Текст книги "Яды: полная история: от мышьяка до «Новичка»"

Зачастую врагов папы или просто тех, кому он завидовал, травили на званых обедах. «Завтра утром, когда проснутся, Рим узнает имя кардинала, который в эту ночь заснул своим последним сном» – эти слова, сказанные перед праздничным столом в Ватикане, приписывают Александру VI. Им применялась циничная хитрость, заложенная в самом местном кодексе поведения. В присутствии папы не полагалось предварительно пробовать ничьих блюд, кроме тех, что подавались ему самому. Если же учесть, что отказаться от приглашения на трапезу к понтифику было практически нереально, можно представить себе эффективность ядовитого стола, за которым гости оказывались совершенно незащищенными.

Счастливцами считали себя не те, кого приглашали на престижный прием к наместнику Бога на земле, а те, кто подобру-поздорову возвращались из отравленных объятий папы домой.

Глава 38. Папа с «кантареллой»

«В темноте ночи Тибр принимал в свои волны бесчувственное тело жертвы „кантареллы“», – сообщалось в старой хронике. «Кантареллой» Борджиа называли свой фирменный яд. Рецепт его Цезарь якобы получил от матери римской аристократки Ваноцци Катанея, любовницы Родриго. Что представляла собой «кантарелла»? Трудно с точностью сказать. Тем более что с открытием Америки в Европу потянулись на испанских и португальских каравеллах экзотические, индейские, отравы Нового света. А испанец Родриго поддерживал постоянную связь с Мадридом и его «католическими королями»… Но я думаю, что все гораздо проще с определением состава «кантареллы». Помимо старой классики – мышьяка, солей меди и фосфора – «кантарелла» включала в себя и яды по новым формулам, открытым ватиканскими алхимиками. Эти «слуги дьявола» усовершенствовали способ получения птомаинов (трупные яды, от греческого «птома» – труп), применявшийся отравителями раннего Средневековья. Только вместо столь излюбленных ими высушенных легких жабы с мышьяковистой кислотой перемешивали внутренности свиньи.

Заметки на полях

Трупный яд – один из самых исторически старых и тем не менее самых загадочных ядов. Трудно поверить, но полностью состав его еще не распознан. Основу его образуют различные белковые вещества, возникающие при гниении трупов. Густая жидкость или слизь с гнусным запахом. Кадаверин опасен при попадании в кровь, полностью разлагается в желудке. Поэтому им с древности отравляют стрелы, дротики, ножи, колючки… Убойность его меняется в зависимости от способа его приготовления. Можно вызвать общее заражение крови, а можно – и паралич. Все зависит от исходного сырья – то есть от трупа – и от технологии.

От так называемых «легких кадаверинов» место поражения воспаляется, вспухает. Если произошло ранение конечности, то очень скоро вся рука или нога раздувается и опухоль переходит на туловище. Температура стремительно повышается, начинаются лихорадка и боли повсюду. Через сутки поражается мозг, выходят из строя почки и печень. В страшных муках жертва умирает. До не столь давнего времени против трупного яда, даже «легкого», был лишь один способ спасения: после ранения немедленно выжечь место укола каленым железом. Сегодня жертва «легкого кадаверина» может быть спасена токсикологами, но последствия для здоровья остаются навсегда. В наши дни такие отравления порой встречаются у патологоанатомов, которые режутся по неосторожности при вскрытии тел умерших.

Отравление так называемыми «тяжелыми кадаверинами» куда более опасно. От них спасения еще не найдено, это объясняется, на мой взгляд, присутствием в таких веществах белковых соединений, которые еще мало изучены. Сразу через несколько минут после укола или ранения наступают слабость, головокружение, рвота… Еще несколько мгновений – и жертва погибает от паралича сердца и легких. Яд при вскрытии не определяется никакой экспертизой.

Когда писалась эта книга, я собирался дать два-три рецепта приготовления кадаверина в самых элементарных условиях. Их секреты обещал раскрыть мне один отставной офицер, воевавший в Афганистане и в Таджикистане. Но когда я увидел, что метод приготовления «легкого кадаверина» по-офицерски начинается с рекомендации: «Найдите кошку не очень больших размеров и три дня кормите ее…», сразу осознал, что это не для добрых людей.

Трупный яд – безобразная сила! Для его получения живую свинью подвешивали за задние ноги и быстро забивали до смерти. Ее перегнившая на солнце туша – в высушенном или в жидком состоянии – и являлась основным компонентом будущей «кантареллы». Эта гадость в зависимости от дозы отравляющего вещества или стремительно убивала, или провоцировала медленную смерть.

Спросите, откуда само слово «кантарелла»? Ведь звучит оно совершенно не страшно… Слово, и правда, веселое, сродни глаголу «кантаре» – по-итальянски, впрочем, это не только означает «петь», но и «шантажировать». Другое дело, что в «кантарелле» слышен и «кантаридин» – яд жуков-нарывников и шпанских мушек. Существует и другое объяснение: «кантареллой» назывался маленький кубок, который у Борджиа в конце застолья вручался тем из приглашенных, кого хотели отравить.

Действие порождает противодействие. Этот закон Исаака Ньютона действителен не только для физиков, но и для отравителей. Неоднократно «святому семейству» его «доброжелатели» пытались ответить их же монетой. Через папских слуг и придворных музыкантов враги Борджиа – а недостатка в них никогда не было – пробовали отравить блюда и вина понтифика, но Александр VI был начеку. Самая известная попытка убить его ядом связывается с именем той, кого по праву прозвали «тигрицей Романьи». С Екатериной Сфорца, одной из самых ярких женщин итальянского Возрождения.

Родственница римских пап и миланских герцогов, Екатерина с детства обучалась не только воинскому делу, но и алхимии. Ее перу принадлежит трактат о косметике под названием «Сборник экспериментов» (Experimenta), в котором содержались, в том числе, и рецепты ядов и любовных зелий. Сфорца владела по наследству городами Форли и Имола, ранее подпадавшими под юрисдикцию папы римского. Когда Цезарь Борджиа попытался силой отнять их, точнее – вернуть под папский скипетр, началась вражда «святой семьи» Александра VI с «тигрицей Романьи». Не на жизнь, а на смерть.

Силы были, конечно, неравными, ведь на стороне Борджиа выступал французский король. И тогда, устав испытывать судьбу в военных столкновениях, графиня Форли написала Александру VI послание с предложением перемирия и такого соглашения, которое бы удовлетворило папу с его непомерными амбициями. Пропитанное страшным ядом, это письмо – как задумано – должно было быть передано непосредственно в руки Родриго Борджиа. Но как доставить эту «мину замедленного действия» в Ватикан? Для этого отравленное послание было запаковано в плотную материю красного цвета и вложено внутрь полого посоха, который и нес гонец. Но исполнители преступления оказались не на высоте: в поисках кратчайшего подхода к понтифику они попытались завербовать папского камердинера, а тот «протёк» – выдал злоумышленников ватиканским гвардейцам. Посланцев Екатерины Сфорца, которые сознались во всем, повесили по приказу понтифика.

Александр VI не преминул воспользоваться этим покушением на себя и представить его официальным поводом для уничтожения «тигрицы Романьи»: покушение на викария Христа, разве не является оно самым гнусным из предательств для христианина?!.. В конце концов цитадель Равалдино в городе Форли, где с оружием в руках исступленно оборонялась графиня, пала после отчаянного штурма. И торжествующий Цезарь Борджиа привез Екатерину Сфорца, в клетке и закованную в золотые цепи, в Рим…

Но рассказ мой не будет полным, если я не расскажу о том, что в Истории происходят самые любопытные стечения обстоятельств, которые как бы закольцовываются. Сына Екатерины Сфорца от ее третьего, последнего, брака звали Джованни. Когда его мать умерла, ему было одиннадцать лет, и до семнадцати его опекуном был родственник, банкир по фамилии… Медичи! Но ростовщичество отнюдь не интересовало подростка, он стал известным кондотьером, наемным капитаном по кличке Большой дьявол – в мать-воительницу, наверное. Джованни де Медичи, раненный-перераненный, погибнет от гангрены после боя в двадцать восемь лет. Но оставит после себя сына Козимо Медичи, который впоследствии станет Козимо I, великим герцогом Тосканы, прародителем многих королевских фамилий Европы. Да-да, тем самым Козимо Великолепным из «клана отравителей».

…История искусно закольцевала судьбы людей и в ядовитой летописи папской фамилии. Александр VI сам, в конце концов, был отравлен в 1503 году. Причем – собственным ядом.

Вместе с сыном Цезарем папа задумал убийство кардинала Адриано Кастелли де Корнето, владельца обширных сельскохозяйственных угодий. Понтифик приказал своим придворным алхимикам ввести яд в три бутылки красного вина, прихваченных на трапезу с кардиналом на чистом воздухе. Этой отравы, по расчетам Борджиа, было достаточно, чтобы убить и Корнето, и остальных восьмерых кардиналов, приглашенных на обед членов Священной Коллегии у виноградников. Но то ли виночерпий замешкался и перепутал бутылки, то ли дьявол попутал, решив в назидание смертным расправиться со своим чересчур увлекшимся в грехопадении слугой… В общем, первому отравленное вино досталось папе, а затем – и Цезарю, который, правда, по причине стоявшей в августе жары разбавил напиток водой, что его, видимо, и спасло.

Александр VI почувствовал подвох сразу, но виду не подал. По возвращении в Ватикан близким ничего не сказал: думал – пронесет, ведь он регулярно принимал противоядия. Однако через четыре-пять дней дело стало совсем плохо, и вскоре папа скончался, не приходя в сознание. Цезаря же врачи спасли: бросили его, бьющегося в лихорадке, в бочку со льдом. Молодой организм кардинала-расстриги – ему не было и тридцати – оказался более стойким, но все равно после знаменательного обеда у монсеньора Корнето отравитель долго болел. Кожа его слезала кусками, а на лице образовались раны, от которых потом остались шрамы. Утверждали, будто Цезарь Борджиа в течение нескольких месяцев для выведения из организма яда принимал кровавые ванны непосредственно в туше только что освежеванного не то быка, не то мула, подвешенного за ноги на раме.

Новости о смерти понтифика римская паства первоначально не поверила. Чтобы поглазеть на мертвого развратного викария Христа в соборе Святого Петра, собралась огромная толпа. К тому же власти сообщили, что наместник Бога на земле скончался от малярии, усугубленной дизентерией. А было не похоже: на каникулярной жаре тело Александра VI раздулось, распухло и выглядело отвратительно. Вот как описал эту метаморфозу один из современников:

«Его тело начало гнить, рот его стал источать пену, подобно котелку, поставленному на огонь, и это продолжалось до тех пор, пока он не был похоронен. Он так ужасно раздулся, что потерял человеческие формы, и уже не стало разницы между длиной и шириной его тела. От смертного ложа до места погребения его надо было тащить на веревке, привязанной к ноге, поскольку никто не осмеливался тронуть труп».

Как известно, змея не умирает от собственного яда. Но, оказывается, бывают и исключения.

Глава 39. Горькие Горки

– …О деле потолкуем, когда поправитесь, дорогой Алексей Максимович, – стараясь говорить как можно ласковее, перебил Горького Иосиф Сталин.

Алексей Максимович говорил вождю о необходимости впредь больше печатать женщин-писательниц, о том, что надо поддерживать молодых литераторов, особенно – на периферии… Но Сталин не скрывал, что сегодня все эти мелочи его мало интересуют, и осадил старого писателя:

– Нехорошо, Алексей Максимович, нехорошо! Надумали болеть. Поправляйтесь скорее!.. А быть может, дорогой, в доме найдётся вино, мы бы выпили за ваше здоровье по стаканчику.

Послали за бокалами. Сталин посмотрел на Молотова и Ворошилова, приехавших вместе с ним, и одним лишь взглядом, желтыми глазами своими заставил ссутулившихся, не скрывавших усталость соратников поднять выше головы и взбодриться. Эти двое все на ходу хватали, чувствовали настроение Хозяина без слов.

Раздали бокалы, розлили грузинское вино. Сталин, почему-то непривычно возбужденный, произнес тост:

– За великого писателя и великого сына нашей советской родины! – и взглянул с нежностью на Горького, словно подпитывая его своей энергией. И правда, Алексей Максимович распрямился и расправил плечи.

Заскрипели двери, и в проеме входа в спальню вдруг нарисовались квадратные усики главного чекиста страны Генриха Ягоды, прозванного Троцким «усердным ничтожеством».

– А этот зачем здесь болтается? – не без брегливости удивился Сталин. – Чтобы его здесь не было… И вообще, зачем тут столько народу! – Заметил Петра Крючкова, бессменного личного секретаря Горького, а заодно – и давнего осведомителя НКВД, и с показательным возмущением обвел рукой вокруг себя:

– Кто за все это отвечает? Есть тут ответственный или нет? Вы знаете, что мы можем с вами сделать?

Сталину заметно нравилось на этой даче в Горках-10, которую он не столь давно выделил от своих щедрот живой «иконе революции». Сталин чувствовал себя в бывшем особняке фабриканта Ивана Морозова по-хозяйски. Кавказский вождь пролетариев посмотрел с хитрецой на Горького, на свою кремлевскую компанию, угодливо застывшую с приклеенными улыбками рядом, и начал прощаться. Уже непосредственно в дверях все трое – Сталин, Молотов и Ворошилов – обернулись и, как провожающие на пристани, чуть ли не по-детски трогательно помахали Горькому руками.

Когда они вышли, Алексей Максимович, всегда отличавшийся сентиментальностью, а тут едва не давший слезу, зашелся в кашле и чувственно произнес, обращаясь к жене:

– Какие хорошие ребята! Сколько в них силы…

Таков очередной апокриф одной из прощальных встреч Сталина с Горьким в Горках-10. Произошло это 8 июня 1936 года. Так ли все было на самом деле? Не знаю точно, но – во всяком случае – так рассказывала Екатерина Пешкова, жена писателя. Впрочем, в 1964 году на вопрос американского журналиста Исаака Левина о смерти Горького она воскликнет: «Не спрашивайте меня об этом! Я трое суток заснуть не смогу…» Вероятно, об этой встрече не было бы нужды и говорить, если бы не события, предшествовавшие этому рандеву, и то, что свершилось после него. Писатель, провозглашенный советской властью «пролетарским гением», не скрывал нагрянувшего на него разочарования большевистским переворотом, точнее – жестокими последствиями того, что Ленин и иже с ним назвали «революцией». То, что охватило огромную державу, не имело ничего общего с теми гуманистическими, радужными и либеральными, обещаниями, которые рассыпали перед российским народом Ленин и его подельники в дни их прихода к власти. Чтобы не стать с первых дней советской диктатуры ее врагом, Горький и уехал из России. С благословения Ленина отбыл в 1921 году – сначала в только что созданную Финляндию, затем в Германию, тогдашний заповедный край русской эмиграции, и, наконец, в Сорренто, в любимую им Италию.

Заметки на полях

Еще в древнеегипетских манускриптах записано, что в зависимости от способа приготовления медикамента снадобье может оказаться либо пагубным, либо благотворным. Так, Чарльз Дарвин, великий английский натуралист, одним из первых обосновавший идею, что все виды живых организмов эволюционируют со временем и происходят от общих предков, отравился арсенитом калия, назначаемым внутрь при малокровии, истощении и даже малярии. Кстати, вплоть до пятидесятых годов прошлого века это запрещенное сегодня лекарство прописывалось медиками.

Когда же Алескей Максимович окончательно вернулся в Москву в октябре 1932 года по личному приглашению самого Сталина, запоздало спохватился: «Попал! В золотую клетку попал…» Да, Горькому дали в личное пользование особняк Рябушинского у Никитских ворот, дачи дали в Тессели в Крыму и в Горках в Подмосковье, специальный вагон выделили. Именем его с помпой назвали Тверскую улицу в Москве и родной Нижний Новгород, а вот свободу взамен отняли.

Но Горький не мог оставаться без дела, сложа руки сидеть, ему нужно было действовать, не испрашивая ничьих разрешений, общаться с людьми. Кремлю это не понравилось. Тогда, чтобы ограничить активность писателя, его заперли на даче в Крыму. И началось! Его сначала требовательно-возмущенные, а затем и униженно-просительные письма первым лицам режима, неизменно остающиеся без ответа… Жесткая цензура любой корреспонденции… Лишь в мае 1936 года Алексей Максимович сумел вырваться из крымской ссылки. Причина уважательная: в Москве заболела внучка. Однако, едва приехав в столицу, в первый день лета писатель сам странно захворал. Поначалу это вроде бы походило на грипп (Горький, грешным делом, подумал, что им его «наградили» внучки Марфа и Дарья), который очень быстро превратился в воспаление легких и следом – в сердечную недостаточность.

Казалось бы, дело понятное: легкие у Горького, волгаря, человека крепкого от природы, всегда были слабым местом. В молодости он пытался покончить жизнь самоубийством, стрелял себе в грудь и задел легкое. Лечился долгие годы от туберкулеза. К тому же писатель всю жизнь неустанно курил – порой до семидесяти пяти папирос в день! Задыхался, харкал кровью, выслушивал осуждающие нотации родных и врачей, но все равно курил… Да еще стоит учесть и немалый возраст автора «Клима Самгина», перемену климата – крымского на московский. Не говоря уже о том, что, вернувшись в Белокаменную, Горький первым делом поспешил на могилу сына и там, на кладбище, переохладился.

Однако Алексей Максимович вряд ли верил в случайные совпадения. Дело в том, что два года назад при схожих обстоятельствах умер в Подмосковье его Максим, единственный сын. И все у него тоже началось с простуды, при полном равнодушии к больному кремлевских врачей стремительно переросшей в тяжелое легочное и сердечное осложнение. Уже тогда Горький заподозрил отравление, ведь сын работал в НКВД, под началом Генриха Ягоды. (Впрочем, сам Ягода версию отравления Пешкова-младшего на допросе в Лубянке, если верить протоколам допросов, решительно отрицал; все валил на «врачей-убийц».) И что теперь? Неужели пришла и его персональная очередь стать жертвой яда?

Со Сталиным Алексей Максимович никогда не был близок – как, скажем, с Лениным когда-то. Слагать книгу о «вожде народов», как хотелось Сталину, демонстративно не торопился. Более того: отказался писать статью в «Правду» о нерушимой дружбе Ленина и Сталина… Но почему же тогда перед самой смертью писателя Хозяин (его в ту пору только начали называть так) столь упорно к Горькому наведывался? Трижы, и каждый раз – в сопровождении соратников, словно алиби себе обеспечивал? Говорил с классиком о чем угодно: о женщинах-писательницах 8 июня или о восстании Болотникова и о положении французского крестьянства 12 июня… Не получилась только встреча 10 июня – Горький, наконец-то, заснул, и врачи, на удивление, отказали Хозяину будить старого человека.

Зачем Сталину нужен был больной, ослабший и такой беспомощный «буревестник революции»? Уж не для того ли диктатор ездил в деревню за тридевять земель из Кремля, чтобы проконтролировать: Горький с его вечными просьбами за кого-то, интеллигентскими, либеральными воззрениями и с сохранившимися разветвленными международными контактами, ставший для большевиков обузой, воистину умирает? Дни классика были сочтены, Сталину оставалось только определиться окончательно с датой ухода пролетарского героя в мир иной. Как говаривали в Гражданскую войну: лично на местах проверить посты!

Знаменательный факт: еще при жизни Горького в Москве прошел слух о его скорой, неизбежной смерти. Секретарь тогдашнего Союза писателей, философ Павел Юдин, о котором говорили, будто он был «лучшим философом среди сотрудников НКВД и лучшим энкавэдэшником среди философов», заявил знакомым, что пролетарский классик скоро умрет. Это произошло 31 мая. А Горький заболел аккурат в первый день июня. Утечка секретной информации, сенсационное предвидение или глупая оговорка «под банкой»? Скорее всего, приговор старому писателю был кремлевским Хозяином уже вынесен, Сталину оставалось только определиться с датой его исполнения.

Поначалу к Горькому приставили семнадцать (!) врачей. Но после визитов Сталина в Горки, где «буревестнику революции» становилось только хуже, большинство эскулапов в одночасье убрали. Значительную часть времени рядом с ним оставалась только акушерка Олимпиада Черткова («Начал я жить с акушеркой и кончаю жить с акушеркой», – шутил про нее Горький). Она периодически вкалывала писателю, которого – как сама «солнышко Липа» (горьковское прозвище) признается потом – искренне, по-бабьи, любила, лошадиные дозы камфоры. Бывало так, что – как выяснится позднее – больной получал до сорока уколов камфоры в сутки! С советским энтузиазмом происходило это и перед каждым из визитов в Горки Сталина. Получив такой допинг, Горький на время оживлялся, вставал с постели и занимал место в кресле для увлеченной беседы с гостем с большевистского Олимпа. Даже выпивал!.. Казалось, будто он идет на поправку. Однако потом, когда высокий визитер исчезал, мигом «сдувался» и чувствовал себя еще хуже, превращался в живой труп.

Заметки на полях

Не был ли отравлен писатель именно камфорой? Она ведь в больших дозах тоже может стать ядом. Маленькая справка: в 1983 году Управление США по контролю за качеством пищевых продуктов, медикаментов и косметических средств (FDA) установило, что концентрация камфоры в медицинских продуктах не должна превышать 11 процентов, не больше. При пероральном[44]44
  Приём лекарственных средств через рот (лат. per os, oris), путём проглатывания лекарства.


[Закрыть] приеме камфора легко всасывается. Значительные ее количества поглощаются слизистыми оболочками при вдыхании, а также кожей. Обычно симптомы проявляются в интервале от 5 до 90 минут после приема токсичной дозы. То же самое, только быстрее, происходит в организме и после камфорных инъекций… Но внезапно может начаться постиктальная депрессия[45]45
  Симптомы такой депрессии могут включать в себя чрезмерную подавленность настроения, плаксивость, бессонницу или повышенную сонливость, сильную усталость, вплоть до комы.


[Закрыть], а за ней и кома может наступить. Не исключена и смерть от угнетения дыхания. Ничего себе эффективный метод лечения выбрала для своего кумира «солнышко Липа»!

«8 июня 6 часов вечера. Состояние Алексея Максимовича настолько ухудшилось, что врачи, потерявшие надежду, предупредили нас, что близкий конец неизбежен, – вспоминала вдова писателя Екатерина Пешкова. – Алексей Максимович – в кресле с закрытыми глазами, с поникшей головой, опираясь то на одну, то на другую руку, прижатую к виску, и опираясь локтем на ручку кресла.

Пульс еле заметный, неровный, дыханье слабело, лицо и уши и конечности рук посинели. Через некоторое время, как вошли мы, началась икота, беспокойные движенья руками, которыми он точно что-то отодвигал или снимал что-то…»

Казалось бы, вот он – конец. Но в Горках горьковских заполошенно сообщают о скором приезде Сталина, и акушерка Черткова вновь обильно колет классику камфору, после которой Алексей Максимович оживает, словно птица-феникс. Всё его пребывание в Горках-10 это хроника отложенной смерти. Словно бы Горький никак не решался уйти в мир иной без персонального соизволения Сталина. Об этом скажет и Мария Закревская-Будберг, бывшая гражданская жена Горького в эмиграции, сохранившая с ним на всю жизнь близкие отношения: «Умирал он, в сущности, 8-го, и если бы не посещение Сталина, вряд ли вернулся к жизни».

16 июня все воспряли: писатель почувствовал себя гораздо лучше. «Кризис миновал!» – поспешли отрапортовать врачи. Но уже на следующий день состояние «буревестника революции» сделалось критическим. Горький принялся задыхаться, пульс его начал бешено скакать, губы посинели… Через сутки великого писателя не стало.

Засуетилась охрана. Явились энкавэдэшники, примчался Ягода. Он сразу приказал изъять все бумаги и опечатать все комнаты. Заявил семье, что тело Горького будет кремировано. Позднее урна с прахом по постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) будет захоронена не на Новодевичьем кладбище, где писатель просил предать его земле рядом с сыном Максимом, а в кремлевской стене. Даже часть праха из траурной урны, как просила Екатерина Пешкова, семье не отдали. Сказали обтекаемо, но более чем понятно: «Нет решения».

Кремация исключала эксгумацию тела. И никто из разом явившихся многочисленных казенных лиц не обратил внимания на странный факт и официально не зафиксировал его. Симптомы заболевания, поразившего Алексея Максимовича, одновременно наблюдались и у некоторых членов обслуживающего персонала усадьбы в Горках-10. Все они ели одну и ту же пищу, которую готовили в столовой при даче, все они дышали одним и тем же воздухом… Не удивительно, что по Москве поползли слухи об отравленных продуктах и о якобы пропитанных ядом обоях особняка, в котором поселили Горького. Абсурдные измышления? Не так-то все просто: примерно в это время активизировали их «научные работы» мастера по ядам в токсикологической лаборатории НКВД. Ягода, не чувствовавший, как кремлевские тучи неумолимо сгущаются над его головой, лично руководил службой отравлений и из кожи вон лез, чтобы доказать Хозяину свою пригодность.

Впрочем, оставлять свидетелей Сталин обыкновения не имел. Хозяин жил по принципу: «Нет человека – нет проблемы». На третьем Московском процессе в 1938 году обвиняемый Генрих Ягода раскрыл планы «правотроцкистских» заговорщиков, «намеревавшихся свергнуть Сталина и захватить власть». Якобы возглавлял заговор Лев Троцкий, который, учитывая высокий авторитет Горького в СССР и за рубежом, решил отдалить писателя от Сталина. Когда же это сделать не удалось, Ягоде поручили ликвидировать Алексея Максимовича. Показания свергнутого шефа НКВД дополнил врач-терапевт Дмитрий Плетнев: «Ягода мне заявил, что я должен помочь ему в физическом устранении некоторых политических руководителей страны. Он прямо предложил мне воспользоваться своим положением лечащего врача у В.В. Куйбышева и А.М. Горького и ускорить их смерть путем применения неправильных методов лечения».

Трое лечащих врачей Горького – И.И. Ходоровский, Л.Г. Левин и Д.Д. Плетнев – были арестованы по делу «антисоветского правотроцкистского блока». Ходоровский вскоре скончался в тюрьме. А Левин и Плетнев уже в марте 1938-го предстали перед судом. Доктора Казаков, Левин и Плетнев, проводившие лечение писателя, поначалу утверждали: «Здесь медицина неповинна», но затем все равно чистосердечно признали «заведомо вредительское лечение». Сознались, что, «применив умышленно неправильное лечение и использовав не соответствующие данному заболеванию лекарства», стали виновниками гибели Горького. 11 марта суд приговорил Левина к расстрелу, а Плетнева, ставшего во Владимирском централе паралитиком, – к 25 годам заключения.

Во время третьего Московского судебного процесса 1938 года Лев Троцкий, находившийся за рубежом с 1929 года, на страницах западных газет пытался доказать абсурдность обвинений, выдвинутых большевистским режимом против него. Но при этом легендарный нарком, превратившийся в политического беженца, считал отравление Горького фактом вполне вероятным. В своей книге «Сталин» Троцкий обвинит в смерти Горького «Каина-Джугашвили»: «Горький, имевший влияние как внутри страны, так и за границей, представлял собой серьезную опасность, а главное, он не мог согласиться с тем уничтожением старых большевиков, которое подготовлял Сталин… Заставить его молчать нечего было и думать; арестовать, выслать или даже „ликвидировать“ было еще менее приемлемо. Оставалось одно – ускорить его кончину при посредстве ядов Ягоды, „не проливая крови“».

Заметки на полях

«Где маузер оказывался почему-то неудобен, Сталин прибегал к яду. На знаменитых московских процессах раскрылось с несомненностью, что в распоряжении Сталина имеется богатая лаборатория ядов и штат медиков, которые под видом лечения устраняют неугодных Сталину лиц. Врачи точно называли те лекарства, которыми они пользовались в таких пропорциях, в таких условиях, когда они из целебных средств превращались в средства убийства. Это делалось тем легче, что большевикам, особенно ответственным большевикам, врачи назначаются Центральным Комитетом партии, т. е. Сталиным. Таинственно погиб в свое время Фрунзе, ставший после меня во главе Красной армии, таинственно погибла жена Сталина Аллилуева; об отравлении говорили в связи со смертью Орджоникидзе, затем Максима Горького…

Небольшое число хорошо посвященных людей, и я в том числе, всегда подозревали, что Сталин содействовал ускорению смерти Ленина… Речь шла, разумеется, об обращении Ленина к Сталину за ядом.

…С какого именно времени лаборатория ядов вошла в административную систему Сталина? Этого я не знаю. Может быть, именно Ленин своей просьбой натолкнул Сталина на мысль, что при соответствующих уловиях яд может быть очень действенным средством для устранения препятствий… Смерть Ленина могла произойти и нормальным путем, но могла быть и ускорена. Факт таков, что она наступила внезапно, после периода медленного улучшения.

…Остается самый главный вопрос: было ли тело Ленина подвергнуто обследованию? Вряд ли кто-либо потребовал этого.

Можно зайти дальше в подозрениях и поставить вопрос о том, действительно ли Ленин обращался к Сталину за ядом. Не была ли вся эта комбинация выдумана для того, чтобы заранее установить свое алиби? Опасности проверки не было ни малейшей: никому из нас не могло, разумеется, прийти в голову допрашивать Ленина, действительно ли он пытался через Сталина добыть яд. Зато в случае, если бы яд в трупе оказался обнаружен, объяснений искать не пришлось бы: Политюро было в свое время извещено, что Ленин искал смерти…»[46]46
  Лев Троцкий. Сталин. Chalidze Publications. Vermont. 1985. С. 255, 256–257.


[Закрыть]

Вряд ли «исповеди» под пыткой врачей стоит рассматривать серьезно. Лубянские палачи обладали такими действенными «методами убеждения», что способны были заставить признаться в чем угодно хоть мумии древнеегипетских фараонов. «Организаторы умерщвления» Горького – доктора Левин и Плетнев – за отсутствием состава преступления с началом горбачевской перестройки были реабилитированы. И тем не менее! «Факт убийства Горького можно считать непреложно установленным», – на все лады станут утверждать многочисленные историки-советологи по обе стороны Атлантики. Их, по большому счету, можно понять. Слишком уж запутанная ситуация сложилась в Горках горьковских.

В воспоминаниях Петра Крючкова, многолетнего секретаря Горького и столь же многолетнего чекистского информатора, появится странная запись: «Умер Алексей Максимович 8-го». Но официально-то умер Горький 18 июня… Невозможно списывать такую неточность – целых десять дней! – на рассеянность или халатность Крючкова, человека нестарого и вполне вменяемого. В чем же дело тогда? Впрочем, «непоняток» вокруг смерти «буревестника революции» и так предостаточно. В Париже мне попались на глаза мемуары меньшевика-эмигранта Бориса Николаевского, собиравшего на чужбине материалы о политической истории России, в которых он утверждал, будто Горького отравили бонбоньеркой конфет с ядом. Интересный ход! Но маловероятный. Писатель не любил сладкого. Он бы первым делом принялся угощать «бонбонами» родных, медсестер, челядь… И перетравил бы полдачи, включая собственных внучек.