он отправился в отель.

А Владимир, подхватив кейс с целым состоянием, поехал к Заманжолу Енсееву. Он еще из полиции позвонил другу и предупредил, что сейчас приедет. Алена должна была ждать там. После посещения адвоката истца она решила пожертвовать собой и согласиться с его предложением. Но тут в ее руки попала визитка, на которой значилось: «Соболев Виталий Александрович». Там был столичный телефон. Визитка выпала из кармана, когда она решила почистить отцовский пиджак. Алена вспомнила рассказ отца о веселом, но бестактном парне, который подобрал его ночью на шоссе.

«А что, если позвонить? – спросила она себя, – Вдруг этот Соболев сможет помочь. Не зря же он дал папе визитку».

И она позвонила. Человек на другом конце провода пообещал, что приедет, как только освободится от каких-то срочных дел.

– Я постараюсь помочь, – сказал Виталий Соболев, – Но ничего не обещаю. Если дело упирается только в финансы – это разрешимо. Но неизвестно, что еще выкинул ваш папенька. Определенно – он у вас оригинал.

– Слушайте, оставьте при себе свои комментарии! – вспылила Алена. Голос ей с ходу не понравился. Она уже жалела, что позвонила. Но трубку почему-то не бросила. И в следующую секунду удивилась, – Соболев извинился. Затем он еще раз заверил, что приедет, как только покончит со срочным делом, которым сейчас занят. Алена решила подождать его, ей так не хотелось жертвовать собой. А освобождение отца пришло совершенно неожиданно, совсем с другой стороны.

«Что это за остров такой – Надежды? – думала Алена, – Я и не слыхала о таком». Но не верить Бестужеву она не могла – ведь он так быстро вытащил отца из тюрьмы. Бестужев и ей передал приглашение Романа Владимировича, но она отказалась. Она не могла бросить учебу.

А Заманжол Ахметович был дома. Уже два дня он не работал в школе. Он таки вылетел оттуда! И именно тогда, когда вроде все начало налаживаться – вдруг вернули машину, вернули в целости и сохранности, вопреки опасениям Балжан. Ей пришлось на радостях подписать заявление на опеку над Алтынай. И, ко всему прочему, Алия Бектемирова сообщила, что документы для Алтынай выписаны и комиссия приступила к определению ее дальнейшей судьбы. Все шло отлично и ничто не предвещало беды.

А дело было так. Заманжол с удовольствием колесил по городу; он успел соскучиться по машине. Он думал: «Есть все же Бог!» – ему уже сообщили о дяде-короле, неожиданно пришедшем на выручку Владимиру. Не сегодня, так завтра друг освободится и все станет на свои места.

Распевая модную песенку из отечественного сериала, Заманжол Ахметович ехал по вечерним улицам, когда заметил знакомую фигурку на обочине.

– Не может быть! – воскликнул он и подрулил к путане. Это была Ольга Придько!

– Что ты здесь делаешь? – строго спросил учитель, выскочив из машины.

– Ничего, – буркнула Оля и отвернулась. Заманжол Ахметович повернул ее к себе.

– Ты что – опять?! Почему? Что стряслось? – он забросал бедную девушку вопросами.

– Ничего, – твердила та, пряча глаза.

– А ну-ка, садись в машину! Поедем к тебе, домой. По пути расскажешь, что случилось.

Оля не двигалась. Заманжол рассердился и силой усадил ее в машину. Захлопнул дверцу и только двинулся в обход машины, как возникли крепкие парни в штатском. Один из них сунул под нос удостоверение полицейского.

– Вы задержаны!

И, не давая опомниться, впихнули в подъехавший уазик.

– В чем дело?! – возмутился Заманжол Ахметович, но полицейские не удостоили его ответом. Отъезжая в патрульной машине, Заманжол заметил, как один из них сел за руль его машины, и она покатила следом.

В полицейском участке Заманжол и Ольга оказались в разных «обезьянниках». Заманжол обращался к снующим туда-сюда полицейским, но те никак не реагировали. По прибытии его обыскали, и отобрав деньги и документы, коротко допросили. Заманжол объяснял, говорил, что он учитель, и что просто хотел отвезти свою ученицу домой. Ему не верили. Заманжол понял, в какую переделку он попал. Он знал, что ему трудно будет оправдаться. Очевидно, полиция проводила рейд, имевший целью искоренить проституцию, и задержавшие его не скрывали радости от подвалившей им удачи. Как же – задержали мерзавца, который снял несовершеннолетнюю проститутку.

Наконец, его вывели из клетки, и он облегченно вздохнул, думая, что уж теперь-то его отпустят. Он заметил Олю, поникло сидевшую среди вызывающе глядевших товарок, и только хотел сказать что-нибудь ободряющее, как его грубо подтолкнули. Оля на миг подняла голову, окинула его виноватым взглядом, и снова отвела глаза.

Заманжола провели в кабинет, в котором сидела Дарья Захаровна. Он не ожидал ее увидеть и остановился в дверях, но вынужден был переступить порог, так как его вновь грубо толкнули в спину. Он оглянулся возмущенно, но его встретили холодные глаза конвоира. Заманжол промолчал и прошел в кабинет.

– Здравствуйте, Дарья Захаровна, – поздоровался он растерянно.

– Здравствуй, здравствуй, – насмешливо отвечала директриса. Потом она попросила полицейских оставить их наедине. Те нехотя исполнили ее просьбу.

– Как вы тут оказались? – спросил Заманжол, проводив стражей нравов неприязненным взглядом.

– Вот, пришлось примчаться, – с притворной скорбью в голосе сказала Тиранова, – Ученица на панели, учитель ее снимает. С ума можно сойти!

– Да вы что! – воскликнул Заманжол, – Верите этим…

Он осекся, – возможно их разговор записывается.

– Ну, как же мне не верить полиции? – противно сузив глаза, сказала Дарья Захаровна, – Они поймали тебя на месте преступления, как говорится, с поличным. Да ты садись… сядь! Нужно поговорить, подумать вместе, как нам выйти из этой ситуации.

Заманжол сел и начал объяснять. Он говорил и видел, что с таким же успехом мог бы объясниться со статуей.

– Вы мне не верите! – сказал он, – Спросите Ольгу, поговорите с ее мамой. Только не говорите ей, что Оля выходит на панель – это может убить ее.

– Я-то, положим, могу поверить. Но поверит ли суд? – оглушила Тиранова.

– Какой суд! – вскричал Заманжол, ужасаясь, – Вы что, совсем сбрендили?

– Но, суда может и не быть, – гнула свое Дарья Захаровна, – Ведь я могу вытащить тебя отсюда. Прямо сейчас.

– Ну, так сделайте это! Заодно заберем и Олю. Я с ней поговорю, разберусь, что у них случилось – она больше не будет…

Тиранова молчала. И Заманжол замолчал. Он думал о том, что еще выкинет эта мегера, и ни на что хорошее не надеялся.

– Есть одно условие, – Дарья Тиранова взглянула на него, словно примериваясь, как бы больнее ударить.

– Что за условие? – Заманжол насторожился.

– Тебе придется написать заявление «по собственному желанию». Ты сам, наверное, понимаешь – нам лучше не работать в одной школе.

– Ах, вот вы как! – воскликнул Заманжол.

– Да, вот я так! – поддакнула Дарья Захаровна, довольно улыбаясь.

– Что ж, вы добились своего, – Заманжол Ахметович говорил, наклонившись к директрисе, – Но, напоследок, вам придется выслушать меня, узнать, что я о вас думаю. Вы – низкая, подлая женщина! Не знаю, можно ли называть женщиной вас. Вы не женщина, вы не человек! Вы… вы просто какое-то исчадие ада! Вот вы кто! Запомните это и не очень-то торжествуйте.

Заманжол с удовольствием произносил слова, издавна напрашивавшиеся на язык, вкладывая в них все свое презрение. Он забыл о том, что возможно, их разговор записывается.

Но Дарья Тиранова была из тех, кого ничем невозможно пронять. Она слушала ужасные слова о себе и снисходительно улыбалась. А когда Заманжол замолчал, протянула чистый лист бумаги и ручку.

– Все высказал? – почти дружелюбно поинтересовалась она и добавила, – А теперь пиши заявление, и гуляй! И больше не попадайся мне на глаза! Тебе же лучше будет.

И она довольно откинулась на спинку стула, закинув ногу на ногу.

Дарья Тиранова вызволила своего уже бывшего учителя, сказав полицейскому начальнику, что она сама прикрепила его к неблагополучной ученице. Руководство школы, мол, тоже борется с проституцией. Полицейские с великим сожалением вернули Заманжолу его принадлежности, и холодно извинившись, отпустили.

– А что будет с Олей? – забеспокоился Заманжол, – Нужно, чтобы никто ничего не узнал. И дома, и в школе…

– А это уже не твоя забота! – перебила Тиранова, – Я сама знаю, что делать!

Оля вновь спрятала глаза, когда Заманжол Ахметович подошел к «обезьяннику». Но полицейские вновь не дали ему поговорить с ней. Дали понять, что самое лучшее для него – это покинуть здание.

Оля не могла сказать своему учителю, что заставило ее вернуться на панель. Просто ее отец нашелся. Недавно ее остановил на улице неизвестный человек и передал записку от отца. Оля узнала его почерк. Отец писал, что он жив и здоров, но находится в плену у людей, имени которых он не может назвать; эти люди заставили его работать на себя – пасти скот. Он ничего не просил, только сетовал на то, что так глупо попался в лапы современных рабовладельцев.

Передавший письмо человек сказал, что не стоит обращаться в полицию, – девушка может навсегда потерять своего папу.

– Но ты можешь выкупить его, – добавил он. И назвал сумму выкупа. И дал свой телефон.

– Позвонишь, когда найдешь деньги, – сказал он и вновь напомнил, – Не вздумай заявлять ментам!

Ей ничего не оставалось, как обратиться к своему сутенеру. Где еще она могла достать деньги? И о своей новой проблеме она не могла никому рассказать. Даже Заманжолу Ахметовичу, – Оля боялась, что он сообщит полиции о незнакомце, номер телефона которого был теперь у нее. Она зарабатывала деньги и копила. Считала каждую тенге, торговалась с клиентами, исполняла любую их прихоть. Не описать ее страданий! Ей хотелось засунуть голову в петлю, когда впервые пришлось сделать минет. И клиент, сволочь, не захотел надеть презерватив. Весь последующий день ее рвало. Но вечером она вновь пошла на свое место, – ведь перед глазами ее постоянно маячила невыносимая картина – ее папа пасет скот, натирая ноги кандалами, а его хозяева бьют его за каждую потерянную овцу.

42

Заманжол и Алена накинулись на Владимира в тесной прихожей и чуть не задушили в объятиях. Владимир с чувством расцеловал обоих.

– Дорогие мои! Родные мои! – повторял он растроганно, – Как я благодарен вам! Спасибо! Спасибо за все!

Заманжол смущенно улыбался, Алена утирала выступившие слезы.

– Здравствуй, Володя, – Балжан подошла и пожала руку, – С освобождением тебя.

– Спасибо, – отвечал Владимир, обнимая и ее, – Я говорю – как хорошо, когда у человека есть близкие люди.

– Да-да, – закивала та, улыбаясь несколько принужденно, – Что ж ты стоишь, проходи. Бешбармак готов, сейчас подам на стол. Небось, проголодался в тюрьме-то. Заманжол сказал, что ты спешишь, вот я и постаралась.

– Спасибо, спасибо, – повторял Владимир, – Я никогда не забуду вашу доброту!

– Что ты расспасибался! – сказал Заманжол с легкой досадой, – Как будто это мы освободили тебя.

– Но вы сделали все, что могли. Я был так растроган, когда узнал, что ты едва не потерял машину. И все это – ради меня.

– Ну что ты, Володь! Разве ты сам не сделаешь то же самое, если я попаду туда?

– Тьфу, тьфу, тьфу! Упаси боже! Не надо туда попадать. Я ведь уже приготовился к зоне. Все еще не верится, что на свободе. Нашелся же этот дядя в самый последний момент!

– Откуда он взялся? – улыбаясь, спросил Заманжол, – Ты никогда не говорил, что у тебя есть родственники за границей.

– Да я и сам не знал! – отвечал Владимир, смеясь, – Свалился, как снег на голову. Правда, папа сказал мне как-то, давно, что у него был старший брат, ему о нем рассказала моя бабушка перед смертью. Дядя отплыл вместе со своим отцом, моим дедом, на каком-то пароходе в конце гражданской войны, а бабушка осталась, потому что она была беременной – дед не взял ее, боялся, что она не выдержит плавания. И бабушка, и папа считали, что дед и дядя погибли, а вон оно как вышло. Я забыл об этой истории, отец-то рассказывал об этом давно, когда я был еще пацаном. Я уже забыл о том, что у меня был дядя. А он, оказывается, всю свою жизнь искал нас…

– А что, наш дядя богат? – спросила Алена.

– Наверное, раз он владелец целой компании, – сказал Владимир и, вспомнив о долларах, воскликнул, – А! Чуть не забыл…

С этими словами он сходил за кейсом, брошенным у входа, в прихожей.

– Посмотрите, что дядя мне передал, – сказал он, ставя чемоданчик на стол. Все заинтригованно взглянули на кейс. Балжан тоже заглянула в гостиную. Владимир щелкнул замками, и жестом факира откинув крышку, отступил, открыв взорам присутствующих содержимое кейса.

Несколько секунд все молчали. Балжан, как завороженная, подошла к кейсу и стала выбирать пачки с долларами. Она разглядывала их и растерянно оглядывалась на Владимира. Казалось, она не верит своим глазам. Алена тоже взяла одну пачку, поворошила края банкнот, словно проверяла, настоящие ли они.

Владимир стоял, довольный произведенный эффектом. Заманжол глядел на аккуратно уложенные пачки и думал: «Наверное, здесь целое состояние. Сколько всего можно накупить на них? Можно объездить весь мир вдоль и поперек. Но почему они меня не трогают? Для меня они – лишь аккуратные пачки мертвой бумаги. В общем, так оно и есть. И ведь кто-то тратит ради них свою жизнь, отказывается от простого человеческого счастья».

Он перевел глаза на жену. Балжан словно подменили. Глаза ее перебегали, от денег к Владимиру, от него к деньгам; выражение ее лица беспрестанно менялось, выдавая ее смятение. На лбу, и у крыльев ноздрей выступила испарина. Заманжол заметил, как Алена усмехнулась, и ему стало стыдно за жену, словно она оказалась тут обнаженной и все заметили какой-то ее тайный изъян. Он одернул Балжан.

– Балжан, иди, неси свой бешбармак! – сказал он, может быть слишком громко, чем требовалось. Но ее сейчас интересовали только деньги, пачки долларов в кейсе.

– Они настоящие? – спросила она, обретя дар речи.

– Конечно, – ответил Владимир весело, – Не думаешь же ты, что дядя мой фальшивомонетчик.

– И сколько же здесь… долларов?

И Балжан осторожно, с любовью провела ладонями по ним.

– Как сказал Анатолий Васильевич, это представитель дяди, здесь ровно сто тысяч, – сказал Владимир и добавил, – Правда, я их не пересчитывал, но, сколько б там ни было, треть денег ваша.

И он начал выкладывать долларовые пачки на подставленные руки Балжан, словно накладывал дрова. Сначала лицо Балжан выразило недоверие, потом по нему разлилось выражение безмерного счастья. Она озиралась по сторонам, растерянно улыбаясь, как бы спрашивая у присутствующих: «Это все мне? Правда? Владимир не шутит?»

Заманжол опомнился и вознамерился вернуть доллары в кейс, но Балжан отпрянула, ощетинившись локтями.

– Балжан, ты что! – воскликнул Заманжол, – Володя пошутил.

– Нет! – противным чужим голосом вскричала она, и глаза ее выразили решимость отстоять сокровище в руках любой ценой. Заманжол наступал, и Владимир поспешил разрядить неприятную атмосферу.

– Правильно, Балжан, не отдавай! – сказал он и загородил ее от Заманжола, разведя руки в стороны. Он улыбался и говорил другу:

– Перестань, Заманжол! Я не пошутил. Зачем мне столько? И потом. Чем я могу отблагодарить вас? У меня не было денег – вы мне давали – я брал. Я уезжаю, и неизвестно, когда вернусь. Я знаю, вы используете эти деньги на добрые дела. Так что, прошу, не отказывайся.

И Заманжол покорился. Владимир разделил оставшиеся доллары пополам и передал половину Алене.

– А это тебе, – сказал он, – Положи в банк. Пригодятся когда-нибудь. Бестужев выпишет дарственные. Я ему сейчас позвоню, а вы с Балжан съездите к нему в гостиницу. А остальное нужно, чтобы освободить одного хорошего парня.

Владимир захлопнул крышку и поставил дипломат на пол. Балжан продолжала стоять посреди гостиной, прижимая пачки с долларами к груди, как младенца.

– Балжан! Долго ты собираешься стоять так! – прикрикнул на нее Заманжол, – Где бешбармак? Да положи ты их куда-нибудь! —

Он не на шутку рассердился. Все невольно взглянули на Балжан; после окрика Заманжола она подошла к шкафу и бережно, словно боялась разбить что-то хрупкое, начала укладывать доллары в выдвижной ящик.

– Вот женщины! – сказал Заманжол, досадуя, – Для них существует один бог – деньги.

– Не надо так их осуждать за это, – сказал Владимир, – В конце концов, на них лежат все заботы о семье…

После непродолжительного застолья Балжан с Аленой отправились к Бестужеву за дарственными, а Заманжол и Владимир поехали в поселок Первомайский – Владимир решил уговорить Юлию Савенко забрать свое заявление. Он хотел освободить Вячеслава.

– Какие у тебя планы? – спросил Заманжол, когда они выехали из города и свернули с шоссе на проселок, – Что ты собираешься делать там, на том острове?

– Сказать по правде, не знаю, – признался Владимир.

– Ты решил погостить у дяди? Или собираешься остаться там?

Владимир пожал плечами. Он смотрел вдаль, на появившиеся в поле зрения строения на окраине деревни. Заманжол не дождался ответа и заговорил вновь.

– Тебе не мешает сейчас отдохнуть, немного развеяться. Но вряд ли ты сможешь долго быть на чужбине…

– Не знаю, – отвечал Владимир, – Наверно нет. Хотя…

Друзья взглянули друг на друга, но Заманжол вновь вернул взгляд на дорогу, – она не давала отвлекаться – ухаб на ухабе.

– Что – хотя? – спросил он.

Владимир вздохнул.

– Знаешь Заманжол. С одной стороны мне не хочется жить на чужбине. Здесь моя родина и это не пустой звук. Но в последнее время у меня сложилось впечатление, что я… что меня загнали в угол, в тупик, из которого лишь один выход. Вернее – нет совсем выхода. Мне показалось, что жизнь моя кончена. И вдруг! Объявился этот дядя, и словно какой-то яркий луч проник в мою жизнь. Словно свежий ветер ворвался. Может быть, это очередная иллюзия, как знать. Но у меня появилась надежда, предчувствие, что там, на том неведомом острове меня ждет новая жизнь. Настоящая жизнь, понимаешь?

Заманжол усмехнулся, и Владимир заметил это.

– Чего усмехаешься?

– Да вот думаю, не такая ли новая жизнь, какую выбрал Бекхан.

Лицо Владимира потемнело. Он нахмурился.

– Заманжол, зачем ты так, – в его голосе появились обиженные нотки, – Если хочешь, я никуда не поеду. Ну его к черту, этот остров! Жил без этого дяди, и проживу…

– Да нет, ты что! – спохватился Заманжол, – Езжай, погости, дядю своего повидай, все же родной человек. Отдохни. А потом возвращайся. Может это не мое дело. Но я считаю, что человек должен жить там, где родился, где его родина, я согласен с тобой – это не пустой звук. Пусть здесь плохо, пусть тупик! Но это родной тупик, понимаешь! Здесь у тебя есть Алена, здесь есть я, в конце концов! Что ты будешь делать там, без нас? Если и там окажешься в тупике?

– Да, ты прав. Но… есть одно обстоятельство. Я не знал, как об этом сказать. Бестужев говорит, что дядя… что он при смерти. И так как у него нет сыновей, то он завещал мне свою компанию. Понимаешь – целую компанию!

При этих словах Заманжол быстро взглянул на друга. Колеса «поймали» колдобину и машину сильно подбросило. Заманжол сбросил газ и притормозил.

– Ты шутишь!

– Нет, не шучу. Я стану владельцем целой компании. Конечно, если дам свое согласие.

– М-да, – протянул Заманжол, качая головой. – И что ты думаешь?

– Не знаю. Все произошло так неожиданно. И времени нет на раздумья, – нужно ехать, как бы дядя не помер. Я сначала решил: какой из меня капиталист?! Но потом подумал и сказал себе: «А почему собственно? Чем я хуже всех этих Рокфеллеров, Биллов Гейтсов и Соросов? Ведь я такой же человек!» И к тому же у меня есть программа социально-экономических реформ, которую я не считаю утопией, как бы вы ни смеялись надо мной. И почему мне не воспользоваться случаем, шансом, который мне дается, чтобы реализовать ее хотя бы частично, в пределах унаследованной компании? И имею ли я право отказаться? Ведь мир капитала нуждается в преобразованиях. Может там меня ждет мое призвание.

Владимир смотрел на Заманжола, ожидая, что он скажет. Заманжол остановил машину на окраине деревни и выключил зажигание. В наступившей тишине до них донеслись характерные звуки села – разноголосый лай и мычание.

– Ты ждешь, что я дам совет? – Заманжол повернулся к Владимиру и взглянул ему в глаза, – Есть у казахов пословица – «Лучше быть стелькой на родине, чем султаном на чужбине». А что до твоей программы, тут приходит на ум русская народная мудрость – «Не лезь со своим уставом в чужой монастырь».

Владимир недовольно дернул головой.

– К чему этот фольклор, Заманжол! – бросил он сердито, – Пословицы я знаю не хуже тебя. Что ты сам думаешь, что посоветуешь? Ты же знаешь – кроме тебя мне не с кем обсудить свои дела.

Заманжол опустил глаза.

– Что я могу сказать? – произнес он тихо, – Думай сам. Неизвестно что ждет тебя там. И кто. Какие люди окружают твоего дядю? Какое у тебя будет окружение? И дадут ли тебе реализовать твою программу, так, как ты этого хочешь? Дадут ли провести реформы, о которых ты говорил? Ведь тебе не на кого будет опереться. Ты не сможешь никому довериться. А примет ли тебя тамошний трудовой люд? Поверит ли, ведь ты для них – чужак. Где власть, где деньги – там борьба, там война. Я боюсь за тебя, – ты будешь там совершенно один.

Он завел мотор и медленно повел машину по улице, асфальтированной когда-то, а теперь покрывшейся трещинами и глубокими выбоинами.

Владимир сидел в небольшом домике Юлии Савенко. Обстановка была самая простая: старый шкаф, стол с разными стульями возле него, тумбочка с черно-белым телевизором, который Юлия выключила, когда он вошел. На крохотных окнах тюлевые шторы, на подоконниках – герань и какие-то цветы, напоминающие фиалки.

Заманжол остался снаружи, в машине. Владимир сел на предложенный стул – Юлия присела на другой. Она совершенно не соответствовала образу, сложившемуся под впечатлением рассказов Вячеслава. Владимир ожидал увидеть хищницу, стерву, а встретила его миловидная особа, которая показалась весьма привлекательной. Она словно излучала привораживающие флюиды, взгляды ее вызывали нескромные желания. Хотелось все время смотреть на нее, слушать ее негромкий голос, вглядываться в ее, отсвечивающие зеленью глаза, полные тайных желаний и страстей.

Страстность ее натуры проглядывала в каждом жесте и взгляде. Владимиру показалось, что эта непонятная женщина обволакивает его невидимым облаком, чем-то темным, сладостно-соблазнительным и он почувствовал, что возбуждается против своей воли. Он подумал даже, что, быть может, в другое время, при других обстоятельствах, он согласился остаться у нее на ночь, а может быть, и навсегда. Но время поджимало; он думал о Вячеславе, о том, как ему тяжело, без него, в обществе двух матерых уголовников.

– Юлия, – сказал Владимир, – Как вы будете жить, сгубив такого хорошего человека? А ваша дочь? Вы ведь губите и ее. Подумайте, – как после этого будете ходить по земле?

– А о моей загубленной жизни кто-нибудь подумал? – возразила Юлия, – О том, как я буду жить одна?

– Но они не оставят вас! Вячеслав не против того, чтобы вы жили с ними. У вас будут внуки, подумайте, какое это счастье! Не обкрадывайте же себя!

– Вам легко говорить так. А подумайте, – как я буду жить с зятем, с которым когда-то была близка, которого любила, который сам был от меня без ума? Это будет ад, а не жизнь! И я еще не настолько стара, чтобы думать о внуках…

И она провела рукой по волосам, словно предлагая оценить ее, понять, что она не годится на роль бабушки. Владимир смотрел на нее и не знал, что делать, что еще сказать. И он никак не решался предложить ей доллары – откупные за Вячеслава. Это был тот случай, когда деньги ничего не решали. Не они были нужны этой женщине. Ей недоставало любви, прощения за ошибки, совершенные по глупости да по молодости, ей нужны были ласки, нежные слова, горячие объятия мужчины…

Но нужно было что-то делать, как-то вызволять Вячеслава, и Владимир открыл кейс и подвинул к Юлии. Она взглянула на доллары с равнодушием и отодвинула чемоданчик.

– Уберите, – сказала она, и глаза ее потемнели от обиды.

– Ну, что мне с вами делать! – воскликнул Владимир смущенно, убирая кейс со стола, – Хотите, стану на колени?

– Не надо, – сказала Юлия. Потом добавила, взглянув пристально на гостя:

– Вам не жалко столько денег, – может быть потому, что их у вас много? А пожертвовали бы собой ради Вячеслава? А? Вы же сказали, что он ваш друг.

Владимир не знал, к чему клонит Юлия. Но ему вспомнились слова Заманжола – «Разве ты сам не сделаешь все для меня?». И он произнес, глядя ей в глаза:

– Да. Что вы хотите? Говорите, я готов на все.

– Тогда заберите меня отсюда. Возьмите меня с собой, мне все равно, куда вы едете, я согласна хоть к черту на кулички, лишь бы подальше отсюда, от этой осточертелой деревни! Я согласна быть вашей подругой, прислугой, наложницей, кем угодно. Только возьмите с собой, увезите меня из этой дыры. Вы можете это сделать? Ради своего друга?

Владимир не отрывал глаз от ее зеленых зрачков.

«Нужно соглашаться, – подумал он. А благоразумный внутренний голос советовал отказаться: «Не надо, – она вцепится в тебя, и ты не сможешь отвязаться от нее. Не забывай – она расчетлива и жестока, судя по тому, что она сделала с Вячеславом».

«Нет, она несчастна и одинока, – возражал он этому голосу, – Она сделала это из-за боязни одиночества. И потом, у тебя нет выхода. Соглашайся, потом как-нибудь разберешься».

– Хорошо, я согласен, – сказал он, и Юлия осветилась радостной улыбкой.

«А она ничего, – подумал Владимир, отвечая ей улыбкой, – Тебе будет приятно с ней. Да и спутница не помешает на чужбине – все-таки, какая-никакая, а соотечественница».

А вслух сказал:

– Только поспешите, у меня нет времени. Завтра мы должны отбыть в столицу первым же поездом. Конечно, только после того, как Слава выйдет на свободу.

При упоминании имени Вячеслава по лицу Юлии пробежала тень, и она встала и начала собираться.

Владимира провожали: Заманжол, Алена, Вячеслав и Лена. Балжан осталась дома, сказав, что «нельзя оставлять такие деньги без присмотра». Владимир поцеловал ее на прощание и заметил озабоченность на ее лице – отсутствие денег заботит, наличие их – еще больше.

Елена оказалась довольно рослой девушкой. Она беспрестанно улыбалась, и все время висела на руке Вячеслава. Вячеслав тоже улыбался, но на глаза его то и дело набегала тревога – видно было, что он не совсем осознал, что свободен, что страшная участь, к которой он уже приготовился, миновала его. Тяжелые раздумья и переживания оставили на его переносице и лбу резкие отпечатки, которые вряд ли теперь разгладятся. И Вячеслав, и Лена с признательностью поглядывали на Владимира, стараясь не замечать Юлию, которая вцепилась мертвой хваткой в локоть Владимира, словно боялась, что он обманет и оставит ее здесь. Алена пристроилась к отцу с другой стороны; она ревниво и несколько враждебно поглядывала на Юлию, но молчала. Заманжол замыкал круг, а Бестужев прогуливался немного поодаль, в свободном от людей пространстве.

На перроне было многолюдно. В сторонке, возле плацкартного вагона, шумела толпа, провожавшая призванных в армию; там наяривала гармонь и подвыпившие люди то и дело пускались в пляс. Молодежь толкалась и галдела.

Нужно было садиться – уже объявили посадку.

– Прощайте, мои милые, – прошептал Владимир и, освободив руку от пальцев Юлии, обнял сначала Алену, затем Заманжола и Вячеслава. Лена подтянулась и чмокнула в щеку.

– До свидания, – пробормотал, волнуясь Заманжол, – Будь осторожен там.