Текст книги "Литературоведческий журнал №36 / 2015"

Бернардо

 
Минувшей ночью,
Когда вон та звезда, левей Полярной,
Пришла светить той области небес,
Где блещет и теперь, Марцелл и я,
Едва пробило час…
 

Входит Призрак.

Марцелл

 
Тсс, замолчи; смотри, вот он опять!
 

(Пер. М.Л. Лозинского).

И вдруг входит дух: мы уже перед тем о нем слышали в разговоре, но через это единственное чудесное определение мы к этому чудесному сделались восприимчивы, мы чувствуем себя внезапно помещенными в чуждый мир, и осмысляем теперь с безмолвным страхом неизвестного жильца той страны. Горацио заклинает этого духа, он удаляется. Затем все от страха приходят в себя, начиная с Горацио, этим явлением предсказаны несчастья для Датского королевства, вследствие чего явление становится даже достойнее, и наш страх увеличивается: дух приходит вновь, – заклятия Горацио, внезапное исчезновение духа, в то время как закричал петух, сверхъестественно увеличивает страшное чудесное. Гамлет уведомлен об этом явлении, он в сопровождении своего друга в качестве охраны, наше ожидание напряжено, привидение появляется, и после высочайше патетичных заклинаний Гамлета, после немых знаков духа и страстей принца наша дрожь достигает высочайшей степени: между тем привидение начинает говорить, это правда немного уменьшает наш страх, так как здесь немедленно что-то исчезает от загадочности; но слова духа и его образ впечатляют, не позволяют нам полностью снова войти в наше оцепенение. Все эти сцены вдохновлены удивительным искусством: дух в «Гамлете» принят всеми, кого Шекспир представил, он находится долго перед глазами; он должен был здесь выразить весь свой гений, когда этот дух через это долгое пребывание не утратил своей изменчивой силы. В третьем акте он является без подготовки, он здесь, но и ненужный, так как мы его уже знаем: пафос Гамлета, и его внезапное появление делают эту сцену, несмотря на это, страшной, и высокая страсть принца главным образом подготавливает уже чувство зрителя к этому чудесному явлению через себя саму. В «Макбете» мы видим убитого Банко, Макбет разговаривает с ним посредством доски, он притворяется тревожным и напуганным за своего друга: сами мы поэтому подготовлены к явлению Банко, – оно пугает нас, но это страх, который предшествует темной, страшной боязни. Поэт не оповещает нас об убитом Банко и затем внезапно позволяет духу появиться, чтобы нас потрясти сильнее, так он свою цель преподнести ожидаемое впечатление упустил бы, привидение было бы известно нам до непонятности и загадочности. – Явление духов в «Цезаре» подготовлено музыкой, и Брут внезапно говорит, в то время как садится за чтение: «Как слабо горит свеча!». Между тем он замечает духа: это Ночь, только свеча горит для Брута. Уверены, что присутствие духа прежде всего исходит от огонька; поэтому также замечания Ричарда, как он отходит от своей грезы, чтобы свет легко горел. В «Цезаре» Шекспир также продолжает чувство чудесного еще в малой сцене, в которой Брут будит своих людей; именно это чувство будет продолжаться от монолога Ричарда к явлению духа, так как здесь главным образом чудесное будет стоять изолированно. Переходное состояние будут иллюзией против необходимости, особенно в «Цезаре» и «Ричарде», так как здесь сверхъестественные сущности только один раз возникают и затем снова исчезают.

3) Поэт почти всегда находит чудесному естественное объяснение.

Чтобы не очень распространяться, я хочу сейчас завершить одним соображением, которое почти ссылается на все представленные чудеса великого поэта, и в «Буре», и «Сне в летнюю ночь». Наверное, ни один поэт не вложил в эти облагороженные народные сказки одновременно такой большой и глубокий смысл, как Шекспир. – Еще ни один критик в характере Гамлета не заметил такой выдающейся черты ханжества, из-за которой его влечение к бесплодным мечтаниям и его постоянный скептицизм тесно взаимосвязаны. Введение в эту пьесу может обнаружить не пристойное и вовсе ужасное, применительно к пьесе и особенно к характеру Гамлета. Юнец, который беспрестанно живет с темным, мрачным чувством, который во всех вещах находит только трагическую сторону, чтобы себя самого мучить этим, оторвался через явление духов от своей меланхолической деятельности и устремился к делу; его накаленная фантазия и его склонность к суеверию как будто приводит к привидению; ему противопоставлены Брут или Цезарь, у которых привидение теряет всю свою красоту. Ведьма, ее предсказания и ее род деятельности хорошо подходят колориту «Макбета». Там сын призван духом отца к мести; здесь полководец – адским чудовищем к убийству своего короля и своих друзей. Характер Макбета тверже, суровее, воинственнее; дело, к которому он побуждаем, стоит ближе как раз к страшному и дикому фантому ведьмы, чем мягкому характеру Гамлета к духу его отца: эти персонажи нельзя поставить рядом, например Отелло с ведьмой, кроме поэта, который много потерял от своей красоты.

Шекспир избегает того, чтобы привидение было видимо более чем одному персонажу, и в этом, наверное, состоит величайшая красота его явлений духов, ибо он основал своего рода аллегорический смысл, который постоянен и делает фантазию интересной; но эта законченная аллегория полностью отличается. Он персонифицирует различные аффекты и идеи, но он позволяет им встречаться в разных одеждах, которые открывать можно как долгий экзамен: читатель должен их сначала искать, они долго от него скрываются. Возможно, что Шекспир таким образом вводил представление об обычных аллегорических персонажах, чтобы его гений всему, что появляется снаружи, давал красивый и совершенный образ. Вместо холодной аллегории, в которой абстрактные идеи выступают как персонажи, как Добродетель или Порок, он персонифицировал высочайшие страсти, состояние души, в котором сердце беспокойно и фантазия доходит до высшей степени. В таком настроении, когда сердце измучено угрызениями совести или мучимо новым, бесстрашный преступник, всю природу против себя восстановивший, видит везде образы, которые его пугают, в своих грезах видит привидения, которые угрожают ему гибелью. – В обрисовке такого характера Шекспир проявляет себя как достойный драматический поэт, который все демонстрирует наглядно, и зритель может все это видеть. Вместо белого света в монологе его Ричарда он видит духов, которые зрителю не видны, Шекспир позволяет всем духам встретить Ричарда Убитого и объявить ему гибель. Макбет следует за духом Банко до его комнаты, он садится за свою доску и заполняет ее ужасом и страхом, как он хотел вначале, ощущая потребность его нового положения. – Здесь страх Ричарда и беда Макбета предстают взору в пугающем образе; это действует больше, чем когда мы слышим жалобы Макбета на непрекращающиеся несчастья. Гамлет находится в гневе против своего дяди, забывшей осторожность матери, однако вдруг на него обрушивается намерение: «Хоть кинжал с тобой говорит, но ничего не делает». Эта внезапная идея в высочайшем гневе, в страсти, полной огня, дает поэту чувственно представить прекраснейший образ, в котором он внезапно изображает дух отца, вышедший из стены. Поэтому этот переход был не только естественным, но зритель в душе принца то же самое ощущает, и магическое, и сверхъестественное впечатление делает прочным и неизменным.

Таким же образом ложится представление другой красоты, которая в основном действует на фантазию, и ее причина в том, что духи Шекспира, часто видимые, всегда исчезают и фантазия не остается в холодном движении, с которым встречаются духи в некоторых французских трагедиях и новых немецких пьесах. Макбет один видит дух Банко; именно так неверно принимает мать Гамлета виденную картину; она верит, что привидение было только порождением разгоряченной фантазии ее сына; как раз этому верят друзья Макбета: зритель находит их веру очень естественной, но поэт дает пояснение этому, он показывает их неверие в то, чего они не видели собственными глазами, они слепы к тому, что видят зритель и Макбет. Именно так видит зритель действие, которое Ричард называет своим сном; он через этот вид представления перемещается в высший мир, где он все видит и доверяет каждому заблуждению представленных персонажей. Были бы так представлены страхи совести Макбета или Ричарда, как чистота в иллюзорном монологе изображена, то опустился бы занавес между зрителем и душой представленного характера; всегда ищут привидение, в которое Ричард верит. Этот монолог не может приблизиться по силе действия к духам Шекспира.

Также Шекспир, чтобы в фантазии не произошел перерыв, всегда следит, чтобы все его сверхъестественное было персонажами в пьесе объяснено через естественное. Так, в «Макбете» и «Гамлете»: оба должны в конце усомниться в привидении, ведь, кроме них, не было других свидетелей его существования. Таковой Ричард находит свою грезу; и то же с духом, которого Брут видит в своем шатре, – сцена, которую Шекспир изображает психологически верно, чтобы именно это воздействие чудесного преподнести. Брут позволил своим рабам играть на лютне, но эти вскоре уснули, как и другие; в ночной тишине присел он почитать, – какой-то образ входит, Брут вскричал, – дух исчез из виду, а Брут похолодел. Тут привидение – только видимое представление злой мести; герой слаб и изверился, он заслужил эту месть; она исчезает, и он не может собрать свои силы. – Все события «Сна в летнюю ночь» показаны действующими лицами как образы сна, и поэт следит очень внимательно за тем, чтобы никакой случай не стоял изолированно, к которому привязано воспоминание, и соблюдался порядок. Когда Просперо свою дочь магическим искусством усыпляет, то говорит перед пробуждением; свой трагический рассказ делая таким сонным; она находит здесь и естественное объяснение ее снов, которым причины зритель знает даже лучше. Именно так Гонзало во втором акте пробуждается от сна, в котором его хотел убить Антонио: он принял сон за причину своего пробуждения, но зритель видел Ариэля, который его разбудил по приказу Просперо.

Содержание «Бури», как и «Макбета», и «Гамлета», конечно, не дает поэту возможности позволить таким образом выступить всем привидениям. Гамлету привидение отца приходит только в грезе, Макбет получает такое пророчество только от химеры, не видя в свидетельствах друзей подтверждения своей правоты. Действия Просперо, которые становятся естественными событиями, нельзя отграничить от других персонажей, которые оказываются вовлечены в вызванную им бурю или же другие инциденты; но он наказывает своих врагов колдовством, – он должен был научиться колдовству, если Шекспир не хотел принести красоту в жертву тысяче неестественностей.

Перевод с немецкого И.В. Логвиновой

Библиография

Евгения Тур (1815–1892): материалы к библиографии

В письме из Омска к брату Михаилу Федор Михайлович Достоевский в феврале 1854 г., касаясь прочитанных книг, заметил: «Евгения Тур привела меня в восторг»230230
  Достоевский Ф.М. ПСС. – Л.: Наука, 1985. – Т. 28. – Кн. 1. – С. 174.


[Закрыть]. Какие же произведения писательницы читал вчерашний каторжанин? Ведь к 1854 г. Евгенией Тур уже было издано порядочно романов и повестей. Среди них повести: «Ошибка», «Долг», «Две сестры» и романы «Племянница» и «Три поры жизни». Все они получили благожелательные отзывы современников. Так, И.С. Тургенев, читая повесть «Ошибка», заметил, что она «поразила всех своей искренностью, неподдельным жаром чувства, какою-то стремительностию убеждений и благородным мужеством души, оставшейся юной под ударом горя, не впавшей в болезненную грусть. Сверх того, от страниц “Ошибки” веяло Москвой, Московским обществом»231231
  Тургенев И.С. Собр. соч. в 12 т. – М., 1956. – Т. 11. – С. 121.


[Закрыть]. В рецензии на роман «Племянница», и в частности останавливаясь на заключительной его части под заглавием «Антонина», Иван Сергеевич пишет: «Эти страницы – мы говорим это с твердым убеждением – останутся в русской литературе. Они – быть может! – станут в ряду тех избранных поэтических вымыслов, которые сделались нашими, домашними, о которых мы любим думать, симпатия к которым переходит, наконец, в привычку, тесно связанную со всем лучшим в наших воспоминаниях»232232
  Тургенев И.С. Там же. – С. 134.


[Закрыть]. Есть в этой рецензии Тургенева и критические замечания, которые великий прозаик высказывает прямо, рассчитывая на понимание: «Блестящие надежды, возбужденные г-жою Тур, оправдались настолько, что уже перестали быть надеждами, сделались достоянием нашей литературы: дарование г-жи Тур, слава Богу, не нуждается в поощрениях и может с честию выдержать строгую оценку». За сорок с лишним лет работы со словом Евгения Тур, помимо творений художественных, занималась плотно публицистикой, писала рецензии, а также пьесы, создала внушительное число детских повестей и рассказов, много занималась переводами, какое-то время писала стихи. Вообще, творческое наследие писательницы богато жанрами, содержательно.

Так кто же скрывался под псевдонимом Евгения Тур? Оказывается, то была столбовая москвичка, по-другому москвитянка, из именитого рода. Ее настоящее имя – Елизавета Васильевна Сухово-Кобылина (родилась 12 августа 1815 г.), по мужу графиня Салиас, находившаяся в дружестве со многими выдающимися людьми своего времени. Ее отец, Василий Александрович – герой Отечественной войны 1812 г., сопровождал императора Александра при въезде воинов-победителей в Париж; мать Мария Ивановна, из богатейшей фамилии Шепелевых, и тоже оставила след в летописях, но как неистовая крепостница – родовая черта – властная и не безразличная к искусству. Елизавета Васильевна росла в родительском доме у Харитонья, что близ Красных Ворот, в обстановке не совсем обыкновенной. Здесь, как и в другом их доме, у Страстного монастыря, побывала чуть ли не вся московская интеллектуальная элита – профессора Московского университета, видные литераторы и философы, прославленные театральные режиссеры и исполнители, талантливая молодежь. Мария Ивановна при ее властном характере могла выглядеть обаятельной особой, тонко чувствующей прекрасное в искусствах и науках. В доме Сухово-Кобылиных каждый из приглашенных мог раскрыть свои способности в полной мере. Литературный салон Сухово-Кобылиных был в Москве заметным на культурном ландшафте 1830-х годов.

К подрастающим детям для домашнего обучения достаточные в средствах родители приглашали выдающихся педагогов, в основном это были знаменитые профессора университета: поэтику преподавал С.Е. Раич, историю Т.Н. Грановский и П.Н. Кудрявцев, физику и ботанику М.А. Максимович. Теорию изящных искусств и археологию вел Николай Иванович Надеждин – человек огромной эрудиции, свободно владевший европейскими языками, знаток классической древности, незадолго перед тем блестяще защитивший докторскую диссертацию о романтической поэзии, написанную и изданную на латинском языке. Елизавета Васильевна и Николай Иванович сдружились, ученица с годами превратилась в любознательную, живо интересующуюся всем прекрасным девицу. Как и другие педагоги, Надеждин подолгу мог оставаться в семье Сухово-Кобылиных, будь то в московских домах или в подмосковной усадьбе Воскресенское. Именно там и произошло признание во взаимных чувствах между влюбленными. Они поклялись навсегда быть вместе, обменялись кольцами и талисманами. Вскоре их связь стала известна родным, и для неравнородных молодых людей закрывался путь к счастью. Аристократка М.И. Кобылина и слышать не хотела о неродовитом женихе для своей дочери. Пусть Надеждин и знаменит в науках, и великолепно себя держит, но он сын сельского священника, разночинец. Особенно негодовал брат, Александр Васильевич – этот дерзкий юноша, который в то время готовился сдавать экзамен Н.И. Надеждину для поступления в университет. Елизавету Васильевну наказывали, осыпали клеветой, даже силу к ней применял родитель. Ничто не помогало. От обид и терзаний нареченная впала в сильнейшее нервное расстройство. Мать постановила увезти дочь за границу и выдать ее там замуж.

А в это время, осенью 1836 г., у Николая Ивановича сложилась опасная ситуация. В очередном выпуске журнала «Телескоп» он поместил «Философическое письмо» П.Я. Чаадаева, цензором номера значился А.В. Болдырев, ректор университета. Письмо вызвало гнев властей, в октябре 1836 г. последовала расправа: «Телескоп» запретили, его редактора Н.И. Надеждина держали под арестом и по завершении следствия отправили в ссылку в Усть-Сысольск. Это северо-восточная часть Вологодской губернии в краю лесных дебрей и нескончаемых болот. П.Я. Чаадаева объявили сумасшедшим и держали под домашним арестом под присмотром врачей.

Невеста, изнуренная угрозами и клеветой, все же умудрялась письменно общаться с Надеждиным и, когда он оказался в Усть-Сысольске, писала и туда ему письма. Затем заграница. В Испании Елизавету Васильевну выдают замуж за французского обедневшего графа Салиаса-де-Турнемир. С той поры столбовая москвитянка стала носить эту фамилию до конца жизни.

На этом испытания графини Салиас не закончились, а приобрели другую форму. Ее муж Анри, по настоянию ее отца названный русским именем Андрей, получив солидное приданое, решил в Москве заняться коммерцией. Он вложил средства в производство шампанских вин, обзавелся выписанными из-за рубежа специалистами, открыл магазин. Но дело не пошло, возможно наши крымские сорта винограда не подходили для этого типа игристого напитка, или какая-то другая причина не позволяла развернуться затее. В результате вложенные средства пропали. А тут еще приключилась семейная беда: брат Елизаветы Васильевны, прожигая в светских удовольствиях жизнь, оказался под подозрением в убийстве француженки Симон-Деманш, его сожительницы.

Следствие по этому громкому делу тянулось мучительно долго – целых семь лет – и потребовало громадных издержек на бесчисленные подкупы чиновников – в сговоре были замешаны даже самые значительные лица. Накопленные капиталы таяли, пришлось расстаться с усадьбой Воскресенское, где так счастливо себя чувствовала старшая сестра Лиза. Находясь в камере предварительного заключения, Александр Васильевич Сухово-Кобылин начал писать свою знаменитую пьесу «Свадьба Кречинского», в которой резко заклеймил повадки взяточников и двуличие формалистов и волокитчиков.

Граф Андрей Салиас со своей стороны умножил горе: семьей не интересовался, бедность его не устраивала, и после дуэли с таким же великосветским хлыщом был выдворен из России. Графиня Елизавета Васильевна осталась с тремя детьми на руках без средств к существованию и, по существу, без мужа. Семья создавалась по принуждению и распалась сама по себе, без особого сожаления с обеих сторон. Теперь источником дохода графини будет литературный труд.

Собственно, проба ее пера состоялась еще в ученические годы. Тогда при прямом содействии Николая Надеждина она поместила в «Телескопе» несколько переводов из «Путевых впечатлений» Александра Дюма. Так состоялся ее литературный дебют. И лишь в 1849 г. Елизавета Васильевна проявила себя как самостоятельная и оригинальная писательница. Повесть «Ошибка», напечатанная в октябрьском номере журнала «Современник», привлекала непосредственностью чувств героев, острой интригой, сходной с тем, что переживала Елизавета Васильевна в юные годы, когда сословные предрассудки черствых людей помешали ее счастью. Слог повествования был так гибок и так мастерски отточен, изящен и непринужден, что читатели не могли не заметить и высоко оценить мастерство состоявшегося прозаика. В печати появились одобрительные отзывы. Потом последовали новые талантливые произведения, имя Евгении Тур сделалось популярным. Писательницу приглашали к сотрудничеству «Отечественные Записки», «Библиотека для Чтения», «Русский Вестник», столичные газеты. И она всюду успевает побывать, не выпуская из рук пера, – настоящая литературная труженица. Но всякого рода невзгоды не оставляют ее, а тут еще скандал на всю Москву с братом, и Елизавета Васильевна в крайнем нервном истощении решилась на пособие родной сестры Евдокии Петрово-Соловово отправиться с близкими людьми на длительный отдых в Крым. Эта поездка длилась чуть ли не полтора года и хорошо представлена ею в «Крымских письмах». Все десять писем Тур посвятила брату матери, Николаю Ивановичу Шепелеву, страстному театралу и совершенно неспособному хозяину. При нем пришли в окончательный упадок металлургические предприятия на Выксе, оказались бездоходными обширные земельные наделы. Все разворовывалось управляющим и слугами. Феодальный тип хозяйствования отмирал.

В 1856 г. в «Русском Вестнике» состоялась внушительная публикация Евгении Тур «Жизнь Жорж-Санд». Повсюду в Европе, не исключая и России, в эту пору выдвигалась тема женской эмансипации, и французская писательница, как носительница этого идеала, становилась модной. В России такого рода романами зачитывались, и монографическое описание ее жизни с нетерпением ждали в разных слоях русского общества. Редактор «Русского Вестника» М.Н. Катков предложил Елизавете Васильевне штатное место в редакции – заведовать отделом словесности и критики. Вот тут-то и проявился в новом качестве ее организационный и литературный талант. В журнале стали появляться качественные публикации известных и начинающих литераторов. В отношениях Каткова и Тур царило полное согласие.

А затем – разлад. В апрельском номере журнала «Русский Вестник» 1860 г. была напечатана статья Евгении Тур «Госпожа Свечина», в которой писательница в негодующем тоне рассматривала биографию, а вместе с тем и ее творческое наследие. Софья Петровна Свечина (1782–1859) – аристократка, придворная дама, увлекшись учением иезуита Жозефа де-Местра, сделалась его преданной сподвижницей и одновременно с ним в 1817 г. покинула Россию. Свечина не только отреклась от Родины, но она демонстративно отказалась от веры отцов, от русского языка, на котором никогда и не говорила ни в семье, ни при дворе, будучи фрейлиной императрицы. Тур назвала ее ренегатом, ультрамонтанкой – пропагандисткой идей крайне правых течений в католицизме. В записях Свечиной, собранных и изданных после ее кончины посетителями ее религиозного салона, было немало поводов для упреков со стороны православного читателя, что наша писательница и высказала через журнал. Когда вышел в свет апрельский номер «Русского Вестника» со статьей графини Салиас о госпоже Свечиной, всех читателей удивила приписка Каткова, смысл которой состоял в опровержении мнений своей редакционной сотрудницы относительно ренегатства людей, отказавшихся от Родины, от веры отцов и родного языка. О своей приписке Михаил Никифорович заранее не поставил в известность Елизавету Васильевну и даже не упоминал ей о своем несогласии. Тур посчитала такое поведение бестактным, написала гневный протест редактору и порвала всякую связь с «Русским Вестником». Этот эпизод развяжет в печати бурную дискуссию. В поддержку писательницы выступили в «Современнике» Чернышевский, в «Московских Ведомостях» набиравший литературный авторитет К.Н. Леонтьев, в «Искре» сатирическим пером прошелся М.Е. Салтыков-Щедрин. Этому внутриредакционному скандалу посвящена заметка Ф.М. Достоевского «Литературная истерика»233233
  Достоевский Ф.М. ПСС. – Л.: Наука, 1979. – Т. 19. – С. 146, 311–312.


[Закрыть].

Евгения Тур, собравшись с силами, решилась сама обзавестись печатным органом. Средства нашлись – их выделила ее богатая сестра Евдокия Васильевна Петрово-Соловово. Начать издание решено с января 1861 г. Елизавета Васильевна горячо взялась за дело, продумала рубрики, определила круг тем и форму подачи. Ближайшими помощниками стали профессор Е.М. Феоктистов и выпускник Московского университета, магистр всеобщей истории, польский патриот Генрих Вызинский. Материалы согласились поставлять: Д.И. Каченовский, А.Н. Афанасьев, Ф.И. Буслаев, специалист по расколу Н.И. Субботин, искусствовед К.К. Герц. В рабочую редакцию с самого начала был включен Н.С. Лесков – вел рубрики: «Литературное и ученое обозрение», а также «Внутреннее обозрение». К сотрудничеству привлекли писателей – Александра Левитова, Василия Слепцова и весьма любимую в народе Н.С. Кохановскую. Газета выходила два раза в неделю, освещались вопросы литературы, истории и общественной жизни на Западе и в России. За публичные выступления в защиту выравнивания прав женщин (а вопросы эмансипации накануне крестьянской реформы считались острыми) Евгении Тур не позволили в газете «Русская Речь» вести раздел политики. Вскоре состав редакции пополнился Алексеем Сувориным, приехавшим в Москву из Воронежа. Молодых литераторов – Лескова и Суворина – Тур поместила на лето рядом с собой на снимаемой ею даче в Сокольниках, чтоб легче было работать с материалами. Тогда же Елизавета Васильевна предложила Суворину стать секретарем редакции с приличной доплатой к его жалованью ведущего рубрики «Внутреннее обозрение». Суворин поначалу колебался и, по совету своего земляка М.Ф. Де-Пуле, сотрудничавшего с «Русской Речью», согласился. Таким образом, Евгения Тур добавила к своему перу еще и бойкие перья молодых литераторов. С 39-го номера (14 мая) газета формально стала выходить под редакцией Евгения Михайловича Феоктистова, известного ученого и давнего друга семьи Елизаветы Васильевны. Со сменой редактора орган тут же получил разрешение обсуждать на своих страницах политические вопросы. К тому же к газете присоединили «Московский Вестник», и стала она называться «Русская Речь и Московский Вестник». На себя Евгения Тур взяла все разделы, кроме «Политики». Скромный тираж не позволял редакции сводить концы с концами, и на покрытие долгов графиня прибегала к помощи своей сестры. Кстати, гонорары за публикации в «Русской Речи» были зачастую выше, чем в известных газетах. Для привлечения большего числа подписчиков «Русской Речи» графиня Салиас предпринимала всевозможные практические шаги. Так, рассчитывая на сотрудничество И.С. Тургенева, она просила Ивана Сергеевича дать в газету что-либо из неопубликованного, желательно новую повесть или главы из романа. Писатель согласился, но текст в редакцию так и не поступил. Обещанные главы из романа «Отцы и дети» могли бы всколыхнуть читательский интерес к «Русской Речи», и тираж бы заметно возрос. Переговоры затягивались, надежды Салиас таяли. И причина этому была в Каткове. Дело в том, что свой роман «Отцы и дети» Тургенев еще раньше устроил в «Русский Вестник», и взять из цельного произведения главы для первой публикации не представлялось возможным. Писатель старался помочь своему старому другу, графине Салиас, но редакции газеты надо было пойти на ряд уступок в пользу Каткова, что было, конечно, неприемлемым для его бывшей сотрудницы. А тут еще и в самой редакции возникла трещина: обидевшись на дружеское замечание, выбыл из штата сотрудников Н.С. Лесков. Позже в романе «Некуда» он, правда в шаржированном виде, изобразит основных сотрудников и авторов «Русской Речи» во главе с графиней, поименованной там маркизой де Бараль.

В начале ноября 1861 г. в газете появилась рецензия графини Салиас, посвященная роману Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», в которой высказано немало тонких замечаний по поводу необычного таланта автора, его больших возможностей. В тот период издание продолжает выходить, но уже без прежнего постоянного, горячего участия графини, как то было поначалу. Осенью 1861 г. Елизавете Васильевне пришлось уехать в Париж за свадебными нарядами для своей дочери Марии Андреевны, выходившей замуж за гвардейского полковника И.В. Гурко, впоследствии видного военачальника, героя Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. На время отъезда графини вся работа по формированию и выпуску газеты легла на Алексея Сергеевича Суворина. В дальнейшем никакие меры на выживание этого оригинального печатного органа положительно не повлияли. И газета вскоре прекратила существование. Всего за 1861 г. вышло 104 номера «Русской Речи», да еще в январе 1862 г. два номера. На этом издательская деятельность графини Салиас завершилась.

В бурные 1860-е годы, с ростом освободительского движения, в обществе все больше симпатизировали умеренно-либеральным и даже радикальным воззрениям. В салоне графини, которая давно уже переселилась из дома родителей в скромную квартиру на Мещанской улице, теперь наряду с ее прежними знакомыми собирались люди демократического пошиба, устремленные к переделке жизни на условиях социальных перемен и даже революционеры из стана Герцена и Бакунина. Сын Елизаветы Васильевны, принимавший непосредственное участие в студенческих волнениях, исключен из университета и, как и его мать, был под пристальным наблюдением полиции. Графиня Салиас под угрозой ареста решила на неопределенное время покинуть Россию. Поселилась она во Франции, в предместье Версаля, где живо принялась за публицистику: пишет рецензию на роман Тургенева «Отцы и дети» – помещена в апрельском номере «Северной Пчелы» за 1862 г., ведет хронику политической и культурной жизни во Франции, пишет биографию Виктора Гюго и переводит его роман «Отверженные», пристально следит за публичными дискуссиями по вопросу женского равенства в обществе, откликается на новые театральные постановки. В летних номерах журнала «Отечественные Записки» 1863 г. помещает обширную рецензию на кавказскую повесть Льва Толстого «Казаки». В газете «Голос» Тур ведет постоянную рубрику «Парижское обозрение». Таким образом, из-за рубежа в Петербург в редакции изданий приходят увесистые пакеты с ее материалами. Их здесь ждут и публикуют. Елизавета Васильевна трудится без отдыха, ведь литературный труд – единственный источник ее дохода.

В 1866 г. Евгения Тур сменила тему – перешла к созданию художественных произведений для детей. Тогда же вышла ее повесть из первых веков христианства «Катакомбы». Она долгое время пользовалась у читателей неизменным успехом. В мае 1885 г. Л.Н. Толстой в письме В.Г. Черткову пишет: «Сейчас прочел Катакомбы и завтра, 10-го, посылаю вам по почте. Это превосходная вещь по содержанию. Язык совсем другого тона, чем народный, и я начал было делать замечания, но этот язык нельзя и не надо изменять – надо только его подчистить и обойти иностранные слова и иногда обороты речи. Но и так, как есть, это превосходная книжка для народа»234234
  Толстой Л.Н. ПСС. Т. 85. – М., 1935. – С. 188.


[Закрыть]. Книга вышла в свет в издательстве «Посредник» в 1887 г. под заглавием: «Фабиола, или Древние христиане». Переделка С.П. Свешниковой повести Е. Тур. Фабиола – имя героини повести «Катакомбы».

В парижский период жизни графиня Салиас остро интересовалась проблемами социального переустройства России, общалась с А.И. Герценом и со своим давним другом Н.П. Огарёвым, встречалась с М.А. Бакуниным, дружила с Аполлинарией Сусловой и художественных произведений не создавала. После выстрела Каракозова в Петербурге подъем радикальных настроений в обществе на Родине и в эмиграции резко пошел на спад, и значительная часть русской интеллигенции заметно поправела. Евгения Тур задумала вернуться к родным пенатам, чтоб целиком погрузиться в семейные дела и создавать книжки для детского чтения. С большим темпераментом она пишет повесть из семейных преданий «Семейство Шалонских», выдержавшую несколько изданий, и роман «Сергей Бор-Раменский», пользовавшийся в среде читателей крупным успехом.