Текст книги "Близнецы"

– Гм, – прошептала Мелани, закрывая глаза. – Словно сельдерей.

Глава 26

– Ты хотела бы пойти вместе со мной на встречу? Или тебе нужно идти на судебное слушание? – спросил Ник, когда они вышли из реанимационного отделения.

– Эндрю без посторонней помощи ведет войну возмездия с Джеффри Мартином. А с кем встреча?

– Робин Шепард ждет меня. Я договорился.

– Тогда иду с тобой.

– Эндрю может справиться сам.

– Эндрю так помог мне, – размышляла Брук. – Он вел себя как настоящий друг во время всего этого.

– Эндрю – замечательный человек, – осторожно сказал Ник.

– Да. – Брук задумчиво кивнула головой.

«Она не замечает, – подумал Ник. – Брук даже представления не имеет, насколько дорога она Эндрю. Но этим и отличается Брук…»

Они прошли молча еще пятьдесят футов, прежде чем Брук внезапно заговорила снова:

– Ты бы не дал запутать себя и не стал встречаться с этим человеком, если бы не знал наверняка, что он не имеет никакого отношения к случившемуся.

– Правильно. Итак, ты не передумала? Хочешь пойти вместе со мной?

– Хочу.

Они шли по ярко освещенным коридорам недавно отремонтированного здания, в котором располагалась редакция самой большой газеты Нью-Йорка. Нужный им кабинет находился в дальнем конце коридора на четвертом этаже с видом на Ист-Ривер.

– Чем могу помочь? – спросила секретарша в маленькой приемной.

– Я лейтенант Эйдриан, полицейское управление Нью-Йорка. Я хотел бы уточнить – Робин Шепард у себя? Мы договаривались о встрече. – Ник показал секретарше свой значок.

– Одну минуту. – Секретарша скрылась за дверью кабинета и вернулась несколько мгновений спустя. – Пожалуйста, входите.

Робин Шепард не был Манхэттенским Потрошителем. Робин Шепард – рост пять футов пять дюймов, с длинными, до плеч, темно-рыжими волосами, с зелеными глазами и с красивой фигурой. Робин Шепард оказалась очень привлекательной женщиной, которая приветливо улыбалась Нику.

– Ник, как я рада видеть тебя.

– Здравствуй, Робин. Познакомься, это Брук Чандлер.

Робин узнала Брук и, конечно, была в курсе, кем она приходилась Мелани; все это знали после празднования Дня независимости.

– Мне так жаль, что это случилось с твоей сестрой. Как она?

– С ней все в порядке.

– Хорошо. Это ведь официальный визит, не так ли?

– Да, – ответил Ник. Он рассказал мисс Шепард, что человек, напавший на Мелани, использовал имя Робин, чтобы проникнуть в квартиру Мелани. Ник также передал, как Мелани описала того мужчину.

– Потрясающе, – угрюмо промолвила Робин.

– Должно быть, он не знал, что ты женщина, – предположила Брук. – Имя Робин может быть и мужским, и женским.

– Совсем не обязательно, – сказал Ник. – Он мог очень хорошо это знать. Он только рассчитывал на то, что этого не знала Мелани. А если бы оказалось, что она знает об этом и сказала бы ему, он бы ответил, что это шутка, или просто повесил бы трубку. Никакого особого риска для него не было.

– Я читаю «Биографические очерки» вот уже четыре года и всегда думала, что Робин Шепард – мужчина. – Брук улыбнулась Робин.

– Кто-нибудь когда-нибудь замечал, что именно женщины всегда предполагают, что другой, преуспевающий в работе человек, – это мужчина? – шутливо спросил Ник.

– Сразил!

– Интересно, он использовал мое имя каждый раз? – спросила Робин, нахмурившись.

– Возможно. Ведь твое имя почти всем знакомо. Конечно, всем женщинам, читающим светскую хронику.

– И все жертвы встречали «меня» с распростертыми объятиями, – серьезно заметила Робин.

– Это просто жутко, – согласился Ник.

– Нельзя прятаться от жизни из-за одного маньяка, – решительно сказала Робин. – Кроме того, представляешь, как бы ты рассердился, если бы женщина, которую тебе нужно допросить, согласилась встретиться с тобой только после того, как проверит номер твоего полицейского значка? – пошутила Робин.

Робин говорила о них, о том, как они познакомились. Это произошло у нее в квартире однажды поздно вечером, когда Нику была необходима информация по делу, которое он расследовал.

– Работа полицейского.

– Прекрасное прикрытие.

– У тебя есть идеи, кто бы это мог быть? – перебила их обмен остротами Брук. – Кто-то из твоих сослуживцев?

– Если этот маньяк использовал мое имя, это совершенно не значит, что он имеет – или имел – отношение ко мне или к нашей газете. – Робин высказала вслух очевидное. – Физическое описание допускает слишком много исключений из этого списка. Голубые глаза, и зеленые глаза, и серые глаза можно исключить, но…

Робин посмотрела на Ника, когда произнесла «серые глаза».

– Итак, мы опять оказались откинутыми на нулевую отметку, – пробормотала Брук.

– Нет, вовсе нет, – решительно ответил Ник. – У нас есть описание убийцы и кое-что еще. Я собираюсь провести пресс-конференцию сегодня после обеда.

– Ты получишь огромное количество звонков. Каждый в этом городе сообщит хотя бы об одном возможном подозреваемом.

– Это хорошо. Кто-то и в самом деле действительно знает его, видел его, работает вместе с ним. И если ты сообщишь, кем он представлялся своим жертвам, возможно, это заставит других женщин вести себя осторожнее.

– Не знаю, заметил ли ты это, Ник, но город уже переживает панику из-за этого психопата. Я согласна: ты должен сообщить, что он, договариваясь с жертвами о встрече, использовал мое имя. – Робин помолчала и добавила: – Насколько нам это известно.

– Я обязан сообщить средствам массовой информации, что он использовал твое имя, – твердым тоном продолжил Ник. – И поэтому-то мы уверены, что убийца не ты.

– Я никогда не пыталась выдать себя за мужчину. Вообще-то я уже много лет настаиваю на том, чтобы редактор поместил мою фотографию рядом с авторской подписью. Это бы помогло.

– Хорошо. – Ник сделал движение, чтобы уйти. – Спасибо, Робин. Если тебе в голову придут еще какие-нибудь идеи…

– Я сразу же дам тебе знать. О Ник, я размышляла о том, чтобы написать биографический очерк о тебе. Полицейский и писатель, что-то в этом роде. Я хотела подготовить статью в ближайшее время, но теперь думаю о том, не подождать ли, пока ты поймаешь этого Манхэттенского Потрошителя, напишешь книгу и получишь высшую литературную премию.

– Тогда тебе придется очень долго ждать, – сказал Ник. Ему не хотелось, чтобы о нем когда-нибудь была напечатана статья. – Я собираюсь раскрыть это преступление в ближайшее время, но я никогда не стану писать об этом книгу.

– Ник, ну почему же нет? Кто-то ведь должен написать об этом. Тогда кто, если не тот человек, который знает об этом больше других? К тому же он ведь еще и замечательный писатель, – улыбнулась Робин.

– Сейчас я думаю только об одном – как поймать его, – серьезно сказал Ник. Это было правдой, но не до конца. Ник очень хотел поймать его прежде, чем пострадает кто-то еще, например, Брук или Робин. – Будь осторожна, Робин. Ты ведь одна из них, сама знаешь.

– Из них?

– Да. Преуспевающие женщины – вот его жертвы.

Когда Ник и Брук вышли из кабинета Робин, Брук заговорщически подмигнула тайному агенту, который был выделен для ее охраны.

– Когда ты освободишь этого бедного человека?

– Может быть, после пресс-конференции, – неопределенно ответил Ник. «Может быть, никогда». На самом деле он не мог представить веские доводы в пользу того, чтобы Брук продолжала находиться под полицейской охраной; тогда нужно было бы поставить охранника к каждой молодой женщине Манхэттена.

– Но убийца знает, что Мелани не в курсе, кто он такой. Значит, я тоже этого не знаю.

– Я не стану снимать охрану Мелани до тех пор, пока мы не поймаем его.

– Мелани – свидетель. Но ведь нет серьезной причины, чтобы охранять меня.

– За исключением того, что ты чертовски доверчива.

– Теперь уже нет, – серьезно сказала Брук. – Если кому-то и необходима охрана, так это Робин. Она может знать его. Можно предположить, что когда-то он работал с ней в газете.

Ник пожал плечами. Конечно, он думал, что такое возможно. Несомненно, Робин нуждается в защите. Именно поэтому он распорядился об ее охране, когда звонил, чтобы назначить время проведения пресс-конференции.

– Она сильно увлечена тобой.

– Увлечена? – спросил Ник, удивленно заморгав.

– Ты представляешь для нее большой интерес.

– Мы друзья.

– Меня удивляет, что ты не женат.

– Женат? На Робин?

– На ком-нибудь.

Ник ничего не ответил, но позже, когда вез Брук обратно в больницу, он ей сказал: «Когда-то я был женат».

– И у вас ничего не получилось?

– Нет. Мы встретились в колледже. Я был замечательным, надежным «англичанином», заканчивающим колледж. Окончив колледж, мы поженились. Я стал преподавать английский язык в высшей школе, подумывая о том, чтобы защитить диссертацию и стать доктором филологических наук. Но потом решил стать полицейским. Это была мечта детства. Я рассказал ей об этой фантазии еще до женитьбы, но не думаю, чтобы кто-то из нас на самом деле верил, что когда-нибудь я на это решусь всерьез. Во всяком случае, я все-таки стал полицейским, и это оказалось ужасным для нее.

– Почему?

– Каждый раз, когда я приходил домой хотя бы на пять минут позже, она уже предполагала, что меня убили. И каждый раз, когда звонил телефон, а меня в это время не было дома, она была уверена, что этот звонок принесет плохие новости. Она не страдала паранойей. Полицейских убивают, особенно в этом городе. Это оказалось ужасным для нее.

– Было ли это ужасным для тебя?

– Она не сделала мою жизнь ужасной. Свои страхи она скрывала долгое время. Но мне хотелось иметь детей, нам обоим хотелось этого, и…

– И ты не мог их иметь.

– Она не смогла бы, – поправил Ник. – Во всяком случае, пока я работал полицейским. И именно тогда – таким образом – я узнал о том, как сильно она ненавидит то, чем я занимаюсь. И пока я раздумывал, не бросить ли мне эту работу, она влюбилась в кого-то еще. К тому времени, когда она рассказала мне, как сильно ненавидит то, чем я занимаюсь в этой жизни, уже, оказалось, слишком поздно спасать наш брак. Итак, мы развелись, она опять вышла замуж, у нее трое детей, и живет она в окрестностях Нью-Йорка.

– А ты до сих пор работаешь полицейским.

– До сих пор.

– И до сих пор хотел бы иметь детей, – спокойно добавила Брук спустя несколько минут.

Ник не ответил. Ему не пришлось это делать. Они приехали в больницу.

– Я чувствую себя прекрасно, Адам, – сказала Мелани через два дня после того, как у нее из горла убрали трубку. – Тебе действительно необходимо сейчас находиться в Европе.

– Думаю, мне нужно оставаться здесь.

– У меня много посетителей, тем более что большую часть времени я сплю.

– Все еще.

– Поезжай, – улыбнулась Мелани, стараясь не обращать внимания на ноющую боль в области груди и в животе, угрожающую вспыхнуть огненными языками пламени. Ей уже давно пора было принять обезболивающее, но Мелани хотелось чувствовать себя бодрой, а не сонной во время разговора с Адамом.

Адам слегка нахмурился. Ему следовало бы поехать в Европу – она права, – но сначала он должен кое-что рас сказать ей.

– Мелани, не позволяй ему снова причинять тебе боль. Я знаю, он сейчас здесь. – Адам помолчал. Ему самому не хоте лось причинять ей боль.

– Это из-за кризисного состояния, – тихо вздохнула Мелани. Ее преследовали смутные воспоминания нежных, замечательных слов – слов Чарлза: «Я люблю тебя, Мелани». Было это воспоминанием или просто сном? Сном, убеждала сама себя Мелани. Она не могла позволить себе думать, что это реальность. – Знаю, Адам.

– Я не доверяю ему, Мелани.

– Адам, Чарлз – твой друг!

«Уже нет», – подумал Адам, вспоминая злобные фразы, какими они обменивались, и холодные как лед отношения, последовавшие за тем разговором.

– Я не доверяю ему во всем, что касается тебя.

Адам вернулся в Париж. На следующий день, по настоянию Мелани, родители, Эллен и Дуглас Чандлер, вернулись в Пасадену. Мелани сказала им, что чувствует себя прекрасно. Кроме того, Брук была с ней… и Чарлз…

Почти целыми днями Чарлз сидел возле кровати Мелани, читая рукописи, когда она спала, и ласково разговаривал с ней, держа ее руку в своей, когда она просыпалась. Вечером, когда после баталий с Джеффри Мартином в зале суда приезжала Брук, Чарлз уходил. Чарлз чувствовал, что Брук так же необходимо остаться с Мелани наедине, как и ему. У них обоих были свои секреты и признания, которыми они хотели бы поделиться с их дорогой Мелани.

Брук и Чарлзу нужно было поговорить с Мелани сейчас, в те редкие моменты, когда ее заживающие раны позволяли ей бодрствовать, а обезболивающие лекарства не затуманивали разум. Они знали, что Мелани может не слышать их или не понимать, но они должны были разговаривать с ней. Они все расскажут ей еще раз позже, когда ее организм окрепнет, а разум будет ясным.

– Это ночной кошмар, Мелани, но я ощущаю его словно реальность.

– Чарлз, ты не должен…

– Нет, дорогая, должен, – тихо вздохнул Чарлз. Он обязан рассказать ей о том, что было не просто ночным кошмаром. Он должен рассказать ей о нелюбимом маленьком мальчике и о мужчине, каким он стал. Ему следовало бы рассказать ей об этом еще тогда, когда с ней все было в порядке. А сейчас он выдавал ей небольшие, но очень важные детали. – Этот ночной кошмар – о моем отце. Всегда в этом сне присутствует что-то… – Чарлз замолчал. Как он сможет объяснить то, чего сам не понимал? И Чарлз решил сказать это простыми словами: – Я никогда не был достаточно хорош, чтобы заслужить его любовь.

«Я никогда не была достаточно хороша ни для Брук, ни для тебя», – сонно размышляла Мелани. Ее мысли начали уплывать в горькие воспоминания прошлого, она уносилась вдаль туманящими взор волнами снотворного и обезболивающего, но любящие карие глаза Чарлза вернули ее в реальность. Мелани боролась изо всех сил, чтобы не заснуть, стараясь сконцентрировать свое внимание на Чарлзе и на настоящем, на этих бесценных минутах пребывания рядом с ним.

– Ты говорил… твой отец… ночной кошмар…

– В страшных снах мы с отцом ругаемся. – «Я умоляю его о любви». Чарлз нахмурился, вспоминая. – Неистовый шторм, потом внезапный треск, и он умирает.

– Как ужасно, – тихо прошептала Мелани, перед тем как снотворное начало действовать и она провалилась в необходимый для нее сон.

– Мне так хотелось быть тобой, – сказала Брук своей любимой сестре.

– Мной?

– Да. Я завидовала тебе. – Брук задумчиво улыбнулась и погладила светлые волосы сестры. – Полагаю, я до сих пор завидую тебе.

– Завидуешь? – пробормотала Мелани. – Мне?

– Да, – тихо рассмеялась Брук. – Это удивляет тебя?

– Мне хотелось быть такой, как ты. – «Но я никогда не завидовала тебе».

– Почему?

– Потому что ты всегда делала важные вещи: Ты и сейчас продолжаешь этим заниматься. – Голос Мелани угасал, потом она собрала остатки сил для последнего признания: – Я очень горжусь тобой, Брук.

– О Мелани, я очень горжусь тобой. Я всегда гордилась тобой.

Однажды вечером Мелани проснулась и увидела возле своей кровати Брук, Ника и Чарлза.

«Нет, – поняла она, когда ее заспанные глаза сосредоточились на посетителях. – Это не Чарлз, но что-то смутно знакомое…»

– Мелани, это Эндрю Паркер.

«Конечно, заместитель окружного прокурора!» Мелани видела его фотографии по телевизору и в газетах.

– Здравствуйте, Эндрю.

– Здравствуйте, Мелани. Как вы?

– Прекрасно, спасибо. А как Джеффри Мартин?

– Думаю, мы заканчиваем это дело. – Эндрю самоуверенно улыбнулся.

– Хорошо. – Мелани улыбнулась ему в ответ, потом нахмурилась. Она что-то собиралась сказать Нику. «Что? Ах да!» – Ник, ты просил сообщить тебе, если у меня возникнут мысли, кто бы это мог быть.

– Да?

Ник, Брук и Эндрю ждали затаив дыхание.

– Стив Барнз.

– Кто он? – спросил Эндрю.

– Фотограф, которого Адам уволил в Монте-Карло, – ответила Мелани. – Из-за меня.

– Ты видела его или разговаривала с ним позже, по возвращении из Европы? – спросил Ник.

– Нет. Но я слышала о нем. Он работает, но это для него «не то». Теперь он больше не на вершине модельного бизнеса.

– Похоже на мотив.

– И кое-что еще. Джейн Такер и Адам были помолвлены и собирались пожениться.

Спустя восемь дней после того, как Мелани привезли в больницу – истекающую кровью, израненную и умирающую, – она проснулась и почувствовала присутствие сил и энергии. Она проснулась от странного ощущения, от блеснувшей надежды, и это чувство не проходило. Мелани с нетерпением сообщила врачам, что хотела бы сесть в кресло и, может быть, даже немного погулять…

– Почему вы улыбаетесь? – спросила она, на полуслове прекратив перечислять свои просьбы.

– Потому что кризис позади, – ответил лечащий терапевт. – Похоже, вы начинаете выздоравливать.

– Да. Наконец.

– Не, наконец, Мелани. Все ваше выздоровление было удивительным. Вы чувствуете себя хорошо, хотя ваш организм еще недостаточно окреп. Ваши раны очень серьезны. Несмотря на это, вы в отличном настроении, и это замечательно. Но пройдет еще много времени, прежде чем вы окончательно поправитесь.

– Поэтому не стоит отчаиваться? – пошутила она. Она испытала облегчение, узнав, что ее силы и энергия вновь вернутся к ней. Прежде она беспокоилась, испытывая смутную, неясную, словно во сне, тревогу, что она больше никогда не будет чувствовать себя хорошо. – Не стану расстраиваться. Итак, могу я посидеть в кресле?

– Конечно. Только с нашей помощью. Медленно и не напрягаясь. Хорошо?

– Хорошо, – с готовностью согласилась Мелани, но в ее голове вертелись разные удивительные планы. Она бы посидела, потом бы походила, потом бы надолго встала под горячий душ… Конечно, раны, тщательно скрытые под стерильными повязками, должны уже зажить к этому времени.

Ей необходимо сделать кое-что еще. Ей нужно снять повязки и увидеть собственными глазами то, что врачи и медсестры с таким интересом осматривают каждый день. Мелани не видела своих ран. Она лежала, когда врачи осматривали ее, – она все время лежала, но больше она не будет лежать, – и ей было больно согнуть шею, чтобы посмотреть на раны. Кроме того, она чувствовала себя слишком усталой, чтобы беспокоиться о чем-то.

Но теперь она опять беспокоилась обо всем.

«Не расстраивайся», – напомнила она самой себе позже в тот же вечер, когда лежала с открытыми глазами – теперь она могла не спать часами, – раздумывая над собственными достижениями за этот день. Достижениями такими незначительными, когда она вспомнила, сколько усилий и энергии на них потребовалось.

Она сидела в кресле три раза, каждый раз все дольше: десять минут, пятнадцать минут, двадцать минут. Каждый раз приходилось останавливать эксперимент, потому что ее охватывала жуткая слабость, сердце начинало бешено колотиться, голова кружилась, и она не могла ни думать, ни дышать. Слабость была еще хуже, чем боль, но боль тоже не покидала ее. Тонкая заживающая ткань глубоких ножевых ран растягивалась, вытягивалась и, наконец, начинала посылать горячие, опаляющие извещения сердитого протеста.

«Почему такая сильная боль?» – размышляла Мелани. Она так и не посмотрела на свои раны. Мужество покидало ее из-за этой боли; такая сильная боль означала, что раны могли не зажить. Она взглянет на них завтра или послезавтра.

Было еще слишком рано принимать настоящий душ, но доктора согласились с предложением медсестер – вымыть утром длинные золотистые волосы их любимой пациентки.

Мелани заснула, с улыбкой думая о том, что ее волосы снова станут чистыми и блестящими.

Когда Чарлз приехал в больницу на следующий день в одиннадцать часов утра, он увидел, что Мелани сидит на краю кровати, наклонив голову и опустив плечи, а ее лицо закрывают еще слегка влажные золотистые волосы.

– Мелани? – Он постучал в дверь, но, не дождавшись ответа, решил, что она спит, и вошел в палату. Услышав его голос, Мелани посмотрела на него. Ее светло-голубые глаза блестели от слез. – Дорогая, что случилось?

– Я даже не могу расчесать волосы. – Она уставилась на расческу в своих беспомощных руках.

Когда медсестры вымыли ей волосы и почти досуха вытерли их полотенцем, они предложили и расчесать их. Но Мелани отказалась. Ей хотелось сделать это самой; ей хотелось сделать хоть одну нормальную вещь.

Но в то же мгновение, когда Мелани подняла руку над головой, она почувствовала ужасную боль в растянувшихся и воспалившихся ранах. И все-таки она не остановилась. Мелани начала привыкать к боли. Пусть уж лучше будет боль, чем полусонное состояние от обезболивающих лекарств. Но после того как Мелани два раза провела расческой по волосам, ее рука стала тяжелой, слабой, никчемной. Она ничего не могла делать. Мелани могла перебороть боль, но не слабость. Ей пришлось остановиться.

Не говоря ни слова, Чарлз взял расческу из рук Мелани и начал бережно расчесывать ее золотистые, шелковистые волосы.

Мелани задрожала от его прикосновения. Всплыли воспоминания прошлого лета. Чарлзу нравилось расчесывать ее волосы, но его сильные руки всегда становились слишком нежными. Когда Чарлз находил локон, где волосы были чересчур спутаны, Мелани выхватывала у него расческу и нетерпеливо начинала расчесывать спутанный клубок шелковых волос. А его руки, внезапно оказавшиеся свободными, касались ее лица, ее шеи, ее груди, ее бедер! Чарлз и Мелани начинали заниматься любовью, и ее золотистые волосы снова путались.

Мелани вздохнула.

– Почему ты вздыхаешь? – пробормотал Чарлз, нежно, так нежно расчесывая ее волосы.

– Мне хочется снова быть здоровой, Чарлз. – «Мне хочется даже большего. Мне хочется вернуться в эти замечательные воспоминания».

– Ты будешь здорова. Сейчас ты выглядишь хорошо. Врачи думают о том… как это они сказали?… о да, написать о тебе как о случае чудесного исцеления.

– Но я не могу ничего делать. Я такая слабая. – Мелани сказала ему о слабости, но не о боли. Ей не хотелось говорить Чарлзу о боли, которую она испытывала.

– Это пройдет.

Чарлз в течение нескольких минут расчесывал ее волосы молча.

«Скажи ему, Мелани. Даже если он уже знает, тебе нужно сказать ему это».

– Чарлз?

– Да?

– Прости меня за те слова, какие я сказала тебе на том банкете в честь Дня святого Валентина.

Чарлз перестал расчесывать ее волосы и опустился перед Мелани на колени. Он всматривался в золотую завесу ее волос, пока не встретился взглядом с ее глазами.

– Прости за то, что причинил тебе боль. За всю боль, – с трудом произнес Чарлз, словно нес на своих плечах все те же страдания, которые ей пришлось пережить, включая ужас Манхэттенского Потрошителя.

– Все хорошо. Я в порядке. – «Теперь в порядке, потому что ты здесь. Но когда я выздоровею и ты снова уйдешь… Я не могу думать об этом».

Чарлз взял ее лицо в свои ладони.

– Могу я рассчитывать на этот танец с тобой? – «Могу я рассчитывать на эту жизнь, на эту любовь?»

– Да.

Чарлз поднялся и нежно привлек Мелани к себе. Он прижал ее руки к своей груди, потому что чувствовал, что она не сможет поднять их к его шее. Потом он обнял Мелани и крепко прижал к себе, подняв ее на ноги, поддерживая ее, когда они начали тихо качаться вместе.

– Я делаю тебе больно? – Его губы касались ее чистых золотистых волос.

– Нет, – прошептала она, уткнувшись ему в грудь. «Мне больно, все мое тело ноет». Но сквозь эту боль проступало ощущение чего-то удивительного. Помимо этой боли, был Чарлз. Его руки, его ладони, его губы, его тело, его тепло, его сила. Чарлз. Все остальное не имело значения.

Если бы только это мгновение могло длиться вечно.

Но этого не могло быть. Слабость внезапно и без предупреждения нахлынула на нее, она почувствовала неимоверную усталость, которую в отличие от боли не могла ни перебороть, ни контролировать. Мелани могла одержать верх над болью, но не над слабостью. Слабость побеждала ее каждый раз.

Чарлз сразу же почувствовал ее состояние – тело Мелани задрожало и обмякло. Быстро взяв Мелани на руки, Чарлз положил ее на кровать.

– С тобой все в порядке? – беспокойно спросил он ее. – Позвать врача?

– Нет, Чарлз, – успокоила его Мелани, глядя в темно-карие глаза. – Это происходит все время.

– Мне не следовало…

– Нет, следовало. – Мелани заставляла себя не закрывать глаза еще некоторое время. Это была ее маленькая победа над усталостью, слабость требовала, чтобы она заснула сейчас же. Мелани посмотрела на Чарлза. – Спасибо, – прошептала она.

Мелани не знала, было ли это ее страстным желанием, или началом счастливого сна, или реальностью. Она чувствовала это так, словно это была реальность. Она чувствовала прикосновение его губ, таких нежных, таких страстных, – губ, слегка касавшихся ее тела, когда она засыпала.

Мелани проснулась через два часа. Чарлза не было. Но воспоминания наполняли ее теплом, радостью и надеждой. Может быть, она скоро выйдет из больницы. Может быть, они смогут начать все сначала…

Мелани встала с кровати и подошла к раковине, над которой висело маленькое зеркало. Ей нужно было посмотреть, скоро ли это произойдет. Несомненно, раны почти зажили…

Она потянула за широкий бинт, который поддерживал края огромной повязки поверх ее левой груди. Повязка упала, обнажив толстый фиолетово-розовый рубец, от которого сморщилась кожа и изменилась форма груди, бывшая когда-то восхитительной, округлой, твердой и гордой. Теперь из-за этого жуткого шрама грудь растянулась и приняла новую, уродливую форму.

Мелани смотрела на себя в ужасе.

Нет. Нет!

Мелани почувствовала, как умирают ее мечты. Они с Чарлзом больше никогда не смогут быть вместе.

Все кончено.