Текст книги "Политическая наука №1 / 2018"

2. Проблемы концептуализации

Важный предварительный шаг при определении концептуальных оснований рассматриваемых нами политических явлений и процессов заключается в формулировании некоторых базовых, если угодно – «фоновых» посылок, служащих общетеоретическим фундаментом для осуществляемого исследования. Совершенно отчетливо эти общие теоретико-методологические положения были, в частности, сформулированы нами в ходе работы над исследовательским проектом «Политический атлас современности» [см.: Политический атлас… 2007, с. 12–14; Political atlas… 2010, p. 6–9]. В нынешнем случае, применительно к изучению динамики факторов могущества и влияния современных государств в условиях меняющегося мирового порядка, не менее важно зафиксировать ряд базовых положений, относящихся к общему пониманию природы и характера политического развития как такового [см., в частности: Ильин, 2012; 2014; 2016 a; 2016 b].

Продолжая и развивая общую теоретико-методологическую логику «Политического атласа современности», необходимо в первую очередь подчеркнуть неоднородность структуры современного мирового порядка и разнонаправленность векторов современного политического развития (на самом деле не только политического, но и социального, экономического, культурного и др.). Суверенные государства остаются базовыми «ячейками» сегодняшнего мирового устройства, хотя при этом все более значимыми для глобального и регионального развития становятся негосударственные акторы. Важно учитывать, что, во‐первых, сами государства (как и их суверенность) всегда сущностно разнородны по своим внутренним характеристикам и по потенциалу мощи и влияния во взаимоотношениях между ними и в международных делах в целом. Во‐вторых, и это очень существенно, государства и их свойства, как и характер их могущества и влияния, историчны. Соответственно не только сами государства имеют различный «эволюционный возраст», но и их могущество и влияние определяются сложными процессами наследования, воспроизводства и видоизменения ряда характеристик и компонентов.

Иными словами, общая структура могущества и влияния современных государств многослойна, а ее динамика обусловлена сочетанием традиционных и новых факторов и компонентов. Волны исторически обусловленных изменений в структуре мирового порядка5555
  В проекте «Политический атлас современности» исследование было сосредоточено на выявлении статической картины мировой структуры, тогда как динамические аспекты анализа были сознательно вынесены за скобки. Тем не менее переход от статики к динамике – это крайне существенный теоретико-методологический вопрос, которому необходимо уделить внимание.


[Закрыть] оказывают свое влияние, но и в свою очередь испытывают воздействие со стороны этих новых факторов и компонентов. Таким образом, условия времени и места – важные характеристики могущества и влияния. Это касается их эволюционных и исторических параметров, а также сказывается даже в режиме повседневности, где они нередко ситуационны5656
  «Власть является ситуационной» [Duncan, Jancar-Webster, Switky, 2002, p. 114].


[Закрыть]. При этом могущество и влияние как базовые характеристики государств и их положения в мировой системе подвергаются существенным трансформациям, связанным с комплексом внутренних и внешних процессов.

Нужно обратить внимание на то обстоятельство, что в существующей литературе могущество (мощь, сила) и влияние нередко используются как синонимы, что, в свою очередь, связано с рядом недостаточно проясненных теоретико-методологических вопросов. Провести их (могущества и влияния) концептуализацию как взаимосвязанных, но при этом аналитически различных явлений – действительно непростое дело.

Традиционно, особенно в литературе «реалистической» направленности, могущество государства понимается как его способность оказывать влияние на других международных акторов и достигать поставленные цели. В разнообразных дефинициях силы и мощи государства практически всегда присутствуют аспекты, так или иначе связанные с влиянием, т.е. воздействием на своих контрагентов на мировой арене. Это мы наблюдаем и в вариантах их общей концептуализации per se5757
  «Могущество – это способность акторов (лиц, групп или институтов) устанавливать или менять (полностью или частично) варианты альтернативных действий или их выбора другими акторами. Влияние – это способность акторов определять (частично) действия или решения других акторов в контексте наборов, доступных для их альтернативных действий или решений» [Mokken, Stokman, 1976, p. 37].


[Закрыть]. Вместе с тем, по крайней мере, с аналитической точки зрения, следует учитывать немаловажные нюансы: с одной стороны, могущество может быть источником влияния, но и реальное влияние может оказываться источником могущества [см.: Fels, 2017, p. 167]. С другой стороны, возможно и могущество без оказания влияния, притом что неоказание реального влияния может быть свидетельством и проявлением мощи особого рода.

Как могущество, так и влияние основываются на наличии определенных ресурсов и возможностей материального и нематериального свойства5858
  «Могущество и влияние должны в первую очередь определяться в категориях потенциалов или возможностей [Mokken, Stokman, 1976, p. 40]. Согласно распространенной точке зрения, притом что очевидно, что ресурсы сами по себе это еще не обязательно реальное могущество и влияние, для сравнения и оценки последних необходимо в первую очередь измерение имеющихся у государства потенциалов и возможностей [Holsti, 1964]. Заметим, однако, что при таком измерении возможно несовпадение ресурсов и реальных действий, что и было отмечено нами выше.


[Закрыть]. При концептуализации рассматриваемых феноменов важно принимать во внимание различия между потенциалом и ресурсами могущества и влияния – и реальными действиями, основывающимися на них. Потенциал не всегда может трансформироваться и проявляться в конкретном действии, а неиспользование имеющихся ресурсов в некоторых ситуациях способно обладать эффектом действия. Кроме того, в зависимости от исторически складывающегося внешнего и внутреннего контекста доступные потенциалы (ресурсы) и конкретные действия имеют свою динамику и проявляются по-разному5959
  Немаловажный аспект заключается также в необходимости учета в конкретном исследовании не только ресурсов и результатов их использования, но и стратегий и действий включенных в эти процессы взаимодействий акторов [Measuring national power… 2000].


[Закрыть].

Могущество государства может пониматься как минимум двояко – как атрибут (свойство) и как отношение особого рода. Оба эти аспекта важны концептуально, в том числе в разрезе их возможной и предполагаемой операционализации.

С точки зрения рассмотрения государственного могущества (силы) как атрибута исследование может быть сфокусировано на его различных компонентах и способностях – военных, экономических, технологических, культурных и др. Именно здесь обнаруживается и проявляется их содержательная связь с проблематикой государственной состоятельности, понимаемой как своего рода кумулятивная характеристика внутренних свойств государства, которые теоретически как раз и обеспечивают необходимые ресурсы влияния. Могучие и влиятельные государства, как правило, обладают солидной государственной состоятельностью. И наоборот, слабость государственной состоятельности, обусловленная различными внутренними причинами (такими как внутренние расколы, напряжения и конфликты, слабые институты, плохая управляемость и др.), снижает мощь и влияние государства в мире. C одной стороны, государственная состоятельность представляет собой самостоятельную проблемную область6060
  Литература по этой проблематике огромна и постоянно пополняется. Обзор основных течений и проблематики см. в [Мельвиль, Ефимов, 2016; Melville, Mironyuk, 2016].


[Закрыть], но с другой – непосредственно связана с пониманием мощи как набора определенных качеств и свойств, в тех или иных степенях и сочетаниях, присущих различным государствам6161
  В некоторых случаях понимание основных компонентов могущества («силы») государства практически совпадает с распространенными в литературе представлениями об измерениях государственной состоятельности. Так, например, для [Ganguly, Thompson, 2017] это (а) фискальная способность, (б) принудительная способность, (в) легитимность и (г) монополия вооруженного насилия. Можно спорить об этих определениях, но сам факт совпадения в понимании параметров государственной состоятельности и мощи государства как его атрибута [например: Savoia, Sen, 2015] достаточно показателен.


[Закрыть].

Иная (хотя и взаимодополняющая) трактовка государственного могущества связана с его пониманием как особых двусторонних и многосторонних взаимоотношений между различными государствами и их группами на мировой арене [см., например: Baldwin, 2013]. Такая интерпретация мощи и могущества во многом возвращает нас к их пониманию как влияния особого рода, вызывающего определенные действия одного государства (или их групп) под воздействием другого государства (или их групп). Применительно к характеристикам этих взаимоотношений могут различаться, в частности, их (а) масштаб («интенсивность»), (б) область («сфера действия»), (в) достоверность («степень убедительности»), (г) затратность («цена»), (д) используемые средства («инструменты») и др. [Baldwin, 2013].

Понимание мощи как взаимоотношения особого рода предполагает также важный институциональный аспект, т.е. учет позиций государств и их возможностей для оказания влияния в рамках существующих глобальных и региональных международных институтов, в том числе воздействия на регулирующие их деятельность нормы и правила. Но это также и аспект нормативный, связанный с признанием роли международных норм и легитимности в определении факторов могущества и влияния, как и их динамики. Могущество и влияние государств в современном мире основываются не на произволе, а на их нормативности и легитимности (в том числе на международном авторитете и репутации).

Вместе с тем вопрос о нормативном аспекте мощи и влияния имеет ряд немаловажных нюансов. В первую очередь это связано с исключительной способностью устанавливать международные нормы и правила и «наказывать» их «нарушителей». В то же время могущество и влияние могут выражаться также и в сознательном нарушении старых существующих норм и правил и создании новых6262
  На это обстоятельство обратил мое внимание М.Г. Миронюк.


[Закрыть]. Разумеется, в реальной мировой политике мы сталкиваемся с разными «нарушителями». В одних случаях условные злостные «плохиши» нарушают общепризнанные нормы, но при этом осознанно действуют всё же в рамках международной системы, не имея ни ресурсов, ни амбиций для установления новых общих правил. В других случаях может иметь место заявка на изменение норм и правил самого мирового порядка6363
  Об общетеоретических моментах см.: [Axelrod, 1986], также в качестве примера из современности см.: [Новые правила… 2015].


[Закрыть]. Действия такого рода «ревизионистов» (или системных «дезинтеграторов») в определенных ситуациях могут основываться на нематериальных активах – например, на политической воле и соответствующей стратегии.

Другая немаловажная сторона вопроса о нормативности мощи и влияния относится к общей проблеме статуса и статусности государств в системе мирового порядка. Выше уже подчеркивалась принципиальная разнородность (причем во многих отношениях) государств, взаимодействующих сейчас и всегда исторически взаимодействовавших между собой. Корни проблемы здесь в том, что среди них, в соответствии с принятой терминологией, есть сверхдержавы, великие державы, средние и малые державы, не говоря уже о непризнанных (или полупризнанных) государствах, «несостоятельных» государствах и «квазигосударствах».

Великие державы не только обладают особыми, исключительными качествами и ресурсами, но и разными способами демонстрируют свою способность и (NB!) готовность действовать в соответствии со своим высоким статусом, наглядно демонстрируя и подтверждая его. При этом сама группа великих держав внутри себя неоднородна – в ней выделяются государства, чей статус соответствует имеющимся у них ресурсам и возможностям. Вместе с тем есть государства (как правило, относящиеся к группе «восходящих») со способностями выше, чем их в настоящий момент признаваемый в мире статус, а с другой стороны – «нисходящие» государства, чей завоеванный ранее статус, на который они продолжют претендовать, выше, нежели их наличные ресурсы и возможности. Согласно существующей в современной литературе классификации, это, соответственно, три разных типа «великих» держав – status consistent, status underachievers и status overachievers [см.: Major powers… 2011; Corbetta, Volgy, Rhamey, 2013]. Забегая вперед, подчеркнем, что дальнейшая работа по дифференциации статусов и статусности современных государств в меняющемся мировом порядке представляется важным направлением перспективных исследований динамики могущества и влияния.

Рассмотрение различных аспектов концептуализации государственной мощи и влияния также предполагает дифференциацию их типов и иерархий – в разных сферах и областях и в разное время. По сути, есть все основания говорить о многомерных «слоях» могущества и влияния, которые должны рассматриваться в разных «координатах» и в их динамике, с учетом процессов их распределения и перераспределения. Отсюда – необходимость концептуального различения разновидностей мощи и влияния: экономического, финансового, военного, технологического, культурного, «мягкого» и др. Исторический и ситуационный характер мощи и влияния означает, что их компоненты и эффекты формируются и проявляются эволюционно, воздействуя и испытывая воздействие со стороны разноплановых процессов внутреннего развития (динамика государственной состоятельности, качество государственных институтов, расколы и конфликты, степень управляемости и др.) и мировой динамики (глобальные и региональные отношения, экономические, социально-политические, демографические, военно-технологические и другие тренды развития).

Но как измерить и сравнить столь разнородные явления? Для поиска возможных ответов на эти нетривиальные вопросы необходимо тщательно рассмотреть некоторый комплекс методологических проблем, связанных с формированием и использованием различных инструментов и технологий измерения могущества и влияния современных государств.

3. Инструменты и технологии измерения

Отправным пунктом такого рассмотрения должно стать понимание внутренней связи между выбором тех или иных измерительных приемов и избранными концептуальными основаниями исследования. Причем в определенном и базовом смысле концептуализация первична, поскольку именно она задает базовые ориентиры для поиска соответствующих ей методов измерения6464
  «Суждение является критическим компонентом политического измерения, характерным для более чем одного наблюдателя» [Schedler, 2012, p. 21]; «Прежде чем измерять мощь, нужно иметь саму концепцию мощи» [Baldwin, 2013, p. 279].


[Закрыть]. Между тем в исследовательской практике нередки ситуации, когда, с одной стороны, умозрительные теоретические конструкции совершенно оторваны от реальных и доступных ресурсов для последующего эмпирического анализа6565
  Например, Дж. Харт выделяет три аналитически возможных подхода к измерению и сравнению могущества и влияния: (а) контроль над ресурсами; (б) контроль над другими акторами; (в) контроль над событиями и результатами как обобщенный и наиболее предпочтительный, с его точки зрения, критерий измерения ресурсов и действий. Однако конкретный способ такого обобщения и операционализации не предложен, что характерно для многих исследований, в которых за различными теоретическими конструкциями не следуют конкретные варианты измерения предлагаемых параметров [Hart, 1976].


[Закрыть], а с другой – эмпирические (прежде всего количественные) методы часто выступают как самодостаточная «вещь в себе», никак не вытекающая из предварительной концептуализации измеряемых явлений.

Строго говоря, измерение (а в определенном смысле и само эмпирическое наблюдение) возможно только на основе предварительного согласия по некоторым базовым концептам, относящихся к наблюдаемым и измеряемым объектам. Необходимо, однако, сознавать, что здесь вряд ли возможны идеальные решения из-за множества условностей и допущений, связанных с проблемами измеримости. Любое измерение всегда определенное упрощение, выделение одного из «срезов» реальности из ее многообразия. К тому же далеко не все в этой реальности вообще относится к сфере наблюдаемого и измеряемого. И здесь всегда есть простор для возможных ловушек, погрешностей и ошибок6666
  «Измерение всегда может предполагать ошибку» [Measuring regional authority, 2016, p. 10].


[Закрыть]. Например, ловушка «абсолютных цифр», когда они безотносительно к условиям и условностям анализируемого контекста могут восприниматься как «истина в последней инстанции». Или своего рода «искушение рейтингами», которые, несмотря на изначально присущие им упрощения и условности, нередко воспринимаются как окончательные оценки6767
  Развернутую и обоснованную аргументацию см.: [Ranking the world, 2015].


[Закрыть].

Применительно к рассматриваемым нами сюжетам есть множество методологических сложностей, связанных с различными аспектами измерения мощи и влияния государств. С одной стороны, вполне понятно стремление найти отражающие их количественные индикаторы6868
  Вот показательное высказывание: «Если международным исследованиям суждено стать наукой, необходимо установить четкие количественные измерения для их базовой переменной – национальной мощи» [Alcock, Necombe, 1970, p. 335].


[Закрыть]. С другой стороны, иной раз высказываются серьезные сомнения в самой возможности количественно измерить это многомерное явление, обладающее, к тому же, скрытыми от непосредственного наблюдения свойствами (в том числе «нематериальными»)6969
  См., например, соответствующие аргументы в [Guzzini, 2009]. Как представляется, в этой линии аргументации есть, однако, как минимум два методологических изъяна: во‐первых, измерение и сравнение «материальных» компонентов может дать ценную информацию для оценки государственного могущества и влияния; во‐вторых, в современных исследованиях есть и попытки квантификации соответствующих «нематериальных» компонентов (об этом см. ниже).


[Закрыть]. Тем не менее едва ли не магистральное направление в современных исследованиях государственного могущества и влияния связано скорее с различными попытками выявить и сравнить их количественные индикаторы.

При этом необходимо так или иначе учитывать целый ряд методологических сложностей, связанных с определением используемых инструментов и технологий измерения. Прежде всего это вопросы, связанные с выбором наиболее адекватных целям исследования индикаторов, определением их «весов» и их агрегацией, решением проблемы пропущенных данных, определением «прокси»-переменных, технологиями построения соответствующих индексов и др.

Выбор индикаторов достаточно сложен по многим причинам и зависит от выбора позиции по ряду достаточно существенных вопросов. Выше уже говорилось о том, что способы измерения зависят от концептуализации, но они же зависят и от выбора приемов их конкретной операционализации. Можно выделить (опять-таки не в порядке важности) некоторые методологические «развилки» и проблемы, возникающие при выборе тех или иных инструментов и технологий измерения.

Прежде всего, существуют различные эксперименты с измерением мощи и влияния государств на основе экспертных суждений и оценок. Примеров достаточно: в одних случаях такая оценка осуществляется буквально в виде своего рода «эссе», как, например, в ранжировании «великих держав» [Mead, Keeley, 2017] или в формате сравнительных экспертных описаний, осуществляемых американской разведывательно-аналитической компанией «Stratfor Forecasting Inc.»7070
  Stratfor. – Mode of access: https://www.stratfor.com/


[Закрыть]. Есть не слишком убедительный опыт составления индекса национальной мощи на основе экономических, политических, военных, научно-технологических и иных индикаторов – рассчитываемых с использованием не традиционных количественных данных, а суммируемых экспертных оценок [Presentation of a new… 2008], а также на основе социологических опросов [Alcock, Newcombe, 1970]. Наконец, достаточно распространенной практикой является обращение к экспертным суждениям при работе с пропущенными данными, особенно в тех случаях, когда статистические программы в силу тех или иных причин не дают требуемых результатов.

Вместе с тем основные направления эмпирических исследований мощи и влияния преимущественно связаны с измерением и обработкой количественных индикаторов. Здесь, однако, есть серьезный и недостаточно проясненный теоретико-методологический вопрос. Дело в том, что в принципе эти индикаторы могут выражать собой либо факторы/причины, либо эффекты / результаты (а в исключительных случаях и то, и другое). Ситуация осложняется высокой степенью взаимной корреляции многих из них, означающей, что они фактически указывают на одни и те же или сходные явления – либо вообще на третьи, скрытые и ненаблюдаемые феномены. Сложность здесь в первую очередь в том, что в случае если используемые в исследовании наблюдаемые и измеряемые показатели на самом деле по-своему и по-разному отражают некую общую для них латентную (т.е. ненаблюдаемую) сущность, являющуюся, строго говоря, их «причиной», то различение факторов / причин и эффектов / результатов может быть трудноразрешимой проблемой. Однако варианты преодоления этой проблемы все же могут существовать. Так, если есть изучаемая латентная сущность (в нашем случае – могущество и влияние) и доступные нам инструменты и технологии в достаточной степени ее улавливают (коррелированы с ней), то они могут выступать в качестве замещающей «прокси»-переменной для ее измерения и понимания. В таком случае дилемма факторов / причин и эффектов / результатов в определенном смысле может сниматься в реальном процессе эмпирического исследования7171
  На эту проблему совершенно обоснованно обратили мое внимание С.А. Ахременко и И.М. Локшин.


[Закрыть].

Далеко не все потенциально важные для исследования государственного могущества и влияния индикаторы могут иметь адекватное количественное выражение – например, упоминавшиеся выше политическая воля, стратегия, национальный характер, культура, человеческий капитал и др. Использование замещающих «прокси»-переменных во многих подобных случаях может служить частичным, хотя и не полностью удовлетворительным вариантом подхода к данной проблеме. Особенно характерно это методологическое затруднение при рассмотрении такого явления, как «мягкая сила». Это понятие, как известно, было введено в научный оборот и политические дискуссии Дж. Наем [см., в частности: Nye, 2004; 2011], который тем не менее не наметил возможные подходы к его операционализации для использования в конкретных эмпирических исследованиях. Какие достоверные количественные показатели можно было бы эффективно использовать для измерения «мягкой силы» – большой вопрос с неочевидными ответами [см., например: Auguelov, Kaschel, 2017].

Такие усилия предпринимаются например, в проекте «Soft Power 30» консультационной компании «Portland» и соответствующем индексе используются как количественные данные, так и экспертные оценки, а также материалы многих других индексов (World Governance Indicators, Government Effectiveness, UNDP Human Development Score и др.). В качестве «прокси»-переменных выступают в том числе показатели международного туризма, пользователей Интернета и Facebook, участников сетей e-government, публикаций в топовых реферируемых журналах, потоков международных студентов и т.п. [McClory, 2017]. Вместе с тем обращают на себя внимание недостаточная концептуальная проработанность используемых индикаторов, их разнородность и фрагментарность, а также достаточно узкий охват сравниваемых государств.

Еще одну методологическую сложность представляют разнородные шкалы измерения, когда в одном индексе мощи и влияния соединяются показатели, выраженные, например, в процентах и абсолютных числах. С точки зрения использования современных статистических методов такая разнородность шкал не представляет собой непреодолимую проблему, поскольку технически они могут быть приведены к единому формату. Но остается содержательный вопрос: как интерпретировать агрегацию столь разнородных индикаторов? Вопрос пока что остается недостаточно проясненным.

Необходимо принимать во внимание и другие сложности при использовании количественных индикаторов и работе со статистическими базами – прежде всего тот факт, что статистические данные по определению имеют свои ограничения. Почти всегда, например, случаются довольно значительные временные задержки в заполнении баз данных, а некоторые из них подвергаются своего рода обратному пересчету по мере появления новых показателей. Более того, используемые индикаторы могут иметь разное значение и отражать разные сущности – именно поэтому так важна их содержательная интерпретация на основе избранной концептуализации. Иными словами, количественные индикаторы никогда не могут быть целью в себе, измерение как таковое представляет собой лишь определенный инструмент, к которому обращаются уже после того, как сформулированы содержательные проблемы исследования7272
  В некотором смысле это частный аспект более общей проблемы, связанной с такой особенностью состояния современной политической науки, как «количественно-качественный раскол». Речь идет об «искушении» сугубо количественными, статистическими методами исследования, когда, образно говоря, за «деревьями» не видно «леса» и теряется содержательная, качественная проблематика По признанию известного политолога-«количественника» Р. Таагеперы, это опасное проявление «чрезмерной и ритуальной зависимости от статистического анализа данных» [Taagepera, 2008; см. также: Schrodt, 2004; Локшин, 2015].


[Закрыть]. Но и после сбора количественных данных и их обработки необходимо вернуться к определению качественных ответов на поставленные содержательные вопросы.

Нельзя не остановиться и на таких методологических проблемах, как определение весов используемых индикаторов при их агрегации в единый индекс и сложности работы с пропущенными данными. Очевидно, что требовательность к теоретико-методологическим основаниям сравнительного анализа могущества и влияния современных государств предполагает определение конкретного соотношения значимости их различных измерений и отдельных индикаторов, особенно при процедуре их агрегации. В принципе существуют разнообразные методы работы с этими вопросами – например, использование дискриминантного анализа и его разновидностей (именно так мы и поступали в проекте «Политический атлас современности»). Однако здесь есть свои сложности, в частности при работе с большими временными рядами в целях изучения динамики анализируемых явлений и процессов, когда конкретная так называемая обучающая выборка должна экспертным путем корректироваться применительно к каждому году наблюдений. Иные возможности связаны с использованием различных вариантов факторного анализа, которым свойственны ограничения иного рода.

Существуют также различные (хотя и не идеальные) методы разрешения проблемы пропущенных данных. С одной стороны, это разнообразные статистические технологии так называемой импутации отсутствующих значений7373
  В качестве примера см.: [Фабрикант, 2015].


[Закрыть], с другой – качественные методы, прежде всего экспертные оценки для заполнения пропусков в создаваемых базах данных. Эти и другие разнообразные подходы, несмотря на свойственные им отдельные ограничения, могут и практически используются для хотя бы частичного преодоления сложностей с пропущенными данными.

В эмпирических исследованиях государственного могущества и влияния разнообразные индикаторы предназначены в первую очередь для построения рейтингов различных стран на основе выбора имеющихся и / или построения новых индексов. В некоторых случаях предпринимаются попытки конструирования соответствующих индексов на основе всего лишь одной переменной (как предполагается, особым образом синтезирующей различные измерения мощи и влияния). В одних случаях это, например, объем военных расходов либо только размер военно-морских сил, в других – размер GDP или потребление энергии и электричества и т.д. Несмотря на кажущуюся привлекательной простоту таких индексов, они явно «спрямляют» намного более сложные комплексы показателей, отражающих различные аспекты рассматриваемых нами многомерных явлений7474
  См. разнообразные аргументы за и против в: [Kugler, Arbetman, 1989; Kugler, Domke, 1986].


[Закрыть]. Именно поэтому в исследовательской практике куда более распространены композитные (составные / агрегированные) индексы, включающие различные сочетания индикаторов. Для того есть свои теоретические основания. В разделе о проблемах концептуализации мы привели аргументы, раскрывающие многомерный характер могущества и влияния государств. Соответственно, можно было бы предполагать, что эти измерения и аспекты так или иначе будут учтены в предлагаемых композитных индексах.

Вариантов здесь немало. С одной стороны, существуют концептуально, казалось бы, обоснованные предложения относительно конструирования таких индексов. Выше мы уже упоминали классическую модель Р. Клайна, предполагающую специфическое синтезирование (через сложение и умножение) компонентов мощи, относящихся к населению, территории, экономике, военному потенциалу, стратегии и национальной воле [Cline, 1977]. Но еще задолго до этого выдвигались отчасти сходные предложения, например: измерять национальную мощь как сумму показателей, относящихся к территории, населению, экономике и военному потенциалу, в том числе ядерному [German, 1960].

Однако проблема с такими и сходными подходами в том, что они практически оторваны от реальных возможностей их эмпирической верификации – такая проблема в этих случаях даже не ставится. Но все наши предыдущие рассуждения об инструментах и технологиях измерения могущества и влияния государств подводят, как нам кажется, к тому, что императивом для такого рода исследования является поиск соответствия обоснованной концептуализации и адекватных приемов эмпирического исследования. Продолжая эту тему, мы должны, с другой стороны, учитывать, что так или иначе существуют немаловажные для политической теории и политической практики образцы концептуализации государственной мощи и влияния с различными вариантами их эмпирического измерения.

Это, например, авторитетный составной индекс национальных возможностей (Composite Index of National Capability), еще с 1970‐х годов разрабатываемый в рамках проекта «Correlates of War» [Singer, Bremer, Stuckey, 1972]. Базовые эмпирические и, что важно, воспроизводимые во временных рядах показатели в данном случае включают военные расходы, военный персонал, производство стали, потребление энергии, население, и в частности городское население7575
  The correlates of war. – Mode of access: http://correlatesofwar.org/


[Закрыть]. Другой вариант – проект индекса национальной мощи (National Power Index), который, однако, совершенно произвольно и неаргументированно устанавливает веса его предлагаемых (никак не обоснованных) компонентов: экономические возможности (25%), военный потенциал (25%), население (15%), технологии (15%), энергетическая безопасность (10%), внешнеполитические ресурсы (10%)7676
  Index of national power. – Mode of access: http://www.nationalpower.info/


[Закрыть].

Наконец, еще один пример – индекс мирового могущества (World Power Index), который использует комплексные показатели, в данной терминологии – «материального» потенциала (территория, ВВП, военные расходы, научно-исследовательские разработки, внешнеэкономические связи и др.), «полуматериального» потенциала (включая население, ВВП на душу населения, уровни потребления, образование и здравоохранение и др.) и «нематериального» потенциала (количество публикаций, международный туризм, миграция, телефоны и интернет и др.)7777
  World power index. – Mode of access: https://danielmoralesruvalcaba.wordpress.com/tag/world-power-index/


[Закрыть].

Здесь тоже есть свои проблемы и сложности, с которыми так или иначе придется иметь дело при планировании и осуществлении эмпирического сравнительного исследования могущества и влияния государств в условиях меняющегося мирового порядка. Так, например, даже в случае адекватной концептуализации основной проблематики нашего исследования мы не можем быть полностью уверены в подборе соответствующих индикаторов – и по многим, в том числе указанным выше, причинам. Важно понять, какие переменные можно использовать в сравнительном анализе с учетом указанных выше проблем «весов», пропущенных данных, агрегации разнородных показателей и др.

4. Перспективы дальнейших исследований

Учитывая рассмотренные выше проблемы концептуализации и выбора инструментов и технологий операционализации и измерения эмпирических показателей влияния и могущества, мы могли бы, тем не менее, попробовать наметить некоторые перспективы дальнейших исследований по рассматриваемой проблематике. Одна из ключевых задач здесь – определение возможных путей к формированию адекватного целям и рамкам осуществляемого исследования нового комплексного индекса могущества и влияния современных государств, учитывающего уроки и ограничения предшествующего опыта. Для этого, среди прочего, необходима дальнейшая проработка вопросов, связанных с концептуализацией рассматриваемой проблематики и уточнением необходимых для эмпирического анализа измерительных инструментов.

Перспективное направление дальнейших исследований связано и с теоретически и методологически обоснованным отбором используемых индикаторов, а также тестированием различных методик работы с ними (в том числе определением их «весов», способов агрегирования и др.).

Выше мы уже могли убедиться в том, что существующие индексы, используемые в сравнительном анализе государственной мощи и влияния, фактически «заточены» под разные исследовательские задачи. К тому же они далеко не всегда, с одной стороны, вытекают из концептуально обоснованной дифференциации различных измерений и аспектов мощи и влияния, а с другой – учитывают встроенные методологические сложности и ограничения (веса индикаторов, проблемы их агрегации, пропущенные данные и др.). Отправным пунктом в нашем случае должны стать сформулированные выше концептуальные положения, учитывающие реально существующие разновидности и измерения могущества и влияния, их содержание, воздействующие на них факторы и их эффекты и др.

Разработка и тестирование такого нового комплексного индекса могут иметь существенное теоретическое и прикладное значение. С учетом предложенной нами концептуализации могущества и влияния, учитываемые в индексе индикаторы должны отражать основные измерения рассматриваемых явлений: во‐первых, ресурсно-экономическое (население, территория, запасы углеводородов, ВНП, экспорт товаров и услуг, НИОКР и др.); во‐вторых, военное (военные расходы, численность армии, наличие ядерного оружия и способов его доставки и др.); в‐третьих, институциональное (роль в ООН, МВФ и других международных организациях); в‐четвертых, «мягкая сила» (качество высшего образования и научных исследований, привлекательность национальных университетов для зарубежных студентов и др.)7878
  Конечно, это лишь предварительные наборы показателей, которые должны уточняться в зависимости от доступности и качества имеющихся эмпирических данных.


[Закрыть]. Такой комплексный индекс, построенный с учетом традиционных и новых компонентов мощи и влияния, должен вывести на уточненные глобальные и региональные рейтинги современных государств, в том числе рассматриваемые в динамике.

Однако новизна предлагаемого подхода заключается еще и в возможности дифференцированного рассмотрения отдельных измерений могущества и влияния применительно к разным странам и группам стран, разным условиям их существования и избираемым стратегиям их национального развития. Такой ракурс по-новому возвращает нас к обозначенному выше вопросу о фундаментальной внутренней разнородности современных государств и их различным эволюционным состояниям. Например, в одних случаях стратегический выбор направлений национального развития может быть связан с упором на совокупные традиционные измерения могущества и влияния – или же с акцентом на финансовые или сугубо военные, или на новые технологические компоненты и т.д. Иными словами, применительно к современным государствам немалое значение может иметь изучение конкретных областей, в которых проявляется их специфическое могущество и влияние (как в глобальном, так и в региональном разрезе).