Текст книги "Сумасбродка"

Глава 27

Было восемь часов вечера, когда Джек вошла в кабинет мужа. Шторы на окнах были плотно задернуты, а огонь в камине почти погас; лишь редкие оранжевые вспышки иногда пронзали темноту, делая еще отчетливее сумеречные тени по углам.

Она не сразу разглядела Грея. Барон сидел за рабочим столом, опустив голову на руки.

Джек подошла к стоявшему на столе массивному подсвечнику, зажгла в нем все свечи и тут убедилась, что барон спит.

– Грей!

Кажется, кто-то окликнул его, какой-то пронзительный голос, совершенно ему незнакомый.

– Грей, проснись!

Опять тот же голос, суровый и холодный. Барон с трудом открыл глаза, поднял голову и увидел перед собой ярко освещенное лицо Джек.

– Привет! Кажется, я задремал, а сейчас мне приснилось, что кто-то зовет меня противным жестоким голосом. Теперь я вижу, что это был не сон. Но неужели ты способна так обращаться ко мне?

Вот как, ее голос показался Грею жестоким? Что ж, тем лучше! Она действительно ожесточилась, застыла изнутри и теперь была похожа на хрупкое зеркало: стукни по нему посильнее, и оно рассыплется на множество осколков, которые никогда не соберешь вновь. Одно Джек понимала с беспощадной ясностью – у нее нет иного выхода, кроме как предельно собраться, стать жестокой и целеустремленной. Если только Грей разглядит за внешней оболочкой израненную, трепещущую от ужаса душу – конец всему. Тогда ей придется сдаться, смириться с тем, что жизнь разрушена без возврата.

Джек сделала глубокий вдох и затем произнесла:

– Я пришла сообщить тебе свое решение, но…

Барон моментально позабыл про сон. С напряжением и даже с некоторым страхом глядя на Джек, непреклонную, холодную, как луна, он ожидал, что же будет дальше.

– Сначала я бы хотела получить ответ на один вопрос.

– Конечно.

– Ты любишь меня?

Это был удар ниже пояса. И все равно он не должен терять голову, допускать опасную близость – только так он может защитить не только себя, но и ее.

Слегка постукивая по столу кончиками пальцев, барон произнес:

– Я не верю во все эти французские бредни про любовь с первого взгляда, Джек. Наверное, мы бы неплохо подошли друг другу: у нас было неплохое начало, но, по сути, дальше этого так и не пошло.

Джек безошибочно различила тонкий, уязвимый щит его внешней невозмутимости, возведенный ради нее, ради необходимости спрятать глубоко внутри горе и боль, и это ее ничуть не удивило. Она даже нашла в себе силы улыбнуться.

– А я-то гадала, что ты придумаешь на этот раз, какой ложью постараешься заморочить мне голову. Ну что ж, эта ложь по крайней мере не самое худшее из того, что я уже успела услышать, и я как-нибудь сумею ее пережить. – Внезапно появившаяся на лице Джек улыбка расцветала все шире. – Пусть все, что было между нами, считается неплохим началом, которое остается в прошлом только для тебя, но не для меня!

Грей отшатнулся, его руки безвольно упали на колени. Ну как заставить ее понять и принять необходимость смириться с очевидным, с тем, что все равно уже не исправить? В конце концов он решил запастись терпением и произнес как можно ласковее:

– Джек, мы больше не можем говорить про нас как про мужа и жену, и нам придется с этим смириться. Однако меня крайне волнует то, что ты могла забеременеть.

– А я бы совсем не расстроилась, если бы это случилось.

Этот ответ не на шутку встревожил Грея. Он открыл было рот, чтобы возразить, но Джек оборвала его на полуслове:

– Нет, Грей, выслушай меня до конца! Лорд Берли ошибся. Томас Леверинг Бэскомб не мог быть одновременно моим и твоим отцом. Я отказываюсь в это поверить. Нам остается лишь найти доказательства, и тогда мы легко развеем все эти нелепые подозрения.

От удивления у Грея глаза полезли на лоб.

– Ты не веришь, что лорд Берли сказал правду? Думаешь, это сказка, выдумка, которую рассказывают детям на сон грядущий?

– Именно так, – не допускающим возражения тоном произнесла Джек и, повернувшись, стала нетерпеливо мерить комнату стремительными шагами. Наконец, замерев в дальнем конце кабинета, она в упор посмотрела на мужа. – Мне непонятно, с какой стати ты так легко принял все, что сообщил тебе лорд Берли, за чистую монету – ведь у него нет никаких доказательств! Ни записки, ни даже клочка бумаги – ничего! Ни одного свидетельства, подтвержденного третьим лицом. Да, это сказка, и хотя твой крестный твердо верит в ее правдивость, она не станет от этого реальностью! Понимаешь, лорд Берли принял за правду утверждение моего отца, что моя мать забеременела именно от него, а ты, Грей, склонился перед его слепой верой. Оно и неудивительно – ведь ты знаешь этого джентльмена всю жизнь. Ну а я никогда в глаза не видела лорда Берли, не сидела возле одра болезни этого несчастного старика, не слушала его суровых обличений и сожалений по поводу твоей участи – по поводу участи нас обоих. Ты поставил меня перед фактом, но этот факт не сумел уничтожить нашу любовь, хотя и причинил боль нам обоим. Теперь слезы высохли, боль притупилась, и вот я говорю тебе: это не может быть правдой! А раз так, нам остается только решить, как мы будем добиваться истины.

Грей медленно поднялся с кресла.

– Джек, я должен признаться тебе кое в чем. Выйдя от лорда Берли, я чувствовал себя разбитым, уничтоженным. Меня мучил страх, я боялся, что ты забеременела. Честно говоря, я действительно ему поверил. Наверное, это случилось оттого, что я был слишком обезоружен страданиями и болью самого лорда Берли – они целиком завладели моей душой. Но не это важно. У меня нет причин не доверять мнению крестного. Поверь, он тоже хотел, чтобы все это оказалось выдумкой, но не мог не сказать правды. Я должен ему доверять. Или ты считаешь, что я просто сдался без боя?

И тут Джек, подобрав подол своего темно-серого платья, метнулась к столу. Оказавшись лицом к лицу с Греем, она отчеканила:

– Нет, ты мне не брат, черт тебя побери! И я ни за что не поверю, что ты готов по доброй воле вышвырнуть меня из своей жизни, из жизни нас обоих! Раз уж твоих отца и матери больше нет на свете, нам придется раскопать кого-то еще из твоей родни, кто знал твоих родителей!

При этих словах Грей как-то странно прищурился и сокрушенно покачал головой:

– Моя мать жива. Почти все поверили, что она скончалась десять лет назад, но это не так. Она живет в моем поместье возле Мэлтона, на реке Дервент, – это в нескольких милях к северо-востоку от Йорка.

– Твоя мать? Так она не умерла! – Джек чуть не подпрыгнула на месте от возбуждения. – Но это же просто чудо, дар небес! Это решает все проблемы, Грей! Просто не понимаю, почему ты до сих пор не догадался поехать и расспросить ее! Уж она-то не станет скрывать от тебя правду, не так ли?

– Пожалуй, это было бы так, – промямлил Грей, – если бы она вообще была на что-то способна.

Он отвернулся от Джек и теперь смотрел куда-то в угол кабинета, уставленный книжными полками.

– Да что с тобой, в чем дело?

Когда барон снова повернулся к Джек, она даже вздрогнула. Его лицо застыло, обратившись взором к далекой пустыне прошлого, словно маска, а глаза казались пустыми. Он смотрел словно куда-то внутрь себя.

– Я думаю, после всего, что случилось, ты имеешь право знать правду, – глухим, лишенным выражения голосом произнес Грей. – Моя мать лишилась рассудка в тот самый день, когда я прикончил своего отца или, точнее, ублюдка, едва не забившего ее до смерти.

Джек, не произнося ни слова, обошла вокруг стола и обняла мужа. Так это он пристрелил своего отца!

В первый момент она отозвалась лишь на его душевную боль и только через секунду осознала значение услышанного признания. Как же долго ему пришлось жить один на один с содеянным в детстве убийством – ведь больше о случившемся не знала ни одна живая душа! Джек могла поспорить, что это было именно так. Бедняга мучился виной в полном одиночестве. Наверное, она сама не пережила бы такой боли.

– Мне так жаль! – прошептала Джек. – Я знаю, твой отец был не из лучших, но такое!..

– Не из лучших? Это мой-то отец? Да он быт настоящим чудовищем! Сколько я себя помню, он непрерывно избивал мою мать, а потом, войдя во вкус, принялся за меня. Мать кричала, плакала, но его это ничуть не трогало. Однажды, когда мне было двенадцать лет, я услышал из спальни родителей громкие вопли. Когда я вбежал туда, то увидел, что мать стоит на четвереньках, опустив голову. Она уже едва могла кричать, а отец, расставив ноги пошире, все бил и бил ее, стараясь ударить побольнее. И тогда я не выдержал. Кажется, я крикнул, чтобы он остановился. Отец обернулся на крик, и я увидел, что он улыбается. А потом он заговорил – весело, игриво, едва ли не ласково: «Ах вот как, щенок, ты хочешь, чтобы я больше не бил эту суку? А что ты станешь делать, если я тебя не послушаю?» Тут он расхохотался, отвернулся от меня и ударил так, что окончательно сшиб мать на пол. Тогда я помчался в его спальню и схватил пистолет, который отец прятал в нижнем ящике своего гардероба. Я даже не потрудился проверить, заряжен он или нет. Потом я снова вернулся в спальню, только теперь у меня в руках было оружие. Я до самой смерти буду помнить его слова: «Так ты решил меня убить? Ну, теперь пеняй на себя!» И он двинулся ко мне. Тогда я выстрелил. Я угодил ему прямо в грудь. Отец словно застыл на миг; казалось, он все еще собирается меня схватить. Помню, каким удивленным было его лицо. «Ты все-таки застрелил меня, сопливый щенок!» Я не отвечал. Он сделал еще шаг, и тут изо рта у него хлынула кровь. Она залила белую рубашку, на которой уже проступило алое пятно на месте раны. Тогда я поднял пистолет и выстрелил снова. На этот раз пуля пробила ему горло. До сих пор я и понятия не имел о том, что в пистолете может оказаться две пули. Отец попытался сказать что-то, но лишь беспомощно захрипел и рухнул на пол.

Джек крепко обнимала Грея и при этом пыталась представить маленького мальчика, его мать… Однако образ того чудовища, которое их терроризировало, все время ускользал от ее внутреннего взора.

– Мать кое-как снова поднялась на четвереньки и подползла к тому месту, где лежал ее мучитель. И тут, подняв ко мне лицо, залитое слезами, она произнесла слова, которые я никогда не забуду: «Ты убил мою единственную любовь!» Потом она упала к нему на грудь и рыдала, рыдала без конца. А я пошел к дворецкому, Джеффри, и рассказал о том, что сделал. Я помню, как лорд Причер, глава магистрата, явился, чтобы побеседовать со мной. Джеффри и остальные слуги как один встали на мою защиту, но мне и без того нечего было опасаться – ни для кого из соседей не было тайной, что за человек был мой отец. Он не вызывал ни сочувствия, ни сожаления, и поэтому его ненавидела вся округа. Лорд Причер просто попросил меня повторить рассказ о том, как все случилось. Он даже не стал требовать встречи с моей матерью, только похлопал меня по плечу и ушел.

Отца похоронили на следующий же день, а еще через день моя мать выказала первые признаки безумия.

Что касается лорда Берли, то именно он позаботился о том, чтобы я получил образование в Итоне и Оксфорде, ввел меня в высший свет и сделал членом самых привилегированных клубов. Все эти годы, вплоть до вчерашнего дня, он не подавал и виду, что мое родство с убитым может быть поставлено под сомнение. Берли понимал, что, если эта история получит огласку, я наверняка буду лишен и поместий, и титула.

Джек ласково погладила Грея по щеке:

– Ты был отважным мальчиком и не побоялся положить конец жестокости. И ты мой муж, а никакой не брат! Мы немедленно едем в Мэлтон, к твоей матери, и сделаем все, чтобы доказать, что это неправда!

– Но вдруг ты уже беременна, Джек?

– К тому времени когда я смогу сказать это с уверенностью, мы уже успеем убедиться, что между нами нет кровного родства, а значит, будем рады вдвойне!

И тут у Грея словно пелена спала с глаз: ему стало ясно, что Джек совершенно права. Он цеплялся за руку ослабевшего лорда Берли, видел, как мучается его старый добрый друг, и принял за чистую монету то, во что верил крестный. Он сдался перед лицом привычного авторитета, не посмел задавать вопросы – так, как это сделала Джек.

Грей улыбнулся загадочной улыбкой, говорившей ей так много, и неожиданно спросил:

– Послушай, сколько тебе на самом деле лет? Ты рассуждаешь слишком умно для неотесанной провинциалки!

Джек рассмеялась. Она и сама удивилась, что еще способна смеяться, но этот смех словно сбросил оковы с ее души, и она искренне радовалась шутке мужа.

– Женщинам на роду написано быть умнее мужчин, особенно таких неотразимых баловней судьбы, которым красота дарована не по заслугам! И тебе, мой дорогой, ничего не остается, как только смириться с этим фактом!

Поездку к матери Грея каждый из ее участников воспринимал по-своему. Хорэс и Долли ехали во второй карете, причем это приносило им гораздо большее удовольствие, чем можно было ожидать. Что касается Джорджи, то она все время перебиралась из одного экипажа в другой, так что к исходу шестого часа пути даже Джек призналась, что постоянный восторженный визг пятилетней болтушки может заставить кого угодно поседеть раньше времени. Что касается Грея, то он был готов пожертвовать хоть всей шевелюрой, лишь бы Джорджи наконец перестала его дичиться. Барон самоотверженно играл с ней в ястреба и цыплят на протяжении целого часа и двенадцати минут, не делая ни одной передышки и не ссылаясь на мнимую головную боль, как поступила Джек.

Честно говоря, если бы не Джорджи, барон даже не представлял, как бы им с Джек удалось вытерпеть весь этот путь. Будь Грей католиком, он назвал бы дорогу до Мэлтона чистилищем, в котором грешникам приходится ждать решения своей участи. Его бросало от ослепительной надежды к беспросветному отчаянию, способному поглотить его навсегда.

Ночевать им приходилось в гостиницах, где Джек спала в одной комнате с младшей сестрой и Долли. Она не говорила Грею ни слова – просто брала Джорджи за руку и вела в свой номер. И каждый раз барон чувствовал одновременно и облегчение, и ярость. Он даже не подозревал, что человек способен испытывать разом столь противоположные ощущения.

Хорэс не отходил от хозяина ни на шаг, и Грей был признателен ему за его молчаливую преданность.

Через четыре дня они приехали в Нидл-Хаус, наследственное поместье Сент-Сайров. Небольшой трехэтажный особняк из красного кирпича, радовавший глаз прямыми строгими пропорциями георгианского стиля, был возведен прапрадедушкой Грея около ста лет назад.

Сейчас Грей молился про себя, чтобы третий барон Клифф действительно оказался его прямым предком, чье семя дало жизнь деду его отца. Каким бы он ни был чудовищем – сегодня молодой человек, как никогда в жизни, желал быть его родной плотью и кровью.

Здесь никогда не существовало обширного парка с лужайками, но окрестности дома выглядели достаточно ухоженными, а по сторонам длинной подъездной аллеи тянулась аккуратная живая изгородь. С той стороны дома, что выходила к реке, зеленела березовая роща.

Когда карета остановилась у крыльца, Джек взяла его за руку:

– Все будет в порядке, слышишь? Мы справимся!

Барон кивнул, но не смог взглянуть на нее или хотя бы улыбнуться.

Джек тоже не промолвила больше ни слова.

Парадная дверь распахнулась, и седовласый высокий старик стал неуверенно спускаться по крутым ступеням. Дойдя до середины лестницы, он остановился, заслонил глаза от солнца и оглушительно крикнул:

– Это вы, милорд? Я не ошибся, это вы? Или миссис Клег ошиблась и это не вы, а викарий приехал за старыми вещами для сиротских приютов?

– Это барон Клифф, Джеффри! – прокричал Грей в ответ, хотя находился от старика не далее как в пятнадцати футах. Обернувшись к Джек, он пояснил: – Джеффри очень слаб глазами, а что касается слуха, то его не было никогда. Постарайся говорить с ним как можно громче и медленнее. Он достойный старик, помнит дела давно минувших дней и приехал в это имение вместе с матерью, когда она вышла замуж за моего… – Тут он замолчал на полуслове.

– Не волнуйся, я уже и так все поняла. – Джек очень хотелось обнять мужа, но она не могла сейчас себе этого позволить. Вместо этого она обратилась к Джорджи: – Видишь, пончик, это Джеффри. Правда он красавец?

– Не знаю, – протянула малышка.

– Да, верно, – неожиданно отозвался Грей. – Из-за его седых волос мне всегда казалось, что Джеффри стар, как дорожная пыль.

Джорджи робко захихикала.

Хотя Джеффри так и не смог толком разглядеть молодую баронессу, он порадовался ее юному ясному голосу, признательно улыбнулся и с низким поклоном проводил Джек в гостиную Нидл-Хауса.

– Миссис Клег, куда вы запропали? – позвал он. – Вам следует выйти и поклониться ее милости! Ага, кажется, я вас чую! От вас всегда чудесно пахнет лавандой! И не забудьте подать на ужин ваши особенные пышки с лимоном! Маленькой девочке они наверняка понравятся.

– На самом деле, – тихо обратился барон к Джек, – обязанности экономки сейчас выполняет Нелла, дочка миссис Клег. Ее голос до того похож на голос матери, что Джеффри так и не научился их различать. Когда-то давно он был влюблен в мать, но она, насколько мне известно, предпочла лесника. Однако Джеффри по сей день при всяком удобном случае целует Неллу в щечку и заверяет, что в один прекрасный день они все-таки поженятся. Слава богу, у Неллы достаточно чувства юмора и сердечности – в ответ на ухаживания старика она лишь смеется и отшучивается, говорит, что для жениха Джеффри слишком лохматый, или убеждает его, что такая простушка, как она, не смеет стать обузой для столь умного и образованного мужчины. – Грей умолк, глядя в окно на пышный сад, где безбоязненно паслись олени, и затем добавил: – Еще она прекрасная сиделка для моей матери.

Джек со страхом думала о том, какой мукой должно быть для барона свидание с матерью. Вспоминает ли он всякий раз при этих встречах ее слезы, ее проклятия, ее бегство от действительности в сумерки рассудка?

Она по-прежнему нисколько не сомневалась, что Грей не может быть ее братом по отцу, но ее все же мучили сомнения. Что, если им не удастся добыть необходимые свидетельства? Она знала, она чувствовала всем сердцем – без веских, неопровержимых доказательств Грей по-прежнему будет настаивать на разводе. Он станет ненавистен сам себе, и это убьет его, но благородный человек всегда поступает так, как велит честь.

Глава 28

Джорджи, не выпуская из руки лимонную пышку, сидела на коленях у Неллы и, посматривая на Джеффри, переспрашивала каждые пять минут:

– Он красавец, правда?

– Ох, малютка, – отвечала Нелла, – когда говорит такой милый ангелочек, как ты, разве это может быть неправдой?

А тем временем барон Клифф, прихватив с собой Джек, направился туда, где его определенно не ждали.

Вдовствующая баронесса занимала в восточном крыле Нидл-Хауса апартаменты из трех просторных помещений, отделанных в бледно-желтых, салатных и белых тонах. «И впрямь роскошные комнаты», – подумалось Грею. Вот только вряд ли его матери есть до этого дело. Прежде чем отправиться наверх, он успел переброситься с Неллой парой слов. Деликатно отвернувшись от Джорджи, служанка заметила:

– Она стала совсем тихой, милорд. Теребит да теребит без конца свои шали – уже всю бахрому поотрывала. А выглядит она хорошо, и цвет лица такой здоровый. Доктор Понтефракт без конца твердит, что она всех нас переживет. Он подолгу у нее бывает, сэр, просто сидит да толкует про то, как служил на флоте или какие города построили в Колониях. Думаю, она не чувствует себя несчастной и не представляет своего положения. Уж я не знаю, на каком свете она существует, но могу сказать одно – ей там хорошо, милорд! Может, она вернется к нам, грешным, когда узнает, что вы женились и привезли с собой молодую невестку? Я уж не говорю о малышке. Просто невероятно, чтобы у человека были такие глаза, правда? Один синий, а другой золотой – прямо чудо! Ох, ну вот, опять меня понесло! Супруг мой только головой качает, как я принимаюсь без конца языком чесать! Вы уж простите меня великодушно, милорд! Поднимайтесь прямо наверх вместе с ее милостью, а я скоренько подам вам чай. Ваша матушка страсть как любит пить чай с моими лимонными пышками. Да и мистеру Джеффри они по вкусу – ведь я пеку их по маминому рецепту.

Чем ближе Грей подходил к спальне баронессы, тем медленнее становились его шаги. Но вот наконец они с Джек остановились перед последней преградой – массивной дубовой дверью.

– Ты ведь слышала, что сказала Нелла. Все эти годы мать почти не разговаривает и лишь иногда осознает, кто она такая. Я не знаю, сможем ли мы хоть что-то у нее выведать…

– Я все понимаю, – отвечала Джек. – Ничего страшного. Поверь, нам это обязательно удастся.

Грей грустно улыбнулся и еле слышно постучал в дверь. Затем он нажал на ручку и перешагнул порог.

Войдя в спальню, барон двинулся к ряду окон, выходивших в небольшой ухоженный сад с уже начавшими распускаться цветами, за которым начинался лес.

Именно там находилось большое кресло, и в нем сидела его мать.

Грей осторожно взял ее руку и припал к ней губами.

– Здравствуй, мама, это я, твой сын! Я приехал тебя проведать.

Прелестное, неземной красоты лицо, обрамленное роскошными светлыми волосами, медленно обратилось в его сторону, и тут стало видно, что Грей унаследовал от матери зеленоватый оттенок глаз и стремительный разлет бровей, хотя его волосы казались чуть-чуть темнее.

– Мама! – Он ласково погладил тонкую руку. – Я приготовил тебе сюрприз!

В безмятежных глазах баронессы промелькнул слабый интерес.

– Сюрприз? Я люблю сюрпризы. Доктор Понтефракт часто приносит мне сюрпризы. Он такой милый. – Ее голос звучал тихо и мелодично.

Итак, она заговорила с ним. Это уже немало.

Грей продолжал:

– Я женился, мама, и привез тебе новую дочку. Это и есть мой сюрприз.

Он жестом подозвал Джек, и та, повинуясь, подошла, невольно замедляя шаги по мере приближения к этой необычной женщине.

Остановившись рядом с креслом, Джек промолвила:

– Миледи! Меня зовут Уинифред. Мы с Греем поженились совсем недавно и захотели поскорее приехать, чтобы рассказать об этом вам.

Алиса Сент-Сайр, вдовствующая баронесса Клифф, охнула и спрятала лицо в ладонях.

– Нет! – еле различимым шепотом воскликнула она. – Только не ты! О боже, уходи прочь! Я не желаю тебя видеть!

– Мама! Что с тобой? – Грей чувствовал, как страх все больше овладевает им.

– Уходите оба!

Баронесса все не отнимала руки от лица. Она плакала, плакала не таясь, навзрыд, задыхаясь и всхлипывая.

Грей медленно поднялся и помог подняться Джек.

– Все. Теперь разговаривать с ней бесполезно. Пойду позову Неллу.

Джек покинула уютную спальню следом за ним. На прощание она оглянулась… и вздрогнула. Оказывается, вдовствующая баронесса все это время не спускала с нее глаз. Что было в этих глазах? Страх? Ненависть? Это ей еще предстояло узнать.

Поскольку Грея в спальне не оказалось, Джек без труда догадалась, что теперь он постарается держаться от нее на еще большем расстоянии, чем прежде. Сокрушенно вздыхая, она подошла поближе к камину и протянула руки к желанному теплу, стараясь развлечь себя воспоминаниями о том, как только что поцеловала Джорджи и пожелала ей доброй ночи. Малышка на удивление спокойно отнеслась к тому, что на новом месте у нее в комнате будет спать только Долли: ведь Нелла окажется на другом конце коридора, а Джек – через две комнаты от нее.

Но куда же подевался Грей? Он так и не произнес ни слова с той минуты, как они вышли от его матери. Сейчас уже десять часов вечера. Может, он тоскует где-то в одиночестве или, что еще хуже, составляет подробный план их развода?

Джек в тревоге металась по роскошно обставленной спальне. Внизу, в гостиной, большие напольные часы отбили двенадцать долгих ударов. Неужели уже полночь? Нет, ей все равно не уснуть. Она хотела видеть Грея. Знать бы, где он укрывается, – помчалась бы туда сию же минуту. Ей хотелось обнять его и поцеловать крепко-крепко – даже если он будет сопротивляться!

Наконец Джек почувствовала, что больше не в силах выносить неизвестность. Она схватила канделябр и, выбежав из спальни, по темному коридору направилась к концу восточного крыла. Дойдя до спальни баронессы, она уже подняла было руку, чтобы постучать, но неожиданно движения ее замедлились. А вдруг больная уже спит?

И тут в щели под дверью промелькнул лучик света. И тогда Джек осторожно нажала на ручку. Если свекровь просто позабыла погасить свечу, она всегда успеет выйти.

Алиса Сент-Сайр неподвижно сидела в том же самом кресле. На коленях у нее лежала раскрытая книга, рядом стоял канделябр с зажженными свечами, а глаза больной были закрыты, голова покоилась на мягких подушках.

Джек растерялась. Неужели Алиса любит читать? Значит, не такая уж она сумасшедшая!

– Почему ты стоишь там, у дверей?

Джек чуть не подскочила на месте – так неожиданно прозвучал в комнате этот мягкий, нежный голос.

– Я не хотела тревожить вас, мадам.

– Сядь вот в это кресло, чтобы я могла видеть твое лицо.

Джек подошла ближе и села.

– Ты не труслива, и от тебя веет энергией. Чего тебе надо? – Алиса потупилась и не отрывала глаз от роскошно переплетенного томика Вольтера.

– Вы сказали, что не желаете меня видеть. Вы прогнали меня… – Джек умолкла, набираясь решимости, прежде чем спросить самое трудное, о чем ей вовсе не хотелось бы знать: – Вам знакомо мое лицо?

Баронесса молчала. Она застыла в неподвижности и, казалось, даже не заметила, как конец тонкой норвичской шали соскользнул с ее плеч на пол.

– Грей внешне очень походит на вас, – снова заговорила Джек. – Может быть, я также похожа на кого-то, с кем вы были знакомы прежде?

– Слава богу, он нас покинул.

– Кто покинул, мадам?

– Лев. Он ушел. Я никогда его не прощу. Он был чудовищем. Совсем не такой, как мой драгоценный супруг. И зачем только Грею понадобилось его убивать, зачем?

– Он застрелил вашего супруга, мадам, потому что тот избивал вас и мог забить до смерти. Грей испугался за вашу жизнь. Ему было необходимо что-то предпринять. Он считал своей обязанностью защищать мать. По моим понятиям, он спас жизнь вам обоим.

– Но я не нуждалась в спасении. Я не нуждалась ни в чем, кроме Фарли! Он любил меня!

Джек с тоской подумала, что Грей был прав. Это безумие не укладывалось в нормальном мозгу. И как теперь прикажете разбираться в такой каше?

Но она не собиралась отступать:

– Мадам, а кто такой Лев, которого вы любили?

И тут впервые за все это время Алиса посмотрела Джек прямо в глаза.

– Ты совсем молоденькая. Я тоже когда-то была такой. Мой сын уже говорил, что любит тебя, моя милая?

– Да, мадам.

– Ах вот оно что… Но ты лишь тогда сможешь поверить в его любовь, когда он почувствует себя с тобой совершенно свободным и не побоится ударить тебя – как прежде ласкал. Мой милый Фарли – он обучил меня множеству премудростей! Доктор Понтефракт твердит, что он был ненормальным – дескать, нормальному мужчине никогда не захочется избивать женщину ради удовольствия. Но что он понимает в любви, этот доктор? Да, Фарли не жалел сил, он постоянно учил меня, как сделать счастливым его и самой испытать счастье. Грей застрелил его. А что, Грей еще не начал тебя учить?

– Да, начал. Но только он меня не бил. Он думает так же, как доктор Понтефракт. Мой муж никогда не поднимет на женщину руку!

Тут Джек вздрогнула – она попыталась представить, что подумал бы Грей, присутствуй он при этом разговоре. А вдруг старые кошмары ожили бы в его памяти?

– Мадам, вы узнаете меня?

Но Алиса уже отвернулась от Джек. Резким движением она поправила шаль, взяла с колен тоненький томик Вольтера, равнодушно глянула на него и бросила под ноги.

– Я устала! – капризно заявила она. – Может быть, мне наконец-то удастся заснуть. Уходи. Я больше не желаю тебя видеть.

Джек медлила, не представляя, что же теперь делать.

– И забери с собой того мальчишку, который убил моего драгоценного Фарли. Пусть держится от меня подальше. Всякий раз, когда он уезжает, я вздыхаю с облегчением, надеясь, что он больше не вернется, – но он приезжает опять, каждый раз приезжает опять. Я почти не разговариваю с ним, но он ужасно упрямый. Однако теперь это уже не играет роли. Ведь он похитил у меня единственную любовь…

– Между прочим, этот мальчишка – ваш сын! Он любит вас. Он любил вас всегда и оттого был вынужден выстрелить в Фарли. Защищая вас, он сделал единственное, что могло бы вас спасти, – застрелил человека, бившего вас смертным боем. Ну почему вы не вспомните все так, как было на самом деле?!

– Мой несравненный Фарли бил меня смертным боем? Какая несусветная чушь! Меня ни от кого не требовалось защищать!

Внезапно Алиса с неожиданным проворством вскочила с кресла и набросилась на Джек. Тонкие хрупкие пальцы, сомкнувшиеся на ее горле, оказались на удивление цепкими и сильными. И все же Джек не стоило большого труда высвободиться. Однако даже после этого пальцы баронессы так и остались скрюченными, напряженными, готовыми в любую минуту снова вцепиться в горло обидчице и разодрать в клочья ненавистную плоть.

– Хватит! – прохрипела Джек, крепко держа Алису за руки. – Хватит! – Она встряхнула ее так, что у Алисы клацнули зубы. – Вы узнали меня или нет, черт бы вас побрал? Кто такой этот Лев?

Вместо ответа Алиса вдруг обмякла, словно тряпичная кукла, и повисла на невестке, так что та едва успела ее подхватить.

Но Джек и не думала успокаиваться.

– Скажите мне, любили вы когда-нибудь Томаса Леверинга Бэс… – прошептала она в завитки легких светлых волос. – О боже! Так ведь он же и есть Лев, верно? Лев – так вы звали моего отца? Господи, но вы назвали его чудовищем! Что вы хотели этим сказать? Вы ненавидели его за то, что он вас оставил? Пожалуйста, расскажите мне все до конца!

Она беспомощно всматривалась в лицо баронессы, белое, безжизненное, как студеный зимний день, но видела перед собой одну лишь пустоту и холод – ни отблеска чувства, боли, воспоминаний. Прекрасная, безупречная маска – и только.

Джек понимала, что терять ей уже нечего. Прерывисто вздохнув, она произнесла:

– Если вы расскажете мне все про Томаса Леверинга Бэскомба, я сумею убрать от вас навсегда того мальчишку.

Глаза Алисы неожиданно раскрылись.

– Он убил моего Фарли.

– Понимаю. Я больше никогда не допущу его к вам – только расскажите мне про человека по имени Лев.

Алиса по-прежнему безвольно опиралась на Джек, и ей пришлось подтащить свекровь обратно к креслу. Кое-как усадив больную, она помахала рукой перед застывшим лицом. Невесомые завитки волос слегка заколебались.

– Мадам, очнитесь!

– Лев хотел на мне жениться, – неожиданно забубнила Алиса безжизненным речитативом, не обращая внимания на собеседницу, словно целиком уйдя в воспоминания. – Он уламывал меня, как мог, но я уже познакомилась с моим Фарли, и никто другой мне не был нужен. Однажды вечером мы гуляли вдвоем – Лев и я – в нашем саду. Это был очень теплый вечер, по небу плыли белые облака. Лев снова стал меня умолять. Потом он поцеловал меня. Я просила его перестать, но он не послушался. В тот вечер Лев лишил меня невинности. Он взял меня силой. Потом он встал, как хозяин, и, упершись кулаками в бока, сказал, что теперь со мной все кончено: я должна стать его женой и больше не имею права выбора, так как отныне принадлежу только ему.