Текст книги "Политическая наука №1 / 2018"

В целом подобные результаты моделей, разработанных в рамках методологического регионализма, не должны удивлять. Вместе с идеей о том, что для объяснения создания региональных коалиций классические теории коалиционного строительства необходимо применять с большей осторожностью, пришло понимание сложности, нелинейности и разнонаправленности влияния во взаимоотношениях национального и субнационального политических процессов. Несмотря на значительную проработанность относительно новой темы коалиционного строительства в многоуровневых системах, необходимы дальнейшие исследования, которые будут уточнять базовые концепции методологических регионалистов и способствовать лучшему пониманию каузальных связей в создании коалиций между центром и регионами.

Вместо заключения: Три принципа и одно предложение для единой теории

Исследователи коалиций предприняли несколько попыток систематизировать полученное ранее знание в некую систему критериев, объединяющую сразу несколько моделей и концепций, которые были созданы в рамках классических теорий коалиционного строительства [см.: Budge, Herman, 1978; Budge, Keman, 1990]. Однако развития в направлении единой теории эти наработки так и не получили. Формулируя собственную теорию коалиционного строительства в многоуровневых системах (и фактически обозначая переход к методологическому регионализму в исследовании коалиций), Стефуриуч обозначила несколько важных допущений, на которых основаны обновленное понимание и применение классических теорий в новых условиях [Ştefuriuc, 2013, p. 15–24].

1. Партии не являются унитарными акторами. В многоуровневых системах как минимум отделения национальных партий обладают определенной автономией и могут иметь собственные цели и интересы.

2. Цели партий могут быть разными. В многоуровневых системах партии одновременно преследуют несколько целей на нескольких уровнях политического процесса.

3. Политический процесс многомерен. В многоуровневых политических системах, как правило, существует как минимум одно дополнительное измерение политики, которое необходимо учитывать в анализе позиций партий, – отношения между центром и регионами.

4. Коалиционный процесс представляет собой многоуровневую игру (nested games). В многоуровневых политических системах партии координируют свои действия сразу на нескольких площадках – национальном и субнациональном уровнях выборов.

Представляется, что создание единой теории коалиционного строительства, которая, с одной стороны, не теряла бы связь с основополагающими теоретическими наработками методологических националистов, а с другой – могла бы успешно применяться для объяснения и прогнозирования коалиций, формируемых на разных уровнях власти, должно быть основано на трех базовых принципах: адаптивности, интегрированности и многоуровневости.

Адаптивность единой теории коалиционного строительства предполагает, что ее структурные элементы должны быть устойчивыми и при этом в достаточной мере «гибкими». Наряду с «ядром» теории, которое уже практически сформировано классическими концепциями и моделями, она должна обладать наборами аналитического инструментария, подходящего для анализа отдельных случаев или групп случаев коалиционного строительства. Их конфигурация может меняться в зависимости от специфики той или иной политической системы. В этом случае «включение» в конкретную объясняющую модель, используемую исследователем, либо «выключение» из нее отдельных концепций должно происходить без потери в качестве объяснения и прогнозирования.

Интегрированность такой теории означает, что она включает в себя лучшие и наиболее перспективные концепции и модели, разработанные в рамках разных методологических подходов. Такая теория концентрируется на точках соприкосновения и взаимодополняемости этих моделей, а не на их различиях. При этом каждая релевантная концепция становится полноценным структурным элементом, который может войти в «ядро» единой теории, а может оказаться в ее опциональной части и применяться при необходимости. В единой теории институциональные ограничения и теоретико-игровые модели поведения партий становятся ее равнозначными и взаимосвязанными составляющими, служащими общей цели повышения точности объяснения и прогноза случаев коалиционного строительства.

Многоуровневость единой теории коалиционного строительства указывает на то, что среди ее структурных элементов присутствуют концепции, разработанные в рамках методологического регионализма для объяснения создания коалиций в многоуровневых системах. Такие концепции должны преимущественно располагаться в опциональной части теории и «подключаться» к объяснению в соответствующих случаях. При этом, учитывая разнонаправленность каузальных связей в коалиционном строительстве между центром и регионами, следует теоретически проработать и включить в единую теорию top-down (национальный контекст влияет на коалиционное строительство в регионах), bottom-up (региональный контекст влияет на коалиционное строительство в центре) и one-to-one (коалиционное строительство в одних регионах влияет на формирование коалиций в других регионах) критерии формирования коалиций.

Подходящим форматом для объясняющих моделей в рамках единой теории коалиционного строительства может выступить так называемая коалиционная формула, которая будет состоять из суммы релевантных для анализируемых политической системы / уровня выборов критериев. Каждая переменная в такой формуле должна быть соответствующим образом операционализирована: например, минимальная связанная выигрышная коалиция; положительный коалиционный сигнал; полная конгруэтность и т.д. Индикатором переменных должно выступить наличие (1) или отсутствие (0) признака. Коалиционная формула в конечном счете будет выдавать «коалиционную оценку» – сумму баллов, которые получил каждый проанализированный коалиционный проект. Вероятность (т.е. предпочтительность) создания коалиции в такой модели прямо пропорциональна оценке: чем выше коалиционная оценка, тем более предпочтительна коалиция. При этом количество критериев, заложенных в формулу, и максимальный балл могут меняться в зависимости от анализируемой политической системы в соответствии с принципами, обозначенными выше. Формат «коалиционной формулы» представлен здесь в самом общем виде для продолжения дискуссии о воплощении единой теории коалиционного строительства и требует дальнейшей проработки и тестирования.

Разработка эффективного алгоритма для интеграции всего массива существующих теорий, концепций и моделей, объясняющих коалиционное строительство не только с позиций разных методологических подходов (теории игр, рационального выбора и нового институционализма), но и с позиций методологий разного уровня (национализм vs регионализм в теориях коалиций), призвана решить «парадокс слепцов и слона», заявленный в начале данной статьи. Разделяя общие принципы и объединяя на их основе усилия в рамках единой теории коалиционного строительства, «слепцы» если и «не прозреют», то хотя бы сумеют поделиться друг с другом своими представлениями, интегрировать свое знание, а значит, познать «слона» в той степени, в которой это позволяют существующие подходы и методы политической науки.

Список литературы

Austen-Smith D., Banks J. Elections, coalitions, and legislative outcomes // American political science review. – Baltimore, Md, 1988. – Vol. 84. – P. 405–422.

Autonomist parties in Europe: Identity politics and the revival of the territorial cleavage / L. de Winter, P. Lynch, M. Gomez-Reino Cachafeiro, Acha B. (eds.). – Barcelona: ICPS, 2006. – 557 p.

Axelrod R. A Coalition theory based on conflict of interest // Interorganizational relations. Selected writings / W.M. Evan (eds.). – Harmondsworth: Penguin, 1978. – P. 44–54.

Axelrod R. Conflict of interest. – Chicago: Markham, 1970. – 216 p.

Baron D.P., Diermeier D. Elections, governments, and parliaments in proportional representation systems // Quarterly journal of economics. – Oxford, 2001. – Vol. 116. – P. 933–967.

Budge I., Herman V. Coalitions and government formation: An empirically relevant theory // British journal of political science. – Cambridge, 1978. – Vol. 8. – P. 459–477.

Budge I., Keman H. Parties and democracy. – Oxford: Oxford univ. press, 1990. – 256 p.

Budge I., Laver M. The policy basis of government coalitions: A comparative investigation // British journal of political science. – Cambridge, 1993. – Vol. 23. – P. 499–519.

Caramani D. The nationalization of politics. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2004. – 349 p.

Coalition governments in Western Europe / Müller W.C., Strom K. (eds.). – N.Y.: Oxford univ. press, 2003. – 624 p.

Cutler F. One voter, two first-order elections? // Electoral studies. – Amsterdam, 2008. – Vol. 27. – P. 492–504.

Däubler T., Debus M. Government formation and policy formulation in the German states // Regional and federal studies. – L., 2009. – Vol. 19. – P. 73–95.

De Swaan A. Coalition theories and cabinet formations. – Amsterdam: Elsevier, 1973. – 347 p.

Debus M. Office and policy payoff s in coalition governments // Party politics. – Thousand Oaks, CA, 2008. – Vol. 14, N 5. – P. 515–538.

Debus M. Pre-electoral alliances, Coalition rejections, and multiparty governments. – Baden-Baden: Nomos, 2007. – 228 p.

Debus M. Pre-electoral commitments and government formation // Public choice. – N.Y.: Springer Science+Business Media, 2009. – N 138. – P. 45–64.

Decker F. Koalitionsaussagen der Parteien vor Wahlen. Eine Forschungsskizze im Kontext des deutschen Regierungssystems // Zeitschrift für Parlamentsfragen. – Baden-Baden: Nomos, 2009. – Vol. 40. – S. 431–453.

Deemen A., van. Dominant players and minimum size coalitions // European journal of political research. – Malden, Mass., 1989. – Vol. 17. – P. 313–332.

Elazar D.J. Exploring federalism. – Tuscaloosa: The univ. of Alabama press, 1987. – 335 p.

Gamson W. A theory of coalition formation // American sociological review. – Menasha, Wis, 1961. – Vol. 26, Iss. 3. – P. 373–382.

Geys B., Heyndels B., Vermeir J. Explaining the formation of minimal coalitions: Anti-system parties and anti-pact rules // European journal of political research. – Malden, Mass., 2006. – Vol. 45. – P. 957–984.

Golder S. Pre-electoral coalition formation in parliamentary democracies // British journal of political science. – Cambridge, 2006 a. – Vol. 36. – P. 193–212.

Golder S. Pre-electoral coalitions in comparative perspective: A test of existing hypotheses // Electoral studies. – Amsterdam, 2005. – Vol. 24. – P. 643–663.

Golder S. The logic of pre-electoral coalition formation. – Columbus: Ohio State univ. press, 2006 b. – 209 p.

Hooghe L., Marks G. Unraveling the central state, but how? Types of multi-level governance // American political science review. – Baltimore, Md., 2003. – Vol. 97, N 2. – P. 233–243.

Jeffery C. The challenge of territorial politics // Policy and politics. – Bristol, 2008. – Vol. 36. – P. 545–557.

Laver M. Models of government formation // Annual review of political science. – Palo Alto, CA, 1998. – Vol. 1. – P. 1–25.

Laver M., Schofield N. Multiparty government: The politics of coalition in Europe. – Oxford: Oxford univ. press, 1990. – 308 p.

Laver M., Shepsle K. Making and breaking governments: Cabinets and legislatures in parliamentary democracies. – Cambridge: Cambridge univ. press, 1996. – 301 p.

Leiserson M.A. Factions and coalitions in one-party Japan: An interpretation bases on the theory of games // American political science review. – Baltimore, Md., 1968. – Vol. 62. – P. 770–787.

Marks G., Hooghe L., Schakel A.H. Measuring regional authority // Regional and federal studies. – L., 2008 a. – Vol. 18. – P. 111–121.

Marks G., Hooghe L., Schakel A.H. Patterns of regional authority // Regional and federal studies. – L., 2008 b. – Vol. 18. – P. 167–181.

Martin L.W., Stevenson R.T. Government formation in parliamentary democracies // American journal of political science. – N.Y., 2001. – Vol. 45, N 1. – P. 33–50.

Müller W. Koalitionstheorien // Politische Theorie und Vergleichende Regierungslehre / Helms L., Jun U. (eds.). – Frankfurt a.M.; N.Y.: Campus, 2004. – S. 267–301.

Neumann J., von, Morgenstern O. Theory of games and economic behavior. – Princeton: Princeton univ. press, 1944. – 625 p.

Powell G.B. Elections as an instrument of democracy: majoritarian and proportional visions. – New Haven: Yale univ. press, 2000. – 312 p.

Regional government formation in varying multilevel contexts: A comparison of eight European countries / Bäck H., Debus M., Müller J., Bäck H. // Regional studies. – L., 2013. – P. 1–20. – Mode of accesse: https://www.researchgate.net/publication/ 262971380 (Accessed: 01.11.2017.)

Reif K., Schmitt H. Nine second-order national elections: a conceptual framework for the analysis of European election results // European journal of political research. – Malden, Mass., 1980. – Vol. 8. – P. 3–44.

Riker W.H. The theory of political coalitions. – New Haven: Yale univ. press, 1962. – 300 p.

Roberts G. Party system change in West Germany: Land-federal linkages // West European politics. – L., 1989. – Vol. 13, N 4. – P. 98–113.

Sartori G. Parties and party systems: A framework for analysis. – Cambridge: Cambridge univ. press, 1976. – 370 p.

Schakel A.H., Jeffery C. Are regional elections really second-order' elections? // Regional studies. – L., 2013. – Vol. 47, N 3. – P. 323–341.

Ştefuriuc I. Government formation in multi-level settings: Party strategy and institutional constraints. – Basingstoke, UK: Palgrave Macmillan, 2013. – 181 p.

Ştefuriuc I. Government formation in multi-level settings: Spanish regional coalitions and the quest for vertical congruence // Party politics. – Thousand Oaks, CA, 2009. – Vol. 15. – P. 93–115.

Strom K., Budge I., Laver M.J. Constraints on cabinet formation in parliamentary democracies // American journal of political science. – N.Y., 1994. – Vol. 38, N 2. – P. 303–335.

Warwick P.V. Policy horizons and parliamentary government. – Houndmills: Palgrave: Macmillan, 2006. – 242 p.

Wimmer A., Glick Schiller N. Methodological nationalism and beyond: Nation-state building, migration and the social sciences // Global networks. – N.Y., 2002. – Vol. 2, N 4. – P. 301–334.

Будущее политической теории: Дискуссия о легитимации научного знания на примере гуманистической и постструктуралистской традиции

А.А. Порецкова 8585
  Порецкова Анастасия Анатольевна, преподаватель и аспирант факультета социальных наук департамента политической науки Национального исследовательского университета Высшая школа экономики, e-mail: [email protected]
  Poretskova Anastasia, National Research University Higher School of Economics (Moscow, Russia), e-mail: [email protected]


[Закрыть]

Аннотация. Статья посвящена рассмотрению функционального противоречия политической теории через призму гуманистической и постструктуралистской традиции. В центре внимания находится вопрос о статусе и способе легитимации полученного знания и тех последствиях для предметного поля, которые они могут вызвать. В статье представлено несколько разделов, в рамках которых рассмотрены внешний и внутренний аспекты методологической рефлексии политической теории, а также сделан вывод о возможном пути развития политической теории в будущем.

Ключевые слова: методология политической науки; политическая теория; теории «среднего уровня»; гуманизм; постструктурализм; легитимация научного знания.

A.A. Poretskova

Future of political theory: Problem of knowledge legitimization through dichotomy of humanism and poststructuralist tradition

Abstract. Article tries to shed light upon the political theory functional contradiction through the dichotomy of humanistic and post-structuralist tradition. In the nutshell, there is a question about the status and the process of legitimization of the scientific knowledge and its corresponding consequences. Several sections of the articles are dedicated to external and internal aspects of the methodological reflection within political theory domain. Conclusion is drawn on a possible way of political theory development in the future.

Keywords: methodology of political science; political theory; «middle-range» theories; humanism; post-structuralism; legitimization of scientific knowledge.

Наследие методологической рефлексии относительно перспектив политической теории и ее места в политической науке до сих пор остается значимым по причине отсутствия универсальной трактовки статуса и характеристик политической науки как дисциплины. С одной стороны, присущая политической науке междисциплинарность не позволяет говорить о «чистоте» методологических подходов, с другой стороны, нельзя отрицать стремление политической науки быть, в терминах Т. Куна, «нормальной» [Кун, 2001]. Выявление факторов, способствующих или препятствующих размыванию предметного поля политики, в перспективе поможет ответить на вопросы о статусе различных методологических подходов, тенденциях последующего развития политической науки и т.п. Между должным и сущим политическая теория отдает предпочтение решению проблем должного порядка, однако, преследуя эту цель, ни одна политическая теория не оставляет без внимания эмпирический материал, который служит ей опорой и иллюстрацией проблем и вызовов, решаемых в рамках того или иного исследования. Из этого можно сделать вывод о том, что политическая теория нацелена на производство нового знания, что является одной из фундаментальных задач любой науки. Следовательно, акцент исследовательского интереса на области политической теории не исключает теоретизирования о состоянии политической науки в целом, в силу специфики и функциональной значимости политической теории.

Говоря о статусе научного знания в рамках политической науки, возможно выделить проблему нарастающего массива теоретического знания и появления новых теорий и концептов – и это на фоне существующего мнения о том, что политическая теория более не способна на производство нового знания. В данной формулировке принципиально различение между производством и воспроизводством научного знания, которое будет впоследствии раскрыто через эпистемологический конфликт между гуманистической и постструктуралистской научными традициями. Большое внимание данному различению уделяет социальная эпистемология, в которой прослеживаются две основные школы мысли, различающиеся в своей трактовке правды и функций научного знания. С одной стороны, есть взгляд, который не отрицает возможности соблюдения позитивистских предпосылок относительно статуса научного знания (даже при условии влияния социальных факторов на процесс конструирования научного знания) [Goldman, 1994]. Второй подход более релятивистский, он принимает во внимание исторические траектории развития научных дисциплин [см.: Fuller, 1992; Remedios, 2003] и ставит под сомнение возможность соблюдения позитивистских требований к эпистемологическому уровню научного познания, что приводит к более мягким и менее формализованным правилам легитимации научного знания.

Другим важным аспектом в понимании различий между производством и воспроизводством знания является вопрос о легитимности научного знания и атрибутах, которые приписываются научному знанию. Ж.-Ф. Лиотар еще в 1979 г. сравнил процесс легитимации научного знания с феноменом легитимности в политике: знание требует оправдания и обоснования научности через критерии, которые должны быть установлены внешними по отношению к научному процессу стейкхолдерами [Lyotard, 1984]. В самой простой трактовке легитимация научного знания приводит к признанию этого знания в качестве научного и закреплению за ним функции научного, а не только семантического объяснения.

Я придерживаюсь взгляда, что оценка какой-либо дисциплинарной области на предмет способности или неспособности производства нового знания является не больше чем установлением авторитета и продуктом властного взаимодействия, где стейхолдерами могут выступать как исследовательские традиции (методологические школы), так и отдельные исследователи. Установление определенных эпистемологических критериев приводит нас к различным подходам, методам и инструментам, используемым в исследовании. Выявление факторов, лежащих в основе легитимации или делегитимации научного знания, позволяет глубже понять социальную природу конструирования научного знания и приводит к переосмыслению статуса методологических школ и исследовательских инструментов, которые используются в тех или иных исследовательских рамках. На примере политической науки есть возможность проследить, как погоня за статусом «нормальной» науки не укрепляет дисциплинарное поле [Ball, 1976], а размывает его, маргинализирует ряд исследовательских традиций, заставляет исследователей отказываться от инструментов, которые адекватны соответствующим эмпирическим феноменам, но не принимаются в качестве легитимных. В данной статье эта проблема рассматривается на примере политической теории.

Под политической теорией здесь и далее понимается субдисциплина политической науки, которая тяготеет к работе с политическими «фактами» и реальными эмпирическими феноменами, целью которой является выработка ряда законов, охватывающих жизнь политического мира [см.: Raphael, 1990; Kelly, 2006]. Задуманный в рамках данного исследования анализ ограничивается рядом предпосылок и допущений. Во‐первых, значительное ограничение заключается в том, что инструментальный подход приравнивается к производству знания, а чистое теоретизирование якобы не может преследовать практических целей. Однако дискуссия, начавшаяся в середине XX в. самими теоретиками, и логика разделения, проиллюстрированная на примере гуманистической и постструктуралистской традиции, во многом подтверждают данный тезис. Во‐вторых, функции, выбранные в качестве предмета исследования, являются в значительной степени результатом искусственного аналитического выбора. Тем не менее они наилучшим образом отражают специфику процессов делегитимации научного знания.

Статья поделена на несколько разделов. В первом из них будет описан экзогенный взгляд на область теоретического знания и позиционирование политической теории относительно других областей политического знания. Во втором разделе будет представлен эндогенный взгляд на функциональные противоречия политической теории. В последнем разделе будет разобрано функциональное противоречие политической теории с точки зрения гуманистической и постструктуралистской научных традиций.

Почему политическая теория больше не производит нового знания: Внешний аспект

Существование и необходимость политической теории практически никогда не ставятся под сомнение, однако мнения о том, какие цели преследуют теоретики, и если преследуют, то каким принципам они должны следовать и каким стандартам соответствовать, могут сильно различаться. Если бы мы, движимые теми же исследовательскими интересами, оказались в реальности 1960 г., мы бы погрузились в жаркую дискуссию о функциях и цели политической теории как таковой. К примеру, в ней принимал косвенное участие Лео Штраус, заинтересовавшийся вопросом о том, для чего необходимы историческая мысль и политическая философия. Основной критике он подвергал инструментальный подход к политической теории, утверждая, что политическая философия может и должна достигать объективного и беспристрастного знания, а если мы придерживаемся инструментального подхода, то неизбежно находимся под влиянием некоторого мнения и обстоятельств, а что препятствует обнаружению объективного знания [Штраус, 2000, с. 11–12].

У Лео Штрауса были оппоненты: Арнольд Кауфман в своей статье «Природа и функции политической теории» 1954 г. выступал в качестве оппонента «пуристского» подхода к политическому теоретизированию. Он считал, что политическая теория должна быть инструментальной, а основная ее функция заключается в выработке принципов для решения конкретных социально-экономических проблем [Kaufman, 1954, p. 5]. То есть он не отнимал у политической теории права на нормативное теоретизирование и на выработку «вечных идеалов», однако требовал, чтобы существовали еще так называемые «средние идеалы», которые могли бы стать основой для формулирования политических рекомендаций. Таким образом, он призывал к симбиозу между политической теорией и идеей теорий «среднего уровня»8686
  Подробнее о теориях «среднего уровня» см.: [Boudon, 1991, p. 519–522].


[Закрыть], что, конечно, противоречило идеалистическому подходу Л. Штрауса.

Мнение А. Кауфмана не выдержало проверки временем, и инструментальный «проект» политической теории в итоге провалился. Политическая теория «не согласилась» на роль источника теорий «среднего уровня», а значит, по мнению И. Берлина, исчезла как дисциплина, так как дисциплина исчезает в тот момент, когда ее место занимает любая другая [Берлин, 2002, c. 81]. В случае с идеей «инструментальной» политической теории так и произошло: ее место занял политический анализ как прикладное направление в рамках политической науки. Политический анализ, успешно связывающий концептуализацию, которая не обязательно соблюдает норму теоретической фундированности, с эмпирическим материалом, способен вырабатывать те самые теории «среднего уровня», чем близок к стандартам и характеру «обоснованной теории». В рамках данного типа теорий концепты, лежащие в основе операционализации, служат настройке фокуса исследовательского внимания и установлению темпоральных, географических или иных рамок проблемы исследования. Остальные задачи в рамках исследовательского проекта достигаются при помощи валидного и надежного аналитического инструментария прикладного политического анализа. Таким образом, поражение «инструментального подхода» означает, что у политической теории недостаточно потенциала в вопросе влияния на существующую политическую реальность (по мнению определенной части эпистемического сообщества) [см.: Dunn, 2012].

Почему политическая теория больше не производит нового знания: Внутренний аспект

Как было отмечено в предыдущем разделе, «инструментальный» подход к политической теории провалился, встретив критику от определенной части эпистемического сообщества. Критика заключалась в тезисе о неспособности политической теории, в отличие от других областей политического знания (например, политического анализа), создавать теории «среднего уровня». Следовательно, чтобы достичь наиболее полного и разностороннего взгляда на проблему функциональности политической теории, необходимо рассмотреть внутреннюю логику данной области знания, обозначив те функции, которые постулируются в качестве доминирующих в рамках политической теории. Следует отметить, что я акцентирую внимание на двух функциях политической теории, что является субъективным аналитическим выбором.

Для решения проблемы, поставленной в рамках данной статьи, я хочу остановиться на следующих функциях: обеспечение концептуальной и аналитической ясности и конструирование новых политических концептов [Finifter, 2009, p. 213]. Первая функция предполагает объяснение уже существующих институтов и социально-экономических процессов, посредством чего обеспечивается процесс легитимации существующего положения дел, что уже в большей степени имеет отношение к миру эмпирического. Например, обоснование какого-либо политического проекта и дизайна принятия решений или определенного политического режима. Интерпретация второй функции более очевидна и понятна, так как предполагает обнаружение новых политических концептов.

Несмотря на то что вторая функция понятна, она далеко не однозначна в контексте обсуждаемого вопроса. Здесь, по моему мнению, кроется главная проблема в функциональном противоречии политической теории: если мы создаем новые политические концепты (пусть даже они соответствуют новым политическим явлениям и феноменам), то как они соотносятся с уже имеющимися? Они их подрывают или же они их переосмысляют? Если мы придерживаемся тезиса о переосмыслении, то функция создания нового политического концепта сводится к функции достижения концептуальной и аналитической ясности. То есть мы создаем новые концепты, чтобы подкрепить старые с целью их адаптации к меняющейся реальности, но меняются ли принципиально вследствие этого сами теории? И, самое главное, производится ли новое знание?

Данное противоречие усложняется еще и тем, что в рамках первой функции также существует необходимость легитимации не только существующего порядка вещей, но и академической дисциплины в целом. Функции, которые исполняет дисциплина, при ответе на определенные вопросы достаточно просты: 1) если мы не знаем ответа на поставленный вопрос, мы, тем не менее, должны быть уверены в том, какой методологический инструментарий использовать для того, чтобы найти ответ; 2) в рамках дисциплины также необходим консенсус по поводу соответствия предметной области и метода, т.е. как и что необходимо измерять (в эпистемологических категориях – достижение внутренней валидности получаемого научного знания) [Берлин, 2002, c. 81–82]. В итоге задавать вопросы, на которые у нас заведомо не существует инструмента для ответа, нелегитимно, и в результате продукт исследовательского проекта оказывается вне рамок институционального консенсуса. Однако мой вопрос заключается в том, является ли отсутствие инструмента познания необходимым и достаточным условием для определения научного знания в качестве нелегитимного?

Одна из причин, по которой знание может считаться нелегитимным – это отсутствие ясности в его выражении и описании. Ясность можно воспринимать как идеологический конструкт в рамках академической дисциплины, как, например, термин «демократический» по отношению к режиму. Согласно одной из точек зрения, если режим демократичен, он по определению легитимен, соответственно, государство может рассчитывать на партнерство и сотрудничество с другими странами. Похожим образом, если текст, работа, теория ясны академическому сообществу, то, скорее всего, такой продукт научного познания признаётся в качестве легитимного и впоследствии не будет исключен из логики систематического накопления научного знания. «Ясность8787
  Clarity – в оригинале (англ.)


[Закрыть] – это разделение, устанавливающееся с точки зрения властной позиции, и именно оно санкционирует то, что в итоге будет считаться или не считаться легитимным» [Popkewitz, 1997, p. 18].

Причина, по которой я определяю термин «ясность» в категориях идеологической принадлежности, заключается в том, что не все парадигмы (или научно-исследовательские программы, в терминах И. Лакатоса) в рамках социальных наук придерживаются описанной выше позиции. Такой индикатор легитимности научного познания нельзя считать универсальным, он, например, совершенно не приемлем для представителей конструктивистского лагеря, которому чужда идея монополизации научного знания самим субъектом познания. Отдавая предпочтение субъекту социального действия в вопросе поиска, получения и выражения истины, они стремятся не к научной, а семантической ясности, целью которой является установление эпистемологической связи между субъектом и объектом познания. В связи с этим следующий раздел посвящен рассмотрению гуманистической и постструктуралистской научных традиций, репрезентирующих собой две противоположные точки зрения на статус получаемого научного знания.