Текст книги "Стеклянная женщина"

Часть пятая

Жарче всего любовь пылает втайне.

Исландская пословица

Роуса

Стиккисхоульмюр, ноябрь 1686 года

Катрин держит слово: она ночует в хлеву и дважды в день, ранним утром и поздним вечером, пробирается сквозь снежную завесу в дом, чтобы промыть рану Йоуна. На другой день весь гной выходит, и Катрин вкладывает туда чистый кусочек ткани, вытаскивая его всякий раз, когда ей нужно обработать рану. По мере того как воспаление уменьшается, пелена, заволакивающая сознание Йоуна, спадает, и он поскуливает от боли. Еще через день каждая перевязка уже сопровождается его отрывистыми подвываниями.

Роуса не в силах смотреть на это; она сидит в baðstofa, вяжет и мечтает ничего не слышать. Пьетюр скорчился на постели напротив, стиснув зубы и сжав дрожащие руки в кулаки. Один Паудль остался наверху, чтобы держать Йоуна и передавать Катрин воду, водоросли и прочие травы, которые она закладывает в рану: звездчатку, дягиль и мох.

После особенно мучительной перевязки Катрин опускается на колени подле Роусы, которая сперва пыталась помочь ей, но в конце концов забилась в угол и в ужасе наблюдала издалека.

Катрин кладет руку ей на плечо.

– Его крики – хороший знак, Роуса.

– Но этот запах! Будто тухлое мясо.

Катрин кивает.

– Тяжело видеть мучения любимого человека.

Любимого? Об этом Роуса никогда не думала. Она обязана почитать мужа и повиноваться ему – так велит Библия. Она хочет быть ему хорошей женой, потому что от этого зависит и мамина, и ее собственная жизнь. Но любовь? Она разглядывает лицо Йоуна; она знает каждую его черточку, каждое выражение. Протянув руку, она касается его щеки, проводит пальцем по губам: уголки приподняты, и возле них залегли морщинки прошлых улыбок. Когда-то он был счастлив.

Когда она поднимает глаза, в дверях стоит Паудль, жует сушеную рыбу и смотрит на нее. Она краснеет. Глаза его походят на темные пещеры, и он отворачивается и уходит.

Она не пытается его остановить.

Если прелюбодеяние совершил мужчина, его вздергивают на виселице или отрубают ему голову, а если женщина, ее бросают в озеро Тингведлира в завязанном мешке. В Библии сказано, что тот, кто вожделеет в сердце своем, уже прелюбодей. Пусть уходит, это к лучшему.

На другой день, когда она готовит еду, Пьетюр зовет с чердака:

– Роуса!

Потом к нему присоединяется Паудль, и оба они кричат в исступлении:

– Роуса! Роуса!

Ложка со стуком падает на пол. Роуса стремглав взлетает по лестнице, понимая, что Йоун умер. Сердце ее так и падает – и тут же наступает облегчение. Она наконец-то сможет вернуться в Скаульхольт с Паудлем. Жизнь в Стиккисхоульмюре покажется ей страшным сном. Но в какое же чудовище она превратилась, что желает смерти собственному мужу?

Собравшись с духом, Роуса входит в комнату.

Йоун полусидит на тюфяке, и Пьетюр подносит кружку с отваром из мха к его губам. Они с Паудлем смотрят на него так, будто своими глазами наблюдают воскресение Лазаря.

– Он хочет пить, – изумленно говорит Пьетюр.

– Слава Господу! – Роуса подбегает к Йоуну, замирает на мгновение и обнимает его. – Йоун, elskan, я так… так рада.

Колени ее дрожат. Она не решается посмотреть на Паудля.

Йоун слабо улыбается.

– Похоже, мне надо было чудом избежать смерти, чтобы ты стала примерной супругой.

Будь Роуса дерзкой, как Катрин, она бы ответила, что на волосок от смерти и он был покладистым мужем. Она через силу улыбается.

– Я сделала жаркое.

Краем глаза она видит, как обмякают плечи Паудля и как он выходит вон. Она старается не думать о боли, отразившейся на его лице.

– По мне как будто целое стадо лошадей проскакало, – говорит Йоун.

– Тебе нужно отдохнуть, elskan. Поспи. – Ее так и тянет побежать вдогонку за Паудлем. Взять его за руку, прижаться к нему и сказать… Что она ему скажет?

– Я и без того слишком долго спал. Поди сюда. – Йоун берет ее ладонь и целует. От его прикосновения по коже пробегает дрожь.

В далеком темном углу расправляет крылья кречет. Услышав шуршание перьев, Йоун вздрагивает, оборачивается к Роусе и с силой сжимает ее руку.

– Ты никому не расскажешь про птицу?

Она молча качает головой.

Его иссохшие пальцы стискивают ее ладонь еще сильней.

– Кречеты ценятся дороже золота, Роуса. Если в селении узнают, что я держу у себя птицу на продажу, мне начнут завидовать, и это обернется бедой…

Она сглатывает.

– Селение замело. Сюда никто не приходил, кроме…

– Роуса! – предостерегающе шипит Пьетюр.

Она вздрагивает. Пьетюр ходит туда-сюда по комнате и грызет ноготь на большом пальце. Время от времени он останавливается, набирает в грудь воздуха, будто хочет что-то сказать, но продолжает ходить молча.

– Постой спокойно, Пьетюр, – хрипло произносит Йоун. – Пол насквозь протрешь.

– Нужно сказать Катрин, что ты очнулся, Йоун, – говорит Роуса. – Она будет очень рада.

Пьетюр останавливается и одаривает ее свирепым взглядом.

Йоун так и вскидывается, охнув от боли:

– Катрин?

Роуса переводит взгляд на Пьетюра.

– Ты ему не сказал?

– Катрин была здесь? – повторяет Йоун.

– Благодаря ей… – начинает Пьетюр тихим голосом.

– Катрин была здесь? На чердаке? – со злостью перебивает его Йоун. – Отвечай, дьявол тебя забери! – Лицо его побелело, и он сгибается пополам, прерывисто дыша.

Роуса опускается подле него на колени.

– Катрин хотела помочь тебе. – Она протягивает руку к щеке Йоуна, но не решается дотронуться до нее. – Она никому ничего не скажет.

Птица, колыбелька, надписи на полу – что из этого могла видеть Катрин?

– Ты ничего не знаешь, – задыхаясь, бормочет Йоун. – Ты не…

– Я знаю, что она не станет распускать слухов, Йоун. – Роуса делает глубокий вдох, чтобы успокоиться, и смотрит ему в глаза. – Доверься ей, попробуй…

– Замолчи, Роуса.

Роуса сжимает колени, чтобы они перестали дрожать, и с трудом говорит:

– Катрин не скажет Эйидлю ни слова, Йоун. Тебе нечего бояться.

У Йоуна вырывается нечто среднее между кашлем и смешком.

– Сам посуди, – продолжает Роуса. – Ты таял на глазах. Катрин спасла тебе жизнь. Так ведь, Пьетюр?

Пьетюр смотрит на мягкое сияние окна, бледного, словно skyr, и подсвеченного с улицы снежным блеском.

– Я не хотел, чтобы она здесь оставалась, – тихо говорит он, – но ты умирал.

Роусе и в голову не приходило, что Пьетюр может бояться. Его голос звучит совсем по-мальчишески, как, наверное, звучал много лет назад, когда Йоун взял его к себе. Вид у него потерянный, лицо побелело. Когда он сглатывает, у него булькает в горле.

Роуса заставляет себя взять исхудавшую ладонь Йоуна в свою. Кости его походят на иссушенные ветки, обтянутые пергаментной кожей с проступающими под ней голубыми веревками вен.

– Пьетюр не виноват.

Молчание длится три прерывистых вдоха.

– Приведи ее ко мне, – свирепо говорит Йоун.

Роуса поднимается.

– Ты не сделаешь ей ничего худого? – Она переводит взгляд с Йоуна на Пьетюра. – Никто из вас ничего ей не сделает?

Повисает долгое молчание.

Наконец Пьетюр тихо отвечает:

– Конечно, нет. Приведи ее.

Однако оба они отводят глаза и переглядываются, словно безмолвно договариваясь о чем-то.

– Хорошо. – Роусе трудно дышать. Быть может, у нее получится предупредить Катрин, что надо уносить ноги.

Небо окрасилось в металлически-сизый цвет свежего синяка. Ледяной воздух вспарывает легкие. Роуса бредет к хлеву, и каждый ее выдох повисает облачком, остывает и медленно растворяется.

Может, то же самое происходит с душой, думает она. Вдруг однажды и я исчезну, растаю, как лед в бурном ручье?

Роуса отгоняет эту святотатственную мысль и всем телом налегает на дверь в хлев.

Она заперта на засов. Все в мире ее мужа или закрыто, или на замке. Роуса с трудом стягивает рукавицы; онемевшие от холода пальцы скользкие от подтаявшего льда. Долго провозившись с засовом, она наконец отворяет дверь и юркает во влажную и тихую духоту хлева.

Скот шумно толкается в темноте, овцы тревожно блеют, лошади фыркают.

На балке в глубине теплится одинокая свечка, и на полу под ней съежилась Катрин.

Роуса открывает было рот, но Катрин поднимает руку.

– Молчи, послушай. Вот оно! Слыхала? – Глаза ее горят странным огнем, и она слишком крепко вцепляется в руку Роусы.

Роуса вслушивается в постанывания снаружи, в завывания ветра и хруст снега.

– Это просто ветер. Не бойся…

– Я и не боюсь. Ты слыхала такое раньше? – Голос Катрин звучит как-то слишком весело. Улыбнувшись, она продолжает слишком поспешно: – Да, это наверняка ветер. И все-таки похоже на… – Она снова устремляет взгляд вдаль, склонив голову набок.

Чтобы скрыть подступающий страх, Роуса выпаливает:

– Йоун очнулся.

– Паудль мне уже сказал. Это хорошо. – Но тут лицо ее мрачнеет. – Что стряслось? Ему хуже? Или он отказывается пить мои зелья? – Она криво ухмыляется. – Ведьмино пойло.

– Он хотел бы… поговорить с тобой.

Катрин приподнимает брови.

– Он ужасно переполошился. – Роуса отцепляет приставший к стене клочок шерсти и мнет его в пальцах. Он грубый и маслянистый на ощупь. Она переводит взгляд на Катрин. – Он хочет знать, что ты видела на чердаке.

– Да? – Катрин это, кажется, скорей развеселило, чем напугало.

Роуса делает глубокий вдох.

– Чердак прежде был заперт. И теперь Йоун думает, что ты станешь распускать слухи, и… и его обвинят в seiðr и казнят.

– Он думает, что я собираюсь его на костер отправить? – хихикает Катрин.

– Как ты можешь смеяться? Он в бешенстве!

– Ох, Роуса, я была замужем и знаю, как успокоить разбушевавшегося мужчину. Я буду смиренна и тиха, как сама Пресвятая Дева. – Глаза ее блестят, и Роуса неуверенно улыбается в ответ.

Катрин берет ее за руку, они выбираются в снежную мглу и бредут через огромные сугробы. Мир стал совсем крохотным – не видно ни холмов, ни неба, ни бескрайнего моря, и только они вдвоем – два крошечных островка тепла и жизни в этой мгле.

Со всех сторон скалится, обнажая кривые зубы, незнакомая снежная пустыня.

Когда они входят в дом, Пьетюр, напряженно подобравшись, сидит в baðstofa и обтачивает ножом край выброшенной на берег коряги. Вид его внушает страх: весь он точь-в-точь каменная глыба, выкорчеванная из земли и перенесенная в тепло дома, но по-прежнему хранящая в своем неостывшем нутре грозную память о вулканическом прошлом.

Он поднимает глаза, и взгляд его перебегает с Роусы на Катрин.

– Йоун хочет вышвырнуть тебя на мороз.

– Ну, значит, он просто болван. Ведьм или топят, или сжигают, – говорит Катрин. – От снега толку мало, и раз уж ты меня предупредил, я еще и парочку одеял у вас прихвачу. А изнутри меня согревает адское пламя.

Губы Пьетюра кривятся.

– Я сказал ему, что ты слишком умна, чтобы трепать языком почем зря.

– Я уже сто раз могла бы его погубить, давным-давно. Но предпочла молчать.

– Так я и думал. Будь с ним помягче. Он еще слаб.

Она кивает, обменивается с ним понимающими взглядами и поднимается по лестнице на чердак.

Роуса хочет последовать за ней, но Пьетюр качает головой.

Она пытается протиснуться мимо него.

– Это мой дом.

Он обхватывает ее запястье, почти не сжимая, но она чувствует, какая сила таится в его пальцах.

– Я не даю тебе пройти, чтобы ты не тратила сил зря, – говорит Пьетюр. – Можешь подняться к нему, если хочешь, но он все равно выставит тебя вон.

Роуса вырывается и потирает запястье в том месте, где он дотронулся до нее.

– Я не заразен, – смеется он. – В нечисть не превратишься.

Вдруг наверху начинается громкая перебранка, а затем раздается поскрипывание досок, вскрик и грохот.

Роуса и Пьетюр бегут к лестнице. Роуса взбирается на чердак первой.

Йоун лежит на полу, а Катрин склонилась над ним. Поначалу Роуса думает, что Катрин ударила его, но затем понимает, что он силится подняться на ноги, а она не дает ему это сделать. Оба они напряженно всматриваются в темный угол чердака, где сидит птица, стоит колыбелька и пол процарапан руническими надписями. Лица у них хмурые, осунувшиеся.

– Он хотел встать и упал, – объясняет Катрин с деланой веселостью в голосе. – Но вроде бы остался цел. Давай же, Йоун. – Она наклоняется, подхватывает его и что-то шепчет ему на ухо. Вид у нее свирепый, и Роуса ждет, что Йоун прикрикнет на нее, но он кивает.

– Зачем ты встал? – недовольно спрашивает Пьетюр. – Рана могла опять открыться.

Катрин, помогая постанывающему от боли Йоуну улечься обратно на тюфяк, отвечает:

– Он сказал, что хочет попробовать свои силы. Я его предупреждала, но ему же, как всегда, лучше знать.

В голосе Катрин мешаются враждебные и опасливые нотки; она словно готовится дать отпор дикому зверю и, за напускным яростным напором пытается скрыть свой страх, пронизывающий все ее естество.

Однако в лице Йоуна нет враждебности; оно бледно, как свечной жир. Шея и грудь его блестят от пота, и он глотает воздух с усилием, явно превозмогая боль. Роуса с изумлением замечает, что он и сам выглядит напуганным.

В темноте у нее за спиной снова и снова бьет крыльями кречет; он пытается взлететь с насеста, но привязь всякий раз тянет его обратно.

– Успокой его, Пьетюр, – с трудом говорит Йоун. – Не то он запутается и сломает крыло.

Катрин не выказывает ни малейшего удивления, когда свеча Пьетюра вырывает из мрака очертания птицы и колыбельки.

Пьетюр осторожно приближается к кречету, хватает его прежде, чем тот успевает взлететь, и сажает обратно на насест. Птица застывает на жердочке, раскрыв клюв и слегка растопырив крылья. Ее поза выражает крайнее беспокойство.

Роуса слышала, как мужчины говорили, будто кречетам во время охоты помогает не только зрение, но и слух: они способны расслышать бешеное биение кроличьего сердечка. Должно быть, целый хор колотящихся сердец сбивает птицу с толку.

Когда Йоун успокаивается и дыхание его выравнивается, все трое возвращаются в baðstofa.

Катрин хватает Роусу за руку и притягивает к себе, чтобы Пьетюр не расслышал.

– Эти руны, – шепчет она. – Ты можешь их прочесть?

Роуса качает головой.

– Это древняя магия. – Глаза Катрин широко распахнуты. – Обман и рассечение сердца.

– То есть…

– Убийство. Кто-то хотел навлечь на тех, кто живет в этом доме, болезнь и смерть.

Роусе становится холодно.

– Но кто…?

– Их не было здесь до того…

– До того, как появилась Анна?

– До того, как Йоун запер чердак на замок.

– Но кто же…?

Катрин смотрит на нее тяжелым взглядом.

– Это руны болезни и смерти. И Анна… Я не могу не думать, что…

– Но Йоун не стал бы…

– Нет. Не думаю. Но теперь я его как будто совсем не знаю.

– Может, Пьетюр?

– Может быть. Но кто бы ни вырезал эти надписи, дом ваш проклят, а Йоун и Пьетюр опасны. И это еще не все, Роуса. – Катрин крепче стискивает ее руку. – Половицы в углу, под кучей тряпья, выпачканы кровью. Ее пытались оттереть, но мой муж был рыбаком, и уж я-то знаю, как выглядит кровь.

Роуса вспоминает нож, засохшие бурые пятна, прядь спутанных белокурых волос. Внезапно все складывается, будто к замку наконец нашелся подходящий ключ.

– Йоун! Он, значит… – Она зажимает рот руками.

Взгляд Катрин темнеет.

– Тут что-то другое.

– Ты говоришь, Анна его боялась?

Катрин молча кивает, кусая губу.

В голове у Роусы полный сумбур.

– Мне нужно бежать отсюда. Я уеду, как только начнется оттепель.

Катрин отскакивает от нее: по лестнице спускается Пьетюр.

– О чем шепчетесь?

– Так, бабьи разговоры, – не теряясь, отвечает Катрин.

Пьетюр приподнимает брови, и Роуса приходит в смятение.

– В кладовке лежит баранина, мне нужно ее приготовить, – лепечет она.

– Я помогу, – подхватывает Катрин, вставая.

– Нет, – говорит Пьетюр. – Катрин, ты расскажешь мне, как нам поскорее поставить Йоуна на ноги. Садись сюда. – Он похлопывает по скамье рядом с собой.

Он знает, что она видела, внезапно понимает Роуса.

– Я тоже останусь, – говорит она. – Баранина на холоде не испортится.

– Нет, Роуса, – отрезает Пьетюр. – Дела есть дела. Останется только Катрин.

Катрин склоняет голову и жестом отсылает Роусу прочь. Делать нечего, и Роуса оставляет ее наедине с Пьетюром.

В кладовке как будто даже холодней, чем на улице. Дверь заиндевела, из крохотных щелок в дерновых стенах проросли морозные узоры.

К изумлению Роусы, за столом она обнаруживает Паудля, разделывающего баранью тушу. Она облегченно улыбается, но он смеривает ее ледяным взглядом. Она вспоминает, как он посмотрел на них с Йоуном и, стиснув зубы, вышел из дома.

– Как твой муж? – спрашивает он, не поднимая глаз.

– Он… – Кто он? Лжец? Убийца? Человек, который посадил свою жену под замок и объявил, что это для ее же блага? Роуса вздыхает и садится. Паудль почти незаметно отодвигается от нее.

– Он чувствует себя лучше.

– Хорошо. Я уеду, зная, что ты счастлива.

– Уедешь?

– Как только придет оттепель.

– Возьми меня с собой! – вырывается у нее прежде, чем она успевает опомниться.

Паудль удивленно смотрит на нее.

– Почему вдруг…

– Я хочу возвратиться в Скаульхольт. – Дрожа, она накрывает его руку своей.

Он смягчается.

– Роуса, это немыслимо.

– Я очень несчастна.

Он сжимает ее ладонь.

– Ты не можешь уехать.

– Я здесь не останусь.

– Совсем недавно ты страшно беспокоилась о своем муже. – Он гладит ее по щеке.

Ее так измучила эта неловкость между ними, похожая на хрупкий лед, который проломится от любого неверного шага. Она почти мечтает, чтобы он наконец треснул, чтобы черная вода поглотила ее – все лучше, чем сковывающие ее мучительное ожидание и необходимость быть осторожной.

Она прерывисто вздыхает.

– Мы отправимся домой, Паудль. Когда потеплеет.

Глаза Паудля печальны.

– Я хотел бы… Но для тебя это опасно…

Роуса прекрасно понимает, что это лишь несбыточная мечта. Все равно что пешком отправиться в Данию прямо по воде или отрастить крылья и нынче же вечером полететь к маме.

Паудль касается пальцами ее губ, выпускает ее руку и отворачивается. Ей сразу становится холодно.

– Мы скоро увидимся снова, – мягко говорит он. – Я приеду следующим летом.

– Да, приезжай непременно, – бесцветно отзывается Роуса. Будущее представляется ей глубокой черной пещерой. Следующее лето тонет в бездне.

Паудль обнимает ее, и они соприкасаются лбами. Его ясные голубые глаза совсем близко. Смотреть в них – все равно что заглядывать в собственную душу. Роуса кладет руку ему на грудь, и каждый толчок его сердца отдается в ее ладони, и каждый его вдох сливается с ее дыханием. Как их различить?

– Роуса! – громко зовет кто-то с улицы.

Они с Паудлем отшатываются друг от друга, как ужаленные. Роуса поворачивается к нему спиной, и тут в кладовку врывается Катрин. Она переводит взгляд с Роусы на Паудля.

– Овцы пропали. И коровы.

– Пропали? – переспрашивает Роуса.

– Как это? – изумляется Паудль.

Они быстро возвращаются в дом и, кутаясь в платки и натягивая рукавицы, снова выходят в метель. По дороге Катрин рассказывает, в чем дело.

Они с Пьетюром услышали какой-то шум и выбежали во двор. Кто-то то ли звал на помощь, то ли кричал от боли.

Они подумали, что это один из тех несчастных, которые отправились на выгон и угодили в снежную бурю. Они бросились на крик и, добравшись до хлева, обнаружили, что двери открыты и ходят ходуном на ветру, а весь скот исчез.

– Но как? – Роуса задыхается от ледяного ветра. – Мы ведь закрыли двери, Катрин!

– Я так и сказала Пьетюру, который назвал меня безмозглой старой ведьмой. Снег вокруг хлева вытоптан, но следы быстро заметает.

– Их занесет очень скоро, – тяжело дыша, говорит Паудль.

– А крик этот так походил на детский плач, – задумчиво прибавляет Катрин.

– Ты думаешь, тут кто-то бродит? – неуверенно спрашивает Роуса.

Однако Катрин, блестя глазами, не отвечает.

– Гляди! – Она показывает на темный силуэт впереди. – Вон Пьетюр. И вот в каком виде мы нашли хлев. Двери нараспашку.

Лицо Пьетюра мрачно. Кровь приливает к щекам Роусы, хотя она точно помнит, что они с Катрин закрывали дверь.

– Мы будем искать по двое, – говорит Пьетюр. – Катрин пойдет с Паудлем. Роуса – со мной. – Она мотает головой, и он сердито шипит: – Я не хочу потом рассказывать Йоуну, что у него пропали не только овцы, но и жена.

Роуса собирается было заспорить, но Катрин и Паудль уже начали протаптывать тропинку в снегу, следуя за одной из множества дорожек, оставленных копытами на белом покрывале.

Пьетюр направляется в противоположную сторону, куда ведет одна-единственная дорожка: по-видимому, какая-то овца оторвалась от стада и в слепой панике ринулась наобум. Мороз щиплет им нос и щеки, и они бредут сквозь густо падающий снег, ничего не слыша и ничего не видя, кроме бескрайней белизны. Снег тяжело повисает на ресницах Роусы, и стоит ей вытереть глаза, как тут же налипают новые хлопья. Сердце у нее падает; ей кажется, что она слепнет, но нужно идти дальше. Пьетюр где-то близко, но его не видно. Она останавливается, испуганно окликает его.

Спустя мгновение Пьетюр оказывается рядом, и, несмотря на весь свой страх, она льнет к нему, точно к скале, к которой ее вынесло бурное море.

– Возьми меня за руку, – велит он.

Роуса покорно вцепляется в него изо всех сил.

Паудля и Катрин нигде не видно. Она зовет их, но ответа нет.

Роуса осталась наедине с Пьетюром и богом снега Уллем, и в глубине души она знает, что один из них ее убьет.

Она снова окликает Катрин и Паудля, но крик ее тонет в метели. Плакать нельзя: слезы превратятся в лед и, когда она станет вытирать их, сдерут кожу с ее лица.

Мороз просачивается сквозь платье и платок Роусы, забирается ей под кожу, пронизывает кости. Зубы ее стучат. Это безумие. Надо сказать Пьетюру, что пора возвращаться домой, иначе они оба умрут.

Быть может, ровно поэтому он меня и ведет куда-то. Быть может, Йоун велел ему убить сперва меня, а потом Паудля и Катрин.

Роуса останавливается, и Пьетюр кричит ей что-то невнятное, но она мотает головой. Он устремляет на нее свинцовый взгляд и опять кричит, но она не двигается с места. Она не хочет умирать в снегу.

И вдруг она слышит чей-то плач.

– Стой! – вскрикивает она. – Что это было? Паудль и Катрин?

Но звуки эти доносятся с другой стороны – с той, в которую идут они сами.

– Я ничего не слыхал.

– Вот же! – И снова причитания. Настойчивые, размеренные, похожие на блеяние овцы, но более пронзительные. Волосы у Роусы на затылке встают дыбом. Пьетюр тоже застывает как вкопанный.

– Теперь слышишь? – Роуса нашаривает в кармане стеклянную женщину. Она холодна на ощупь, и это успокаивает. Роуса представляет, будто ступает по камням, которые когда-то давно расплавили, чтобы сделать из них эту безупречную фигурку. Она родилась в огне, проделала долгий путь по морю и суше и уцелела. Такая хрупкая на вид – и упорно остается невредимой.

Снова раздаются все те же причитания.

Пьетюр вытирает лицо от налипшего снега и вытягивает руку в направлении звука.

Они бросаются в ту сторону, и белая стена преграждает им путь. Юбки Роусы вымокли и отяжелели; она падает, и снег забивается ей в нос и в рот. Пьетюр помогает ей подняться и тащит ее за собой.

– Ég ríf ykkur í bita! – кричит он в метель. Я тебя на части разорву! У Роусы волосы на голове шевелятся от ужаса.

Тишина. Плач как будто стих. Пьетюр кричит и кричит, проклиная вихрящуюся снегом пустоту, пока брань его не начинает звучать заклинанием на неведомом языке. Роуса так устала, что уже не в силах передвигать ноги. Она падает снова и снова, и Пьетюр почти волочит ее на себе, скрипя зубами от усилий.

Снег стонет у них под ногами, будто сама земля содрогается в ужасных родовых муках.

И вдруг вдалеке едва различимо слышится все тот же жуткий плач.

Роусой на миг овладевает мысль, что это huldufólk манит их за собой и хочет погубить. Зажатая в ее кулаке стеклянная фигурка, словно кусочек льда, обжигает кожу сквозь рукавицы.

Зов повторяется еще раз, все отчетливей и ближе.

Они кричат в ответ и снова устремляются вперед, увязая в сугробах, как в реке, которую переходишь вброд. Роуса спотыкается, силится устоять на ногах, но опять падает и всхлипывает.

Пьетюр поднимает ее.

– Я возьму тебя на руки.

– Нет! Отпусти! – Рот ее наполняется металлическим привкусом крови, ноги гудят от усталости, но она не позволит этому человеку – этому чудовищу – нести ее. Превозмогая себя, она продолжает идти. Еще немного, и она уже готова рухнуть в снег, но тут Пьетюр останавливается.

– Гляди!

В белой дымке вырастает темный силуэт. Они, должно быть, уже сотню раз прошли мимо, не заметив его в снежном тумане.

– Что это? – лепечет Роуса. Ростом и очертаниями он напоминает человека, но талия у него слишком широка; он угрожающе раздувается посередине.

– Þú ert draugur! – кричит Пьетюр. Ты призрак! Кровь стынет у Роусы в жилах.

Пьетюр с опаской приближается к фигуре, которая сгибается пополам и воет. Он бросается вперед, обхватывает ее руками, и она оседает, как бесплотный дух. Пьетюр поднимает ее, застонав от боли в изувеченной руке. Роуса видит пшеничные волосы, бледное лицо, полузакрытые голубые глаза.

Это женщина.

Роуса в ужасе смотрит на Пьетюра: она уже знает ответ на свой так и не заданный вопрос. Она угадывает имя этой женщины прежде, чем он его произнесет.

– Анна.