Текст книги "Политическая наука №2 / 2014. Трансформации европейского политического пространства"

С точки зрения условий, необходимых для символического, а также фактического «очищения», Европа мало что сделала в этом вопросе по сравнению с ее реакцией на последствия войн и геноцидов на самом европейском континенте: начиная с реституции культурных ценностей, которые сегодня украшают музеи западных метрополий, и заканчивая репарационными платежами для потомков коренных жителей колонизированных регионов, которые пострадали в результате рабства и бесчисленных массовых убийств, совершенных в ходе имперских войн. В самих ЕС метафоры «темный континент» и «бремя белый человек» вернулись в обращение, особенно в связи с иммигрантами из Африки южнее Сахары. Во Франции до сих пор военные события в Алжире 60‐х годов в учебниках истории именуются «восстановлением гражданского порядка», а не «колониальной войной» или «борьбой за национальное освобождение» [Стора, 2009].

Шестой круг. Европа, как континент иммиграции?

Колониальная история Европы прямо или косвенно приводит к шестому кругу общей европейской памяти: транснациональной миграции в Европу в XIX и XX вв., и прежде всего с 1950 г. Это нарратив о предоставлении убежища и спасении от бедности. С тех пор, однако, иммиграция значительно диверсифицировалась, сегодня каждый четвертый житель западноевропейских обществ имеет «миграционное прошлое» (в мегаполисах от 40 до 50% таких жителей) [Leggewie, 2010].

Музеи Европы, посвященные миграции по всей Западной Европе, все еще находятся в зачаточной стадии. Это напрямую не влияет на мигрантов и их родителей, однако второе и третье поколения ставят вопрос о том, как они должны подходить к этим историям и как в свете этого они должны наблюдать и оценивать «свою» историю, от которой они уже стали отчужденными.

Европейские места памяти, начиная с римского наследия и святынь Средневековья, больше не могут быть надлежащим образом поняты, не принимая во внимание, как сделать их «своими» и «понятными» для мигрантов, – как их связать с их идентичностью, перспективами и натурализацией.

Сегодня Европа имеет ярко выраженный «миграционный фон», который едва отражен в общественной сфере и в политике по иммиграции и интеграции. Иммиграция тем не менее воспринимается в большинстве стран как наследие конфликта. Ни для принимающих обществ, ни для иммигрантских общин миграция не является коллективной травмой, скорее, она представляет собой замечательную историю успеха – со значительными теневыми сторонами. Положительной стороной выступают экономическое процветание и социальное продвижение, а также транскультурные инновации. Но минусом становятся аспекты социальной сегрегации и этнорелигиозной дискриминации.

В этом отношении Европа и ее политика памяти явно на перепутье. Во многих странах открытый отказ от соблюдения прав этнических меньшинств становится более или менее серьезным общественным конфликтом, инструментализированной политикой, для того чтобы получить или сохранить власть. Как для крайне правых и неонацистских партий, так и для популистских партий и массовых парламентских партий (особенно в Австрии, Венгрии, Франции, даже в Швеции).

Круг седьмой. «История успеха» в Европе после 1945 г.

Этот круг связан с беспрецедентной «зоной мира и процветания» в Европе после 1945 и 1989 гг., созданием работающих институтов ЕС, функционированием действенных механизмов примирения. Акцент на этих достижениях, устремление к будущему – призвание общей политики памяти ЕС и Дома Европейской истории как ее олицетворения [Leggewie, 2010]. Но это формальное, ассамбляжное единство еще не означает фактического. Память в Европе продолжает оставаться разделенной. «Расколы» национального и социального мира Европы – это нечто «общее» для всего ЕС. И хотя есть уже общие (компромиссные) школьные учебники истории между Францией и Германией (с 2006 г.) и Германией и Польшей (с 2011 г.) [Савицький, 2011], но общего школьного учебника по истории 28 стран ЕС все еще нет, несмотря на все предпринятые попытки, и будущее его туманно.

Программа университетского курса о европейских политиках памяти, который автор этих строк читал в весеннем семестре 2013 г. на факультете политологии МГУ им. М.В. Ломоносова, также свидетельствует о всей сложности такой генерализации для академической (политической) науки [Якубин, 2013].

«Коллективная память в Европе так же разнообразна, как и ее народы и их культуры, и не может регулироваться официальными актами государственных или памятных ритуалов» [Leggewie, 2010], – резюмирует Клаус Леггеви. Наиболее серьезные проблемы для европейской памяти, по его мнению, – это вопрос о примирении «конкурирующих» воспоминаний о травматических событиях – Холокосте и в меньшей мере ГУЛАГе, различные воспоминания военного времени и изгнания, колониализма и иммиграции и не в последнюю очередь – институциональные достижения развития Европейского союза.

«Амнистии – да, амнезии – нет» – эти известные слова польского диссидента Адама Михника указывают на важность помнить травмирующее прошлое. Тем не менее стратегии забывания, а не воспоминания нашли больше сторонников в постколониальной Франции, в постфранкистской Испании и в постсоциалистической Польше, но ведут ли они ЕС к реальному примирению? Какими могли бы быть новые подходы к политике памяти ЕС, ее идеальные принципы; как от травм прошлого перейти к его принятию?

Алейда Ассманн предлагает следующие шаги для этого [Assmann, 2007, p. 19–22]: 1) отделение памяти от ее интерпретации и аргументов, которые строятся на такой основе; 2) нет больше компенсаций вины, так как именно они ведут к усилению «битв памяти»; 3) нет больше «соревнований» в количестве жертв; 4) от исключения к включению воспоминаний, не ставить перед собой цель унификации и жесткой селекции памяти и коллективной идентичности; 5) от разделенной памяти к общей, но не унифицированной; 6) контекстуализация, помещение событий и памяти в широкий контекст, что возможно только через ретроспекцию и когнитивные достижения исторического сознания; 7) обрамление, помещение прошлой конфликтной памяти в рамки нового общего горизонта ценностей, результат – создание новой идентичности.

Пока это, правда, просто предложения, а не реальность европейской политики памяти.

Выводы

Европейская политика памяти, как мы увидели, строится на ассамбляжном соединении и политкорректной гармонизации двух противоположных идей: 1) универсализации и, следовательно, – неизбежной стандартизации рассказов о прошлом или на сведении всего к общему нормативно-правовому знаменателю; 2) неотъемлемого права на индивидуальность и непохожесть нарративов между отдельными странами, регионами, этническими, социальными группами, меньшинствами (часто это превращается в набор стереотипов). В европейском контексте общая политика памяти – это не просто геополитическая история примирения между народами («дипломатия извинений»), преодоление «преступлений против человечности», но и мобилизация участников прошлых конфликтов, их жертв и их наследников.

Современная политика памяти ЕС устремлена в идеальное будущее – светское / либеральное / демократическое / гражданственное и в то же время многообразное; именно оно задает тон видению и настоящего, и прошлого Европы.

«Будущее Европейского союза открыто. Нет никаких ясных целей и четких договоренностей, где должны быть его границы» [Conceptual basis… 2008, р. 25].

В Доме Европейской истории это отображено в тех пропорциях, которые тут отведены будущему, в перечне тех возможных вопросов, на которые посетители должны дать ответ (сами по себе эти вопросы свидетельствуют об основных проблемах европейской политики и, соответственно, «общей памяти») [Conceptual basis … 2008, р. 25]. Возможно ли дальнейшее углубление интеграции ЕС? Как мы должны реагировать на провал референдума по конституции ЕС? Когда расширение ЕС будет окончательным? Может ли Турция быть членом ЕС? Почему ЕС не в состоянии пробудить настоящий энтузиазм среди широкой общественности в государствах-членах? Как может ЕС преодолеть свою структурную слабость в военных вопросах и во внешней политике в целом? Как ЕС реагировать на демографические изменения, затрагивающие все ее государства-члены? Является ли иммиграция достойным на нее ответом? Могут ли различные по форме традиции европейской социальной модели быть согласованы? Как ЕС будет выглядеть в будущем? Превратится ли он в федерацию или ассоциацию государств?

Литература

Воззвание из Блуа // Pro et Contra. – М., 2009. – № 3–4 (46), май–август. – С. 107.

Гросс Я.Т. Соседи. История уничтожения еврейского местечка. – М.: Текст, 2002. – 160 с.

Ґросс Я.Т. Що ми хочемо і не хочемо знати про війну? – Львів, 2013. – 25 липня. – Режим доступа: http://www.lvivcenter.org/uk/chronicle/news/?newsid=1111 (Дата посещения: 10.02.2014.)

Дэвис Н. История Европы / Пер. с англ. Т.Б. Менской. – М.: ACT: Транзиткнига, 2005. – 943 с.

Європа та її болісні минувшини / Авт.-упоряд.: Жорж Мінк, Лора Неймайєр у співпр. з Паскалем Боннаром; Пер. з фр. Є. Марічева. – Кiев: Ніка-Центр, 2009. – 270 с.

Копосов Н. Политика памяти и мемориальные законы // Русский журнал. – М., 2011. – 24 августа. – Режим доступа: http://www.russ.ru/pole/Politika-pamyati-i-memorial-nye-zakony (Дата посещения: 10.02.2014.)

Куранов А. Европейская конституция застряла в Судетах // Коммерсант. – М., 2009. – № 189 (4244), 12 октября. – Режим доступа: http://www.kommersant.ru/pda/kommersant.html?id=1254467 (Дата посещения: 10.02.2014.)

Миллер А. Россия: власть и история // Pro et Contra. – М., 2009. – № 3–4 (46), май–август. – С. 6–23.

Мінк Ж. Геополітика, примирення та ігри з минулим: на шляху до нової пояснювальної парадигми колективної пам'яті // Україна Модерна: Пам`ять як поле змагань. – 2009. – № 15(4). – C. 63–78.

Науковець перед з'явою пам'яті. Форум / Е. Доманська, Б. Гаузер, Б. Косс-Євсевіцький, Ю. Зерній, Е. Бергерсон, Й. Петровський-Штерн, Г. Біндер, О. Острійчук, У. Унгюр, Т. Журженко, В. Бірлядяну, Л. Кожокарі, А. Блюм // Україна Модерна: Пам`ять як поле змагань. – 2009. – № 15(4). – C. 9–53.

Нора П. Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок. Пер. с фр. Д. Хапаевой. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 1999. – 328 с.

Савицький Ю. Поляки та німці матимуть спільний підручник історії // Радіо Свобода. – Кieв, 2011. – 23 грудня. – Режим доступа: http://www.radiosvoboda.org/content/article/24431872.html (Дата посещения: 10.02.2014.)

Саид Э.В. Ориентализм. Западные концепции Востока / Пер. с англ. А.В. Говорунова. – СПб.: Русский Mip, 2006. – 637 с.

Стора Б. Франція й Алжир у пастках пам'яті // Європа та її болісні минувшини / Авт.-упоряд.: Жорж Мінк, Лора Неймайєр у співпр. з Паскалем Боннаром; Пер. з фр. Є. Марічева. – Кieв: Ніка-Центр, 2009. – С. 40–51.

Уайт Х. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века / Пер. с англ.; Под ред. Е.Г. Трубиной, В.В. Харитонова. – Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2002. – 528 с.

Шеррер Ю. Германия и Франция: проработка прошлого // Pro et Contra. – М., 2009. – № 3–4 (46), май–август. – С. 89–108.

Якубин А. Европейские политики памяти: сравнительный анализ. Прoграмма курса / МГУ им. М.В. Ломоносова. Факультет политологии. – М., 2012. – 2 с. – Режим доступа: http://polit.msu.ru/pub/anons/PP_2013.pdf (Дата посещения: 10.02.2014.)

Ямпольский М. История как ассамбляж. Публичная лекция в «Порядке слов» / Сеанс. – М., 2013. – 15 февраля. – Режим доступа: http://seance.ru/blog/shtudii/yampolsky_lecture_wordorder/ (Дата посещения: 10.02.2014.)

Assemblage (art) // Wikipedia. – 2014. – Mode of access: http://en.wikipedia.org/wiki/Assemblage_(art) (Дата посещения: 10.02.2014.)

Assmann A. Europe: A Community of memory? // Twentieth annual lecture of the GHI. in: GHI Bulletin. – 2007. – N 40 (Spring). – P. 11–25.

Conceptual basis for a House of European history // European parliament. – Brussels, 2008. – October. – 27 p. – Mode of access: http://www.europarl.europa.eu/meetdocs/2004_2009/documents/dv/745/745721/745721_en.pdf (Дата посещения: 10.02.2014.)

Declaration of the European Parliament on the proclamation of 23 august as European day of remembrance for victims of stalinism and nazism // European Parliament. – 2008. – Mode of access: http://www.europarl.europa.eu/sides/getDoc.do?pubRef=-// EP//TEXT+TA+P6-TA-2008-0439+0+DOC+XML+V0//EN

Doidge C. Does Europe need a £44 m history museum? // BBC News. – L., 2013. – 12 February. – Mode of access: http://www.bbc.co.uk/news/world-europe-21383375 (Дата посещения: 10.02.2014.)

Fundamental values of the European Union / EUR-lex. – Brussels, 1992. – Mode of access: http://eur-lex.europa.eu/en/editorial/abc_c02_r1.htm (Дата посещения: 10.02.2014.)

Judt T. The past шs another сountry: myth and memory in postwar Europe // Daedalus. – 1992. – Vol. 121, N 4. – P. 83–118.

Leggewie C. Seven circles of european memory // Eurozine. – Wien, 2010. – 20 December. – Mode of access: http://www.eurozine.com/articles/2010-12-20-leggewie-en.html (Дата посещения: 10.02.2014.)

Levy D., Sznaider N. Memory Unbound: The Holocaust and the formation of cosmopolitan Memory // European journal of social theory. – 2002. – N 5 (1). – P. 87–106.

The House of European History – international architectural competition // European Parliament. – Brussels, 2012. – 76 p. – Mode of access: http://www.europarl.europa.eu/visiting/ressource/static/files/europehouse/house-of-european-history-architectural-competition.pdf (Дата посещения: 10.02.2014.)

The House of European History // European Parliament. – Brussels, 2014. – Mode of access: http://www.europarl.europa.eu/visiting/en/visits/historyhouse.html (Дата посещения: 10.02.2014.)

Verovsec P. The politics of memory: A conceptual approach to the study of memory in politics // The program on order, conflict, and violence / MacMillan Centre; Yale univ. – New Haven, 2008. – 36 p. – Mode of access: http://www.yale.edu/macmillan/ocvprogram/conf_papers/Verovsek.pdf (Дата посещения: 10.02.2014.)

Идеи и практика

Новое открытие теллурократической геополитики в Центральной Европе (к постановке проблемы научного подхода к немецкой школе геополитики) 2828
  Эта статья – результат исследовательского проекта № 3762/2013 «К геополитике Нового мирового порядка? Анализ и контрреформирование неоевразийства», любезно предоставленного Агентством грантов Карлова университета в Праге. Публикуется с согласия автора в переводе с англ.
  Автор выражает благодарность доктору философии Клаудиусу Штайну за доступ к архивам Хаусхофера, которые были предоставлены мне в июне 2013 г.


[Закрыть]

Н. Моргаду

Введение

В статье, как и в предыдущей монографии [Morgado, 2011], в более широкой перспективе рассматривается вопрос: в чем состоят основные идеи немецкой школы геополитики? Анализируются также следующие темы: какие отношения существовали между немецкой школой геополитики и нацистской Германией? Каковы основные проблемы немецкой школы геополитики и ее основные теории и / или концепты, которые могут быть применены к современной ситуации?

Статья, как и другие работы автора ([Morgado, 2014]), направлена на дальнейшее развитие теоретического базиса методологии неоклассической геополитики. Мы считаем, что подход «все, что касается немецкой школы геополитики, – плохо», в современной науке неприменим. Необходимо реабилитировать концепты и теории из арсенала немецкой школы геополитики.

В статье отсутствует всестороннее описание политического и исторического контекста, в котором возникла немецкая школа геополитики, – литературы по этой теме достаточно много. Настоящая цель – сосредоточиться на сущностных аспектах геополитических идей, заново открывая теории и концепты и, прежде всего, критикуя недостатки методологии этой школы. Соответственно, статья направлена на то, чтобы обозначить трудности подхода и проблематизировать некоторые его идеи.

Наше исследование является качественным, с использованием метода кейс-стади немецкой школы геополитики.

Представители немецкой школы геополитики

Учитывая, что количество интеллектуальных продуктов, направленных на описание основных идей немецкой школы геополитики, велико, еще одно описание того же объекта можно считать излишним2929
  Для базового представления об источниках, повлиявших на немецкую школу геополитики [см.: Fonseca, 2013; Defarges, 2003; Dias, 2005; Glassner, Fahrer, 2004; Harbeck, 2004; Heske, 1986, 1987; Jacobsen, 1987, Korinman, 1990, Morgado, 2011].


[Закрыть]. Поэтому мы сосредоточимся на представителях немецкой школы геополитики, чтобы воссоздать панораму научных идей и концептов немецкой школы геополитики.

Гласснер и Фарер [Glassner, Fahrer, 2004, p. 270–271] считали немецкую школу геополитики частью «органической государственной теории», которая была противопоставлена «геостратегии». Эту точку зрения можно подвергнуть критике, если принять во внимание, что понятия «классическая геополитика» должно быть достаточно, чтобы классифицировать подобные подходы без всякого разделения, так как все они направлены на завоевание господства в регионе или целом мире. Модальности действия, в конце концов, должно быть достаточно, чтобы определить, что вписывается в понятие геостратегии, а что нет.

Одним из самых значительных интеллектуальных представителей немецкой школы геополитики можно назвать Фридриха Ратцеля (1844–1904)3030
  Хаусхофер признавал Ратцеля «одним из основателей геополитики» [Haushofer, 2002, p. 3].


[Закрыть].

Ратцель, политический географ, первоначально рассматривавшийся как детерминист3131
  На самом деле нужно помнить, что некоторые из учеников Ратцеля, такие как Отто Мауль [Maull,1925], также могли исказить мысль Ратцеля, выходя за рамки разумного в постулировании чистого детерминизма.


[Закрыть], был, по сути, «осторожным ученым» [Glassner, Fahrer, 2004, p. 271]. Методология Ратцеля, с одной стороны, активно опирается на инструментарий естественных наук (фармация, зоология), – так, выделенные ученым «семь законов роста государств»3232
  Семь законов роста государств Ратцеля:
  1. «Пространство государства растет вместе с ростом культуры.
  2. Рост государств происходит одновременно с общим развитием нации и сопровождается развитием идей, торговли, миссионерской активностью.
  3. Рост государств осуществляется путем присоединения и поглощения малых государств.
  4. Граница является [внешним] органом государства, и как таковая она есть [мера] роста, силы и [здоровья] этого организма.
  5. В процессе роста государство стремится прежде всего вобрать в себя «политически ценные» места: береговые линии, русла рек, равнины, богатые ресурсами регионы.
  6. Первый импульс к территориальному росту приходит к примитивным государствам извне, от вышестоящей организации» (и / или более развитой цивилизации).
  7. «Общая тенденция к слиянию переходит от государства к государству, набирая силу по мере перехода» [Polelle, 1999, p. 97].


[Закрыть], устанавливающих механизмы и отношения причинности между явлениями, не могут быть использованы в рамках социальных наук [Vaus, 2001, p. 5]. Однако наследие ученого необходимо анализировать с осторожностью, так как, с другой стороны, Ратцель продемонстрировал, что понимание «государства как организма» является аналогией, а не буквальным понятием [Ratzel, 1988, p. 19–20]. Более того, Ратцель подчеркивал ограниченность этой метафоры, признавая духовные связи между народом (Volk) и почвой (Boden) [Bassin, Blacksell, 2006, p. 142; Castagnin, 1984, p. 161].

Американский географ Эллен Черчилль Семпл [Semple, 1903], будучи последовательницей Ратцеля, все же оставалась последовательным детерминистом.

Также в рамках осторожной интерпретации эволюционистской и биологической концепций государства Ратцель сформулировал гибкую концепцию границ [Ratzel, 1988, p. 335], которая будет проанализирована ниже.

Находясь под сильным влиянием Дарвина, – а именно в понимании вечной конкуренции между государствами, особенно за территорию (Kampf um Raum), – Ратцель поддерживал идею существования мистических импульсов для роста [Ratzel, 1988; Defarges, 2003, p. 74], и в этом контексте Ратцель отстаивал мнение, что наиболее сильная культура одерживает победу над более слабой.

Среди других важных ратцелианских концептов необходимо упомянуть Großlebensformen [Losano, 2008, p. 452], в котором Ратцель уточняет, что культурные связи являются базисом для великих империй; Raum (протяженность, климат, рельеф, гидрография); Lage (позиция: Северное или Южное полушарие, доступ к морю, островное или материковое расположение) [Castagnin, 1984, p. 161]; Raumsinn – «смысл пространства» – атрибут только больших пространств [Castagnin, 1984, p. 162], связанный с возможностями человека по организации и использованию преимуществ географических характеристик [Almeida, 1990, p. 105].

Самый известный концепт Ратцеля – это, безусловно, Lebensraum – печально известный из-за связи с идеологией нацизма. Тем не менее идея Lebensraum означает просто «жизненное пространство», – пространство, необходимое для независимости и благосостояния государства [Defarges, 2003, p. 75]. Хотя Ратцель писал изначально о Lebensraum, имея в виду большие пространства, далее он выступил с аксиомой «пространство есть власть» [Ratzel, 1988; Dolman, 2002, p. 51].

Однако по существу нет никаких причинных связей между Ратцелем и нацизмом. Кроме того, Ратцель не был расистом [Fernandes, 2002, p. 3; Agnew, Mitchell and Ó Tuathail, 2008, 195] (как Артур де Гобино или Стюарт Чемберлен), а расизм определенно был основой нацистской идеологии. Вдобавок в свое время Ратцель не давал политических рекомендаций рейхсканцлеру Бисмарку; так что когда позже Гитлер использовал ратцелианскую формулу «пространство есть власть» как предлог для вторжения в Европу и СССР, то ни Ратцель, ни Хаусхофер не несут за это ответственность, так как ни тот ни другой не были включены в идеологические проекты расовой колонизации.

В случае Рудольфа Челлена (1864–1922) последствия иные. Шведский профессор, который создал неологизм «Geopolitik» и определил новую сферу как исследование государства, понимаемого как «географический организм или феномен в пространстве» [Holdar, 1992, p. 312], превратил государство в организм де-факто: это сущность, которая рождается, живет и может умереть. Хотя Челлен отличал географическую сущность государства от этнической сущности нации [Almeida, 1990, p. 115], он связал «качество населения» с вопросом расового превосходства [Agnew, Mitchell, Ó Tuathail, 2008, 194]. Таким образом, можно найти прискорбную общую линию между Челленом и нацистским режимом. Кроме того, Челлен также считал, что могущественные государства поглотят слабые и мир будет в конечном итоге состоять из небольшого числа великих держав. Челлен считал, что «пока государство-организм будет расширяться, оно будет здоровым» [Dolman, 2002, p. 52–53].

Несмотря на эти проблемные идеи, Челлен выдвинул интересный концепт «воли» (который Хаусхофер тоже перенял), который сегодня играет важную роль в анализе стратегического потенциала [Couto, 1988; Morgado, 2011]. Генерал Карл Хаусхофер (1869–1946) является ключевой фигурой («Leitfigur») в немецкой школе геополитики3333
  Среди других представителей немецкой школы геополитики можно назвать Фрица Гессена, Фрица Термера, Германа Фридриха Лаутензаха, Карла Эриха Обста, Манфреда Ланганс-Ратценбурга и Отто Мауля.


[Закрыть]. Разрабатывая свои идеи в очень травматическом историческом и политическом контекстах, Хаусхофер, под влиянием немецких географов, историков и философов [Morgado, 2011, p. 28–29], пытался завершить то, что Мэхэн [Mahan, 1890] и Макиндер [Mackinder, 1904] ранее сделали в США и Великобритании3434
  В эпоху Мэхэна США пытались преодолеть европейский империализм; в то время как Макиндер пытался продлить господство Британской империи, столкнувшейся с теллурократической угрозой. Позже де Северский будет писать о том, как геополитически противостоять военно-воздушной силе СССР. В настоящее время Долман разработал геополитическую доктрину астрополитики, чтобы предложить рекомендации, как получить контроль над космическим пространством.


[Закрыть].

Таким образом, воспроизводя политический контекст после Версальского договора (или Версальского Diktat) [Haushofer, 2006, p. 53], Хаусхофер ставит своей основной целью освобождение Германии от «поражения» в Первой мировой войне [Chauprade and Thual, 1998, 587]. Фактически, основываясь на концепте Deutschtum, Хаусхофер пытался «создать пространство, где они3535
  «Они» для Хаусхофера – это немцы и германизированные народы.


[Закрыть] могли бы свободно исследовать свои возможности (Lebensraum)» [Fonseca, 2013].

Хотя методология Хаусхофера была очень хрупкой, в частности из-за использования мистических «понятий», но учитывая ситуацию опустошения Германии после Первой мировой войны3636
  «…изуродованная Германия сегодняшнего дня», «Германия, отброшенная к последним рубежам существования… отрезанная от открытого моря и не имеющая… свободы передвижения по собственным рекам…» [Geopolitics of the Pacific Ocean … 2002, p. XXVI, 111].


[Закрыть], не кажется особо скандальным то, что Хаусхофер, как патриот, пытался помочь своей стране подняться против Версальского порядка.

Поэтому Хаусхофер понимал геополитику как «науку об обусловленности политических процессов землей. Она основана на широком основании географии, особенно политической географии как науке о политических пространственных организмах и их структуре. Сущность регионов как осмысленных с географической точки зрения создает основу для геополитики…» [Agnew, Mitchell, Ó Tuathail, 2008, 194].

Геополитика для Хаусхофера была, по очень элегантной метафоре, «географическим сознанием государства» [Ó Tuathail, 1996, p. 47]. Следовательно, геополитика должна была состоять в нормативно-прагматической теории, которая руководит или оправдывает политику [Losano, 2008, p. 447; Losano, 2007, p. 283], она должна являться «новой национально-государственной наукой <…> учением об особой детерминированности всего политического процесса, основанной на широком фундаменте географии, особенно политической географии» [Efferink, 2013].

Таким образом, немецкая геополитика – это не простая концептуализация силовой политики [Defarges, 2003, p. 68], но попытка создать «…Realpolitik, непроницаемую для идеологических влияний…» [Chauprade, 2001, p. 38]. На самом деле, Хаусхофер [Haushofer, 2002, p. XXIII] пытался соединить «глубокую объективность» с детерминистским влиянием географических особенностей на политику – еще одна ошибка с точки зрения методологии.

Геополитику также можно понимать как науку о прогнозировании, указании пути в будущее [Haushofer, 2006, p. 40; Korinman, 1990, p. 157; Claval, 1996, p. 29]. Для Хаусхофера, хотя он признавал концепт «воли Человека» (сформулированный Челленом), Природа слишком сильна, чтобы ее можно было победить, – здесь кроется основание для понимания детерминизма Хаусхофера.

Как отмечалось, для методологии немецкой школы геополитики характерна особенная хрупкость. Таким образом, реальная проблема состоит не в том, на чем настаивали Гласснер и Фарер [Glassner, Fahrer, 2004, p. 275], а в недостатке научной методологии.

Определенно, методология, использованная Хаусхофером, применяющая законы природы (детерминистско-натуралистические [Losano, 2008, p. 469; Haushofer, 2006, p. 40]) к геополитике, требует особой осторожности. Детерминизм и биологические аналогии, взятые из теорий Ламарка, Дарвина и Геккеля [Crone, 1948, p. 107] о связи географии с политикой [Agnew, Mitchell, Ó Tuathail, 2008, p. 199–200], могут быть подвергнуты резкой критике.

Кроме того, присутствуют другие проблемные зоны, среди которых некоторые мистические идеи, которые служат отправной точкой для немецкой школы геополитики (например, «детерминированные отношения между Человеком и Почвой»), а также отдельные методы, основанные на «чувствительности» и вдохновленные географическими учениями Гумбольдта, Гердера, Риттера [Silva, 2013; Haushofer, 1986, p. 98].

Тем не менее методологические проблемы были свойственны не только Хаусхоферу, но также и другим членам немецкой школы геополитики. Например, в работе Ланганс-Ратценбурга отсутствует определение «области трения» [Castagnin, 1984, p. 166]. Что касается Хаусхофера, то он, например, в своей работе о границах [Haushofer, 1939] применял различные методы к тем же самым проблемам: с одной стороны, – неразделенность гидрографической области Рейна, с другой – разделение гидрографической области Вислы.

У немецкой Geopolitik, посвященной изучению больших пространств и общих идей, не было выраженного намерения тщательно проверять собственные теории. В этом смысле выражение echte Grenzen не актуально для немецкой школы геополитки, так как сам метод отсутствовал.

И все же важно не прибегать к радикальным преувеличениям некоторых критиков. Так, О’Туатайл [Ó Tuathail, 2006, p. 24] упоминал «веру, которая предлагает божественное откровение» в немецкой Geopolitik. Безусловно, это преувеличение. Несмотря на упомянутые проблемные зоны немецкой школы геополитики, некоторые ее концепты и теории, приемлемые с методологической и теоретической точек зрения, могут быть использованы в современной науке [Morgado, 2014]. Некоторые выделены в моей работе [Morgado, 2011, p. 277]:

1) Deutscher Kulturboden – «территория германской культуры» как геополитическая идея3737
  Эта идея не имеет никакого отношения к концепту Deutschtum. Deutschtum можно понимать как метафизическое осознание принадлежности к немецкому миру, не обязательно зависимое от географии, а скорее от культуры (концепт может принимать также националистические и (нео) пангерманистские формы).


[Закрыть];

2) гибкая концепция границ – непосредственная зависимость границ от силы государства. В конкретных случаях границы должны прокладываться в соответствии с междисциплинарным анализом [Fernandes, 2003, p. 230], принимая во внимание культурное проникновение, которое может осуществлять одно государство на территории других [Haushofer, 1939];

3) автаркия – экономическая самодостаточность в том, что касается основных благ;

4) панрегионы – вертикальная система разделения мира, в которой государство в Северном полушарии контролирует обширную область с тремя видами климата (полярным, умеренным, тропическим) и с обоими видами государств: а) государствами с сырьем и ресурсами и б) государствами с промышленным потенциалом. Этих панрегионов должно быть четыре: с одной стороны, пан-Америка; с другой – Мировой остров, разделенный на пан-Еврафрику, пан-Россию и Азиатскую область совместного процветания с соответствующими государствами-руководителями: Соединенными Штатами Америки, Германией, Россией и Японией [Haushofer, 1931];

5) географические основания мировой гегемонии – это общая концепция, включающая в себя идею, что малые государства создают нестабильность в международной системе [Dorpalen, 1942, p. 205–206] (прямое влияние Челлена [Almeida, 1990, p. 127; Losano, 2009, p. 307]), а также рекомендации для альянсов: ось Берлин – Рим (доминирование в Средиземном море, мост в Африку), другая ось Берлин – Москва (обеспечивающая отсутствие cordon sanitaire между Германией и Россией) и последняя ось Берлин – Токио (чтобы бороться с британским влиянием в Азии).

В сущности, это были не единственные практические рекомендации по ведению политики, содержащиеся в геополитической концепции Хаусхофера. Как уже утверждалось, подобно Мэхэну и Макиндеру, разрабатывавшим практические доктрины для своих стран, Хаусхофер посвятил свои идеи величию Германии: немецкому доминированию в Центральной Европе [Naumann, 1916], «чтобы вернуть пространство немецкому рейху во всех его аспектах» [Agnew, Mitchell, Ó Tuathail, 2008, p. 192], немецко-российский альянс (который бы обеспечил доступ к Хартленду) – и с этим альянсом одержать победу над морской державой (в то время – Великобритания).

Генерал Хаусхофер продемонстрировал невероятную способность к синтезу. Он воспринял идею Макиндера об альянсе сухопутных держав (и оппозиции морские / сухопутные державы), искал мощь в теллурократическом направлении и в рамках этой задачи поставил Германию во главе Центральной Европы [Polelle, 1999, p. 99]. Хаусхофер классифицировал Мировую систему, разделив ее на четыре самодостаточные и неконкурирующие области, и ввел новую концепцию границ; выдвигал в рамках своей концепции геополитики как «практической науки» конкретные политические прогнозы в области внешней политики.

Немецкая школа геополитики и нацизм

Хотя поверхностный анализ связывает немецкую школу геополитики с нацизмом, данная статья отстаивает точку зрения, что немецкую школу геополитики не стоит смешивать с нацизмом.

Действительно, Хаусхофер, как патриот и консерватор, до 1938–1939 гг. сочувствовал нацизму [Polelle, 1999, p. 110] – в этот период Германия вновь добилась уважения и могущества, немцы испытывали гордость и жили в едином государстве, враги находились под прямой угрозой и, самое главное, Diktat Версаля разрушался.

Тем не менее большинство источников утверждает3838
  Другую точку зрения см. в работах: [Herwig, 1999, p. 218–24; Agnew, Mitchell, Ó Tuathail, 2008].


[Закрыть], что не существует прямых свидетельств влияния геополитики Хаусхофера – включая идею «жизненного пространства» и «гибкой концепции границ», – на нацистскую политику [Weigert, 1942, p. 151; Painter, Jeffrey, 2009, p. 203; Ó Tuathail, 1996, p. 48; Vives, 1961, p. 50; Claval, 1996, p. 27–28; Agnew, Mitchell, Ó Tuathail, 2008, p. 190]. Более того, можно утверждать, что «геополитическое»3939
  Хаусхофер сам утверждал, что «Mein Kampf» «не имеет ничего общего с геополитикой» [Haushofer, 2006, p. 55].


[Закрыть] содержание «Mein Kampf» Адольфа Гитлера [Ó Tuathail, 2006, p. 43–46; Hitler, 1998; Hitler, 2008] полностью противоположно основным идеям немецкой школы геополитики, а именно: альянсу с СССР, попытке бороться в основном против Великобритании [Da Fonseca, 2013; Ó Tuathail, 2006, p. 26], а не Франции [Haushofer, 1986, p. 34], упору на территории, а не на расу [Murphy, 1997, p. 247; Bassin, 1987, p. 115–134]. Без сомнения, не нужно пренебрегать тем фактом, что немецкая школа геополитики смогла до самого последнего момента оставаться верной своим корням – защищая почву, а не расу как ключевой элемент, соответственно, не приветствуя расовое превосходство [Losano, 2008, p. 469; Murphy, 1997, p. 247; Bassin, 1987], – тем более учитывая, что дело происходило в нацистской Германии – стране с тоталитарной системой и без какой бы то ни было свободы мысли.