Текст книги "Политическая наука №1 / 2018"

Еще один важный сюжет для перспективных исследований – это роль и значение политической воли и стратегии как своего рода «внересурсного» компонента, который в определенных ситуациях может компенсировать ресурсные (в широком смысле слова) ограничители и даже выходить на первый план в усилиях «восходящих» государств и групп государств, стремящихся к изменению своего положения и статуса в условиях меняющегося мирового порядка. Этот потенциально важный компонент могущества и влияния традиционно фигурирует в различных исследованиях в качестве упоминаемого фактора, но при этом напрямую не поддающегося количественному измерению и обработке. Тем не менее это существенный вопрос, на который в настоящее время еще нет сколько-нибудь аналитически строгих ответов.

Существенно также изучение динамики могущества и влияния государств с учетом меняющегося мирового порядка и с отработкой новых методов ее анализа как вариантов нелинейных процессов. Применительно к нашей общей проблематике такие направления (в том числе с использованием так называемого процесса Ферхюльста) были намечены [см., например: Полунин, Тимофеев, 2009; Тимофеев, 2014], но все же еще остается значительный простор для дальнейший исследований.

Отдельное и весьма перспективное исследовательское направление связано с дальнейшей проработкой теоретико-методологических оснований и практическим применением сетевого подхода и анализа сетей. Применительно к рассматриваемой нами проблематике сети могут обоснованно рассматриваться как новые «нелинейные» измерения могущества и влияния. Речь идет об особых «узловых» взаимодействиях, раскрывающих новые, нетрадиционные элементы могущества и влияния. Специфическая «сетевая мощь» (конечно, относительная и опосредованная) может оказаться важным новым измерением международного влияния и особого рода мощи – причем не только по традиционным показателям «центральности».

Использование сетевого подхода, развивавшегося в первую очередь применительно к анализу процессов принятия решений в рамках определенных групп, позволяет раскрыть важные опосредованные и неиерархические взаимосвязи и взаимовлияния между различными игроками на мировой арене – прежде всего, между государствами, но не только. Участие в международных сетях предоставляет возможность действующим игрокам непропорционально увеличивать свое влияние даже в тех случаях, когда этому не соответствуют объективные (наличные) параметры мощи [Hafner-Burton, Kahler, Montgomery, 2009]. Кроме того, у сетевого подхода есть определенный потенциал и применительно к теоретико-методологическим вариантам построения индекса национальной мощи на основе сетевых взаимодействий с учетом различных моделей «центральности» [см., например: Kim, 2010].

Сетевой подход, таким образом, обладает значительным эвристическим потенциалом и уже успешно используется при анализе международных конфликтов, миграционных потоков, финансовых и торговых взаимодействий и иных важных аспектов многомерных взаимовлияний в современной мировой политике7979
  См. разработки Ф.Т. Алескерова и его учеников: [Сетевой подход… 2016; Aleskerov, Meshcheryakova, Shvydun, 2017 и др.]


[Закрыть].

Среди других возможных и перспективных направлений исследований в русле рассматриваемой проблематики нужно упомянуть также углубленное изучение факторов и эффектов, связанных с феноменом государственной состоятельности (обусловленных ею и / или проявляющихся в ней и ее динамике). В сравнительной политологической литературе это направление в настоящее время переживает явный бум, однако без особой фокусировки на вопросах, относящихся к государственной состоятельности как специфическому внутреннему фактору международного могущества и влияния. Здесь для нас есть очевидный шанс внести вклад в идущие дискуссии.

В идеале такого рода исследования могли бы дать существенный материал для эмпирического тестирования многих распространенных в современной литературе предположений качественного характера. Например, о происходящем сдвиге мирового могущества и влияния в Азию, о разнонаправленной динамике военной силы как фактора национального могущества, о «восходящих» и «нисходящих» в мировой политике державах и их ресурсах, и др.

Отдельным важным направлением дальнейших исследований может стать специальный фокус на анализе могущества и влияния как независимой, так и зависимой переменной. Это в принципе позволило бы лучше понять не только их структуру и новые компоненты, но и то, каковы их взаимосвязи с другими важными измерениями мировой политики и внутренних процессов, протекающих в различных современных государствах. Проблема, по сути, в том, какое воздействие на могущество и влияние государств в современном мире могут оказывать и реально оказывают иные стороны и аспекты мировой политики и разнообразных внутренних процессов. В проекте «Политический атлас современности» потенциал международного влияния рассматривался в контексте анализа состояний и уровней государственности, наличия и характера внешних и внутренних угроз, качества жизни, институциональных основ демократии и др. Есть все основания планировать новый этап сравнительного исследования – «Политический атлас современности 2.0».

Список литературы

Глобальный бунт и глобальный порядок. Революционная ситуация в мире и что с ней делать (2017): Доклад международного дискуссионного клуба «Валдай» / Барабанов О., Бордачев Т., Лукьянов Ф., Суслов Д., Сушенцов А., Тимофеев И. – М., 2017. – Режим доступа: http://ru.valdaiclub.com/files/14649/ (Дата посещения: 30.12.2017.)

Ильин М.В. Признание государства в контексте эволюции мировой системы // Международные процессы. – М., 2012. – № 1. – С. 18–27.

Ильин М.В. Семейное дело Левиафанов. Государства в международных системах // Политическая наука / РАН. ИНИОН. – М., 2016 a. – № 4. – С. 22–42.

Ильин М.В. Слоеный пирог политики: порядки, режимы и практики // Полис. Политические исследования. – М., 2014. – № 3. – С. 111–138.

Ильин М.В. Слоеный пирог политики: рецепты и импровизации // Полис. Политическе исследования. – М., 2016 b. – № 1. – С. 88–103.

Кортунов А.В. Блеск и нищета геополитики // Российский совет по международным делам. – М., 2015. – 12 января. – Режим доступа: http://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/blesk-i-nishcheta-geopolitiki/?sphrase_id=632781 (Дата посещения: 30.12.2017.)

Кортунов А.В. Неизбежность странного мира // Российский совет по международным делам. – М., 2016. – 15 июля. – Режим доступа: http://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/neizbezhnost-strannogo-mira/ (Дата посещения: 30.12.2017.)

Локшин И.М. Игра в бисер? Конвенциональные количественные методы в свете тезиса Дюэма-Куайна // Политическая наука / РАН. ИНИОН. – М., 2015. – № 2. – С. 80–103.

Мельвиль А.Ю., Ефимов Д.Б. «Демократический Левиафан»? Режимные изменения и государственная состоятельность – проблема взаимосвязи // Политическая наука / РАН. ИНИОН. – М., 2016. – № 4. – С. 43–73.

Новые правила или игра без правил: Доклад участников XI ежегодного заседания международного дискуссионного клуба «Валдай» / Под ред. Ф. Лукьянова, И. Крастева. – М., 2015. – Режим доступа: http://ru.valdaiclub.com/files/10088/ (Дата посещения: 30.12.2017.)

Политический атлас современности: Опыт многомерного статистического анализа политических систем современных государств / Мельвиль А.Ю., Ильин М.В., Мелешкина Е.Ю., Миронюк М.Г., Полунин Ю.А., Тимофеев И.Н. – М.: МГИМО-Университет, 2007. – 272 с.

Полунин Ю.А., Тимофеев И.Н. Нелинейные политические процессы: Учеб. пособие. – М.: МГИМО-Университет, 2009. – 204 с.

Сетевой подход в изучении межгосударственных конфликтов / Алескеров Ф.Т., Курапова М.С., Мещерякова Н.Г., Миронюк М.Г., Швыдун С.В. // Политическая наука / РАН. ИНИОН. – М., 2016. – № 4. – С. 111–136.

Тимофеев И.Н. Мировой порядок или мировая анархия? Взгляд на современную систему международных отношений: Рабочая тетр. № 18/2014 / гл. ред. И.С. Иванов; Российский совет по международным делам (РСМД). – М.: Спец книга, 2014. – 48 с. – Режим доступа: http://russiancouncil.ru/upload/RIAC_WP_ 18_RU.pdf (Дата посещения: 09.01.2018.)

Тимофеев И.Н. Россия и коллективный Запад: новая нормальность: Рабочая тетр. № 32/2016 / гл. ред. И.С. Иванов; Российский совет по международным делам (РСМД). – М.: НП РСМД, 2016. – 36 с. – Режим доступа: http://russiancouncil.ru/common/upload/Russia-West-Paper32-ru.pdf (Дата посещения: 09.01.2018.)

Фабрикант М.С. Модель-ориентированный подход к отсутствующим значениям: множественная импутация в многоуровневой регрессии посредством R // Социология: методология, методы, математическое моделирование. – М., 2015. – № 41. – С. 7–29.

Alcock N.Z., Newcombe A.G. The perception of national power // Journal of conflict resolution. – Thousand Oaks, CA, 1970. – Vol. 14, N 3. – P. 335–343.

Aleskerov F., Meshcheryakova N., Shvydun S. Power in network structures // Models, algorithms, and technologies for a network analysis. Springer proceedings in mathematics and statistics / V.A. Kalyagin, A.I. Nikolaev, P.M. Pardalos, O. Prokopyev (eds.). – Cham: Springer international publishing, 2017. – Vol. 197. – P. 79–85.

Auguelov N., Kaschel T. Toward quantifying soft power: The impact of the proliferation of information technology on governance in the Middle East // Palgrave communications. – Basingstoke; Hampshire, 2017. – N 17016. – DOI: 10.1057/palcomms. 2017.16

Axelrod R. An evolutionary approach to norms // American political science review. – Washington, 1986. – Vol. 80, N 4. – P. 1095–1111.

Baldwin D.A. Power analysis and world politics: New trends versus old tendencies // World politics. – Toronto, 1979. – Vol. 31, N 2. – P. 161–194.

Baldwin D.A. Power and international relations // Handbook of international relations / W. Carlsnaes, T. Risse, B.A. Simmons (eds.). – Los Angeles et al.: SAGE, 2013. – P. 273–297.

Cline R.S. World power assessment 1977: a calculus of strategic drift. – Boulder: Westview press, 1977. – xi, 206 p.

Colgan J.D., Keohane R.O. The liberal order is rigged. Fix it now or watch it wither // Foreign affairs. – N.Y., 2017. – Vol. 96, N 3. – P. 36–44.

Corbetta R., Volgy T.J., Rhamey J.P.Jr. Major power status (in) consistency and political relevance in international relations studies // Peace economics, peace science and public policy. – Philadelphia, Pa, 2013. – Vol. 19, N 3. – P. 291–307.

Duncan R.W., Jancar-Webster B., Switky B. Instructor’s manual to accompany world politics in the 21 ^st century. – N.Y.: Longman, 2002. – 696 p.

Fels E. Shifting power in Asia-Pacific?: The rise of China, Sino-US competition and regional middle power allegiance. – Switzerland: Springer, 2017. – 768 p.

Ganguly S., Thompson W.R. Ascending India and its state capacity: Extraction, violence, and legitimacy. – New Haven: Yale univ. press, 2017. – ix, 338 p.

German C.F. A tentative evaluation of world power // Journal of conflict resolution. – Thousand Oaks, CA, 1960. – Vol. 4, N 1. – P. 138–144.

Global trends. Paradoxes of progress. National intelligence council. – 2017. – January. – 235 p. – Mode of access: https://info.publicintelligence.net/ODNI-NIC-ParadoxProgress.pdf (Accessed: 12.01.2018.)

Guzzini S. On the measure of power and the power of measure in international relations // DIIS working paper. – Copenhagen: Danish institute for international studies, 2009. – N 29. – 18 p. – Mode of access: http://pure.diis.dk/ws/files/56324/WP2009_28_measure_of_power_international_relations_web.pdf (Accessed: 12.01.2018.)

Haas R. World order 2.0. The case for sovereign obligation // Foreign affairs. – N.Y., 2017. – Vol. 96, N 1. – P. 2–9.

Hafner-Burton E.M., Kahler M., Montgomery A.H. Network analysis for international relations // International organization. – Cambridge, MA, 2009. – Vol. 63, N 3. – P. 559–592.

Hart J. Three approaches to the measurement of power in international relations // International organization. – Cambridge, MA, 1976. – N 30. – P. 289–305.

Holsti K.J. The concept of power in the study of international relations // Background. – N.Y., 1964. – Vol. 7, N 4. – P. 179–194.

Ikenberry J.G. The plot against American foreign policy. Can the liberal order survive? // Foreign affairs. – N.Y., 2017. – Vol. 96, N 3. – P. 2–9.

Kim H.M. Comparing measures of national power // International political science review. – Beverly Hills, Calif., 2010. – Vol. 31, N 4. – P. 405–427.

Kramer M. Theoretical introduction. Political power and political discourse in Russia: Conceptual issues // State and Political Discourse in Russia / R.M. Cucciolla (ed.). – Rome: Reset-Dialogues on Civilization, 2017. – P. 25–88.

Kugler J., Arbetman M. Choosing among measures of power: A review of the empirical record // Stoll R.J., Ward M.D. Power in world politics. – Boulder: Lynne Reiner publications, 1989. – P. 49–77.

Kugler J., Domke W. Comparing the strength of nations // Comparative political studies. – Thousand Oaks, CA, 1986. – N 19. – P. 39–69.

Major powers and the quest for status in international politics: Global and regional perspectives / Volgy T.J., Corbetta R., Grant K.A., Baird R.G. – N.Y.: Palgrave MacMillan, 2011. – xiii, 242 p.

McClory J.M. The soft power 30 report. A global ranking of soft power. – Portland: Portland PR Limited, 2017. – Mode of access: https://softpower30.com/wp-content/uploads/2017/07/The-Soft-Power-30-Report-2017-Web-1.pdf (Accessed: 12.01.2018.)

Mead W.R., Keeley S. The eight great powers of 2017 // The American interest. – 2017. – January 24. – Mode of access: https://www.the-american-interest.com/2017/01/24/the-eight-great-powers-of-2017/ (Accessed: 13.01.2018.)

Measuring national power in the postindustrial age. Analyst’s handbook / Tellis A.J., Bially J., Layne C., McPherson M., Sollinger J. – Santa Monica, Calif.: RAND, 2000. – vii, 54 p.

Measuring regional authority: A postfunctionalist theory of governance / Hooghe L., Marks G., Schakel A.H., Niedzwiecki S., Osterkatz C.S., Shair-Rosenfeld S. – Oxford: Oxford univ. press, 2016. – Vol. 1. – 675 p.

Melville A., Mironyuk M. «Bad enough governance»: State capacity and quality of institutions in Post-Soviet autocracies // Post-Soviet affairs. – Silver Spring, MD, 2016. – Vol. 32, N 2. – P. 132–151.

Modelski G., Thompson W. Leading sectors and world powers: The coevolution of global politics and economics. – Columbia, SC: Univ. of South Carolina press, 1996. – xv, 263 p.

Mokken R.J., Stokman F.N. Power and influence as political phenomenon // Power and political theory: Some European perspectives / B. Brian (ed.). – L.: Wiley, 1976. – P. 33–54.

Munich security report 2017. Post-truth, post-West, post-order? – 2017. – Mode of access: http://report2017.securityconference.de/ (Accessed: 14.01.2018.)

Nye J. Soft power: The means to success in world politics. – N.Y.: Public affairs, 2004. – 209 p.

Nye J. The future of power. – N.Y.: Public affairs, 2011. – xviii, 298 p.

Nye J.S. Will the liberal order survive? The history of the idea // Foreign affairs. – N.Y., 2017. – Vol. 96, N 1. – P. 10–16.

Political atlas of the modern world. An experiment in multidimensional statistical analysis of the political systems of modern states / Melville A., Polunin Yu., Ilyin M., Mironyuk M., Timofeev I., Meleshkina E., Vaslavskiy Y. – Malden: Wiley-Blackwell, 2010. – 214 p.

Presentation of a new model to measure national power of the countries / Hafeznia M.R., Zarghani S.H., Ahmadipor Z., Eftekhari A.R. // Journal of applied sciences. – Faisalabad, 2008. – Vol. 8, N 2. – P. 230–240.

Ranking the world: Grading states as a tool of global governance / A. Cooley, J. Snyder (eds.). – Cambridge: Cambridge univ. press, 2015. – xiii, 241 p.

Ruvalcaba D.M. Power, structure and hegemony. – Guadalajara: GIPM Editors, 2016. – Vol. 1: World power index. – 365 p.

Savoia A., Sen K. Measurement, evolution, determinants, and consequences of state capacity: A review of recent research // Journal of economic surveys. – Avon, 2015. – Vol. 29, N 3. – P. 441–458.

Schedler A. Judgment and measurement in political science // Perspectives on politics. – Cambridge, 2012. – Vol. 10, N 1. – P. 21–36.

Schrodt Ph.A. Seven deadly sins of contemporary quantitative political analysis // Journal of peace research. – L., 2014. – Vol. 51, N 2. – P. 287–300.

Singer D.J., Bremer S., Stuckey J. Capability distribution, uncertainty, and major power war, 1820–1965 // Peace, war, and numbers / B. Russet (ed.). – Beverly Hills: Sage, 1972. – P. 15–48.

Taagepera R. Making social sciences more scientific: The need for predictive models. – Oxford: Oxford univ. press, 2008. – xv, 254 p.

Traverton G.F., Jones S.G. Measuring national power. – Santa Monica, Calif.: RAND Corporation, 2005. – xii, 21 p.

Контекст

Концепция стрессоустойчивости в политической науке: На примере биополитических практик в Российской Федерации 8080
  Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект № 17-18-01110).


[Закрыть]

Е.Б. Павлова, Н.Н. Гудалов, Г.В. Коцур 8181
  Павлова Елена Борисовна, кандидат политических наук, старший научный сотрудник Тартуского университета (Тарту, Эстония), доцент Санкт-Петербургского государственного университета (Санкт-Петербург, Россия) e-mail: [email protected]; Гудалов Николай Николаевич, кандидат политических наук, старший преподаватель Санкт-Петербургского государственного университета, e-mail: [email protected]; Коцур Глеб Владиславович, магистрант Санкт-Петербургского государственного университета, e-mail: [email protected]
  Pavlova Elena, University of Tartu (Tartu, Estonia); Saint Petersburg State University (Saint Petersburg, Russia) e-mail: [email protected]; Gudalov Nikolay, Saint Petersburg State University (Saint Petersburg, Russia), e-mail: [email protected]; Kotsur Gleb, Saint Petersburg State University (Saint Petersburg, Russia), e-mail: [email protected]


[Закрыть]

Аннотация. Данная статья фокусируется на новой, но уже чрезвычайно востребованной в современной политике концепции стрессоустойчивости. В работе представлены основные этапы генезиса и характеристики этой концепции. Особое внимание уделено политологии и теории международных отношений. На основе анализа некоторых недавних российских законодательных инициатив продемонстрирован потенциал использования концепции стрессоустойчивости в политической сфере.

Ключевые слова: стрессоустойчивость; правительственность; Фуко; биополитика; Российская Федерация.

E.B. Pavlova, N.N. Gudalov, G.V. Kotsur

The concept of resilience in political science: The example of biopolitical practices in the Russian Federation

Abstract. This article is focused on ‘resilience’, the conception which is new yet already very popular in contemporary politics. The work presents the main stages of the genesis of this conception and its characteristics. Special attention is paid to political science and International Relations theory. The potential use of the conception of resilience in the political sphere is demonstrated through the analysis of a number of recent Russian legislative initiatives.

Keywords: resilience; governmentality; Foucault; biopolitics; Russian Federation.

Концепция, обозначаемая английским словом «resilience» (в нашем переводе – «стрессоустойчивость»), прочно вошла в лексикон многих научных дисциплин, а в последнее время все громче заявляет о себе как одном из наиболее перспективных направлений политической науки. Количество научных публикаций, конференций, проектов, посвященных данной тематике, растет в геометрической прогрессии [Dunn Cavelty, Kaufmann, Søby Kristensen, 2015, p. 5]. С 2013 г. престижный издательский дом «Taylor & Francis» выпускает журнал «Стрессоустойчивость. Международная политика. Практика и дискурсы» [Resilience. International policies… 2017]. Не менее, а может и более важным фактом, требующим повышенного внимания к стрессоустойчивости, является всё большая востребованность данной концепции в официальных политических заявлениях и программах [см., например: UK national security… 2010; Understanding vulnerability… 2011]. В 2016 г. концепция стрессоустойчивости стала ключевой категорией для формулировки Стратегии Европейского союза – документа, который во многом определяет новые контуры внешней политики ЕC [Shared vision … 2016]. При этом отметим, что столь активное использование понятия «стрессоустойчивость» в политическом дискурсе пока не привело к выработке ясного понимания того, как именно стрессоустойчивость встроена в систему и какое влияние она может оказывать. Сколь противоречива ни была бы сама концепция, на данном этапе можно достаточно уверенно сказать, что ее роль в политической науке и практике в обозримом будущем лишь продолжит возрастать.

Современные исследования стрессоустойчивости в политической науке можно условно разделить на три группы. Во‐первых, это теория стрессоустойчивости как таковая, где в центре дискуссии – само понятие «стрессоустойчивость» и его возможные интерпретации. Во‐вторых, это работы, посвященные категории «стрессоустойчивость» как части политического дискурса. В‐третьих, это труды, фокусирующиеся на анализе стрессоустойчивости как неотъемлемого свойства любой системы, делающие попытки определить, как именно проявляется это свойство в рамках различных систем, социальных и политических, и как влияет на текущие события. Пока этот ракурс остается наиболее дискуссионным, однако именно подобное переосмысление позволяет говорить о важности этого направления не только в теории, но и в исследованиях прикладного характера. В данной статье мы проиллюстрируем современные подходы к изучению стрессоустойчивости примером из российской действительности. Рассматривая ряд биополитических практик, формулируемых в рамках российского официального дискурса, мы покажем процесс формирования нового стрессоустойчивого субъекта, способствующего купированию вызова режиму в начале 2010‐х годов, после выборов в Государственную думу.

Таким образом, целью данной статьи является выявление потенциала использования теории стрессоустойчивости для анализа текущих политических событий на примере обозначения биополитических практик как ресурса стрессоустойчивости современного государства. Для реализации указанной цели в первом разделе работы будет представлена общая характеристика понятия «стрессоустойчивость». Во втором разделе проследим истоки возникновения этой категории, в третьем проведем обзор существующих подходов к стрессоустойчивости в политической науке и исследованиях международных отношений. Четвертый раздел будет посвящен различным биополитическим практикам как потенциальному ресурсу стрессоустойчивости. Наконец, в пятом разделе мы продемонстрируем потенциал выявления стрессоустойчивости на примере законотворческих инициатив в Российской Федерации.

Теоретическую базу составят важнейшие академические публикации по теории стрессоустойчивости. Основной акцент будет сделан на работах, применяющих фукольдианский подход к анализу. Источниками эмпирической части послужат официальные заявления политической элиты в отношении ряда новых законов Российской Федерации, разобранные при помощи дискурс-анализа.

1. Стрессоустойчивость: Общая характеристика понятия

Характеристика понятия «resilience» осложняется многообразием существующих трактовок. Однако прежде чем перейти к их изложению, мы остановимся на вопросе, требующем первичного прояснения, – русскоязычном варианте данного понятия, так как общепринятого перевода пока нет [см. также: Романова, 2017, с. 17–18, сноска 1]. Междисциплинарность употребления данного термина существенно усложняет эту задачу. Так, классические и буквальные варианты перевода, связанные по смыслу с понятием «упругость», стилистически и содержательно адекватны для физики и технических наук. Однако подобный перевод не вполне отражал бы широту научных дискуссий в других дисциплинах, поскольку он однозначно указывает на возвращение системы к первоначальному состоянию и не учитывает взгляды тех ученых, которые подчеркивают возможности трансформации системы под влиянием соответствующего воздействия. Между тем уже в экологии смысл термина «resilience» часто отделяется от «стабильности». Так, Кроуфорд Холлинг – известный канадский эколог, который и ввел «resilience» в широкий научный оборот, – специально отграничивал его от термина «стабильность» и даже подчеркивал, что эти два термина могут иметь противоположные смыслы. «Resilience» понимался им как гораздо более динамичное свойство. Системы, считал Холлинг, могут быть нестабильными и именно за счет этого – стрессоустойчивыми [Holling, 1973, p. 14–15].

Если потенциальная важность динамизма для сохранения основных свойств систем обсуждается в экологии, то этот момент еще резче заостряется многими представителями социальных наук, полагающими, что общество как сложная, динамичная система может сохранять свои ключевые качества не всегда за счет возвращения к прежнему состоянию, а иногда за счет различных трансформаций. С учетом этого вариант перевода «стрессоустойчивость», в отличие от «упругости», нейтрален относительно данных дискуссий: им могут обозначаться как возврат к прежнему положению дел, так и изменения.

Другие версии перевода могут быть связаны с «жизнестойкостью» или «жизнеспособностью», которые также априори не исключают динамизма. Действительно, данные варианты увязывали бы понятие с биополитической проблематикой, которая обсуждается далее в статье. Тем не менее слова «жизнеспособность» и «жизнестойкость» имеют, как представляется, слишком яркое и однозначное биологическое звучание, в сравнении с которым термин «стрессоустойчивость» менее спорный для политической науки. Конечно, слова, имеющие биологическую окраску, используются в политологии для характеристики небиологических референтов. Часто говорят, например, о «жизнеспособности» того или иного строя. Верно и то, что слово «стрессоустойчивость» также имеет антропоморфную коннотацию. Но всё же варианты перевода, подобные «жизнестойкости», слишком однозначно постулируют наличие «жизни» у тех систем, о которых может идти речь. Это было бы оправданно, если бы речь шла только об индивидах и их стрессоустойчивости. Однако в современной науке термин «resilience» применяют для характеристики очень широкого спектра систем: не только людей, но и их коллективов, а также, например, различных инфраструктур, институтов или норм. В последних случаях постулирование некоей единой «жизни» у подобных систем вызвало бы, без сомнения, серьезные споры. Мы полагаем, что в тех же случаях вариант перевода «стрессоустойчивость» порождает меньше стилистических и содержательных дискуссий.

Каковы общие контуры возможного определения стрессоустойчивости? В работе с красноречивым названием «Мыслить стрессоустойчиво» это понятие определяется как способность любой системы абсорбировать вызовы и сохранять свои базовые функции и структуру [Walker, Salt, 2012, p. xiv]. Общество, которое видится одновременно как социальное и природное явление, подчиняется тем же законам, т.е. рассматривается как система, способная к регенерации и самоуправлению. Любые вызовы по отношению к окружающей среде предлагается анализировать не как нечто «внешнее», а как часть социоэкологической системы, которая поддерживается именно через стрессоустойчивость [Chandler, 2014, p. 7–8]. Соответственно, категория «стрессоустойчивость» употребляется при анализе кризисных ситуаций, требующих междисциплинарного подхода, где общество рассматривается как единая с природой система. Ответы, которые дает система, нелинейны и могут быть непредсказуемы, так как сама система эмерджентна, т.е. может иметь свойства, нехарактерные для ее структурных элементов.

Использование категории «стрессоустойчивость» при анализе какого-либо феномена предполагает осознание множественности ее проявлений. Так, мы можем исследовать экологические характеристики в рамках различных моделей развития экономики [Brown, Lall 2006], в то же время осознавая стрессоустойчивость как неотъемлемую часть самой экономической системы [Walker, Cooper, 2011]. Или, например, в работах по городскому планированию стрессоустойчивость исследуется и как часть экологии города в прямом понимании [Ahern, 2013], и через призму социальных проблем общества [Kärrholm, Nylund, de la Fuente, 2014]. Палитра здесь очень широка.

2. Стрессоустойчивость: Истоки возникновения научной категории

Отмеченный плюрализм определений и употреблений термина «стрессоустойчивость» во многом связан с историей его появления и распространения. Изначально употребление понятия фактически полностью ограничивалось отдельными сферами естественных и технических наук. Однако сейчас мы наблюдаем не только резкое увеличение обращений к стрессоустойчивости в самых разных научных областях, но и все возрастающее количество междисциплинарных исследований, где именно концепция стрессоустойчивости становится связующим звеном.

Путь стрессоустойчивости в социальные науки был непрост. Хотя большинство исследователей подчеркивают расплывчатость и неясность данной категории [Wagner, Anholt, 2016; Smith, 2016], существует более или менее определенная точка отсчета дискуссий, ведущихся на эту тему. Такова экосистема, а точнее ее способность к регенерации. Впервые рассматриваемый термин в современном значении появился в работе К. Холлинга «Стрессоустойчивость и стабильность экологической системы», где под ним подразумевалась «мера стойкости систем и их способность поглощать изменения и нарушения, поддерживая те же соотношения между популяциями или переменными состояниями» [Holling, 1973, p. 14]. Работы Холлинга обозначили поворот от статичной концептуализации стрессоустойчивости к более динамичной, согласно которой она относится к способности экосистем изменяться под воздействием шоков, при этом сохраняя свои главные черты. Так, в исследованиях Питера Роджерса и Филиппе Бурбо [Rogers, 2012; Bourbeau, 2015] прослеживается история применения термина «стрессоустойчивость» в разных исследовательских областях – от инженерных наук и экологии до психологии и социальных дисциплин.

Концепция сразу получила популярность. Более того, как указывают Мелинда Купер и Джереми Уокер, практически сразу же, с 1970‐х годов, идея стрессоустойчивости как «науки о сложной адаптивной системе и операционной стратегии утвердила себя в качестве доминирующего дискурса в управлении природными ресурсами» [Walker, Cooper, 2011, p. 42]. Во многом благодаря Фридриху Хайеку, который практически в то же время писал о саморегулировании рыночных механизмов, подобное толкование системы начало применяться в экономических науках. С 1990‐х годов, продолжают авторы [ibid.], «стрессоустойчивость» стала практически неотъемлемой частью международной финансовой и экономической повестки дня, а также самых разных направлений в мировой политике, где кризисное управление играет ключевую роль. Если на заре своего становления концепция стрессоустойчивости была востребована прежде всего в биологии, экологии, исследовании взаимодействий между окружающей средой и обществом, то сегодня это важный инструмент познания в социологии, экономике и политических науках.

3. Стрессоустойчивость в политической науке и международных исследованиях

В недавно изданном «Справочнике Рутледжа по международной стрессоустойчивости» [The Routledge… 2017] мы можем увидеть внушительный список тем, где эта категория применяется в исследовании международных отношений, и большинство из них – междисциплинарные. Экологические сюжеты затрагивают возможность построения политических альтернатив [Nelson, 2017], а темы городского планирования выстраиваются посредством вопроса о взаимосвязи между властью и гражданами [O'Hare, White, Connelly, 2017]. Однако и в этом справочнике, как и в других работах по стрессоустойчивости, активно подчеркиваются неопределенность этой категории и размытость возможностей ее применения [Anderson, 2015]. При этом исследователи не рассматривают это как недостаток, который не позволял бы использовать эту категорию при анализе различных феноменов социально-политической жизни.